Он пару секунд постоял перед массивной дверью, словно прикидывая что-то в уме, а потом толкнул тяжёлую створку. Дверь распахнулась бесшумно и призывно.
"Так, значит. Гостей ждёшь, садист колченогий. Но меня-то ты не ждал."
Он зашёл внутрь камеры, закрыл дверь на ключ и сел на подлокотник стула с шипами. Закрыл глаза и сосредоточился. Чёрная душа палача Его Величества Эдуарда Первого была надёжно закована в кандалы из крови, но Данияр видел, как кое-где эти путы истончились, и тёмные, мутные завихрения пытаются обойти слегка расшатавшуюся преграду. Вдруг завихрения замерли, точно почувствовав чьё-то присутствие. Сэйдж не шевелился, затаившись, не зная, как лучше поступить. Незваный гость не предпринимал никаких действий, просто смотрел в упор, но Джон Сэйдж на всякий случай ушёл чуть глубже в свой призрачный мир. Гость не внушал старому палачу доверия. Он чужак, пришлый, люди не имеют внутри себя жидкого огня вместо крови... он наблюдает за ним, Сэйджем... зачем? Он не переходил чужаку дорогу, их пути никогда не могли пересечься, ни в земной жизни, ни в посмертии, потому что такие, как этот, не ходят людскими тропами.
Данияр действительно всего лишь наблюдал за притихшим призраком. Он не льстил себя надеждой, что средневековый садист испугается, скорее, просто насторожится. Он не чувствует угрозы, но звериное чутьё подсказывает Джону Сэйджу, что визитёр заявился сюда не из простого любопытства. Пора показать ему, кто здесь главный.
Осторожное, почти невесомое касание окровавленных прутьев. Пока только прутьев, не их узника. Кровь шипит, дымится, вскипая тысячью пузырьков, из тёмно-багровой превращаясь в чёрную, хлопьями распадаясь и растворяясь в пустоте. Пусть, даже если из-за этого клетка ещё немного ослабнет, пусть. Палач должен видеть, кто у него в гостях.
Призрак заколыхался, пытаясь уйти ещё глубже, туда, куда не дотянутся огненные струйки, словно вытекающие из глаз чужака. Что ему надо? Зачем он здесь? Или правы были те святоши, которые утверждали, что дьявол придёт в итоге требовать его душу? Нет, нет. Священное писание было писано для живых, для их испуга и покорности. Мёртвые знают, что за чертой ничего нет, кроме тьмы, холода и вечного безмолвия, кроме легионов таких же душ, и уже неважно, праведными они были или самыми отъявленными грешниками; смерть всех уравнивает. Так что не видать ему ни сияющих ангелов у престола господня, ни сатаны с пылающим трезубцем. Ничего этого нет, есть только мир тварный и мир посмертия, куда так бесцеремонно вторгся этот пришелец с пламенем вместо глаз.
Данияр наблюдал. Сэйдж заволновался, это было видно. Он в замешательстве. Призракам нет хода в мир бескрайнего белого тумана, плотного и в то же время мягкого как пух, они вынуждены существовать на своём, самом низшем первом уровне, почти соприкасаясь с земной жизнью, и именно поэтому они способны проникать в мир живых и при должной настойчивости и терпении воздействовать на людей. А этот палач уже навоздействовался, пора и честь знать. Тонкая огненная струйка ласково прикоснулась к клубящемуся внутри клетки холодному липкому мареву.
Джон Сэйдж, как ужаленный, шарахнулся в самый дальний конец клетки. Струя жидкого огня, полоснув будто походя, причинила ему настоящую, земную, физическую боль как от расплавленного олова, которое он лично заливал в глотки связанным узникам. Но эта боль была стократ сильнее, хотя пылающая нить прикоснулась к нему лишь на мгновение. Кто это? Что это за тварь, явившаяся к нему? Почему он молчит, что ему надо?
"А и правда, что это я молчу. Пора бы и побеседовать, а то как неродные".
— Х-х-х... — Данияр с трудом улавливал обрывки мыслей, которым Джон Сэйдж пытался придать форму, колыхаясь от невыносимой боли. — Что... тебе... х-х-х... надо... чужак...
— Пришёл познакомиться с тобой, Мучитель.
— Х-х-х... зачем... что тебе... от меня... надо... убери плеть...
— Не хочу.
— Убери...
