(Из воспоминания гвардии рядового бессмертного полка)
Василий Михайлович из семерых детей Денисовых являлся старшим. Родился он в 1923 году. В период бурного развития века. Когда исторические события шли чередой. И все они так или иначе отражались на судьбах людских.
Об этом мы вели беседу при встрече с ним в моем саду под цветущей ренеткой в мае 1980 года. Собеседник он интересный, словоохотливый. Других мне давать интервью приходилось уговаривать, назначать для них удобные им места встречи,а Денисов ко мне сам заглянул, решил о жизни со мной поговорить и за одно проведать. Старшее поколение родство поддерживало, друг друга и посещало. А его отец Михаил Ильич и моя бабушка Аграфена Ильинична - брат и сестра. И Василий Михайлович с моей мамой Евдокией - двоюродные.
А их саманушка с двориком с изгородью плетневой, с огородом располагалась за глухой стенкой нашего дома. И мы в окно печное постоянно видели чего у них происходило, как они жили и чем занимались. И нам словосочетание "Мишины" с детства привычно, оно постоянно звучало из уст бабушки Груши, либо мамы. К примеру, мы с братиком Васей любили по утрам спать, а в их семье наши погодки: Иван и Михаил вставали рано. За что за завтраком от наших нам и попадало.
- Долго вы дрыхните, однако, - улыбаясь и теребя нас за волосы говорила бабушка или мама. - Вон Мишины-то ребята с утра раннего уже на ногах.
А Василий их по возрасту от братьев ушел далеко вперед. В нашей беседе он вспомнил даже брата своего отца - Алексея Ильича. Его в 1932 году при закрытии Зуевской церкви зарежут религиозные фанаты. А до этого он воевал в чапаевской дивизии. И в годы становления советской власти в селе он был авторитетным, возглавляя партийную ячейку. За это и поплатился.
- Да, дядя Алешка был человеком особенным: разумным, смелым, справедливым и прозорливым, - отмечал Василий Михайлович. – Когда начали организовывать колхозы, он и тут стал застрельщиком. А отец мой колебался в колхоз вступать. И дядя Алешка убедил его. Он ему сказал « Не играй с бедой брат - вступай. А то на жительство в Сибирь с другими поедешь». У нас две лошади; молодая и рабочая. Мы, рабочую лошадь свели в общие конюшни, а молодую зарезали на мясо.
В 1931 и 32 году отец плотничал в колхозе, на еду зарабатывал. Семья увеличивалась, детей на тот момент было уже четверо. Я после окончания четвертого класса не стал учиться. Вера Алексеевна Кортунова нас учила, на ум - разум настаивала. Умная, потом секретарем Утевского райисполкома работать будет, А я водовозом в колхозе.
В ПОИСКАХ СЧАСТЛИВОЙ ДОЛИ
О Вере Алексеевне многие рассказывали. Она учила Макарова Александра Павловича, (с 1923 года рождения он тоже). По ее совету он в Утевской школе продолжил учебу. И воевать отправлялся уже лейтенантом артиллерии. А Василий Денисов мог бы и в летчики попасть, получив среднее образование. Его низкий рост и хорошее здоровье позволяли этому. - Эх, а кто в детстве о будущем думает? - вздыхает он. - Времена были тяжелые, всего не хватало. А учеба на стороне требовала от нашей семьи больших вложений. Матери было не до работы, она нас только рожала. И отцу одному не разорваться. Я решение принял ему помогать.
В 1933 году засуха, голод. И зуевцы разъезжались кто куда. И отец нанял подводу, едем семьей на станцию Богатое, и далее на Кубань. Помню, приехали в город Тихорецк, потом в село Лягушевка, совхоз «Политотдел». К председателю отец обратился, тот обрадовался. У них шла уборочная, урожай богатый, а рабочих рук не хватало. Показали на хороший дом, где мы должны жить. Хозяина дома недавно раскулачили, и мы побоялись его дом занять. Поселились в саманную избушку, схожую с нашей зуевской. Председатель на первое время выписал нам муки мешок в счет будущих заработков. Напекла мать пышек, наелись мы, отправились с отцом на работу. Его он в кузницу определил, а я на парном фургоне с бахчей дыни и арбузы в село возил. С пшеницы буду?»
Кголодухи набросился на дыни, малярию подцепил. Зиму проболел, не легчает, врачи советуют место жительство поменять.
