(из цикла рассказов «Городок»)
Во время беседы по скайпу мой друг Гриша рассказал мне, как гостил у дочери в Израиле и как попал в переплёт. Он уже собирался уезжать и вот незадача - у него украли паспорт и деньги. В консульстве России, гражданином которой являлся Гриша, ему пообещали, что все документы будут восстановлены в течение десяти рабочих дней. Чтоб не терять время, бедолага решил найти себе работу. Искать пришлось недолго. Через общину грузинских евреев устроился рабочим, разгружал самосвалы с мешками цемента. Мой друг отличался и ростом, и силой, но было трудно. К концу первого дня его пальцы не разгибались, он еле добрался до дома дочки, перешагнул порог и рухнул навзничь на ковёр. Уснул глубоким сном. Дочка решила его не беспокоить, накрыла одеялом. На следующий день другие грузчики поделились с ним опытом, как можно экономить силы. Хозяин предприятия решил, что рабочий отлынивает от работы и начал орать на него. «Стою я и смотрю на этого злобного лилипута, думаю по башке его стукнуть, но сдержался», - рассказывал мне Гриша. Потом стало легче, наступило привыкание. Заработал неплохо. Через две недели поспели документы.
- Не встретил ли там Элву Цвениашвили? - спросил я его.
- Нет, того гляди помог бы.
Элва был грузчиком, работал на товарной станции нашего городка. Он жил на еврейской улице. На неё через железнодорожное полотно был перекинут мост. Каждое утро, по его лестнице почти кубарем скатывался краснолицый мужчина в телогрейке, побелевшей, видимо от муки или цемента. На голове у него была такая же видавшая виды кепка. Он всегда спешил, шатаясь из стороны в сторону, согбенный, движения конечностей размашистые, суетливые, отчего казалось, что его ноги путались.
О его силе ходили легенды. Благодаря Элве один хмырь выиграл спор. На спину бедняги навалили рекордное количество мешков цемента. Не задаваясь вопросами, кряхтя, ещё пуще раскрасневшись и согнувшись, Элва дотащил свою ношу до грузовика. Сердце вот-вот выскочит из груди. Освободившись от тяжести, он потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел, как люди вокруг веселятся. Бригадир обливал его холодной водой из ведра. Торжество было по поводу куша, который сорвал помянутый тип.
Можно допустить, что не обошлось без преувеличений. Элва – единственный еврей, который занимался физическим трудом, и то неквалифицированным. Это обстоятельство, вероятно, подвигало молву сгущать краски. Его соплеменники работали в основном в торговле или в сфере обслуживания. В городке магазины называли именами их директоров. Был, например, «магазин Шалико». Так звали отца Гриши, который был директором универмага. Наши семьи жили в одном доме, в центре города. Шалико угощал нас мацой.
Каждый день в школу мы ходили этой улицей. Дом Элвы находился на её пересечении с переулком. Свернув в переулок, следуя вдоль чахлых заборов, можно было ощутить, как сгущались запахи незатейливой кухни его обитателей. Как-то меня перехватила женщина, вышедшая из одного из дворов. Она взяла меня под руку и быстро-быстро заговорила. Просила разжечь огонь на их кухне. Я связал её просьбу с Шабадом. Обстановка в доме была убогой. В комнате находился старичок, бородатый, в кипе, с пейсами. На кровати лежал мальчик-инвалид, видно, пораженный церебральным параличом. Мне предстояло совладать со старым керогазом. Это приспособление я увидел в первый раз, долго возился с ним. Чуть- чуть и я спалил бы дом.
Жена Элвы была рыжеволосой. Собрав руки на груди, стоя у шатких деревянных ворот, она деловито наблюдала за происходящим на улице и общалась с соседками. Иногда казалось, что они говорят все одновременно. Новое лицо на улице вызывало типа ступора - все замолкали, застывали на месте, только глаза смотрели. Прохожий удалялся и еврейки как бы возвращались к жизни - наперебой обсуждали его явление.
Там же на лавочке традиционно восседала женщина – слоноподобная, с гипертрофированными жировыми отложениями. Её звали Сара. Неожиданно для меня мама заметила мне: «У неё крупные черти лица, но красивые. У неё умный взгляд». Сказав это, мама попросила передать ей свёрток. Сара сидела на обычном для себя месте. Посылку она приняла спокойно, только её холодный взгляд немного потеплел. До сих пор не ведаю о содержании свёртка и о том, что могло связывать эту женщину с моей матерью, которая на еврейской улице никогда не появлялась.