— Я повторяю, не хочу. Мне нравится так.
— С-с-с...
— Послушай меня, — Данияр во все глаза смотрел на призрака, который колыхался по клетке, не в силах пока что вырваться и избежать палящих прикосновений, — сегодня я тебя не убью. Я пришёл познакомиться. Давай знакомиться, Джон Сэйдж.
— Зачем... х-х-х-... ты пришёл... я тебе... ничего не сделал...
— Я и не говорю, что мне.
— Ах-х-х... я понял... тебя вызвал... этот скулящий щенок... как... ему... удалось...
— Заткнись и слушай. Никто меня не вызывал, я тебе не джинн из бутылки, чтобы вызывать меня, когда вздумается. Это моё личное желание: познакомиться с тобой, а потом убить. Ты этого вполне заслуживаешь. Присмотрись ко мне, Сэйдж, присмотрись повнимательнее.
Колыхание усилилось. Данияр почувствовал, как к нему прикасается что-то влажное и липкое, как застывающая на солнце грязь.
— С-с-с-х-х-х... какая честь... Нечасто первородные силы... обращают внимание... с-с-с... но у тебя ничего не выйдет...
— М-м-м?
— Ты... можешь мучить... сколько влезет... демон... ты не в силах... загасить искру, зажжённую Господом...
— Вот кто бы говорил о Господе.
— А-х-х... Ты не в силах... дать жизнь... не в силах и... отобрать...
— Ну давай, расскажи мне про бессмертную душу. Про СВОЮ бессмертную душу.
— Угрожай... силам ада... не убить...
— Ты хоть раз был в аду, Сэйдж? — тихо спросил его Данияр. — Хоть раз был? Ты знаешь, что это? Ты знаешь, где он? А я там был. Ад очень далеко отсюда, в землях пророка Магомета. Это щель в земле, невообразимо глубокая щель без дна, потому что она переходит туда, где есть только пламя. Вечное. Неугасимое. Не чистый холодный свет неба, а багровое, дымящееся пламя, способное в один миг пожрать всё живое. Пламя, порождающее жизнь и отбирающее её с равной силой и безразличием. Не говори мне об аде, Сэйдж, ты ни черта в нём не смыслишь. Я вернусь завтра, и мы поговорим в последний раз.
— Что... я тебе... сделал?.. — Казалось, Мучителя Сэйджа действительно волнует этот вопрос.
— Ты зажился, палач. И заигрался. А завтра сыграю я. В господа бога.
Он разорвал контакт и вышел, не забыв запереть дверь, потом медленно осел на холодный каменный пол. На лбу блестели крупные капли пота, стекали по шее за воротник рубашки. Придётся попотеть, это точно. Такая тварь просто так не сдастся, он будет сопротивляться, бешено. Крыса, загнанная в угол, огрызается с утроенной силой. Надо это учесть и как следует подготовиться. Он ещё раз проверил дверь и пошёл наверх, иногда касаясь пальцами стен, словно боясь пошатнуться.
* * *
Я проснулась от солнечного света, бьющего прямо в глаза. Повернулась: ага, мой экзорцист уже вскочил и наверняка занял душ вперёд меня. Ну и ладно, я никуда не спешу. Ночью я спала на удивление крепко и без сновидений: сказался то ли перебор впечатлений, то ли перебор с алкоголем, то ли всё, вместе взятое, плюс ночная "терапия", затянувшаяся часов до трёх, если не больше. Как бы то ни было, сейчас я чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей. И очень кстати, сегодня Линсдейлы устраивают приём в честь годовщины, и выглядеть надо на все сто. Это только Данька может всю ночь колобродить, а наутро никто и не догадается о его эквилибристике, мы, смертные, по земле ходим и отдых просто необходим. Хотя бы для цвета лица.
— Позавтракаем на балконе, — предложила Олеся, — такой день хороший, солнечный. Ну как вы спали?
— Как убитые, — призналась я, — всё-таки тут даже воздух другой. Похмелья, и того нет.
— Ну и чудненько. Наливайте кофе сами, сегодня демократия и самообслуживание, меня, честно говоря, так утомляют эти церемонии. Тем более, Томми всё равно ненадолго отъехал по делам и привередничать некому. А где Даня, спит ещё?
А правда, где он? Насколько я знала Даньку, это был абсолютно круглосуточный человек, срывавшийся в пять утра на съёмки и в тот же день способный просидеть на монтаже до часу ночи. Наверно, действительно дрыхнет, дорвавшись до покоя и гармонии.