Летом 1934 года в Зуевку мы и возвратились. Тут жить негде, уезжая на Кубань, избушку мы продали, думали там жить долго, не получилось. И пришлось нам избу лепить по принципу ласточкиного гнезда снова. В ней и зимовали. Отца весной бригадиром четвертой бригады на место Ростова Петра Семеновича поставили, а я погонщиком на лобогрейке к Илье Кортунову пошел. На дышле сидел, лошадьми управлял, а он трех рожками с косы колосья сбрасывал. Как масса попадалась редкой, он мне предлагал «Василий, иди колосья посбрасывай». И мы местами менялись.
В 1935 году урожай на полях вырос богатый, зерна на трудодень колхозникам по шесть килограммов начислили, по дворам на парных фургонах ее развозили. А Санек Талдыкин на работу был жадный, ему зерно на полуторке подвезли, сгрузили, а он руками разводит, говорит « Куда я ссыпать столько пшеницы буду?"
А когда я повзрослел, стал на посиделки ходить У Кочетурихи молодежь зимой собиралась, редко в клубе. Их отец- Парса. Он в свое время дотрепался у власти и семью бросил. Жили они теперь бедно. Мы складчину им устраивали; кто кизяк на топку принесет, кто хлебца, кто корма вязанку для скотины. Этим посиделки и содержали.
К 1939 году закрома у селян опять опорожнились, отец в поисках хлеба к брату мамы в Ташкент засобирался. На деньги, вырученные от продажи скотины, туда приехали. Мать шестерым ребенком, Михаилом ходила. Своими силами избушку и там слепили у арыка. Уютный домик, светлый. Бывало, жара в домах казенных, а в нашей избе прохладно. В Чирчикстрой с отцом определились, я слесарем по автоделу, отец – плотником. Платили за работу сносно. Жить бы, мне о женитьбе думать - о войне слухи пошли. Молодежь по улицам марширует, песню распевает «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…». Наступило лето 1940 года, жара стояла несусветная, ночью от нее не спрятаться. И родители стали сравнивать ее с зуевским летом. Перевес был в пользу зуевского лета.
Родители о Зуевке заскучали, в дорогу засобирались. А я привык, и у меня здесь девушка. Но отец воспитывал нас в послушании и строгости. К началу марта 1941 года мы приехали в Зуевку, а через три месяца началась война. В это время у сельских советов, просто на улицах власти ставили трибуну и с нее жители сел и городов митинговали. Коммунисты и активисты заверяли собравшихся, что война будет не долгой, враг будет разбит. «Наше дело правое - мы победим!» И там же вручались повестки на фронт. К осени в селе молодых мужиков не оставалось,. У нас урожай на корню стоял богатый, а убирать его было некому.
ДОРОГА НА ВОЙНУ
Отца на фронт по возрасту все не брали, заберут его в декабре 1941 года. А мне повестку дали в марте 1942 года. Исполнялось мне тогда 20 лет. Помню, дядя Харитон подъехал на подводе, сел я в телегу, на серой лошадке едем в Утевку. Далее на полуторке везут в Кинель. Со станции эшелоном прехали в город Акмолинск. Шесть месяцев учились военному делу, изучили пулемет. Про него строем распевали. Вот припев «Эх, кожух, короб, рама и шатун с мотылем, возвратная пружина и приемник с с ползуном». А вскоре было не до веселья, из дома написали «Отец под Старой Руссой безвести пропал». После присяги включили нас в 128 - й особый стрелковый полк, который тремя эшелонами в августе месяце 1942 года отправился к фронту. Ехали ночами без света, маневрируя, меняя направления. Выгружались на станции Обгонирово. Не дождавшись других эшелонов, Майор Муханов наш полк повел в сторону междуречья Дона и Донца.
На одном из железнодорожных переездов нас внезапно накрывает шрапнель. Залегли за насыпью, майор приказал окапываться. Враг обстрел прекратил и атак не предпринимал. Ночью тоже было тихо. Ближе к рассвету с пулеметчиком под №1 (я был номером два) отыскали большую воронку, углубили ее, сделали въезд и выезд для пулеметной тачанки. Послали подносчика во взвод обеспечения за пополнением боеприпасов, сказали «Еще не подвезли». Я за ветвистую сосну на рассвете спрятался и в бинокль сектор обстрела изучаю Одна пуля, потом другая чиркнули по сосне. Доложил командиру, тот доложил на снайперский пункт. Обнаружили немецкого снайпера, сняли. Дальше наблюдаю. Вечерело, а жара не спадала, пот льет и пить хочется. Уговариваем бойцов заградительного отряда, которые расположились за нами, чтобы они разрешили мне сходить в деревню за водой. По словам командира расчета, я для этой миссии был более подходящий; моложе всех, ниже всех и проворнее всех.
