Евгений Михайлович теперь уже точно не помнил, какое конкретно было поручение, когда он получил задание на командировку. Кажется, что-то надо было отвезти в Москву на участок испытания системы, разработанной в его НИИ.
Хотя командировка была короткой, но для Евгения именно такая и была как нельзя кстати. Долго находиться в Москве ему не было резона по двум причинам. Во-первых, гостиницу в Москве в то время надо было искать да поискать, даже с командировочным предписанием на руках. Во-вторых, родственников, как считал Евгений, можно потеснить совсем ненадолго. Столичные родственники вроде бы всегда были ему рады, но злоупотреблять этим ему крайне не хотелось.
Таня Круглова пришла проводить его к поезду. Она, не скрывая, завидовала Евгению, что тот едет в Москву. В то время вся провинциальная молодёжь хотела периодически наведываться в Москву, так как для большинства только там можно было приобрести что-то модное по своей изначальной стоимости. Провинциальная молодёжь тоже хотела выглядеть модно, но, разумеется, не в одежде от кутюр, а, хотя бы в той, которая периодически появлялась кое-где в розничной торговле. Не хватало обычных вещей: прочных, надёжных, таких, которые можно бы было носить так долго, как нельзя было носиться творения местных ателье и салонов. Да и выбор тканей в этих ателье был весьма скудным.
- Вот, - протянула она Евгению деньги.
- Восемьдесят рублей на мохер. Я просто сплю и вижу себя в такой кофте.
Таня описывала ему интересующие её цвета мохера, а сама уже вся светилась от предвкушения удовольствия обладания желанной вещью.
Купить нужную вещь даже в Москве было непросто. Само слово купить в то время уже меньше употреблялось, чем слово достать. Евгений глядел на провожающую его красавицу Таню с восторгом, а его внутренний голос говорил: «Всю Москву объеду, но найду этот таинственный мохер». В Москве он, в поисках всё тех же товаров, исколесил когда-то все районы и знал город достаточно хорошо. Иногда Евгению казалось, что все в Москве готовы купить то, что именно ему надо. Случалось и такое, что приходилось возвращаться из столицы почти с пустыми руками: шапки кроличьи продавались, но пока в очереди стоял, его размер закончился; костюма приличного и недорогого не нашёл; ботинки чехословацкие за тридцатник на «рыбьем меху» тоже не достались.
Набравшись некоторого опыта в путешествиях по московским магазинам, он уже не спешил на «вечную» лужниковскую ярмарку, в ГУМ или ЦУМ. Там, конечно, можно было отхватить что-нибудь стоящее, но и очереди там были огромные. Из-за какой-то одной, хотя и приличной вещи, терять в Москве целый день – на это он был не согласен.
Поэтому, приезжая в столицу, он, не жалея пятаков, мотался по всей Москве: с Ленинского на Ленинградский проспект, с метро «Войковская» на станцию метро «Щёлковская», с Нового Арбата в павильоны ВДНХ. А пешая ходьба по Москве его только радовала.
В тот приезд Евгению повезло. Мохер он купил сразу, в день приезда в Москву, и именно такой расцветки, которую хотела Таня. Поэтому уже в этот день он решил, что его командировочное задание выполнено лучшим образом. Рабочее поручение также не отняло много времени. За несколько часов до отхода московского поезда он, чтобы просто убить время, заскочил на Новый Арбат. В магазине «Москвичка» было не так много народа, как в ГУМе или ЦУМе. Проходя мимо прилавков, Евгений обратил внимание на небольшую очередь, состоящую в основном из молодых женщин. Покупатели стояли за какими-то платочками или, может быть, косынками, в чём он совершенно не разбирался. Какое-то подсознательное чувство всё-таки привело его в эту очередь, а, спустя всего несколько минут, он уже держал в руках приятную на ощупь косыночку. На этом платочке был удивительный рисунок: на голубом фоне, в самом центре платка размещалась большая голова рыжей лошади, ноздри которой раздувались, а грива развивалась на ветру. Почесав в затылке рукой, Евгений, свернул платочек и положил его во внутренний карман своего плаща.
