Этот колхозный сезон для него уже заканчивался. Закончился и футбольный чемпионат Европы, на котором выиграла мощная и умелая немецкая команда – «немецкая машина», как называли её комментаторы. Работа на колхозных полях тоже стала другой. Теперь уже отправляли на прополку лука, на уборку поспевшей редиски. Редиску связывали в пучки, или же обрывали ботву, а корнеплоды засыпали в невысокие деревянные ящики.
Евгений ещё раз побывал в городе. Там его ждало письмо от Тани. Собственно, это было скорее не письмо, а записка, вложенная в конверт. В ней было несколько строк. Таня сообщала, что до Евпатории они с подругой добрались хорошо, что в Крыму прекрасная солнечная погода, а море такое, что глаз от него не оторвёшь. Письмо, к его большому сожалению, было без обратного адреса, а заканчивалось тем, что Таня обещала прислать в скором времени более подробное письмо.
Писать Евгению было некуда, но он по старой армейской привычке сел на свою кровать, пододвинул стул, достал из тумбочки тетрадку и стал писать ответ. Собственно это трудно было назвать ответом, так как отвечать было не на что и пока некуда. Он как бы заочно общался с Таней. Делился впечатлениями от увиденного, услышанного или прочитанного в последнее время, вспоминал их встречи, рисовал привлекательные картины их совместного будущего. Исписав два листа, он поставил дату, вложил письмо в конверт, а затем положил письмо в свою тумбочку, прикрыв, на всякий случай, книгой. После этого в его душе появилось чувство удовлетворения.
До конца колхоза оставалась ещё целая неделя, но он знал, что теперь она будет не в тягость.
Неделя прошла незаметно. Оказалось, что «шефы» в этот раз ничего не заработали, так как всё заработанное ушло на питание. Такое в колхозах случалось достаточно часто, если не сказать обычно. Но никто не возмущался, так как знал, что на работе его ждёт полновесная месячная зарплата.
После колхоза жизнь для Евгения потекла монотонно, если не считать поездок на выходные к своим родителям. Он, иногда, по два раза на дню проверял почту, но писем ему от Тани больше не приходило. Сначала Евгений находил этому объяснения, но постепенно находить объяснения становилось всё труднее. «Как же так? Столько проблем надо решать. Квартиру или, по крайней мере, комнату собирались подыскивать. Заявление в загс…», - крутилось у него в голове.
Прошло ещё несколько дней, но писем от неё не было. Придя в своё общежитие с работы домой, он уже не мог ничем полезным себя занять и, послонявшись из угла в угол, садился писать очередное письмо. Написав, он в конце письма ставил дату, а затем укладывал его в свою тумбочку. За лето в тумбочке скопилось около десятка неотправленных писем. Сам процесс написания писем его несколько успокаивал, а выраженные в мыслях и изложенные на бумаге сомнения, тревоги уже не казались столь сомнительными и тревожными. Чтобы письмо писалось не так быстро и, чтобы подольше можно было над ним размышлять, он иногда стал пробовать писать вставлять в них стихотворную рифму. В этом случае процесс написания растягивался у него на весь вечер, а то и на несколько вечеров.
Первым заметил изменение психологического состояния соседа Наум. Как только он понял в чём дело, то оставил в покое «дубового» Лёню и перекинулся со своими ехидными шуточками на Евгения. Когда, в очередной раз, Евгений пододвигал к своей кровати табуретку, служащую ему письменным столом, то Наум сразу входил в роль доброжелателя и бескорыстного советчика.
- Слышь, Жень, - обращался к нему Наум, - может, тебе перо гусиное дать? Я слышал, что такие письма надо только гусиными перьями писать.
- Обойдусь, - отмахивался Евгений.
- Смотри… А то, заешь, низким инструментом трудно высокую мысль выразить. У нас на работе и чернильница есть стеклянная. Могу принести.
- Пока несёшь, себе штаны измажешь, - огрызался Евгений.
- А слог? Слог-то ты какой используешь? – не унимался он. – Смотри, под Маяковского не пиши… Даже Пушкин в данном случае мелковат. Здесь только Шекспир тебя может выручить.
- Отвали… Я всё понял, - согласно кивал Евгений.
Евгений Михайлович грустно улыбнулся. Давно нет тех писем, давно рядом нет тех людей, которые когда-то его окружали. Он теперь даже не может толком вспомнить, о чём тогда мог столько писать. Он лишь хорошо помнит скопившуюся в тумбочке пачку писем, неотправленных в то, давнишнее теперь лето. Правда, в памяти Евгения Михайловича запечатлелся на всю жизнь сам процесс, само действо мучительного написания тех, никому не нужных, писем.