До деревни дошел, жителя встретил, о воде спросил. В ответ получаю недовольное бурчание. Воду без него нахожу, фляги заполняю, назад возвращаюсь. Впереди много людей. Не разобрать их личностей. Это были немецкие автоматчики, которые каким-то путем окружили наши позиции, кто сопротивлялся – уничтожили, остальных разоружали. То есть, я попал к ним - как кур вощи.
В ПЛЕНУ
Повели они нас через неубранное поле. Трупы убитых стали появляться, от некоторых неприятно пахло. Немцы жестами, показывая на лопаты, объяснили, мол, хороните своих. По воронкам всех растащили, землей прикапали, вместо крестов каски по холмикам разложили. Под дулами автоматов повели нас дальше. Под Ростовом на небольшой станции нами вагоны набили. Так везли до города Ровно. Там хутор, старые конюшни. Лагерь для военнопленных. Шинелей нет, постель не выдавали. По ночам на нарах и жестко, и холодно. Выручил рваный матрац, который я нашел в мусоре, починил, на нем спал. Или залезал в него как в спальный мешок, отдыхал От кормежки лагерной мы исхудали и выглядели как тени. Давали нам на сутки триста граммов черного хлеба, два половника жидкого супа и три вареные картофелин в мундире. Дело хозяйское; хоть дели на три раза, хоть съедай все сразу.
А работать надзиратели заставляли. Утром чистили свои уборные, после обеда нас вывозили на поля, очищали их от камней и снарядов. Попадались термические бомбы, их на краю поля взрывали. А однажды привезли к развалинам дома, под которыми слышны были голоса людей, стоны. Надзиратели говорят «Разбирайте завалы, людей спасайте». Дали ломы, носилки, а сил нет. Копались мы там как муравьи, но никого не откопали. И чего с ними стало - не знаю. Увезли на прифронтовые дороги, их очищали, равняли.
Потом в лагере важные представители появились. Ходили они вдоль строя и каждого рассматривали. Не пропуская больных, особенно туберкулезом. Отобрала медкомиссия человек триста, привезли в город Росток. Там нас переодели в форму французских солдат с крупными буквами СУ (советский унион) на спине, на коленях и на груди. А лагерь, куда мы приехали, стоял теперь на берегу Балтийского моря. Назывался он мудрёно «Варнэмюнде». Стоят рядами просторные щитовые бараки, вокруг асфальт, колючая проволока и сторожевые вышки. Спим на нарах, постель – соломенный матрац с подушкой, грубое, байковое одеяло. Вскоре в лагерь прибыли агитаторы от РОА (Российская освободительная армия). Они нам хвалились, как хорошо им живется и какая их миссия благородная. Просили подходить по одному к их столу и записываться. Наши смельчаки в ответ стращали их приказом Сталина «За предательство - расстрел». Но агитаторы от РОА парировали, мол, за плен тоже расстрел. Остальные им отвечали гробовым молчанием. Не получилось им нас переубедить.
В лагерной столовой работаем по очереди. А надзиратели наблюдали. Особой лютостью отличался поляк, его мы страшно боялись. Он мог пленного за малейшее замечание забить насмерть. А немец был добрее поляка. И мы старались попасть в его смену. И я при дежурстве поляка, уходя из столовой решил вынести картофелину и свеклу больному товарищу. Заметив это, он подозвал меня к себе кличкой: - А ну, иди ко мне, Бобик. Я подошел. И он сильным ударом кулака в грудь сбил меня. После чего стал пинать и топтать меня коваными сапогами, хлестая по голове плетью. Я потерял сознание. Мои сменщики потом рассказывали: - Этот изверг - поляк видит ты не шевелишься, хотел сбрасывать тебя в канализацию, мы его кое как уговорили. И я был им за это очень благодарен.
