Дед Степан сидел на ветру и оглядывал небо. Море варганило, накатывало веретьё. Вал со стоном обрушивался на глядень. Степан не увидел, почуял как Ирка робко с опаской взошла. Не оборачиваясь, он с ноткой удивления проговорил:
- Я часом думал не придешь, вишь непогодь-то кака? Убёгом пришла, али у родителев добро получила? – спросил Степан, оглядывая девоньку. Курточка легкая, на босу ногу сапоги да не по размеру. Ирка замялась, с неохотой проговорила:
- Мама знает, а папка по гостям ходит. Мы ведь в отпуск сюда, папка хотел, чтобы мы посмотрели, где он жил, да дедушка с бабушкой. Скоро уедем.
Степан много понял, расспрашивать не стал.
- Садись ближе, гляко взводень-то да ремь куражитце, я уж несилен голосом насычку-то пересилить. Ирка села рядом, натянула полу куртки на замерзшие коленки.
- Наборшика-то помнишь, Михайло звали, а наши в деревне быстро уставно ему состряпали – НемЕшко. Немешковатой-то был, быстёр, с лёту-то все дела делал. Он тогда Анёвушке обещалсе взять в морё, а сам погодя-то задумалсе, как зовут не спросил, и пошто сказывала, что рыбаки боятся её. В сомненьях так и промаялся до утра, да и в памяти глаза ее серо-зеленые, взгляд угрозно-насмешливый.
Взял то наборшик Анёвушку, как уж уговорил мужиков, не ведаю. Влетела ко мне радостью то брызжет, дак штоб не расплескать проговорила с выбросом: «Ухожу деинька, в море-то!». Я-то сам в те времена уже в морё не ходил. Погодьё здесь наблюдал да про путину уведывалсе.
- Анёвушка вот счастливая, я бы тоже в море хотела. А как ты узнавал деда? – Ирка безбоязно посмотрела на бушующее морё, а на Степана бросила извинительный взгляд, за несдержанность и торопливость. Степан заметил эти взгляды, сердце защемило, про себя подумал: «Ой, девонька, долюшку-то ищешь трудную, неизведанную». Вслух сказал:
- Хотеть нать, да прежде думать. А штоб узнавать да замечать с морём да ветром разговоры вести требуется, оне то, если разговор толковый, все и повестят. А в разговоре то воймуешь, и зришь, море-то меняется, небо, горизонт всё меняется. Откуда ветер дует, да как, порывами, вздохами, али ровнако. Много девонька ведать-то нать, вот оно тогда в картинку и складывается, а эту картинку словами надо пересказать, в сказ сложить.
Степан с тревогой посмотрел на стремительно приближающуюся громовУ тучу:
- Кажись, гроза идет, сильна должно быть! Степан заметил у Ирки в глазах исполох, она вся сьёжилась, обернулась как бы проверяя, успеет ли убежать.
- Порато страшишься-то погляжу? – с беспокойством и сочувствием спросил Степан.
Ирка замерла, только кивала, глаза наполнялись ужасом.
- Ну, тогды нать бежать если успеешь избегнуть, либо тута оттерпеть, да страх-то выкинуть уж насовсем. Твоё слово. Анёвушка тож бывало от грозы-то полОхалась.
Ирка никак не могла решить, страх сменился растерянностью, борьба внутри шла нешуточная. Лицо отвердело и глаза вдруг блеснули серо-зеленым Анёвушкиным цветом. Сжатыми губами выдавила:
- Не, я тут посижу, только прикроюсь.
- Давай ужо под нюку укроемся вместях, да ты не боись, лучше вглядись в стрелу, а гром это грохотня, в море шум боле этого бывал-то. Степан продолжил спокойно говорить, пытаясь отвлечь Ирку.
Сходила Анёвушка в море-то, всяка недобрая оказея ея да артель обошла. Скорополучно то и возвернулись. Сама-то Анёвушка смурна была, в глазах то холод, то жар, а лицо строгое. Да и Михаил не задорился. Хотел к Анёвушке подступитьце с каким-то запросом, она только процедила «Прощевай!». Михаил проводил её взглядом, вздохнул. На тоей день ушёл, сказывали на Архангельский берег подалсе.