«И, если сказал поэт, - развивал свою мысль Евгений Михайлович, -
«Письма пишут разные,
Письма интересные,
Иногда прекрасные,
Чаще бесполезные…»,
то он сказал так именно про Евгения».
- Зря, может быть, погорячился, уничтожив свои литературные опыты, написанные в эпистолярном жанре, - подытожил он, прекрасно сознавая, что в то время даже мысли у него никакой не было ни об опытах, ни о жанре.
* *
*
Подходило к концу то лето. Невеста, сосватанная Евгением всего-то менее трёх месяцев назад, будто растаяла в летней неге. Он уже не знал, что по этому поводу и думать. «В конце концов, - решил он, - скоро начало учебного года, и она должна будет объявиться». Как только он так решил, на душе стало легче. Правда, оставалось некоторое чувство досады, которое не удавалось побороть. Но жизнь продолжалась.
У Евгения скопилось несколько отгулов за работу в колхозе в праздничные и выходные дни. А так как начиналась грибная пора, то был смысл их использовать. Не зимой же их брать, когда и заняться-то по большому счёту нечем. Можно, конечно, и зимой лыжню торить, но если в одиночестве и без всякого смысла – дело тоже довольно унылое.
Взяв на неделю отгул, Евгений поехал на свою малую родину, к родителям. В здешних лесах ему была знакома каждая тропинка и чуть ли не каждый пенёк. Он знал, в каких местах, и под какими деревьями, из года в год появлялись белые грибы, под какими беляки – родственники груздей, засыпанные листвой и пожухлыми сосновыми иголками. Знал, в каких местах растут подосиновики, маячившие издалека своими оранжевыми шляпками. Насчёт подосиновиков ясно. Надо их искать в осиннике, желательно там, где растут молодые осинки. Но, зайдя туда, можно грибы не заметить. Нужно заглядывать под папоротники с разной стороны, тогда уж точно будешь с грибами. К тому же в это время года, на протекающей рядом реке шёл подуст. Эта сильная стремительная рыба, типа алтайского жереха, ловилась именно в это время. Поймать такую рыбу на удочку было большим удовольствием. Она обрывала тонкие лески, ломала рыболовные крючки, так как её мощь при подсечке несравнима с её относительно небольшими размерами.
Родительский дом всегда оставался его домом, сколько бы он в нём не был. Здесь ему были рады любому: и удачливому, и не очень, и умному, и не совсем.
В первый же день его приезда мать спросила:
- Ну, как твоя Таня? Что пишет? Когда нам к свадьбе готовиться?
- Не знаю, - неохотно буркнул Евгений.
Этого ответа оказалось достаточно, чтобы мать почувствовала что-то неладное в их отношениях.
Ну, ну… Смотри, - продолжала она после некоторого молчания.
- А то, Валентина Ивановна о тебе на днях справлялась. Здесь о ней у всех очень хорошее мнение сложилось.
При этих, вроде бы ничего не значащих словах, он непроизвольно стал сравнивать Таню с Валентиной Ивановной.
«Конечно, Валентина, - Евгению даже про себя так называть Валентину Ивановну удавалось с большим трудом, хотя она была на пару лет его моложе, - не похожа на ту девушку, которая в свои двадцать пять лет не пережила какой-то роман, или какие-то романы».
«Нет, на такую не похожа. Ну, и что, что она медик? Биологические законы, наверное, и медиков касаются. Возможно, их знание ещё больше на мозги давит. В селе ей даже любовника сложно завести. Нет, завести-то, конечно, не проблема, но село не город – если на одном конце села что-то зазвенит, то и на другом конце слышно. К тому же, видно, что она гордая. В общем, если к ней никто теперь не приезжает из её прежних знакомых, то проблемы у неё очевидны. Она не так красива, как Таня, но как правильно сказала мать – очень приятная. По ней видно – если она что-то решит, то будет полная определённость. У неё уж точно будет чёткая последовательность решений и действий. По крайней мере, она вряд ли умыкнулась бы от жениха перед намечаемой свадьбой, даже к манящему всех Чёрному морю».