Но я ошибалась. Сзади послышался шорох, и мой спецкор показался в дверном проёме. Выглядел он неважно: усталый взгляд, под глазами тёмные круги, он периодически прикладывал пальцы к виску, словно пытаясь унять головную боль. Вот неожиданность, он что, всю ночь не просыхал или уже кого-то затащил в постель... хотя непохоже. Значит, пил. С чего бы только?
— Твоё похмелье глаз режет. — Мой муж критически оглядывал Данияра, который, не обращая ни на кого внимания, грохнулся на стул и дрожащими руками налил себе минералки, расплескав половину на стол.
— С чего надрался?
— Отстань, — буркнул Данька и, клацая зубами о край стакана, жадно глотал воду, — ты меня ещё пить поучи.
— Я тебя не учу, просто объясни, с какого хрена ты так налакался. Сегодня будет куча гостей, чуть ли не министр приедет, а тут ты с тремором рук и мешками под глазами.
— Спокуха, к эфиру буду как огурчик, — он оперся обоими локтями о край стола и закурил, машинально стряхивая пепел в чашку с кофе.
— Дань, — Никогда я его таким не видела. — да что с тобой? Ты пепел в кофе стряхиваешь.
— Мой кофе, мой пепел, что хочу, то и делаю. Слушайте, ну отстаньте вы от меня. Ну хорошо, я перебрал! До шести утра пил, благо тут есть, где пополнить запасы. Сейчас десять тридцать. Я и поспать-то толком не успел.
Да что здесь происходит?
Олеся тоже встревоженно рассматривала своего бывшего коллегу.
— Сейчас одну вещь тебе принесу, хорошо помогает, — наконец произнесла она, покусывая губы, — чисто английская штука, но очень действенная.
Она поднялась и вышла с балкона.
Я только открыла рот, чтобы задать вопрос, как Дежанси потащил меня к балюстраде.
— Оставь его, пусть трезвеет. Вот уж не подумал бы, что он в штопор войдёт. Мне это не нравится, Юль. Мне это очень не нравится, Дан не из тех людей, что будут терять лицо перед окружающими, особенно в гостях. Ты права, я послежу за ним, и вовсе не за тем, чтобы он невзначай не уединился с твоей подругой. Меня всё это беспокоит.
Меня тоже, но Луи-Армель походил на натянутый и готовый вот-вот лопнуть канат. Он покосился на всё так же меланхолично сидящего Данияра и покачал головой:
— Размешивает окурком сахар. Полный привет.
Вернулась Олеся с бокалом чего-то жёлтого и чуть ли не силой заставила Даньку выпить. Тот хлопнул содержимое, неожиданно громко и с чувством выругался по-русски и, пошатнувшись пару раз, подошёл к нам.
— Теряю хватку.
Дежанси вновь покачал головой:
— Не буду я тебя ни о чём спрашивать. Только прошу, ты трезво оценивай свои силы.
И как-то странно он это произнёс, что Данька вперился в него потускневшими от бессонницы и похмелья глазами:
— Загадками говорить изволишь?
— Никаких загадок. Я сказал, ты услышал. Думаешь, я не знаю, что ты ночью по коридорам шарахался? Ты нам в дверь лбом впечатался, Юлька уже спала, я выглянул: ты идёшь-качаешься, как бычок из вашего стишка. Я не задаю тебе вопросов, Дан, но... — Луи-Армель отвернулся и уставился куда-то за горизонт. — Надеюсь, ты не нашёл проблем на свою голову.
— Ни единой, — пробормотал Данька и закрыл глаза, сжав пальцами виски.
Я не вмешивалась, мне вообще лучше не вмешиваться, потому что я притягиваю неприятности как магнит. А здесь, в этом совершенно потрясающем месте, в этом замке, словно сошедшем со старинных гравюр, в этот прекрасный солнечный день я даже мысли не могла допустить о неприятностях. Раз уж меня отпустило то тягостное предчувствие, что не давало покоя в Москве и Хитроу, то и говорить не о чем. В конце концов, если Данька надрался по неизвестной науке причине, это только его проблемы, нас они не касаются, главное, чтобы к вечеру привёл себя в порядок.