Действительно, когда он вернулся из командировки и вручил Тане свёрток, то мохеровые мотушки привели её в полное ликование. При взгляде на него, глаза её светились таким неподдельным признанием, как будто эта ангорская шерсть была каким-то бесценным подарком Евгения. А он, радуясь за неё, ругал себя за то, что купил-то эту диковинку на её деньги, и потому, выходит, никакого ей подарка не сделал.
- Балбес, - корил себя Евгений, - когда деньги давала, то не нужно было их брать. Надо было сказать, что потом рассчитаемся. А потом всё это могло стать подарком. А теперь, разве она возьмёт назад деньги.
Вообще-то, зарплаты Евгению вполне хватало на жизнь. И не жалко ему было потратить на свою девушку восемьдесят рублей, хотя по тому времени это были не такие уж и малые деньги. Просто, вся его предыдущая жизнь не располагала к кавалерскому этикету.
Впрочем, Таню эти его проблемы, кажется, меньше всего волновали. У людей были деньги, которые «развитой социализм» просто не в состоянии был полностью отоварить, и нужная вещь была дороже денег.
Тут Евгений, наконец, вспомнил про платочек. Он достал небольшой пакетик из внутреннего кармана и протянул его Тане.
- А это тебе, на память. Только не знаю, понравится ли, - вымолвил он извиняющимся тоном.
Когда она развернула платочек, то оказалось, что её восторгов нет предела. Таня теребила его в руках и смеялась. Она, наконец, предстала перед ним абсолютно счастливой девушкой, а её глаза смотрели на Евгения, если не с любовью, то уж точно выражали искреннюю благодарность.
Вдохновленный её благосклонным поведением, Евгений решил незамедлительно действовать. На следующем свидании он задумал сказать Тане то, что в последнее время его больше всего волновало. Однако, пока он ждал этого свидания, перебирая в голове как и что скажет при встрече, то, видимо, излишне переволновался. И, чтобы это было ему так волноваться перед совсем молоденькой девчушкой? Ну и, конечно, у него всё получилось так, как это только могло получиться у желторотого пацана.
- Послушай, Таня, - как-то неожиданно, без всякой разведки и подготовки, сказал он ей, - выходи за меня замуж…
То ли от неожиданности, то ли ещё от чего, с её стороны наступило тягостное молчание. Ему самому, и, вероятно, Тане эта «великая» фраза показалась настолько банальной и настолько несвоевременной, что Евгения будто обдало холодным ветерком, и он даже поёжился. Он посмотрел Тане в лицо и заметил, что оно дотоле весёлое и благодушное стало напряжённым и сосредоточенным. Можно было подумать, что тут неожиданно налетевший дождичек оросил горячую голову Евгения и смыл детскую беззаботность с лица Татьяны. Ему показалось, что какой-то ступор встал у него внутри. Столько раз Евгений читал в книгах и видел в кино, как это делается, и вот, на тебе, состоялось. А состоялось так, как говаривал его институтский друг, Коля: «Нате, получите дермеца в вашу кашу!»
Таня даже приостановилась, посмотрела на него внимательным и укоризненным взглядом, а потом негромко сказала: «Ты всё испортил…».
Евгений и сам почувствовал, что он что-то испортил, но в чём его конкретно обвиняют, было за гранью его понимания. Пытаясь каким-то образом спасти положение, он принялся рассказывать об отношениях с родителями, о почти вынужденном знакомстве с Валентиной Ивановной, о проблемах, делающих его холостую жизнь в общежитии почти бесперспективной. Со стороны могло показаться, что он выливает на голову этой девятнадцатилетней девчушки свои проблемы, призывая её, оказать содействие в их разрешении. Татьяна, такая далёкая от этих проблем, молча его слушала.