«Но, ведь, я не возражал Тане против отдыха в Крыму, - мысленно говорил он себе. – Почему же она сама не увидела определённый комизм в такой ситуации? Столько дел … Подыскивать квартиру… Не уподобляться же Шаниным? Причём, у них хотя бы дверью комната отгорожена. А нам что? Ширму рядом с моей кроватью устраивать? У директора НИИ комнату добиваться? Скажет, что нет ни одной свободной. Это уж точно».
Грибы он всегда брал только самые уважаемые всеми грибниками: белые, грузди, беляки, рыжики, изредка маслята, подберёзовики и подосиновики. Сыроежки, свинушки, коровьи губы и им подобные Евгения никогда не интересовали. Он просто на них не обращал внимания. Маслят же в тех лесах было столько, что, как говорят: «Хоть косой коси».
Вообще-то, маслята очень вкусные грибы, что жареные, что маринованные. Но с ними уж очень много мороки. А брать из них нужно те, которые только вчера народились, так как стоит маслёнку три дня простоять в тёплую погоду, как он становится червивым. Вот и приходилось «строгать пупляток». Причем, каждого такого пуплёнка надо очистить от шкурки, прежде чем мариновать или жарить. Поэтому для Евгения маслята были грибами на крайний случай.
Лес всегда навевал какое-то умиротворение. Рядом с его вечностью почти все проблемы становятся менее значительными. В лесу тебя ничто постороннее не напрягает. Ходи неспешно, думай о своём неспешно. В поисках грибов также не следует спешить. Наоборот, надо дотошно осматривать все места их возможного появления.
«А как было бы неплохо, - думал Евгений, пробираясь в одиночестве среди облапистых ветвей огромных сосен, - бродить здесь с Таней, те же грибы собирая. Чем этот отдых хуже пляжного, пусть даже с морским берегом?»
Он-то помнил морской берег очень хорошо. Море, увиденное им впервые в своей жизни, было Охотским. Его холодные, серые волны почему-то совсем к себе не манили. Потом, после окончания школы младших авиационных специалистов, его в составе двух взводов передислоцировали на берег более тёплого Японского моря. Взлётная полоса авиационного истребительного полка выходила на залив с красивым названием «Амурский залив», хотя от самой реки Амур это место было достаточно далеко. Почему залив получил такое название, для Евгения осталось загадкой. Японское море в этом районе также не было таким уж тёплым, как, наверное, море Чёрное. Однако случалось, что Евгений купался в морской воде и валялся на берегу моря, пытаясь загорать. Собственно, зачем ему было загорать на берегу? Его лицо и руки были и без того в то время, как у китайца. В самом Амурском заливе искупаться было довольно сложно, так как, чтобы зайти на глубину хотя бы по пояс, надо было протопать от берега не меньше сотни метров, меся ногами глубокий липкий ил. Случалось, правда, бывать на городском пляже Владивостока. Но Владивосток был всё же далеко, а увольнения из расположения части были редкими. Замполит полка также считал своим священным долгом отбить у служивых морскую романтику. Он постоянно предостерегал от купания в море, пугая морскими медузами, которые якобы до волдырей обжигают кожу, и от которых невозможно защититься. Вода в море, в районе Владивостока, не была особо тёплой даже в середине лета. А купаться, вернее, плыть навстречу видневшемуся с берега огромному утёсу, было удовольствием для отчаянных парней. В общем, особого восторга от морских купаний Евгений тогда не испытывал. Может, он всё-таки медуз боялся. А, может быть, без весёлой компании и купание – не купание. И пляж в этом случае не пляж, и вода – не вода, а море – преисподняя солёная. Так же, или по-другому думала о море Таня, Евгений не знал. Но, возможно, она думала совсем по-другому.
Евгению Михайловичу снова захотелось погреться, если не на солнечном пляже, то хотя бы чаем, благо, китайский кипятильник работал исправно, и воды в кране хватало. Конечно, и ему довелось покупаться в тёплом море. Тогда-то он и сделал для себя «потрясающий» вывод – сам процесс купания, то есть плавания, абсолютно одинаков для всех морей, а вся разница в атмосфере, царящей на пляжах.
Бестолковое это занятие – сравнивать моря, промелькнуло у него в голове и, непонятно откуда, там же, в этой голове, замелькали строчки:
«Там, у Японского моря,
Оставил я груз юных лет…
Вот такая история…
Других, к сожалению, нет
Там мои лучшие годы,
Лучшие там же друзья,
Там плац, шеренги и взводы…
Друга предать там нельзя.
Рядом колючие сопки,
Рядом маньчжурский орех…
Помыслы были высоки,
Там, полагаю, у всех.