Летом 1944 года русский фронт приблизился к нашему лагерю. Охрана и хозяева забеспокоились. Шел слух, немцы нас в другой лагерь перегонят или всех здесь уничтожат. И правда, уже вскоре нас вывели из бараков, на плацу построили. По спискам сверили, открыли ворота и повели. Охрана была без сторожевых овчарок. Мы сильно волновались. Думали "Что с нами будет, какую судьбу они нам уготовили?" С товарищем решаемся на побег. Проходя мимо придорожных зарослей, укрываемся в них. Если заметят, скажем, захотели по нужде. Строй проходит мимо томительно долго. Но никто из охранников в зарослях нас не заметил, колонна скрылась. А что с теми было дальше – неизвестно.
ТРУДНАЯ ДОРОГА К ДОМУ
После этого мы долго бродили в поисках наших. Набрели на другой лагерь, гражданский. По совету местных жителей – им сдались. Там было много русских. Девчата достали нам одежду вместо французской. И мы затерялись среди узников. Освободили нас американцы, а надзирателями стали англичане. Прибыли представители международного красного креста. Всем оказывают медицинскую и прочую помощь, а россиянам нет. Говорили, что их конвенцию наши руководители не подписывали. А это означало, что в СССР мы считались не пленными, а предателями. И говорили, всех нас ожидает суровая кара. Каторга или смерть. Наверно это была провокация, чтобы россияне на родину не возвращались. Но вскоре наши сомнения развеяла делегацией из СССР. После их визита к россиянам стали благожелательней обращаться. Мы ожили, повеселели.
Я после этого встретил в лагере музыканта из Сталинграда. Он виртуозно играл на самодельном инструменте, на мандалине. Научил играть на ней он и меня. Звал меня в струнный оркестр, которым руководил на его родине брат. Но мне хотелось домой. Потом особая комиссия из СССР подвергла нас тщательному допросу. В это время я встретился с земляком, с Андреем Горловым. Он проживал до войны на Кулевке (улица). Выглядел он в лагере господином; в шляпе, с тросточкой, в костюмчике с иголочки.
Меня и Андрея комиссия признала годными к продолжению воинской службы. Направили нас в шестьдесят шестую бригаду тяжелой артиллерии. В части нас опять тщательно проверили, Андрея в шоферскую роту определили, я стал телефонистом батареи. Наша часть дислоцировалась в Германии. Андрей то и дело кудо-то пропадал, часто высылал посылки домой с немецкими вещами. Я этому удивлялся, но не интересовался его источниками прибыли.
Потом нашу часть перевели в Россию, в Гороховских лагерях Горьковской области мы дослуживали.
СОЗИДАТЕЛЬ ЖИЗНИ
Приехал домой я справным, красивым, в обмундировании с иголочки. Чем и обрадовал родных, друзей, знакомых. Истосковавшись по колхозной жизни, по труду, отправляюсь в колхозное правление трудоустраиваться. Мой старший довоенный лобогрейщик Илья Степанович теперь бригадир – полевод. Меня он взял в бригаду учетчиком. Заглядываю после работы в сельский клуб, там танцы, кино. Познакомился с приезжей учительницей начальных классов. Назвалась Клавдией Михайловной Тренькиной. Понравилась; низенькая росточком, симпатичная, разговорчивая, простая. Родом Клава из соседнего села Трофимовка. Подружили, а к новому 1948 году я сделал ей предложение. Она не отказала, дала согласие. И мы в кругу ее родственников и моих скромно наше торжество отметили, посидели. Выпивали, закусывали, веселились.
К учебному сезону 1948-49 года Клавдию Михайловну переводят на работу директором Березовской начальной школы. А я в колхозе «Вторая Пятилетка» работаю опять в должности учетчика. Жили на квартире за символическую плату. А когда родился первый сын Саша, нам пришлось покидать те места из за одной напраслины. Нагрянула к нам милиция, нашли лишнюю пшеницу, «краденая», сказали. Разбирались долго, нервы трепали. И мы решили в другое место уехать. Переехали мы в Ташкент. Клавдия Михайловна учительствовала в Ангрене, а я там же устроился плотником – крепильщиком в шахте. И хотя свободное время мы проводили в кругу друзей, весело, а тяга к России оставалась. Учителей тогда везде не хватало. И мы из Ташкента с тремя детьми едем в село Покровка, Утевского района. Жена там в школе работала, а я ездил вахтовым автобусом на поселок Ветлянский. Там жилые бараки строил. В одном из них мы и поселимся. Но места в школе здесь Клавдии Михайловне не оказалось и она работала уборщицей разных учреждений. Появится поселок Нефтегорск, который потом станет районным центром. Он быстро быстро развивался, развивались и села района, колхозы, совхозы. Решено было на местной реке Ветлянка строить водохранилище с последующим орошением полей. Участвовал в строительстве плотины и я, работая бетонщиком. Плотину мы строили качественно, думая, что на века.
