4 декабря. 2018 год. День. Во дворце Черной Подруги. « Знание чего-то является всегда стремление поймать это на деле, в определённом созданном кругу. Круг - это всегда замкнутая линия без острых краев. Какой-бы он не был, он всегда вертится вокруг чего-то, иногда в роли чего-то выступает это скомканное пространство из воздуха, или разъединённая материя кислорода удерживает его в невесомом пространстве. Откуда он появляется? С формированием физической оболочки он возникает внутри сознания, и, смешиваясь с голубизной пока еще не живого фона, стелится тонкой линией, что замыкается, как только первый крик ребенка режет новый для него мир. Круг замкнут потому, что сознание тут же приобретает хоть и не большие, не великие, но достоянные для существования знания, которые возникают, как только глаза души открываются на поток яркого света. Первые лица, невнятные до неких пор слова, позже действия, а дальше рождение слов самим разумом в молодом теле, благодаря всему этому круг растет, и на нем проявляются пластины, с виду они похожи на размеченную дорогу. И каждая из этой дороги не сворачивает в другую, не меняет путь, а возвращается к своему началу. Можно сказать гораздо легче! Например, когда светящийся шарик знакомится с кем-то, получая этим новую информацию, он тут же рисует тонкую линию, и та не сразу достигает начала. До этого она все стелится, ее ломают, и часто она становится кривой, но когда-то душа расстается с этим знанием или допустим с тем, что полюбилось, и линия достигает своего начала, врезаясь, будто, в собственную спину. Полоса перестаёт крутиться, темнеет, ее не поливают осадки воспоминаний, и перед ней очень редко раскрываются конверты, которые и приносят этот дождь другим молодым линиям. Одинокая, забытая эта полоса постепенно тускнеет, уже совсем не двигается, и, кажется, на ней проявляются трещины, как на раскаленном от едкого солнца асфальте. Душа все это время лишь с грустью, не в силах что-то сделать, наблюдает за тем, что когда-нибудь навсегда, навсегда останется забытым. Но зачем же тогда нужны знания, сохраненные единственной во всей физической оболочки, памяти? Именно она способна восстановить эту линию, стерев с нее абсолютно все трещины. Но, она тоже имеет свойство терять, откладывать стопку бумаг, на которой хранятся нужные знания. И для того, чтобы их достать, ей необходим толчок, толчок, подобный расхождению земной коры, когда какое-нибудь слово, услышанное памятью, будет содержать в себе знакомую кодировку тех или иных событий. И вот если настанет миг, и оно будет произнесено, да, точно произнесено чужим голосом, память отдаст сигнал о том, чтобы линия, остановив процесс разрушения разомкнулась. И появится тогда на ее начале маленький синий шарик, и, опираясь на все знания, он захочет одного, дойти до конца, до конца, которого не было никогда. Ведь этот конец, как-то прилепился к началу, и решила линия по ошибке чистой, что не будут отныне подняты знания о тех, кто полюбился душе!» - память Влюбленности просыпалась довольно редко, так как она была временным, и иногда слишком коротким чувством. Нет, она в какой-то неопределённой степени помнила своих героев, их лица, но ее ничто не могло подтолкнуть на то, что бы увидеть их еще хоть один раз. И это не придавало Изгнаннице иных чувств ничего, кроме как необъяснимой печали, и отчужденности, которую она выбрала сама. Когда-то она больно боялась Любви, презирающей ее, глядящей с высока, не смотря на то, что жили они в одном дворце Распорядительницы жизней. И Влюбленность, не сумев сдержать эмоции, открыла для себя это место, отданное ей Черной Подругой в один день, когда несчастная девушка девятнадцати лет с лицом цвета тусклого грифеля, не смогла жить обыкновенной жизнью служительницы своей новой Госпоже. Нельзя сказать, что новые чувства недолюбливали ее, скорее глядели с удивлением, а ей все чудилось, бедняжке, словно те глазами обвиняли ее в ее совершенном поступке…
В отданном Влюбленности пролете дворца, любимой ее территорией за сорок лет стал танцевальный зал. Роскошный потолок, с осыпавшейся холодной, серебряного цвета краской, больше не казался таким, как был совсем недавно. Время не щадило и то, что было создано силой представления Черной Подруги, и потому, года здесь летели сразу за пять. Фарфоровый пол был покрыт деревянным покрытием, дерево было сырым, а станок из слоновой кости, закреплённый крепкими шурупами, на фоне на половину треснутого зеркала, являлся одним из тех, кто продолжал дышать. Дело все в том, что все сотворенное Госпожой, за короткие мгновенья приходило в негодность, если не обращалась к этому уже на следующей день. А Черная Подруга не посещала этот уголок уже больше двадцати лет и может даже позабыла о том, как молодые чувства, учились танцу у одной, наделенной до рождения талантом физической оболочке, чья душа еще не появилась на свет на Земном шаре. Сейчас Влюбленность стояла босиком на этом самом полу, локти поставила на облезлый станок, не двигая глазами, она смотрела на свое отражение в белоснежном из плотного материала платье, что обрывалось чуть ниже колен красной тесьмой. Заляпанная, или вероятнее всего, выцветшая от старости целая часть осталась от зеркала, и еще отражала силуэты настолько внятно, что на поверхности стекла Изгнанница иных чувств могла разглядеть то, что сорок семь лет происходило здесь в свободные дни…