* * *
Данияр выпил три чашки кофе, запивая минералкой, и тоскливо уставился куда-то вдаль. С чего ради он столько выпил, на рекорд пошёл, можно сказать? Всё уже решено, цели ясны, задачи определены. Подготовкой он... хм... займётся на приёме, благо там наверняка будет пара-тройка скучающих бизнес-леди или опостылевших жён каких-нибудь лордов и сэров. С этим проблем не будет, энергетический баланс он к моменту визита в камеру поправит. С этим чёртовым палачом лучше перестраховаться и подпитаться заранее. А вот экзорцист не вовремя проявил бдительность, Данияр всегда ожидал подвоха от его жены, но не от него самого. Или пророческими оказались его собственные слова о бывших чекистах? Нет, бред, чепуха, Луи-Армеля он выжег так, что не осталось даже следов охотника. Просто наблюдательность и способность делать выводы. Аналитик, чёрт бы его побрал, бывший шеф аналитического бюро французского телеканала. Аналитики тоже бывшими не бывают. Надо попросить Томаса как-то отвлечь эту парочку, он поймёт.
— Я пойду спать, — пробормотал Данияр, вставая со стула, — кто-нибудь разбудите меня в шесть. За час я себя в порядок приведу. А сейчас простите, не могу больше. Глаза слипаются.
— Пошли, доведу тебя, — Дежанси двинулся было навстречу, но, столкнувшись взглядом с Юлькиным шефом, замер, не успев сделать и шага.
— У-у-уйди от меня. Я помню, где живу. Я запрусь изнутри и лягу, вот и всё. Нечего на меня, как на инвалида, смотреть.
— Пусть идёт, — шепнула я, — ну что ты к нему привязался, правда. Каждый расслабляется в меру своей испорченности, а более испорченного персонажа, чем Данька, я ещё не видела. Пусть дрыхнет и глаза не мозолит. Алкаш долбаный, ни дня без рюмки. Оставь его в покое.
Луи-Армель со вздохом покачал головой, он всё утро только и делал, что качал головой:
— Мне бы твой оптимизм.
Олеся, подождав, пока Данька скроется из виду, обернулась и предложила:
— Пойдёмте, я вам сад покажу. И коров. До четырёх времени ещё много.
* * *
Он шёл по коридору, откровенно зевая и кляня себя за выпитый кофе. Мало было подорваться в десять утра, опозориться перед хозяйкой дома, напугать друзей, так теперь он ещё проявит откровенное неуважение, завалившись спать, пока Олеся будет развлекать Юльку и экзорциста. "Теряю хватку". Чёртов диалог в камере дался ему слишком тяжело. Хотелось лечь и забыться чёрным, глухим сном, и это надо сделать, потому что неизвестно, когда ему удастся поспать в следующий раз. Вечер и ночь обещают быть жаркими. Вдруг он замер, вглядываясь в самый конец коридора. Там, вдалеке, промелькнула знакомая тонкая фигурка с рыжими волосами; девушка несла куда-то очередную стопку то ли полотенец, то ли постельного белья. Его аж повело, так, что пришлось прислониться к стене. Вот оно. Есть ли более сладкая, более желанная добыча, чем нетронутая девушка. О да. Он зажмурился и тряхнул головой. Не сейчас. Вечером, когда приём будет в разгаре и самое время прислуге окончательно привести в порядок комнаты, пройтись метёлкой по мебели и поставить в вазы новые букеты. Да... Его вчерашний вызов самому себе, и он это признавал, был просто идиотской проверкой на прочность. Как будто можно силой воли сломать свою природу, свою сущность. "Кровь девственницы священна", — билось в висках. О да... Это редкость, сейчас это такая редкость... и совершенно невозможное, немыслимое наслаждение, лучшая и самая вожделенная добыча любого инкуба во все времена. И — тут Данияр вдруг широко открыл глаза и вздрогнул, — лучшее и самое смертоносное оружие. Та подпитка, что давали ему женщины, ничто по сравнению с первым стоном удовольствия этой девушки... Эмили. "Возьми себя в руки, кобель. Подожди до вечера. Никуда она от тебя не денется, главное не наломай дров раньше времени. Никуда она от тебя не денется... никуда... сама придёт."
Он дошёл до своей двери, запер её изнутри, поставил будильник на шесть вечера и, не раздеваясь, рухнул на кровать, даже не сняв покрывала. Теперь сон, и ты знаешь, что тебе приснится.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/05/11/1318