Сквозь сапоги и бушлаты
Чувствую души насквозь:
Юные, чистые – святы…
Всё, как во сне, пронеслось.
Вот такие патетические строчки пробежали в его голове. Может, сам Евгений Михайлович не во всём разделял их пафос, но в основном был согласен. Издалека многое представляется значительнее. Как теперь дела у его бывших армейских друзей, Евгению Михайловичу ничего не известно. Знает он, конечно, что, если живы, то проживают в Москве, Нижнем Новгороде, Воронеже.
В первый год после демобилизации он ещё пытался поддерживать связь с однополчанами. Написал в полк письмо Ивану Григорьевичу, старшине сверхсрочной службы, и даже получил от него ответ. Широкой души человеком был этот старшина. Будучи по делам в столице, навещал Яшку и Ромку. Но вскоре понял, что всех окружают незнакомые ему люди, у всех свои дела, новые заботы, а такие спонтанные встречи, кроме застолья, ни к чему не приводят, а может даже выбивают из налаженного ритма жизни и быта.
Когда люди живут в одном городе, то их интересы могут чаще пересекаться. А так, что же?
Помнится, включил Евгений Михайлович телик и глазам своим не поверил: «Ба, да это же ефрейтор из нашего взвода!»
Ведущий представил зрителям замминистра труда, назвав так хорошо знакомые Евгению Михайловичу фамилию, имя и отчество. Вгляделся Евгений Михайлович в телевизор и видит, что прежние ефрейторские вороные волосы стали серыми, а так, вроде бы, сохранилось во внешнем облике полное сходство.
- Молодец, что министром стал, - с гордостью сказал тогда Евгений Михайлович, обращаясь к телевизору.
Обрадованный, он, по простоте душевной, тут же написал письмо и отправил его на телестудию с просьбой, чтобы это письмо тому замминистра передали. Но ответа на своё письмо он так и не получил – то ли замминистра не тем оказался, то ли письмо до того не дошло. А, может, не до сантиментов замминистра по далёким годам и по исчезнувшим из его жизни друзьям.
В общем, хлопотное это дело – поддерживать отношения, живя в различных мирах.
* *
*
Евгений сидел во дворе родительского дома и перебирал грибы. С улицы позвонили. Он, не отрываясь от грибов, крикнул, что калитка открыта. Во двор вошла Валентина Ивановна. Она поздоровалась и, улыбаясь Евгению, спросила, дома ли его мать. Мать была дома. Но, проходя мимо Евгения, Валентина Ивановна вдруг заинтересовалась грибами. Оказалось, что она, жившая ранее на территории степной полосы, совсем не знает грибов.
- То, что я рву, - с достоинством сказал Евгений, - это самые отменные грибы.
- Да, Вы сами можете в доме попробовать и жареных, и маринованных грибов. Вот, только, которые солятся, наверное, ещё рано пробовать.
Из дома Валентина Ивановна уходила в хорошем настроении. Она, мимоходом, сообщила Евгению, что его грибы действительно замечательные, и, в свою очередь, заметила, что готова на ответное угощение.
- Правда, я далековато от вас живу, - спохватилась она, - но всё равно приглашаю.
«А, что ж не пойти, - подумал Евгений, - я пока ещё свободный человек. Кто ж будет против общения с таким интересным доктором, который даже грибов не знает?»
Он вспомнил про Таню.
«Она в Крыму, а не на Марсе. Тоже с кем-то общается. Вот, только почему-то общение с помощью писем её совсем не устраивает. Может быть, она там болела или ещё по какой-то причине писать не смогла? – Аргументировал Евгений. – В конце концов, ей уже на днях нужно будет в институт возвращаться».
На работу выходить ему было ещё рано, но к первому сентября он спешно стал собираться в город. К этому времени город собирал всех отдыхающих летом студентов. Он надеялся первого сентября встретиться с Таней, которая расскажет ему много интересного, извиняющего её долгое молчание, после чего, у него на душе вновь станет спокойно. Потом они наконец-то окончательно спланируют с ней общие неотложные дела, связанные с предстоящей свадьбой.
Весь день, первого сентября, он просидел у себя в комнате и ждал, периодически проверяя почтовый ящик. Ему казалось, что Таня должна вот-вот к нему прийти, или опустить хотя бы записку в почтовый ящик. Но записок не было. «Может быть, пойти и поискать её в институте?» - раздумывал Евгений. Но такое его не устраивало. Во-первых, где её там искать он не знал. Во-вторых, и это главное, ему не хотелось оказаться совсем уж в смешном положении.