Преломлялось солнце, оно кидало свои лучи на открытый купол, чьи стенки бросали свет вниз, распределяя его по танцевальной поверхности. Это самое прекрасное зрелище проявлялось всегда, когда дождь не забирал тень, и лучи, попадая на стенки углублённого потолка, еще его называли: «Живым шатром», бросали на пол переводные рисунки различных нимф. Этими нимфами и был усеян потолок, его конструкция иногда крутилась, и рисунки менялись, уже другие тени покорно лежали на земле, и ждали пока чувства придут поглядеть на них. В один из дней мая ранним утром, жаркое солнце так опалило «живой» шатер, что тот отразил сразу больше десяти нимф. Нет, они не задевали себя изысканными руками, вовсе не смели касаться друг друга. Знали они, что в любой момент сюда может заглянуть и Госпожа Черная Подруга, правда, никогда она них особого внимания не обращала. Красивые они для нее были, не больше, а то, что живые, так все это ложь. Тени живыми быть не могут, не могут. Но каждый раз Влюбленность доказывали обратное своим новым друзьям, к которыми она в былое время поддерживала дружеские отношения и об одиночестве вовсе не думала.
Вот распахнулись широкие двери, множество чувств, среди них была и Жалость, и Тревога, одетые в яркие синие платья, с опущенными концами, они зашли в зал, остановились у дверей. Другие попытались взглянуть через их головы с волосами, убранными в высокие пучки, и увидели эти самые тени, безмолвные отражения нимф.
- Не время ль Влюбленность позвать, рукой указать? Пусть оживит подруг, и покажется перед ней неведомое количество слуг! И золотом зальется все пространство, роскошное убранство!- послышалось сзади, как Жалость, подхватив их идею, развернувшись, кивнула головой, хитро улыбнувшись.
Часто она менялась в своем характере, и от милой Жалости не оставалась ничего, кроме бледного, уверенного лица. Когда все прошли вперед, Тревога обратилась к станку, стоящему у пустого окна, стекло вырезанное из стенки казалось не нужным, часто все проходили через образовавшийся проход, чуть наклоняясь. Секунды без Влюбленности здесь протекали с неимоверной скукой, хотя некоторые предпочитали, и поговорить между собой, другие пытались делать вращения, и одним словом они ждали ее, наделенную талантом девушку с грифельным лицом. Нельзя упустить того момента, что училась Влюбленность у одной души, которой было дано учить всех чувств, но выбрала она именно эту кроткую девушку, общающуюся с Тишиной. О ней мы скажем позже, а пока тени завертелись от промчавшегося потока воздуха над куполом, и чувства покорно уселись у ног станка. Тут же неуверенность, и какая-то зависть появилась внутри них, не давая встать и попробовать закружиться танце вместе с отражением привередливых нимф. Честно говоря, уже больше шести месяцев, с тех, как появилась неизведанная душа танцовщицы, они перестали пытаться танцевать, учиться тому, чему требовала своевольная Госпожа. И лишь одна Влюбленность, говорившая так мало, и в особенности с немой Тишкой, полностью отдавала себя этому занятию, забывая обо всем, даже о тех, кого любила. «Танец - это то, что внутри, то, что нельзя говорить, но можно показать» - она проговаривала про себя эти заветные слова, и королевой входила в танцевальный зал, где ее ждали невежливые взгляды, не верующие в ее способность до тех пор, пока она не доказывала это сама. За сорок лет она ничуть не изменилось, право сказать, лишь волосы она никогда не собирала, закалывала маленькой заколкой в виду перламутровой бабочки. Некоторые шептались будто, она желала походить на Свидетельницу многого, и потому так приблизила ее к себе, проводя время вовсе не с героем, а с ней, со служницей Распорядительницы жизней.
Она развела руками не остро, не порезала воздух, и словно крылья сменили ее человеческие кисти рук. Все замерли, Жалость слегка улыбнулась, и сомкнула ей в ответ глаза. Влюбленность не оборачиваясь и так предполагала, что Госпожа и ее учитель не придут взглянуть на ее очередной танец, являющийся неким доказательством всем им. Итак первым ее движением был грациозный шаг, шаг, в котором она словно падала, но при этом удерживала себя, и пластично переходила. Стоило ей пройти мимо теней, и протиснуться в круг, как наклонившись, она положила свои глаза сначала на «зрителя», затем дотронулась кончиками пальцев до смиренных теней. И как только она касалась их, чувства не отрываясь от показанного зрелища, невольно приоткрывали рты. Ведь тени, тени, они оживали, и все законы, придуманные, написанные когда-то Черной Подругой вяля у нее на глазах. Да, она, Госпожа глядела на это зрелище, стоя у дверей, но Влюбленность больше не замечала никого, танец поглотил ее окончательно, она протягивала кисти рук поднявшимся теням. Такие же человеческие силуэты с черными лицами, их, несомненно, облепили темной маской, чтобы никто не видел то, что нет у них лиц, они проявляются лишь тогда, когда отражения нимф возвращаются обратно, и солнце уходит, меняя свое положение, оно заставляется вернуться и их, и их.