Выговорившись, Евгений совсем смутился. Он, будто ища помощи, посмотрел по сторонам. Парк утопал в зелени. Тёплый весенний воздух благоухал запахом свежей листвы. По дорожкам, обнявшись, прогуливались парочки, весело и беззаботно переговариваясь. Кажется, никто здесь не решал никаких проблем. «Болван, - промелькнуло у него в голове, - надо было сначала нагуляться, расслабиться, пообниматься, поцеловаться. Твои заботы – это только твои заботы». Таня тоже о чём-то сосредоточенно думала. Евгений, почувствовал, что она всё же хочет что-то ему ответить. Ожидание становилось тягостным, наконец, она произнесла:
- Знаешь, а мне уже делали подобные предложения.
«Эх ты…», - чуть не вырвалось у Евгения. Он почему-то полагал, что она впервые сталкивается с подобной задачкой.
- Может, те предложения ещё в силе? – осторожно спросил он.
Таня как-то загадочно улыбнулась и стала объяснять, что не хочет об этом пока думать, так как заканчивает только третий курс, а положение ничем не озабоченной студентки её очень и очень теперь устраивает.
Больше в тот вечер Евгений ни о чём серьёзном её не спрашивал. Он быстро переключился на праздную болтовню, будто до этого не было сказано ни слова, над которым стоило бы задуматься.
Проводив Таню в тот вечер домой, Евгений по пути в свою общагу старался оценить ситуацию: «Не сказала ни да, ни нет… Удивительно, как это вот так умеют говорить женщины, что и обидеться на них невозможно. В конце концов, подсекать после первого клевка глупо – это любой рыбак знает». Он всё ещё напряжённо думал о том, что же он не так сделал и, как надо было бы правильно поступить? Поразмышляв, но так ничего до конца не додумав, он решил добиваться прямого ответа. Долгая неопределённость в этом вопросе делала его положение совсем запутанным.
Явившись к себе в общежитие, он обнаружил на своей тумбочке конверт. Письмо было из подмосковной Электростали. Ну, конечно, это писал один из его лучших студенческих друзей. «Странно, - подумал Евгений, - только сегодня я мельком о тебе вспоминал».
Николай после окончания института попал по распределению на один из крупнейших заводов в городе Электросталь. Евгений даже немного этому завидовал. Колька, вообще, как он считал, был везунчиком. С ним было легко, что в преферанс «пулю» расписывать, что в студенческом стройотряде работать.
Николай писал, что на работе всё хорошо, что у него совсем молоденькая, но чудная невеста и, что они уже подали заявления в загс, а он приглашает Евгения главным свидетелем на свадьбу.
- Вот так и надо делать свою судьбу: быстро и красиво, - в назидание неизвестно кому промелькнуло в голове Евгения. В охватившем его возбуждении, он обеими руками хлопнул по своим коленям. Это означало, что надо брать на неделю отпуск без содержания и готовиться к поездке.
* *
*
За широким столом в большой комнате с огромными окнами сидел начальник отдела НИИ. Он сидел лицом к сотрудникам и периодически поглядывал то на бумаги, лежащие у него на столе, то на окна, через которые пробивались лучи весеннего солнца. Это был среднего возраста и невысокого роста человек, с большими залысинами на лбу. При общении с ним, сотруднику казалось, что умные глаза начальника просвечивают тебя насквозь. О его способности принятия единственно правильных решений ходили легенды. Но теперь он был задумчив. Его задумчивость была следствием того, что по НИИ, где работал Евгений, прошла команда от местных партийных органов – выделить на месяц от каждого подразделения по несколько человек для своевременного посева овощных культур в приграничном к областному центру районе.