Первого сентября Таня так и не объявилась. Не объявилась она ни второго сентября, ни третьего. Надо было уже выходить на работу. Но и после выхода из отпуска на работу, рабочее время у него проходило в каком-то напряжённом и бесполезном ожидании. Теперь до Евгения стало доходить, что он остался в дураках. Он, конечно, не был, как в мелодрамах, «брошенным героем-любовником». Он, по большому счёту, не был даже любовником. Но, почему-то, в это время чувствовал, что его по-крупному обокрали.
Ещё больше его раздражало то, что в этой истории с Таней он оказался, несмотря на свой возраст, таким наивным, доверчивым и мечтательным чудаком, если не сказать грубее.
«Простота – хуже воровства», - поставил он точку в своих рассуждениях. – Надо что-то придумать.
Но, что тут придумаешь? Конечно, можно было бы сразу вломиться в женское общежитие института, где жила Таня. Но, подумав, он решил, что это слишком грубо, а результат такого шага непредсказуем.
«Тоже мне, муж - ревнивец… Не смеши», - урезонивал он себя, уже представляя, как он должен будет пробиваться через вахту общежития, а затем врываться в комнаты студенток.
- Идея!, - наконец, чуть не воскликнул от радости Евгений.
- Надо написать письмо её родителям. Пусть подскажут дочери, как ей поступить. А то ведь не только мы с Таней, но и наши родители в неудобном положении оказались.
Это можно было сделать незамедлительно, так как, прогуливаясь три месяца назад возле Таниного дома в городе №, он запомнил название улицы и номер её дома, а потом записал на всякий случай в свою записную книжку.
Весь следующий вечер Евгений снова посвятил эпистолярному жанру. В письме он благодарил родителей Тани за тёплый приём, просил поговорить с дочерью и объяснить, что она должна с ним, Евгением, как можно быстрее встретиться, а то он теперь не знает, что ему делать. Потом, несмотря на поздний вечер, он вышел на улицу и опустил запечатанное в конверте письмо в почтовый ящик. Вернувшись к себе в комнату, он лёг на кровать и сразу крепко уснул.
Позже, когда Евгений Михайлович восстанавливал в своей памяти эти события, он сначала решил, что глупо было тогда писать письмо родителям Тани. Затем, подумав немного, он пришёл к выводу, что письмо и сам процесс написания того письма всё же стали для него самого успокоительной таблеткой.
- Вот только адрес тот не сохранился, - посетовал с сожалением Евгений Михайлович.
* *
*
Первого сентября исполнилось одиннадцать месяцев, как Евгений по направлению вуза пришёл работать в НИИ. Эти отработанные одиннадцать месяцев давали ему полное право на законный отпуск. Проблемы на личном фронте заставляли задуматься: «А что же я буду делать в этот отпуск?»
Однако ситуация разрешилась сама собой.
Однажды к нему в общагу зашёл родной брат и предложил следующее: «Отец старится… Пока в силе, хотел бы посмотреть на город который защищал все годы войны. Так вот, он предлагает нам обоим поехать с ним в Ленинград. У меня есть возможность взять отгулы недели на полторы, а ты бери отпуск».
Отца всегда отличала предельная сдержанность в своих чувствах и переживаниях. Что ему хотелось? Воскресить ужасы блокадного Ленинграда? Вряд ли. Просто посмотреть и сравнить, как было тогда и как стало теперь? Слишком банально. А зачем люди к памятникам и надгробиям идут и едут? Нет, тут как не скажешь словами – всё будет не так или недостаточно так.
Когда Евгений узнал об этом желании отца, сразу решил:
- Тут и думать нечего, - ответил он брату, - завтра подпишу заявление на отпуск.
Это предложение отца так взбудоражило Евгения, что после ухода брата, он ещё долго не находил себе места, потом достал лист бумаги и, основательно помучившись, написал:
«Не может забыть воевавший солдат
Блокадный разрушенный тот Ленинград.
И кажется часто ему, вот и сейчас,
По-прежнему там его тесный блиндаж.
Опутан колючкой по-прежнему дот,
В котором стучал там его тот пулемёт,
По-прежнему местность в воронках вокруг,
По-прежнему где-то там преданный друг.
И снится ему всё навязчивей сон,
Что друг его ищет, не зная, где он.
Зовёт его, шарит в воронках от бомб,
Царапая пальцы о камни и лом.