Прислонившись к двери, Чёрная Подруга, очарованная увиденным, наблюдала и за тем, как тени послушно поддавались танцу и по ту сторону зеркала. Влюбленность являлась для них, как Госпожа для своих слуг. Но и те не всегда были послушны, уходили, и умели прекрасно выполнять одно, они умели покланяться, а эти, эти умели выгибать спины назад так, будто по ним Влюбленность пускала корабли, бумажные корабли, которые удерживались на волнах. А кто их научил подобному, научил теней? Скорее это была женщина с черными, доставшими до обнаженной спины волосами, в ее лице можно было наткнуться на смесь разных народов мира. Ведь глаза ее были яркие карие, похожие на спелый гранат, а руки слегка загорелые, и абсолютно не живое лицо до тех пор, пока на нем проявлялись эмоции. В отличие от Владелицы сроками жизни, она вовсе не проявляла удовольтворенность тому, чему научила свою ученицу, стояла, отвернув лицо к окну. И, когда Влюбленность закончила танец, а танец рассыпались вокруг нее, въевшись за секунду в пол, ее улыбка переменилась, стоило ей обратить внимание на не смотревшую на нее душу, душу, которая научила этому всему по ее недоконца верному мнению. Чувства, поднявшись с пола, искренне похлопали, Черная подруга, не подойдя к новой избраннице, быстро удалилась, и женщина с черными волосами была готова последовать за ней. Но тут Влюбленность схватила ее за рукав розоватого платья, повернула к себе, и тяжело дыша, бросила слова:
- И почему вы даже не взглянули, и томну речь не протянули? Я вижу, вам не сладко видеть, как распускается бутон, который прежде неуклюжим был слоном. Так почему же, уж скажите, моей душе ответ пошлите. А то ведь не взойдут мне солнечны лучи, не скажут тени мне «Молчи». Они обычно так кивают головой, и значит, можно начинать, себя благому делу отдавать! Иль в рассуждениях моих нашли не правду, постройте танцу мне ограду? Переступлю ее, когда пойму…
…Оставшаяся от того времени, целая часть зеркала вновь вернула Влюбленность прежнюю реальность, загнанную в рамки, и обреченную на одинокий скорее не покой, а на одинокую службу. Только не понятно, кому нужна эта служба, когда Влюбленность уже какой год не заходила сюда, а о танцах речь и не могла идти. Рядом со своим собственным отражением она вдруг увидела лицо этой женщины, которая благодарна. Резко обернувшись, она не заметила никого, кроме упавших лучей солнца. Скоро оно уйдет, точно уйдет. Повернувшись к нему, хмуро взглянув, Влюбленность убрала руки за спину, и осторожно сделала шаг. Встав ровно под верхушкой открытого конуса, лучи искусственной палящей звезды, не порезали ее лица, а наоборот врезались в изображения нимф. И те тут же должны были упасть на деревянный пол, но большинство из них не долетели, так как краска начала сыпаться еще больше, Влюбленность стояла уже под серебреным дождем, дождем, из слез навсегда покинувших ее нимф. Подставив руки, она протянули их наверх, зажмурилась. Но через миг, дождь ослаб, а серебряные крупинки впитались в ее кожу, и она смогла оглядеться по сторонам. То, что случилось дальше, так Изгнанница иных чувств нащупала на полу лишь одну единственную ожившую тень, лежавшую на полу. Она немедля бросилась к ней, присела колени, это было в левом углу от «живого» шатра, не переставшего пропускать дождь.