НОВАЯ СМЕНА ЖИТЕЛЬСТВА
Случайно в Кинель они переехали. Как-то вечером Василий Михайлович проглядывал газету «Волжская коммуна». А там объявление «Продолжается набор рабочих в Кинельскую строительную организацию "Передвижной поезд». Перечислялись специальности, гарантировалось жилье. И они с женой в эту организацию завербовались. Других мужиков из Зуевки туда заманили. А там была перетурбация по другому трудоустройству. Меняют работу на более престижную, причем и с жильем. Таким путем в Кинеле они и осели.
- Жили мы сначала в барачном доме, удобства минимальные. Но это не помешало нам увеличивать семью. У нас детей теперь пятеро, но жили мы весело. Правда - не богато, но счастливо и дружно. - С гордостью рассказывал он мне. Говорил с теплом о каждом из детей, о внуках, которых на тот момент было у них пятеро, а правнуков четверо.
И только на миг его лицо накрывает черная занавесь. Заметив эту перемену, я поинтересовался причиной. Он рассказал о дочери, которая в расцвете сил от тяжелой болезни умерла. Это для них тяжелое испытание и утрата. Позднее я дважды побывал на кинельских кладбищах. Хоронили мы в тот раз общего родственника Ивана Глебова.
Тогда Клавдия Михайловна подвела меня к могилке Тани. С фотографии на нас огромными глазами смотрела очаровательная красавица, совсем еще юная девица. Умерла их Таня в возрасте двадцати четырех лет. Мать опустилась на колени у могильного холмика, безутешно рыдая и причитая безвозвратные воспоминания о дочери, оплакивая сиротскую судьбу ее крошечки дочери. Успокоившись немного, Клавдия Михайловна поднялась и стала рассказывать, как болела их Таня, как умирала.
- Тяжело невыносимо и совсем несправедливо родителям хоронить своих детей, - сказала она. - Я все понимаю, все мы ходим под Богом, и какой он сделает выбор, так и будет. Но глядеть на близкого человека и видеть, как он страдает, это выше человеческих сил. Зайду я к ней, уже очень больной, а она мне говорит сквозь слезы «Ну почему, мама, они все живут, а я умирать должна?» А я зайду в другую комнату наревусь там. Потом встану на колени и молюсь Господу Богу, прошу его «Уж, коль решил ее забрать, мучения ей хоть сократи». И он смиловался.
- И, знаешь, Иван Яковлевич, - обратилась она конкретно ко мне, - не раз смиловался, а дважды. Бог сначала ей смягчил немного хоть физические страдания и детей ее, потом уберег от дурных привычек, от недозволенны поступков. Они молодцы, ни пьянством, ни наркотиками не увлеклись, как другие. На детей своих и на внуков мы не обижаемся. Если на сына Михаила только, в жизни которого случались и случаются проблемы. Но он теперь взрослый и за свои поступки в ответе сам. А в общем, если оценку давать пройденной жизни, она была у нас не плохой. И это нам с дедом большая радость и благодать на старости.
P.S. На радость были бы достижения и успехи детей, внуков и правнуков, Василию Михайловичу и Клавдии Михайлове. Но их со временем тоже с нами не танет. Ничего в этом мире нет вечного. Зато их родовое древо, слава богу, расширяется и развивается.
По информации их дочери Маши узнаю, первенцем в поселке Березовый у них народился Саша. Это случилось в 1949 году. Потом в городе Ташкенте в 1951 году родится дочь Валя.
В 1954 году народится в их семье еще дочка Татьяна. Это произойдет в красивом лесостепном селе Покровка, которую окружают лазурной красоты озера Лещево и Боброво.
После этого спустя три года на берегу речки Ветлянка будет воздвигнут одноименный поселочек Ветлянский. И в нем в одном из бараков в 1957 году родится их новая красавица - Маша. А уже в в Кинеле в 1559 в их семье родится сын Миша.