Возможно, конечно, всё было не совсем так, но тогда Евгению показалось, что он проникся в отцовские чувства.
Через пару дней они уже собирались в дальнее путешествие. Втроём: отец и два его сына, - готовились отбыть в город Ленинград.
Брат Евгения, хотя и был на четыре года его моложе, однако уже успел обзавестись семьёй, а его жена сделала ему девять месяцев назад потрясающий подарок. Она подарила ему сразу двух сыновей. Племянники Евгения были так похожи друг на друга, что он не различал их даже с близкого расстояния.
Отец прицепил к новому костюму орденские планки, медаль за оборону Ленинграда и орден за победу в Великой Отечественной войне. Другие его медали не сохранились, хотя Евгений помнил, что в детстве они заменяли ему детские игрушки. Вообще же, по сравнению, например, с дядей Колей, старшим братом матери, военных наград у отца было немного. Во-первых, война для него закончилась в сорок четвёртом, а, во-вторых, защитников Ленинграда наградами не баловали.
Так как это путешествие заранее не планировалось, то и билеты не были заранее куплены. До областного центра решили добраться на электричке, там, на центральном вокзале взять билеты до Москвы, а в Москве до Ленинграда. Чтобы без проблем поселиться в ленинградской гостинице, надо было отцу захватить с собой документы, подтверждающие, что это и он, в том числе тот, кто защищал во время войны город Ленинград.
Евгений ни раньше, ни после этого, не путешествовал в такой тёплой и родной компании. Братья, хотя и жили в одном городе, но встречались не часто. У отца тоже дела всегда на первом месте были. А тут объединились. Все ощущали какую-то торжественность происходящего. До пенсии отцу оставалось два года, но был он ещё полон энергии, и в новом костюме с орденом на правой стороне выглядел очень достойно.
В начале девяностых годов на рынках, вокзалах и в переходах городов можно было встретить много пожилых и не очень пожилых людей с медалями и орденскими планками на засаленных военных мундирах без погон. Большинство из них рядилось в чужое, но были среди них и те, которые откопали в своих рундуках собственные вещи и надели, чтобы встать за подаянием в людных местах, как на паперти. Глядя на них, хотелось втянуть голову в воротник и дальше – в плечи. Стыдно было не столько за них, а, прежде всего, за страну, выставившую на паперть своих бывших героев. Но такое началось почти на двадцать лет позже. А тогда всё было по-другому.
День был почти летний, и перрон, где они стояли в ожидании поезда, заливало уже не столь яркое, но ещё интенсивное солнце. Настроение у путешественников было замечательное. Провожающей была мать. Она осталась стоять на перроне, когда подошла электричка, а они – трое, ввалившись в вагон, сразу устремились к окну первого, почти свободного купе, чтобы помахать на прощание матери. Прильнув к окну, они ещё некоторое время стояли, пока мать вместе с перроном не скрылись из виду. Теперь можно было осмотреться и разместить по полкам дорожные вещи. На троих вещей было не так много, поэтому разместить их по полкам и вешалкам электрички не представляло большой проблемы.
Озадаченный, куда же всё-таки лучше поставить сумку, Евгений водил глазами и только тут заметил, что у окна, прижавшись к стене вагона, как бы пытаясь с ней слиться, сидит молодая девушка. Она выглядела растерянной и смущённой. Вероятно, для неё оказалось полной неожиданностью такая атака мужчин на купе, где она сидела в одиночестве и предавалась своим мыслям. Выражение её лица говорило: «Конечно, здесь ещё пять свободных посадочных мест, но, ради приличия, всё равно не мешало бы спросить разрешения». Да, они столь стремительно кинулись к этому окну, что даже не обратили никакого внимания на прежнюю хозяйку этого купе.
- Мы Вам не помешали? - опередил брат Евгения.
«Нет, нет…», - ответила она покачиванием головы.
Евгений отвёл от неё глаза, но тут же взглянул более внимательно.
На вид ей было чуть более двадцати лет. Её прекрасные серые глаза уже поглядывали с нескрываемым любопытством на непрошенных соседей из-под тонких и тёмных бровей. Лицо обрамляли вьющиеся русые волосы, выглядывающие из-под полудетской полуспортивной шапочки из тонкой светлой кожи. На лице, цвета отстоявшихся сливок, не было даже тени румянца, что особенно резко выделяло её, не накрашенные, красиво очерченные губы. Вообще, если бы не едва заметная горбинка на её носу, то это лицо, не тронутое помадой и белилами, можно было, кажется, признать за образец женской красоты.