Наученное прошедшей войной партийное начальство, задачу ставило жёстко: если подразделение не в состоянии обеспечить запрашиваемое количество «колхозников», то на полевые работы обязан был отправиться сам руководитель этого подразделения. Последнее, правда, случалось крайне редко. Первыми претендентами на попадание в список сельских тружеников были вновь принятые сотрудники, не женатые и те, не главные, без кого можно было временно обойтись.
Начальник отдела снова задумчиво посмотрел в окно. Список потенциальных «колхозников», лежащий на столе, его никак не устраивал. Вообще, он был мягким человеком, и посылать в колхоз насильно было не в его принципах. Он уже представлял безупречные отказные доводы каждого кандидата, и ему от этого становилось как-то неуютно.
Евгений, заметив, что его начальник отвлёкся от дел, подошёл к его столу и положил на стол заявление на отпуск без содержания. Тот взял бумагу, долго её рассматривал, а затем добродушно спросил: «Что у тебя там случилось?» Выслушав своего подопечного, он продолжил:
- Зачем тебе брать отпуск без содержания? Мы тебе оформим новую командировку в Москву, а ты, когда вернёшься, сразу отправляйся на посевную. Согласен?
«Конечно, конечно!», - чуть не закричал от радости Евгений.
Этот скорый поезд до Москвы был очень удобным. Он отправлялся около восьми часов вечера, а в Москву прибывал к началу рабочего дня. Усевшись в вагон этого поезда, заправив постель и попив чаю, можно было ложиться спать, а просыпаться уже на подходе поезда к Москве.
На местный вокзал Евгений прибыл за несколько минут до отправления скорого поезда. Зачем раньше? Всё равно его никто в этот раз не провожает. Таня сказала ему, что ей нужно готовиться к сдаче зачёта. «Правильно, не отвлекайся, - ответил он. - Я уже давно привык уезжать без провожатых».
Его купейный вагон был третьим от головы поезда, а номер три ему всегда нравился. Отправляясь в командировку, он теперь предпочитал брать билет только в купейный вагон – «контора платит». Разумеется, если были такие билеты. Евгений прошёл в своё купе. Его пассажиры уже были в полном составе. Он посмотрел на свою нижнюю полку. Сидевшая там женщина перехватила его взгляд и сразу попросила поменяться с ней местами.
- С большим удовольствием, - ответил ей Евгений.
Он любил верхнюю полку. Разумеется, не третью, на которой приходилось когда-то прятаться от контролёров в пригородном поезде, и, на которой также пришлось трястись через всю страну в армейском эшелоне. И, надо думать, любил также не потому, что спал на втором ярусе почти все годы армейской службы. Ему просто нравилось лежать на второй полке и поглядывать в окно на проносящиеся мимо красоты природы.
С Курского вокзала Евгений благополучно добрался до Электростали.
Жених, Николай, так искренне радовался его приезду, что все родственники невесты почему-то вдруг стали принимать Евгения за самого дорого гостя. Коля вначале повсюду таскал Евгения за собой, знакомил, показывал, а затем эту роль взяла на себя подруга невесты, свидетельница. Свадьба прошла на одном дыхании, как хороший спектакль. А домой он вернулся полный новых незабываемых впечатлений. Провожая его в обратную дорогу, Николай, всё хлопал друга по плечу, приговаривая: «Давай, «Старый», теперь твоя очередь. Ты уж извини, что я тебя опередил. А на твою свадьбу я обязательно приеду».
Евгений прекрасно помнил о своём обещании, которое он дал на работе. Но прежде, чем отправиться в колхоз, решил снова встретиться с Таней. Встретились они в том же городском парке.
Вокруг скрипели качели, крутились карусели, крутилось и колесо обозрения, с которого действительно открывался весь вид города. И этот вид с такой высоты казался грандиозным. Уже было тепло. Они сидели на свободной лавочке. Евгений был без плаща, а Таня была одета в новую мохеровую кофту. Из репродуктора доносилась песня: «Эх, Таня, Таня, Танечка… С ней случай был такой…». Прислушавшись, Таня улыбнулась. То ли эта песня на неё подействовала, то ли ещё что, но она в этот раз разговорилась.