Моё внимание привлекало некое изображение, на облупленной стене жилища грузчика, выходившей на улицу - что-то вроде надписи, точно, сделанной не на иврите. Я видел её все десять лет, пока ходил в школу. Выдался случай о ней расспросить. Сын Элвы Яша, рыжий увалень, с некоторых пор снабжал меня израильскими марками. Я заявился на улицу довольно поздно. Погода была тёплая. Меня поразило, как много народу роилось вокруг. Стоял громкий, обыденный, добродушный гомон. Получив от Яши марки, я обратил внимание на знаки на стене. Они отчётливо были видны в свете уличного фонаря. Сын грузчика только пожал плечами, мол, не знаю. Вообще у меня возникло ощущение, что окружающие тоже не имели представления, более того - не замечали надпись. Гомон прибавил в регистре. Из него я выудил, что ещё чей-то дед задался таким же вопросом, но не получил ответа. «Надо спросить Хаима Цицуашвили» - послышалось. Речь шла о хахаме, который «много понимал» по религиозной части. Синагоги в тех местах не было, раввина тоже.
В детстве я побаивался Элву. Думал, что его держали за местного сумасшедшего. Стоило ему появиться в городке, тут же начиналось: «Элва, Элва...!» На каждый зов торопыга отвечал как обычно, продолжая своё стремление вперёд, не повернув головы, вздымая правую руку. В его голосе звучало совершеннейшее простодушие. Мне казалось, что окликающих забавляло всегда предсказуемая реакция мельтешащего мужика с красным лицом и огромными красными руками. Однажды, когда он вроде бы удалился на приличное расстояние, я напряг голос и окликнул его. В ответ послышалось: «Гаумарджос! Шалом!» Опять-таки в том же духе. Кстати, «шалом» в его устах звучало как обычное здесь «салам!» Тоже самое, но в тюркской вариации.
Однажды городок взбудоражил навет. Произошло это в начале 60-х. Еврейская улица опустела. Её обитатели прятались по домам. Только Элва явился на работу. Я стал свидетелем, как на товарной станции он попытался что-то объяснить, но его начали колотить другие рабочие. Тот катался по земле, его пинали ногами. Элва, увидев меня, испуганного, улыбнулся и поздоровался со мной на свой лад. Даже поднял руку, чтобы одновременно отбиться от очередного удара ногой. Потом встал на ноги и бросился наутёк.
Ситуация быстро успокоилась. «Средневековый атавизм», - так назвал случившееся мама
У меня был брат – близнец. Мама нас одевала одинаково и всегда со вкусом, чем изумляла местную публику. На нас смотрели с нескрываемым любопытством. Как-то Элва, по обычаю проносясь мимо, обернулся-таки и обратился к маме. В его взгляде, каким он окинул нас близнецов, сквозило умиление.
Наступило время репатриации. «Твоё время пришло, Алия!» - шутили над мужичком с таким именем на еврейской улице. Элва преобразился. Он стал появляться в цветной сорочке в клетку, в глаженых брюках, ноги были обуты в «чохословацкие» туфли. Он их сам так назвал, когда его окликнули знакомые и спросили, где их можно было купить.
Элва прогуливался с молодёжью по главной улице городка, с сыном и его сверстниками. Яша говорил мне, что в Тбилиси строят новый аэропорт, откуда самолёты будут прямиком направляться в Израиль. Как известно, репатрианты на первых порах вынуждены были выезжать в Москву, а затем в Вену. Элва снисходительно реагировал на такие небылицы. Но, кажется, сам им верил.
Проводы были шумными и волнующими. Перед тем, как подняться в вагоны московского поезда эмигранты целовались со всеми, кто находился в тот момент на перроне, потом припадали к земле и целовали её. Пустил слезу и Элва. В день его отъезда я впервые увидел его одетым в костюм...
Гриша не уехал в Израиль. Он отправился Саратов, где устроился учиться в медицинский институт. Там же он женился. На землю обетованную выехала его дочь. Я поступил в Тбилисский университет. В городке стал бывать редко. Мои домашние тоже переехали в столицу. Уже в Тбилиси мама однажды сказала мне:
- Помнишь Сару? Она умерла в Израиле, как только туда приехала.
Я подивился такой её осведомленности, но углубляться не стал.
- Можешь себе представить, что мне совсем недавно приснился Элва, - продолжал я свой разговор по скайпу с Гришей.
... Привиделось, будто я проезжал через городок, направлялся в командировку. Его улицы, как в далёком прошлом, были оживлёнными. Увидев железнодорожный мост, я попросил шофёра остановиться. Вышел из машины, перешёл через мост... Иду по еврейской улице. Жара, солнце слепит. Вокруг пустынно, жуткая тишина. Ни один листок на дереве не дрогнет. Только слышно, как мухи жужжат у нужников во дворах за заборами. Остановился у облупленной стенки с письменами. Они потускнели. Вижу вдали по улице движется человеческая фигура с тяжёлым грузом. Я узнал Элву. Он тащил на спине пианино. Весь взмыленный, красный как рак. В своей телогрейке и шапке. Через определённые промежутки он останавливался и опускал на землю ношу. Столько лет прошло, а он не изменился. Будто и не уезжал. Я почувствовал, как радость поднялась во мне. «Гаумарджос! Шалом!» - крикнул я. Ответ был такой же, как всегда приветливый.
- Не знаешь, как он вообще? – спросил Гриша.
- Ни слуху, ни духу.