Положив тяжелую голову упавшей нимфы на свои колени, Влюбленность, положила свою ладонь на ее грудь тени. Она ощутила мгновенно тяжелые удары живого сердца, прикрытого слоем настоящей материи, такой же, как у нее. С усилием приподняв тень, она прислонила ее к себе, с неимоверной жадностью обняла ту, о которой вспомнила только в этот день, в день, когда неизвестная душа открыла ей танец. Зажмурив глаза, Изгнанница иных чувств не отпуская силуэт тени, тихо, тихо заплакала, а после, после она закричала так, что дикий виноград, облепивший сторону дворца, треснул напополам, а целая часть зеркала упала сзади сидящей ее, чудом осколки не долетели до ее спины. Весь этот крик, сильный крик, который жил внутри ней с 1975 года, наконец-то выбился наружу, разрушив вокруг все, что сковывало его в жутких рамках. Владелица сроками жизни вновь заглянула к своей одинокой служнице. Она вошла через окно в черном платье, что закрывало колени, с фиолетовыми рукавами, чьи тугие резинки давили ей на локтевые сгибы. Еле переступив липкую траву, она в коротеньких фиолетовых, замшевых сапожках с золотой застежкой, громко вступила на пол. Она серьезно заговорила, даже с какой-то эгоистичной ухмылкой, обхватившей ее светящийся шарик:
- Ах, слезы, вспыхнувшие одни грезы! Когда-то видела их гору, и несравнимую с остывшим морем, я лично подбавляла их в кувшин, пытаясь заглушить весь крик равнин! Дало ли это результата? Ах, нет, пространство было в глубине не так богато! И хоть кувшин весь полон был, с него какой-то дюйм уплыл. Его как раз, наверно, не хватило, чтобы прибежны волны берег замочили. В пустынны дни меня душила жалость, разочарованья всех и вся, конечно и людей, несущих бед людей. Но, право, там другое было, ведь, кто выше и тебя и нас и в целом созданных созданий, давно пересладился запахом благоуханий. Ужасны все, что говорю, других я оправданий так не нахожу, глазами редко я гляжу. Обмана в них, как в шторме, будто-бы он стих, на самом деле, притаился, раскаты поданным прибавив. Но деле не о том, к чему его переводить, когда все стрелки вновь пойдут, тебя в вспоминания уволокут. Скажи мне, хочешь, или нет?
На этом на Черной Подруге выросла улыбка, белоснежные зубы показались из-за ярко-красных губ. Она приближалась к не двигающейся Влюбленности, казалось, пребывающей в маразме, и отдаленном состоянии, открыть которое могли лишь истинные слова. Она не переставала гладить голову тени, уже опустила ее на колени, и ждала, а может и нет, она знала, что еще секунды и сердце нимфы прекратит биться навсегда, тень исчезнет, останется только она, в этом одиноком и нужным только ей, ей одной пролете дворца. Не поднимая взгляда, она краями, что не прикрыли ее ресницы, слипшиеся слезами, наблюдала, за походкой, походкой Госпожи. В ней было столько нетерпеливости добавить что-то еще, она уверенно загоняла ее в себя, пытаясь убедить себя в том, что не скажет намеченное, раньше времени. Итак, она оказалась у наклонившейся Изгнанницы иных чувств, делавшей отчужденный вид несчастной девушки, но она и была такой по своему желанию, нужно заметить.
- На ночь намечен был, - немедля она поставила Влюбленность в известность, - Не знаю, как захочешь ты, но я советую прийти. А почему же нет, когда с восходом вмиг исчезнет, он исчезнет…Не говорила я давно, ссылаясь на работу, забыла о заботе. Я приглашу туда известну душу, дождя не на пущу, напротив позову другую, хотя вот та сама скорей всего придет, его обратно заберет. Порежут стекла алые рассветы, взлетят уезжающие вдаль кареты, и пламенные юнкера, плслушны волны запрягут. Душа, душа тебе, Влюбленность, без сомнений известной станет вмиг, послышится тот расставанья крик. А ты забыла старый год, когда как будто сделав плот, ты села на него, чтобы умчаться, и больше никогда так радости живой или какой еще в объятья не отдаться. Он будет там, в другом уже теле…- Владелица сроками жизни не успела договорить, как Влюбленность, ослеплённая услышанным, вскочила, поднялась, тень мгновенно исчезла с ее ног.
- Пожалуйста, вы не шутите, ко мне надежду вы не приводите!- она проговорила шёпотом, глядя на ее ровный лоб, - Года я здесь, и вспоминаю многие иные…
-…Что шуток ты не видела ни разу, за правду принимая сразу. Прими в секунду эту то, что жду тебя я на открытье бала, одень ты платье, формой вялого овала. – дальнейших слов не последовало, быстро Госпожа удалилась. Пока она шла, она оборачивалась на пораженную услышанным, Изгнанницу иных чувств, и скрытно улыбалась. Будто ей хотелось превратиться в нее, скинув тяжёлое пальто Госпожи, и стать легкой той, которая ждала, ждала того, что никогда бы могло и не произойти.
Влюбленность немедля повернулась, подняв перед собой руки на уровне плеч, она проговорила:
- И соберутся в цепь едину стекла, из них прибудут зеркала, стечет вся с них вода! Ответ немедленно мне будет дан, я покручу руками, создав наш прошлый караван. Ловите те же вы рисунки, и горите, при этом с сожалением пишите прошлые картинки. Ответ мне дайте, правду ли несла она, когда свидетелем ее была луна?