- Торок пал, уже подходит гроза-то! Степан стал сказывать, как по-приметам узнать, когда грохот накатистый у грома, когда будто небо растресталось, где стрелу ждать, и когда она бьет сильно да прямо, а когда рассыпается на мелкие стрелы. Ирка прислушивалась к грохоту и к голосу Степана. Первая молния ударила далече, Ирка зажмурилась. Страх стал утихать, как будто укутывался в мягкий пух. Следующие разы она уже не жмурилась, только ресницы и губы вздрагивали, когда трескотня громовая находила на них с моря.
- Ну, дале-то доскажу, скоро-то темень придёт: Степан продолжил.
Больше Анёвушка в море на дальние берега не ходила. Так здесь на своей бережине промышляла. А с морем-то усмирились. Она не могла без него, да и море знаки понятные тольео её начало давать. О Михаиле молчала, хмурилась, ежели я его поминал, да разговор уводила. Не вопрошал я ее, понял, что задел он её душу. Мужик-то был набоистой. А об ём ни вести, ни пАвести.
Явился он через месяца три к нам со Стешей да и важной разговор завёл, что приехал не просто так, в жоны Анёвушку брать. Я ответил ему:
- Брать-то немудренно, а позвать да согласьё найти второпях не сложитсе. Анёвушка-то не слаба духом, да много чего знает да умеет.
Михаил посмурнел, раздумчиво проговорил:
- Знаю уж, в море-то видел её, порой блазнилось что колдунья рядом.
Степан улыбнулся хитро:
- Не колдунья, а ведунья, а ещё обавница, да знахарка. Трудно с ей-то будет, ведь глянет и всё скрытое узнат, что тогда?
- А мне скрывать нечего, без неё не могу, как без моря.
Степан ободряюще глянул на Михаила, мол не боись.
- Ежели, взаболь сказываешь, на угоре, на глядене на схожьи ищи её да наединась поговори. Наверить её нать тебе.
Прибежала опосля Анёвушка к моей Стеше, шептались, судачили. Через неделю пришли к нам молодые, попросили благословения. Михаил-то когда по закону брал да клятву давал назвал ее Аннушкой. Анёвушка улыбнулась и согласна была.
Гроза разродилась аккурат над гляденем. Небо растресталось, стрела могутная да огненная вдарила рядом. Ирка вдруг окротела, завороженно застывшим взглядом сопроводила сполох. Степан забеспокоился, обмерла что-ли. И вдруг Ирка слабо улыбнулась и деревянными губами прошептала:
- Во жахнула, я аж чуть не взлетела! Степан громко рассмеялся, Ирка подхватила смех. Они долго смеялись. Страх смехом-то выходил без остатку.
Степан проводил взглядом уплывающую дальше громову тучу, послушал утихающую грозу, да и море начало как-будто кротеть. Он с печалью сказал:
- Встретил я Анёвушку перед отьездом на глядене. Это была наша последна встреча когда я её по-отцову порядку назвал.
- Как же Анёвушкино морё без тебя, да и ты без нево? – спросил я её. Аневушка молчала, с теплой грустью оглядывая морскую ширь.
- Ничего, дяинька, оно со мной всегда. Наперед не ведаю, только помнить буду его, как детство помнят. Обиды забываются, горе утихает, только мир большой, так же как и море. И хочется дальше, в неизведанное, все берега узнать.
- Слушай, а у тя море то како было, как вы с им притирались-то.- спросила Анёвушка, деланно равнодушным голосам.
- Дак для меня морё-то было причально. Мальчонкой меня отец-то СтепАнко звал, а деревня-то переиначила, Стенкой прозвали. А стенкой то причал значил. Вот я морё-то своё стеношное проживал. Ранё-то начал трудиться. Прежде много судёнышек да карбасов к нашей стенке прикОлились. Сам-то в морё пошёл поздно, в осемнадцать. В перьвой раз пошёл, дак море со мной заговорило, да посказку дало, где рыбу сподручнее брать. После того кудесником наши-то меня кликать зачали. С тых пор детство отошло да Стенка моя кончилась. – Степан замолчал, слушал морё. Волны медленно, согласно находили на берег.
Ирка молчала и отворачивалась, она поняла что это их последняя встреча со Степаном Кудесником. Слезинки прятала, невзначай смахивала, а голос выдавал, сдерживалась чтобы не разреветься по-детски жалобно и в голос.
- А как же дальше, Анёвушка-то?
- А дальше девонька, уже быль, а не сказка, и не про Анёвушку, а про твою бабушку Анну. Эту быль тебе нать самой спознать да внять!
Продолжение следует
Картина из интернета