- У меня в этом году последние студенческие каникулы, - говорила она, - и мне хотелось бы, чтобы они прошли интересно и надолго запомнились.
- Замечательное желание, - дипломатично откликнулся он.
- Вот, мы с подругой уже обо всём договорились, - продолжала она.
- Мы решили поехать в Крым, и всё лето провести в Крыму. Так хочется беззаботно отдыхать, загорать, плавать в море и ни о чём не думать.
- Да, это здорово, - согласился Евгений.
А ещё он подумал о том, хотелось ли ему такой же красивой жизни. Разумеется, хотелось. И такая жизнь, порой, случалась. Например, год назад, перед получением дипломов, он со своими однокурсниками попал на два месяца на офицерские сборы, под Киев. Какое это было прекрасное место! Вокруг военного городка бесконечные фруктовые сады. Даже вдоль дороги, по которой маршировали, чеканя шаг, курсанты, вместо кустарника средне-географической полосы, там росли усыпанные ягодами вишни и черешни. Вспомнилось, как он с однокурсником, устав от упражнений на спортплощадке, решили сделать пробежку до ближайшего фруктового сада, и, как местный охранник этого сада натравил на них немецкую овчарку. Это было потрясающе: Евгений крутился на одном месте, выставив вперёд руки, а овчарка бегала кругами, бесполезно пытаясь забежать сзади. Вероятно, это тоже выглядело со стороны очень красиво. Единственное, что ему никогда не удавалось – надолго быть беззаботным во всём. И поэтому он не совсем понимал, к чему клонит его прекрасная подруга Таня.
Почувствовала Таня или не почувствовала некоторую досаду в ответах Евгения, для него осталось загадкой. Она только приумолкла, как бы собираясь с мыслями, а потом продолжила.
- В принципе, я не против выйти за тебя замуж. Но, правда, то, что пока мы мало знаем друг друга. Лучше бы подождать.
Это уже был деловой разговор.
- Так в чём же дело, Таня? Давай узнавать! – волнуясь, выпалил Евгений.
Ещё немного подумав, он решительно сказал:
- Знаешь, последнее время я только о тебе и думаю. Это может означать, что я тебя люблю, - признался он.
Вспомнив свою недавнюю поездку в Электросталь и приобретённый опыт, он продолжил.
- С того момента, когда мы окончательно решим пожениться, до свадьбы пройдёт уйма времени. Надо будет познакомить тебя с моими родителями, а тебе познакомить меня с твоими родителями. Получить у них согласие, чтобы всё по-доброму было. Затем надо будет подать заявление в загс. Придётся ждать своей очереди. Надо подумать заранее, где будем жить. Не в общагу же мне тебя вести!?
Таня посмотрела на него. Её глаза выражали изумление, а прекрасное, ещё такое юное и, не привыкшее к заботам, лицо говорило: «Вот, не было печали – черти накачали».
- Ты уже знаешь, что родители сватают меня к Валентине Ивановне, - решил окончательно подвести черту в разговоре Евгений.
- Если честно, то она достойная кандидатура. Отказаться от женитьбы на достойной девушке можно, если любишь другую и, если она тебя любит.
Но черту в этом разговоре подвела Таня.
- Если ты так правильно рассуждаешь, то ещё недостаточно влюблён, - смеясь, сказала она.
Кажется, всё так и было, рассматривая потолок номера своей гостиницы, припоминал Евгений Михайлович. Да, всё было именно так, подтвердил его внутренний голос, а потом изрёк:
«Мы непроверенные чувства
Порой возводим до небес,
И зелень-поросль из-за буйства,
Вдруг, принимаем мы за лес.
Мы краски блеклые сгущаем
В десятки раз или стократ,
А серый цвет воспринимаем
Как тот – Малевича «квадрат».