Не успела она договорить, как поток неимоверно сильного, непонятно откуда взявшегося воздуха, с крупинками пыли загородил ей ресницы, словно выстроив из них высокий забор, Они слиплись, оторвав ее от внешнего мира зрения, и потому лишь неустойчивая земля под ногами давало ей подсказки о том, что происходило вокруг. Минута протекла, и не сумевшая больше ждать, она с усилием развернула глаза, увидев, как невидимые руки природы, или какой-то необычной силы аккуратно приклеивают осколки обратно на стену. Зеркало возвращалось в прежний вид, казалось, что неровные стеклянные куски не приживаются к остальным, но они быстро заживали, как обычно ожоги заживают на треснутой коже. Не то, что бы прежняя часть зеркала восстановилась, нет, руки выровняли его до конца, пол облили остатком пыли и каким-то клейким веществом. После чего воздух будто угас, тяжелое дыхание Влюблённости сопровождалось долгожданным счастьем, уверенностью, в том, что знания, которые были внесены в ее память, скоро будут жить, жить дальше, видя того, про кого они и были созданы.
«Синий шар придет в движение, его толкнут отголоски памяти, и покатится он уже по не замкнутому кругу, а по чистой, хорошо скользящей линии. Дождь придаст дороге свежесть, и все бока шара непременно порумянятся, в нем появятся желание скользить, скользить и ловить мелкие изгибы на полосе, останавливаться и катиться дальше. Так будет до тех пор, пока линия не достигнет своего начала, знания улетят в память, и не вернутся больше никогда. Но пока, пока бежит, душа вспоминает то, что в ней было отложено, она уже не пропускает какие-либо показанные детали, она бросается к каждой, пытается насладиться запахом свежести после дождя и новыми знаниями. Ведь старые помогли ей разобраться в том, почему грусть не отступает, и всегда твердит неразборчиво чье-то имя, имя, являющееся ключевым словом. И слово, оно как механизм, заставило шар, и все тело, мысли очнуться после мутного сна.»
***
4 декабря. 2018 год. Вечер. Во дворце Черной Подруги. « Дни, когда они уже не те, то это видно сразу. Видно особенно той душе, которая покинула свой родной дом, а домом ей мир стал за долгие годы, с которыми она не способна расстаться так быстро. Почему это можно увидеть, и почему светящийся шарик, увидев Судьбу, не забывает то, что с ним произошло до этой встречи, можно объяснить тем, что все, точно, души отличаются друг от друга единственным отличием. Не будем рассматривать характеры, внешности, обратимся к привязанностям одних к другим. Именно те, кто умеют привязываться к друзьям, или просто близким, впуская их в ворота зала души, уже обречены на то, что первые три дня пребывания где-то между, они будут слышать, как их зовут оставшиеся их душевные части на Земле. Люди всегда ждут того, что к ним придут, и ночь закроется лишь тогда, когда в комнате раскроются двери, так эти двери раскрываются и в душе. Сознание, поссорившееся с душой, не может переубедить ее в том, что пора прекратить держать двери открытыми, и собирать эмоции, будто на балу в огромном зале. Верно, ведь то, что ожидая любимый светящийся шарик, мы созываем к себе радость, восторг, потому что без исключений прочувствуем эти чувства, когда любимая душа, находясь в привычном для нас и нее теле, крепко обнимет за плечи. И до этого всего, когда запутавшаяся душа, не верит никому, она отстранятся от советов сердца, и обращается к эмоциями, велит собираться там, где обычно. И вот те приходят в один миг, позже в другой, но никто не зовет их к себе, и соскучившиеся служащие сознания начинают разочаровываться сами в себе. Ходят они туда-сюда, меняют наряды, делают пышные прически, пытаясь этим завлечь нужную светящемуся шарику душу. Но та, продолжая не появляться, выводит их из ожидания, и будто сходя с ума, наряженные, разукрашенные они принимаются танцевать, танцевать. А танец, как правило, выражение накопленных внутри себя различных частиц. А двери, двери продолжают не закрываться, но эмоции уже никого не ждут, устроив себе торжество из трагедии, они долго и долго вертят круги, иногда видят, наблюдающих за ними, стоявших за стеклами мыслей. И мысли, именно они спасают их, останавливая глупую чехарду. Переодевшись в яркие наряды, некоторые из них представляются эмоциями. И не теряя минут, они подбрасывают в летающий кислород воздух разумия, накопленный ими же в давнее время. Эмоции мгновенно проваливаются в бездну, перемешиваются их платья, и в зале души воссоздается покой, покой, через который к ним в сон проникает нужная им душа. Потому что сон пропускает все, не только фильтруя пережитое человеком, но и делая возможным встречу с тем, кого ожидают и эмоции, и сердце. А отказать сердцу, даже, когда оно не сильно высказывает свое желание, но держит внутри себя, нельзя. Потому душу уже во сне встречают такие же наряженные, но уже успокоившиеся эмоции». – вечер выдался не ясным, он преобразился только к закату, обошедшему наш уголок Евпаторского Заведения обратной стороной. Как было обидно не увидеть красное, приторное небо, похожее на румяный, вымытый. С каким бы удовольствием Лешка бы откусил один единственный кусок июльского персика, и чтобы сок тек по всему подбородку, случайно добрался бы и до воротника. Он бы огляделся и увидел вокруг не прежнюю комнату, ставшей замкнутым кругом для его несчастной физической оболочки. Ее, по его мнению, он сам превратил в такую, какой она стала видеться ему каждый день. Эти руки, он испортил их сам, словно разрезав спелый фрукт на части, он оставил их желтеть, так он отдал во власть искусственной радости свои уже не белые локтевые сгибы. Но Аринка, всегда отрицала это внутри себя, и перед тем, как заснуть они долго глядели на свои утомленные лица. Он не произносил ничего, черноволосая девушка молилась про себя, чтобы он не вскочил с кровати, и Привязанность не стояла за их дверью, готовая постучать, и явиться с ободранным горлом. Но сейчас Алексей засыпал один, Аринка задержалась у меня, дописывая конспект, и тянувшееся время будто замедлило свой бешеный ритм. В комнате шторы были притиснуты друг к другу, и вечерний свет, как бы ни хотел, не мог пробиться внутрь. Опечаленная спутница нашей планеты, угрюмо скрылась за мрачными тучами, набежавшими на наши глаза. Год перемешал месяцы, снег высох, о дожде никто не зарекался, закаты были убиты нашим невниманием к восходам. А Луна, Луна перестала гореть желанием увидеть героя нашей легенды.
