Женский голос за сценой
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безвольно догореть,
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
(На экране появляется портрет К. Чуковского)
Голос за сценой
Корней Чуковский писал:
"...Похоже, что вся Россия раскололась на Ахматовых и Маяковских. Между этими людьми тысячелетья. И одни ненавидят других.
Ахматова и Маяковский столь же враждебны друг другу, сколь враждебны эпохи, породившие их. Ахматова есть бережливая наследница всех драгоценнейших дореволюционных богатств русской словесной культуры. У нее множество предков: и Пушкин, и Баратынский, и Анненский. В ней та душевная изысканность и прелесть, которые даются человеку веками культурных традиций. А Маяковский в каждой своей строке, в каждой букве есть порождение нынешней революционной эпохи, в нем ее верования, крики, провалы, экстазы. Предков у него никаких. Он сам предок и если чем силен, то потомками. За нею многовековое великолепное прошлое. Перед ним многовековое великолепное будущее. У нее издревле сбереженная старорусская вера в Бога. Он, как и подобает революционному барду, богохул и кощунник. Для нее высшая святыня - Россия, родина, "наша земля". Он, как и подобает революционному барду, интернационалист, гражданин всей Вселенной, равнодушен к "снеговой уродине", родине, а любит всю созданную нами планету, весь мир. Она - уединенная молчальница, вечно в затворе, в тиши: "Как хорошо в моем затворе тесном".
Он - площадной, митинговый, весь в толпе, сам - толпа. (...)
Я же могу сказать о себе, что, проверив себя до конца, отдав себе ясный отчет во всех своих литературных и нелитературных симпатиях, я, к своему удивлению, одинаково люблю их обоих: и Ахматову, и Маяковского, для меня они оба свои... Для меня эти две стихии не исключают, а дополняют одна другую, они обе необходимы равно".
(экран гаснет)
14 апреля 1930 г. Владимир Маяковский покончил жизнь самоубийством.
Своим близким друзьям - собратьям по перу, - опальным и погибшим в сталинских застенках, посвятила Анна Ахматова свои стихи.
Осип Мандельштам умер 27 декабря 1938 г. в пересыльной тюрьме во Владивостоке.
(На экране портрет О. Мандельштама)
Женский голос за сценой
Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть -
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи, и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там, -
Это кружатся Эвредики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу...
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
Мужской голос за сценой
Борис Пильняк расстрелян 21 апреля 1938 г.
(На экране портрет Б. Пильняка)
Женский голос за сценой
Все это разгадаешь ты один...
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландешевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду,
И ты смеешься беззаботным смехом,
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом...
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага...
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
Мужской голос за сценой
Марина Цветаева покончила жизнь самоубийством в Елабуге
31августа 1941 г.
(На экране портрет М. Цветаевой)
Женский голос за сценой
Невидимка, двойник, пересмешник...
Что ты прячешся в черных кустах? -
То забьешься в дырявый скворешник,
То мелькнешь на погибших крестах,
То кричишь из Маринкиной башни:
"Я сегодня вернулась домой,
Полюбуйтесь, родимые пашни,
Что за это случилось со мной.
Поглотила любимых пучина
И разграблен родительский дом".
Мы сегодня с тобою, Марина,
По столице полночной идем.
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет...
А вокруг погребальные звоны
Да московские хриплые стоны
Вьюги, наш заметающей след.
Мужской голос за сценой
Не миновала чаша сия и семью Анны Ахматовой.
Вспоминает сын поэтессы, Лев Гумилев:
(На экране портрет Л. Гумилева)
"Осенью 35-го года были арестованы тогдашний муж моей матери Николай Николаевич Пунин, и я, и еще несколько студентов. Но тут мама обратилась к властям, и так как никакого преступления реального у нас не оказалось, нас выпустили. Больше всех от этого пострадал я, так как после этого меня выгнали из университета, и я целую зиму очень бедствовал, даже голодал..."
После нового ареста в 1949 г. Николай Пунин умер в ссылке
21 августа 1953 г.
(Свет снова освещает А. Ахматову)
Ахматова
"Когда в 1935 году арестовали Леву и Николая Николаевича, я поехала к Сейфуллиной. Она позвонила в ЦК, в НКВД, и там ей сказали, чтобы я принесла письмо к Сталину, в башню Кутафью, и Поскребышев передаст. Я принесла - Лева и Николай Николаевич вернулись домой в тот же день... Кажется, это был единственный хороший поступок Иосифа Виссарионовича за всю его жизнь... В 1938 году, когда арестовали Леву, все уже было тщетно..."
(На экране вновь Л. Гумилев)
Голос за сценой
"...10 марта 1938 года последовал новый арест... Тут уже начались пытки... Я просидел под следствием в Ленинграде во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной и в Крестах 18 месяцев. Отсюда меня отправили на Беломорканал с десятилетним приговором. Вскоре меня везли обратно в Ленинград, так как этот приговор был отменен и статья была заменена на более строгую... - террористическая деятельность. Меня таким образом возвращали на расстрел. Но пока меня возили туда-сюда, из органов убрали Ежова. В следствии многое переменилось. Бить перестали... Вскоре мне принесли бумажку - приговор: 5 лет".
Женский голос за сценой
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей.
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своей слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука. А сколько там
Неповинных жизней кончается...
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, кде я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Мужской голос за сценой
Под пытками Лев Гумилев подписал приговор с признанием:
" Я всегда воспитывался в духе ненависти к ВКП(б) и Советскому правительству. (...) Этот озлобленный контрреволюционный дух всегда поддерживала моя мать - Ахматова Анна Андреевна, которая своим антисоветским поведением еще больше воспитывала и направляла меня на путь конрреволюции. (...) Ахматова неоднократно мне говорила, что, если я хочу быть её сыном, я должен быть сыном моего отца Гумилёва Николая. (...) Этим она хотела сказать, чтобы я все мои действия направлял на борьбу против ВКП(б) и Советского правительства".
Позже, на военном трибунале, он заявил:
"...отказываюсь от протокола допроса, он был заготовлен заранее, и я под физическим воздействием был вынужден его подписать. (...) Никакого разговора с моей матерью о расстрелянном отце не было. Я никого не вербовал и организатором контрреволюционной группы никогда не был. (...) Я как образованный человек понимаю, что всякое ослабление советской власти может привести к интервенции со стороны оголтелого фашизма..."
В 1944 г. Гумилев добровольцем ушел на фронт. Закончил войну в Берлине. В 1949 г. вновь был арестован и осужден на 10 лет лагерей. В 1956 г. после ХХ съезда партии освобожден и полностью реабилитирован. В общей сложности за колючей проволокой Лев Гумилев провел тринадцать с половиной лет.
(На экране снова А. Ахматова)
Женский голос за сценой
Мне, лишенной огня и воды,
Разлученной с единственным сыном...
На позорном помосте беды
Как под тронным стою балдахином...
Вот и доспорился, яростный спорщик,
До енисейских равнин...
Вам он бродяга, шуан, заговогщик,
Мне он - единственный сын.
Семь тысяч три километра...
Не услышишь, как мать зовет
В грозном вое полярного ветра,
В тесноте обступивших невзгод.
Там дичаешь, звереешь - ты милый! -
Ты последний и первый, ты - наш.
Над моей ленинградской могилой
Равнодушная бродит весна.
Кому и когда говорила,
Зачем от людей не таю,
Что каторга сына сгноила,
Что Музу засекли мою.
Я всех на земле виноватей,
Кто был и кто будет, кто есть...
И мне в сумасшедшей палате
Валяться - великая честь.