Порой не представляем ясно,
Где сила чувств, где ла-бу-да…
И жизнь проносится напрасно,
Не возвращаясь никогда»
* *
*
Евгений Михайлович, одетый в тёплый свитер, полусидел, полулежал на кровати своего гостиничного номера, упёршись головой в вертикально поставленную к стене подушку. В руках у него была центральная газета. Местной прессы он почти не читал даже во времена предвыборных баталий претендентов на руководство в местные органы власти. Рекламные объявления оптовой торговли в местных средствах массовой информации ему были просто не нужны, так как к счастью, или, может быть, к сожалению – этого он не знал, введение в стране рыночной экономики не сделало его предпринимателем. В политике местные СМИ были также неинтересны, так как приходящие к власти местные политики были сильно похожи друг на друга и на только-только уходящих из власти политиков. Поэтому ему казалось, что выбирать просто не было смысла. Как все эти люди пробивались к предвыборному олимпу, он не представлял, да и не очень интересовался этим.
Иногда он всё-таки просматривал местную прессу на вкладках из центральных газет. Они, как правило, пестрели количеством неблаговидных поступков, совершённых претендентами на высокую выборную должность. Это вызывало чувство брезгливости, как к самой газете, так и к её героям. Но как говорил первый и последний президент СССР: «Процесс пошёл», а от таких, как Евгений Михайлович, этот процесс мало зависел даже на региональном уровне.
Вообще-то, Евгений Михайлович не всегда был совсем пассивным гражданином. В начале перестройки он на своём предприятии активно посещал демократические собрания, голосовал за демократически избравшегося нового директора научно-производственного объединения (НПО), публиковал свои статьи и заметки в многотиражной газете, созданной и выпускаемой редакцией во главе со штатным редактором-профессионалом. Это был порыв после длительного застоя. Иногда он просиживал над этими статьями до поздней ночи, стараясь довести свою позицию до большинства сотрудников объединения, заранее зная, что за эту работу ему не добавят ни копейки, а может быть ещё и врагов наживёт. Ну, про врагов, наверное, громко сказано, а вот противников – точно. Евгений Михайлович отчётливо помнит, как по поводу его заметок в курилках разгорались нешуточные дебаты. Особое недовольство проявляла старая гвардия, обвиняя его в оппортунизме, не патриотизме, даже в аморальности. События, происходящие тогда в стране, настолько будоражили умы, что даже он, отвлекаясь от своей научной диссертации и зная, что от него мало что зависит, бросался в бой со своими газетными заметками, как оружием гласности.
Но дела в НПО шли всё хуже. Он стал даже посещать, проводимые в городе демонстрации трудовых коллективов, на которых провозглашались какие-то грозные декларации трудящихся к правительству. У Евгения Михайловича до сих пор хранится вырезка из многотиражной газеты за март 1992 года, где он опубликовал стихотворение, вызвавшее бурную дискуссию коллег. Вот его некоторые куплеты.
«ДАВАЙТЕ ПРОДАДИМСЯ»
Давайте продадим «ИМ» наше НПО…
Давайте с заграницей связь наладим.
Ведь нам не остаётся иного ничего…
Толкнём и не останемся в накладе.
Пусть в «ДЕЛО» вложит деньги
японский толстосум,
Пусть нашу жизнь безликую наладит…
Японец или немец,
корейский ли «Самсунг»
Или другой какой-то купит дядя…
Я слышу возраженья от друга своего,
Что «ИМ» не нужно нашенских изделий,
Что купят и разгонят всех нас до одного,
А в помещеньях сделают бордели.
Не каркай, Вася…
Наши мужики
В пивную тащат мощи еле-еле…
Какие им, ослабшим, болезным, бардаки?
И профсоюз не будет за бордели!