Лешка засыпал так рано потому, что там, во сне ему будет непременно открыт сад, или луг. Первые мгновенья сна представится прекрасными, с множеством деревьев, и он станет срывать сладкие плоды, ощущая их настоящий вкус, воспроизведенный памятью нервных центров. До чего в час путешествий души за пределами физической оболочки память помогала тому, кому принадлежала. Она работала так всегда, и сейчас, когда он решительно сомкнул глаза, он загадал внутри одно единственное желание, увидеть в нем ту, о которой грустит. До этого дня, он пытался убедить свое тело разумом в том, что в сновидения его не проникнут черные кисти рук, изумрудные залы не искажат его зрения, и непонятные силуэты не поменяют форму в худой лист или кривую вазу. Действительно то, что после того, как искусственная радость поникала в клетку его организма, эмоции устраивала кавардак, дрались друг с другом, и пробуждая сознания, прыгали ему на спину, не слушая никого. Из-за этого беспорядка сын приобретали глупость, невнятность и носили в себе раздражение с отголосками неосуществимых желаний. Но у русоволосого юноши лишь сейчас появилось желание, и вот оно постепенно начнет исполняться, когда распахнется черная бездна, и можно будет взлететь…
Все это сон, а может и больше. Сон для Алексея, и реальное продолжение жизни для души Аиды Михайловны Кружевальской. Попасть сюда в девятом часу на каменный пир, где столы были пусты, и не понятна, суть еще не начавшегося веселья, не составило труда для особенного светящегося шарика. Черная Подруга толком и не говорила и с Идочкой, но стояло ей оказаться у дверей отделенного от дворца корпуса, близкого к старому стилю барокко, замки тут же раскрылись сами, и она вошла свободной, легкой походкой. Так может и могла входить лишь та душа, у которой, как было сказано раннее, есть дни на то, чтобы выбрать, к чьим ногам конкретно ей упасть… Стеклянная люстра, освещала широкий лестничный раскат, ступени расходились из одной точки. Будто являясь гребнями огромной лежавшей ракушки, ступени были острыми и на концах, резко обрывались, часто цепляли платья торопившихся чувств. Не хотели отпускать, или вырывались из скуки, слушая, как возмущались проходившие, заточенные в телах души, оборачивающиеся назад. Но ступени, думали по иному, чем светящиеся шары, не умевшие ценить то, что имели эту прекрасную, эластичную физическую оболочку, позволяющую не существовать, а жить на Земном шаре. Они презренно старались наблюдать за каждым, кто касался их худенькой ножкой, небрежно пробегал. Также могли и слышать тех, кто находился рядом, например они тут же услышали взволнованное, чужое дыхание Аиды Михайловны, замолкли, и принялись предугадывать следующие события.
Ида же минут пять стояла возле них, руки сложила у живота, теребила черный пояс, который держал ее бардовое, приторное, будто кожура граната, платье, закрывающие по самые ноги. По причине того, что и оно спадало с нее, Распорядительница жизней обвязала ее стройную талию, удивительную для ее возраста, толстенькими пояском, с приколотой к нему брошкой, в виде ясного сокола, крылья его застыли в вечном полете. Но не все так просто было в этой броши, глаза сокола глядели по живому, и через них могла наблюдать происходящее Судьба, позаботившаяся о безопасности ее долгожданной души. Но, не подразумевая ни о чем Аида Михайловна, продолжала ждать своего героя, слегка поднялась, руки убрала за спину, и тяжело вздохнула, ощутив, как ее распущенные, светлые волосы упали на грудь, она хотела их поправить, но услышала нервный стук часов. Стук отдалился от нее, скажем на три подобные лестницы, и резко развернувшись, она в мгновенье поняла, что еще три таких удара малой стрелке по средней, догнавшей и ее, и ей придется не охотливо вникнуть в бал, запланированный Госпожой. Ее она не видела ни разу, это заставило ее занервничать, и она гипнотическим взглядом уставилась на дверь особняка. Проход сюда, сделанный очень элегантно, представлял собой обвивку стены у дверей золотыми каратами, их явно не пожалели, подумала Кружевальская, а рядом в высоких черных вазах, наполненных тяжелой водой, стояли высокие икебаны. Всю жизнь, относившись к ним отрицательно, Ида отвернула от них взгляд, как макушки искусственных маков зашевелились, ручки покорно повернулись, и она с растерянностью посмотрела на того, кто представился в дверях. Скорее, не представился, а не очень уверенно вошел, убрав левую руку в карман обыкновенных серых брюк.