Брат, освоившись в вагоне и рассмотрев сидевшую рядом девушку, незаметно толкнул Евгения в бок и многозначительным взглядом показал на незнакомку.
Одета она была по-походному. Но, несмотря на простоту её одежды, в ней угадывался какой-то сугубо индивидуальный стиль.
Евгений Михайлович теперь не помнил, кто с ней заговорил первым. Кажется, это был его брат. Ему уже надоело лежать на своей гостиничной кровати. Телесериал закончился. Перед гостиницей зажглись фонари, но спать было ещё рано. «Пойду, пожалуй, пройдусь», - решил он. Выключив телевизор, он, не спеша, стал одеваться. Одеваясь, он думал, что оденется, выйдет на улицу, и прошлое из его жизни отступит. Но это оказалось не так. Оно неотступно следовало за ним, выставив в его голове эпиграфом к воспоминаниям такие строчки:
«Судьба ли нами ведает,
Иль мы судьбу творим?
Неважно. Только следует
Быть самому самим.
А там уж, что окажется…
И, если это рок,
То кто ж тогда откажется
Забыть про свой зарок?
Зарок, который думал дать
Тому, кто, в меру сил,
Старался рядом удержать,
Зарок с тебя просил».
Попадись такие строчки на глаза Евгению в то время, то он сказал бы, что не знает к кому они больше относятся. Зато теперь это хорошо знает Евгений Михайлович.
* *
*
В конце концов, соседи по купе разговорились.
Оказалось, что девушка тоже едет в Москву, а затем в город Иваново, где живут её родные. Ещё оказалось, что более полпути они попутчики.
Дорога предстояла длинная, и времени было вполне достаточно для знакомства случайных попутчиков.
Девушку звали Ирина, ей было двадцать два года. Она молодой специалист, инженер-энергетик. Ирина всего-то два месяца назад окончила энергетический институт и получила направление на работу в город 2№. Этот город был крупным районным центром области. Например, по количеству жителей он раза в два превышал уже знакомый Евгению город №. Проработав вдали от своего дома около месяца, она поняла, что ей необходимо привезти на новое место жительства какие-то свои личные вещи. Вот поэтому Ирина и оказалась их попутчицей.
- Как же ты в такую даль одна согласилась поехать? - спросил брат.
- Разве это далеко для нашей страны? Вот, Дальний Восток действительно далеко.
«Да, уж… Это она говорит точно», - подумал Евгений.
- А потом, со мной ещё две семейные пары сюда приехали. Правда, им нашлось место в областном центре, а меня в район направили.- И, подумав, добавила, - Вы не подскажете, где я смогу купить на сегодня билет до Москвы.
- Когда электричка придёт на центральный вокзал, то не уходи от нас. Вместе и возьмём билеты, - предложил ей Евгений.
Девушка всем понравилась. Даже немногословный отец задавал вопросы попутчице и, кажется, остался доволен её ответами.
Братья с готовностью стали добровольными кураторами для этой приятной девушки, хотя в планы Евгения совсем не входили новые знакомства.
«Новые знакомства – новые проблемы, - философски рассуждал он. - Не могу решить систему уравнений с двумя неизвестными, а судьба ещё третье неизвестное подбрасывает. Да, что это я размечтался. Может, она к жениху едет?».
Однако, доверчивость Ирины просто подкупала. Возможно, причиной такой доверчивости была медаль за защиту Ленинграда и орден, висевшие на груди отца. Они как бы говорили ей, что эти люди не могут ей сделать ничего плохого. Евгений, вспоминая, как сам когда-то оказывался с предписанием на новое место работы, почувствовал в попутчице какую-то родственную натуру. Он сам всё это проходил сравнительно недавно. Уж кто-кто, а он-то понимал, в каком непростом положении она теперь находится. Наверное, что-то наподобие родительской тревоги или жалости по отношению к этой девушке появилось тогда в его душе.
«Надо подсказать ей, как лучше адаптироваться в новых условиях к новой жизни», - подумал он.
- Место в общежитии получила? – спросил он Ирину.
- Пока поселилась в частном секторе. Хозяйка хорошая. Нет пока места в общежитии, - ответила она.
- Тебе это сказали, и ты сразу отступилась, - упрекнул её Евгений.
- Как только прибыла к месту работы, так сразу надо было отметиться в завкоме, профкоме. Комсомол тоже можно было подключить к решению бытовых проблем, - поучал он Ирину, как своего неопытного стажёра.
