Играя однажды в нарды у тридцать третьего дома случайно задел мальчишку лет пяти. Выражение лица маленького иранца запомнилось на всю жизнь. Худое, продолговатое лицо, оттопыренные уши, тонкий, слегка приплюснутый нос, с вывернутыми наружу ноздрями. Казалось, еще чуть-чуть и, из них повалит пар. Карие немигающие глаза смотрели на меня с такой ненавистью, что мурашки пробежав по спине, уперлись в ноги. С такими лицами ираноязычные кочевники-сарматы уничтожали скифов.
Еще одно характерное лицо я увидел, идя с группой одноклассников на хлопковое поле за стадом баранов голов в двадцать. Проходя мимо открытой двери частного дома, изрезанной витиеватым узором, я обратил внимание на мальчика дошкольного возраста, стоявшего в дверном проеме. Наголо бритая голова, выразительные глаза, смотревшие на нас, как на продолжение бараньего стада, и, похоже, считавшие по головам.
Грязно-белого цвета рубашку, застегнутую не на те пуговицы, голое, торчавшее из нее пузо, оторванный карман продолжали видавшие виды брюки, залатанные на коленках и обрезанные чуть выше щиколоток. Главное, что бросилось мне в глаза, новые, блестящие, на три размера больше галоши, надетые на босу ногу, и зеленая сопля в левой ноздре, которую малец периодически всасывал в голову.
В его глазах растворялась суета, ставя перед нами вопрос: «Куда и зачем мы идем? От того, что пойдем на поле или нет, бараны мы или люди, ничего не изменится. Дверь как стояла с узорами, так и будет стоять еще лет сто. Мальчишка зайдет в дом, поиграет с собакой, съест горсть парварды с лепешкой на обед и будет жить себе дальше. Это как параллельный мир, не зависящий от нас».