Вместе с новым папой у меня появилась дача в Пушкино… Сколько приятных детских воспоминаний! Наша дача…
Один некогда большой участок с двухэтажным домом были разделены на две части. Одна из них досталась родителям Родиона и затем по наследству перешла к детям – младшему, Родиону, и двум его сёстрам. Старшая взяла себе единственную (после раздела дома) комнату на втором этаже. Наверное, как и полагается одинокой, никогда не бывшей замужем, бездетной женщине, редко приезжавшей сюда: в комнате у неё было тихо, скромно, загадочно и подчас страшновато. Я очень редко поднимался туда. Первый этаж занимала другая сестра, Неля, с мужем и двумя дочерями. Какая площадь по завещанию полагалась отцу, я не знаю, но участок был достаточно большой, и для нашей семьи Родион построил трёхкомнатный, с большой кухней, отдельно стоящий деревянный коттедж.
Я активно участвовал в строительстве нашего домика, помогая рабочим. Подавал инструменты, подтаскивал материалы и пробовал забивать гвозди, пилить, строгать, класть кирпичи, красить и делать все остальное, что делали дяди Володи, Коли, Саши. И с каждой новой занозой и отбитым молотком пальцем всё больше убеждался, что стройка – это не так это просто, как кажется…
В основном на дачу отправляли бабушку и нас с сестрой, а родители, если получалось, приезжали на выходные. Помню, как дождливыми вечерами бабушка поджаривала нам в духовке арахис, и, уютно и тепло устроившись на диване и в креслах, в прогретой масляным калорифером комнате, мы под шум дождя и треск грозы смотрели телевизор. Бабушка отпускала комментарии, обращённые к самой себе, или подпевала Шмыге и другим исполнителям опереточных или оперных арий. Теперь бабушки нет… Ещё я помню, что по телевизору тогда показывали «Сагу о Форсайтах» – значит, мне уже исполнилось одиннадцать лет, потому что именно в июле 1971-го года в СССР начался единственный показ этого легендарного сериала.
Все более или менее солнечные места на участке занимали грядки, а вдоль забора росли смородина и крыжовник. Самое солнечное место возле нашего коттеджа было отведено под клубничную плантацию. Неля и её муж Лёва были заядлыми и ревностными огородниками – вечно возились с грядками, то укрывая их плёнкой, то открывая, пропалывали, поливали, подвязывали и подмешивали навоз. Отец не понимал и не разделял их любви к земледелию и, когда приезжал на дачу, то, обнаружив единственный, едва созревший огурчик, обязательно срывал его и демонстративно съедал, слегка издеваясь над Лёвой, молившем о пощаде скудного урожая.
Рядом с калиткой и въездными воротами, в вечно теневом углу участка, скрытом под кронами многолетних высоких сосен, вдали от всех и вся, у глухого бокового забора расположилась Лёвина «автомастерская». В промежутках между поездками он реанимировал там свой старенький «Запорожец». В этом углу приятно пахло маслом и бензином, а на земле, сплошь усеянной опавшими сосновыми иголками и шишками, валялись разбросанные тряпки и даже кое-какой инструмент. Когда Лёва копался в моторе, я всегда топтался рядом, в надежде что-нибудь подать, принести и, если очень повезёт, то и закрутить гаечку-другую.
В сарае у Лёвы мне тоже было интересно. Помимо дачного инвентаря, инструмента и всякой всячины, над которыми зловеще нависала коса, всегда ассоциирующаяся у меня с «костлявой», на полках теснились разные старые жестяные коробочки и баночки, полные гвоздей, шурупов, винтиков и других метизов. Мне нравились сами коробочки – очень старые и другие, немного иностранных, все они были как-то по-особенному разукрашенные, с характером. До сих пор не могу спокойно пройти мимо металлической винтажной или ретро-коробки.
В том же сарае я как-то нашёл несколько старых номеров журнала «Лайф» 50-х или 60-х годов выпуска. Красочные фотографии и рисунки на глянцевых страницах особенно ярко контрастировали с унылым, слабо освещённым интерьером дачной подсобки и запахом разнородного старья. Среди рекламных фотографий длиннющих автомобилей невиданных форм, аппетитных девиц в вычурном исподнем, мужчин, смачно затягивающихся сигаретами из красивых пачек, и каких-то ювелирных украшений, особенно меня поразила реклама очень странного, сложного и, видимо, вкусного бутерброда. На фото (вернее, фотомонтаже), замкнутые верхней и нижней половинками разрезанной булочки, словно парили в воздухе все ингредиенты неизвестного мне тогда сэндвича. Захотелось укусить фотографию… Что-что, а нагнать слюну в Америке умеют!
Кажется, Лёва никогда не сидел сложа руки, и, когда дело касалось ремонтов и смены газовых баллонов, я всегда старался быть рядом и участвовать. Еще он катал меня, бугая, на велосипеде, уезжая в магазин или на рынок у станции, водил всех нас, детей, собирать грибы, которые тётя Неля нам сразу же и готовила. Какими вкусными были эти жареные грибы, особенно сыроежки, коих в наших лукошках всегда было большинство! Да всё на даче свежее и вкуснее…
Когда Лёве было не до меня, то, не желая играть с пузатой мелочью в лице моей сестры и племянниц, я катался по посёлку на его велосипеде, едва доставая до педалей, или метал кухонный нож в самодельную мишень на заборе. Ею стала эмблема игроков какой-то команды в американский футбол, красный силуэт бизона, которую я увидел в одном из найденных журналов. Из фотографии размером на полстраницы я вырезал трафарет и через него красной масляной краской сделал мишень. Эту эмблему я нанёс и на свою белую футболку, правда, контуры получились чуть расплывчаты… Но ничего. Всё равно она была одна такая в мире. Ещё погожими выходными я ходил на местную волейбольную площадку, где собирались любители поиграть. Отец, в детстве много времени проводивший на даче, рассказывал, что когда-то по соседству жил знаменитый Маресьев. Для человека на протезах он, по рассказам отца, довольно неплохо играл в волейбол именно на этой площадке…
Но эту бочку мёда дачных воспоминаний я осквернил одним незначительным (в размерах вселенной) проступком, о котором помню до сих пор – я подбил воробья. Он сидел под свесом крыши, в углу нашего дома, примостившись на керамическом изоляторе электропровода. Я бросил в него небольшим куском земли... и попал. Мне просто хотелось чуть-чуть, не причиняя вреда, угодить в живую мишень, но вышло совсем по- другому. Я подобрал беднягу с земли, ни в чём не повинное существо ещё было живо… Не зная, что делать, я долго таскал его в руках, искренне желая исправить случившееся и помочь… Для могилки я выбрал место на участке подальше от возможных свидетелей моего позора. Это была первая смерть в моей жизни и единственная от моих рук.
(продолжение следует…)