- Да, - безропотно соглашалась она.
- А отпуск без содержания взяла? – допытывался он. - И всю свою первую зарплату на дорогу тратишь?
- А можно было как-то по-другому? – в ответ спросила она.
- Конечно! – воскликнул Евгений, войдя в роль наставника.
- Неужто, тебе никто не мог подсказать там, что можно было бы оформить командировку на какую-нибудь ивановскую ТЭЦ?
Общего между ними оказалось значительно больше, чем сразу можно было предположить. Два часа, проведённые вместе в электричке, окончательно растопили недоверие между случайными попутчиками.
- А у вас какие дела в Ленинграде? - осмелев, спросила Ирина.
- Мы, вот, с батей едем посмотреть на те места, где он когда-то воевал, - ответил брат Евгения.
Сомневаться в искренности этих слов было бессмысленно, так как рядом сидел отец с медалью за оборону Ленинграда. Узнав, что основной целью их поездки в культурную столицу СССР является знакомство с местами, где воевал отец, а не за какими-то шмотками, как делали многие, Ирина и вовсе прониклась расположением к своим попутчикам.
В кассе центрального вокзала областного центра билеты на Москву брали уже на четверых. Им повезло занять отдельное плацкартное купе.
Стоявшая рядом Ирина, выглядела ещё более эффектно, чем та, которая сидела рядом в купе электрички. Она оказалась стройной девушкой высокого роста. К тому же, при росте свыше ста семидесяти сантиметров, она имела узкие плечи, а её стройные ноги заканчивались в меру полными бёдрами.
«Вот уж, поистине, Иваново – город невест, - подумал Евгений, вспомнив слова популярной песни. - У них там, видно, совсем с мужиками плохо, коли отправляют за пределы своего края таких красавиц».
Компания из четверых позволяла составить полноценную партию для игры в карты. Играли в «дурака» пара на пару. Евгений оказался в паре с Ириной. Вообще-то, он не любил эту игру за её дурацкую простоту, но компания внесла азарт, и игра пошла, позволив путешественникам забыть на время свои проблемы. Проводник принёс всем чай, а общий стол совсем сблизил компанию. Чувствовалось, что настроение Ирины в московском поезде поднялось. Она как-то ожила: шутила и много смеялась. Может быть, она тоже почувствовала удачу, хотя бы потому, что ей самой не пришлось стоять на вокзале в очереди за билетом, что в купе ей предложили самое удобное место на нижней полке и что парни постоянно были готовы оказать ей разного рода мелкие услуги.
С другой стороны, для мужчин встреча с этой девушкой также была удачным началом их путешествия. Ирина оказалась весьма начитанной и легкой в общении собеседницей. Её внутренняя естественность как бы подчёркивалась естественностью внешней при полном отсутствии косметики на лице. Собственно ей эта косметика была совсем не нужна. Над её обликом достаточно усердно потрудилась сама природа. Стала ли эта встреча выигрышным лотерейным билетом для Евгения?
Этот вопрос до сих пор задаёт себе Евгений Михайлович. Вспоминая всё это, его душа переполняется и радостью, и такой беспросветной грустью, что порой хочется бежать, сломя голову, куда глаза глядят. Он так иногда и делал. Когда приступало к горлу, то вскакивал и бежал из квартиры. Но, оказавшись в другом месте, ощущал полную бесполезность своих перемещений в пространстве. Конечно, радостно потому, что описанная выше поездка была его первой встречей с законной женой Ириной – матерью его, в общем-то, замечательных сыновей. Воспоминания о первой встрече с любимым человеком не могут быть неприятными. А безнадёжно грустно потому, что Ирины уже давно не стало. Тому Евгению и в голову не могло прийти, каким трагичным будет финал судьбы этой замечательной женщины. Но теперешнему Евгению Михайловичу этот финал был известен, к сожалению, до мельчайших подробностей.
Было ещё не слишком поздно, но в окнах домов города № уже горел свет. Только православный храм возвышался напротив гостиницы огромным тёмным пятном. Евгений Михайлович посмотрел поверх храма, и ему показалось, что он увидел там что-то наподобие эпитафии со следующими словами:
Когда придёт трагедия, то фарс
Твой сразу отлетит, певец удачи.
Уйдёт он из души, покинет враз…
Но только лучше было бы иначе.
Пусть лучше фарс, пусть выдумка твоя
Твоё сознанье тешат, занимают.
Трагедия ужасна, знаю я…
Пускай поверит, кто ещё не знает.