Это был он, ее герой, наш Лешка, человек, во сне сумевший порезать грань между тонким миром и вселенной Черной Подруги, Владелицы сроками жизни. Уже войдя в эти двери, он стал гостем этого безумного мероприятия, схожего на мероприятие в его голове. Аида, не моргая, глядела на него, словно впервые она видела это бледное лицо, растрепанную голову светлых волос, и грустные, выгоревшей морской лазури цвета глаза, глаза Лешки. Он не сразу заметил ее, но как только увидел, приоткрыв рот, он бросился к ней, как обычно бросаются люди на шею тех, кого потеряли, и приобрели вновь. Она успела спуститься лишь со ступени, и лица столкнулись друг с другом. Только в сей вмиг она разглядела, его синеву под глазами, мятую белую рубашку, утомленный, но быстро сменившийся в более радостный его взгляд.
- Предугадая нашу встречу, наверно, ты не приготовил речи. А я сама, не знала, что сказать, и как вот здесь предстать. Наряд… ты только посмотри, похоже мы на неизвестных всем господ, легко так запоздавших, и радости живой еще придаться не успевших. Как ты нашел меня, скажи, когда закрыты взгляды все, подсказки стали больше не указки. А впрочем, не зачем об этом думать, скорее мне пообещай, что больше ты печаль не повстречай, и лучше пей ты крепкий чай. Его сегодня предлагала, прекрасна Госпожа, я у нее на приготовленье заняла пажа. Как милая была душа, твоя в сто тысяч раз милее, я вовсе не желаю, но нравится мне больно, глядеть на сложенные пазлы вольно. Ты сам сложил поочередно, и стали встречи наши годны, и высшим светом без преград разрешены!- договорив, подняв правую руку, она хотела провести по его волосами, но тот час прижала его к себе.
Зажмурив глаза, Лешка, еще не до конца верил тому, как необъятен сон, и какой сил он умеет возвращать тех, кого не увидишь в сухой реальности. Коснувшись ее головы, он понял, что именно в этом месте, она живая, живая. И у них есть короткие мгновенья, чтобы сказать что-нибудь еще, что останется в них, и в памяти, в ней самой.
- Так рано вас я потерял, линейкой не измерив, все мгновенья, соединившееся с немыслимым хотеньем. Порой себе не принадлежу, и все родные быстро, теребя за плечи, кидают просто речи. А мне на них, мне с них-то то? А вы, ни разу так не осуждали, за коротко время вы рассеяли печали! Вы дороги, мне право, стали, теперь я б ни за что вас не отдал, и в лапы Смерти не пустил бы, угодно было бы спросить и у Судьбы… Но, вот, зовут на торжество, скажите мне, что встретимся мы у Судьбы, кода наступит время бешенной поры. Не врите, и к Черной Госпоже, прошу, вы не ходите!
В искренности его слов не сомневался никто, особенно его Привязанность. Созерцательница двух чувств, глядела на него с высоты, стоя на так называемом балконе, ступени которого и вели к Алексею. Она плакала про себя, не понимая, почему они отобрали у него эту светлую женщину, Аиду Михайловну Кружевальскую. Но осуждать волю Госпожи и Государыни Распорядительницы жизней она не могла ни по какому праву. Хотя в мыслях, в них она могла, потому что царицей была каждого выдуманного слова, но не действия. Она видела, как он, счастливый, что увидел Идочку, не отпускал ее, и Привязанность грустно улыбаясь, собирала слезы внутри себя. И тут что-то дернуло ее тоже спуститься, чтобы Лешка увидел ее, не коварную свою Привязанность к холодным стеклянным вещицам. Она желала этого больше, чем всегда, сейчас у нее не болело горло, царапины на открытой шеи почти зажили, и, сделав первый шаг, она вступила на последнюю ступень, предвкушая момент. Но жесткая рука была положена на ее правое плечо, острые пальцы впились в белую ткань платья.
- Направившись к нему, убьешь закон величья навсегда! Не будет отдан долг, хотя какой в нем для тебя имеется и толк. Мои слова лежат запретом, и не вещают пламенным приветом. Сказать ему - все скажешь на Земле, когда растопленным на полотне появится тепло. Его ты в руки заберешь…
Привязанность с обманчивым доверием посмотрела в глаза Черной Подруги через плечо, махнула покорно головой. Мать изысканно улыбнулась, опустила руку, была готова отойти назад. НО не прошло и минуты, как, не выдержав Созерцательница двух чувств сорвалась с места, и ступени, словно поплыли у нее под ногами, золотой свет блеснул в глаза, и что есть сил, она крикнула заветное имя этого времени:
- Леша!
Юноша с русоволосой головой, разговорившей с Аидой, обратил на ее внимательный взгляд. Но больше она не сказала ничего, секунды смотрела восторженно, с обречением, заточенным внутри ее тела, как перед глазами ее, пространство постепенно стало расплываться, исказилась люстра, огни в них потухли. И она ощутила твердые ступени затылком головы. Лешка, отодвинув все мысли, кинулся к потерявшей сознание девушке. Аида Михайловна осталась стоять, прекрасно видя, как вниз по ступеням, к Лешке спускался величественный силуэт в черном, насыщенном платье. Лешка присел на лестницу, положил голову Привязанности к себе на колени, не обращая внимания, кто конкретно приближался к нему. А Госпожа, сняв с головы фиолетовую шляпку, с прикрепленным к ней пером одной птицы, названной степным лунем, впервые могла так явно и близко наблюдать за тем, чья физическая оболочка изменилась со времени старого, ушедшего века.
- Чудесен этот случай, но прежде ты послушай! Кого ты держишь на руках, и душу всю окутывает страх. Как странно видеть ее так, перед собой, убитой темнотой, и раненой тобой. На что они все влюблены, проткнули собственно мечты. Не тех мы выбрали когда-то, златые открывая врата. На них и взоры не поднимешь, и души их ты от себя не оторвешь. По голове ее ты глядя, не вспоминаешь, кто же был ее-то дядя. Она ж боком слышит все… и через зоркое стекло успела повидать, и информации коротку верность предписать. Ошибки не входили в планы, и поэтому пустили по небу аэропланы. Не думай, будто чушь! Все чувства, не имя крыльев, всегда летают по пятам, и облетают головы по самым по холмам. Стоишь ты на одном из них! – доварив, между ними затянулась пауза. А Черная Подруга небрежно кивнула Аиде, чтобы та помогла поднять силуэт ее дочери.
Но не успела Кружевальская и приблизиться, как Лешка поднял взгляд, и вся светлость и непорочность голубых глаз, глаз в которых парило небо, растворила темноту в темных зрачках, ослепшей на мгновенье Госпожи. Как она могла позабыть, кто перед ней, и какая невообразимая искры промелькнула между душой человека, и Владелицей сроками жизни. Он был ваше ее, как и тогда, он чествовала невыносимый исходящий жар от светящегося шарика, и будто прошлое, промчалось в его забывшем все взгляде. Она смела предположить и то, что ничто в нем не забыто, и он ясно помнит минувшие события. Испуг, медный, тяжелый, длительный испуг оковал ее ноги, и она в секунду перевела недовольное лицо на медлительную Аиду Михайловну.
- Возьми мою дочь, захочет пусть придет, если в саду вишня еще не зацветет. Осталось ей мгновений пара, бутоны нынче без преград раскроются от расколотого пара.- она проговорила это, поглядывая на Алексея, который приподнявшись, оставил лежать Привязанность на ступенях, с некой осторожностью он не спеша доверил ее Идочке. И тут Госпоже было не спастись от своих собственных эмоций, она с трудом заставила себя протянуть руку вперед, кинув взгляд на продолжительный коридор за закрытыми дверьми.
Но русоволосый юноша последовал за ней только после того, как вернувшись на ступени, присев, коснулся левой ладонью неровных прядь волос его Созерцательницы двух чувств. Несомненно, он понял, что эта прекрасная девушка, семнадцати лет, и есть та, которую боялась Аринка, прикладывая палец к губам, и та, которая больше всего на свете желала быть увиденной своим героем. Но знал ли он, что герой, знал ли, что Госпожа окаменела, увидев его?
«Когда бал эмоций гаснет, и утомленные своими разговорами, она продолжают бросаться словами, у ног сознания в это самое время может и появиться та, которую ждут. А эмоции, не слыша слов долгожданной души, не слыша ее дыхания, за криками на друга, продолжат мучить скрипку, пытаясь исполнить на ней музыку, которая бы понравилась их музе. Но вместо этого, душа останется на короткие мгновенья у гостеприимного сознания, единственного, кто выслушает светящегося шарика не в зависимости от того, прибывает ли физическая оболочка во сне, или, напротив, на свою уникальность, видит хрупкую материю, взятую с любимого тела. Потому что сознание не спит никогда, а сны, оно крутит само, как калейдоскоп, меняя картинки. И лишь изредка, сны посылает та, о которой со всей нечестностью пишут в книгах, особенно в русских сказках. И дети, читающие эти порочащие душу строки, воспринимают ее для себя тем страшным, со злыми глазами существом. Но иногда это самое существо договорившись с сознанием, передает свой сон и эмоциям, и мыслям, не забывшим про затаившийся характер».