После известных событий 1993 года, что-то сломалось в сознании Евгения Михайловича. Через четыре года после первых демократических выборов директора НПО наступили вторые выборы. На этих выборах первый «демократический» директор, за которого когда-то с воодушевлением голосовал и Евгений Михайлович, проиграл своему предыдущему конкуренту и тот стал вторым «демократическим» директором НПО. Вскоре из НПО уволилась демократически настроенная редактор многотиражной газеты, первый «демократический» директор оказался в столице, заняв в правительстве должность советника по экономическим вопросам, а Евгений Михайлович с головой окунулся в подготовку к защите своей диссертации.
- Надо срочно защищаться, - решил тогда он, - а то, действительно, выкинут из этого огромного здания нас. Заберут всё научное оборудование вместе с компьютерами, да и сделают бордель.
Могло ли осуществиться подобное? Вряд ли. Но Евгений Михайлович прекрасно знал, что местная власть всегда недолюбливала науку, и если бы не федеральное подчинение его организации, то всякое могло случиться.
В гостинице, как и везде, где в последнее время ему приходилось жить или обитать, батареи отопления были чуть тёплыми, в окно его номера сквозило, а в санузле не было горячей воды. Евгений Михайлович поёжился.
- Катаклизмы, - проворчал он, прекрасно зная, что это не так.
Потом он поднялся с гостиничной кровати, принёс в стакане воды, достал из своего чемодана китайский кипятильник и металлическую миску, в которую высыпал из пакетика китайскую лапшу.
- Вот и нет никаких катаклизмов, - подытожил он, уже черпая своей алюминиевой ложкой горячую китайскую похлёбку.
Гостиничный телевизор довольно сносно транслировал две программы. На одном из них показывали длиннющий бразильский сериал с не кончающимися любовными страданиями всех без исключения героев, которые по очереди появлялись на экране, а потом на время исчезали в тяготах бразильской жизни. Сценарий фильма перемещался от одного стола к другому, которые были заставлены известными и не известными Евгению Михайловичу кушаньями и напитками. Почти все киношные бразильцы имели собственные автомобили, включая и безработных, нещадно жарили свои оливковые тела на морских пляжах и бесконечно влюблялись.
Согревшись, было, после горячей китайской лапши, он вновь почувствовал холод. Зябко поёживаясь, Евгений Михайлович накинул на себя одеяло и вернулся на кровать. Так он и лежал, зябко поёживаясь, не снимая верхней одежды и посматривая на проплывающий перед глазами залитый солнцем песчаный пляж, на полуголых людей, таких далёких и непонятных, будто бы все они инопланетяне.
Там для него было иное измерение, иное пространство.
* *
*
Валентина Ивановна сидела за столиком в небольшой комнатке, отгороженной занавеской от остальной части деревянного дома, и писала письмо на родину. Она начала это письмо ещё три дня назад и никак не могла закончить. На душе у неё было пасмурно. Нужно было описывать какие-то подробности, делиться впечатлением о своём новом месте проживания, о своей новой работе, а она ощущала себя здесь, как в ссылке.
Село, куда её направили на работу в качестве детского врача, находилось в пяти километрах от ближайшей железнодорожной станции. Хотя поперёк села и проходила асфальтированная автомобильная дорога, на которой всегда было насыщенное движение, однако во всём остальном это был медвежий угол.
«Хотя бы дали место, в больнице или в поликлинике рядом с железнодорожной станцией, - думала она, - при станции и посёлок поинтереснее этого села, и природа там живописнее, и народу побольше. Промышленность, всё-таки, какая-никакая. А здесь, кроме совхоза, ничего нет. Один культурный центр - клуб, который одни школьницы посещают».
Вообще-то, село было довольно большое. Можно было, наверное, насчитать сотни три дворов. Дома здесь располагались на высоком берегу верховья притока Волги. Единственным в этом селе каменным строением была полуразрушенная церковь, которая немым укором зияла в самом центре села. За селом начинались чернозёмы. Земля здесь была такая жирная, что после дождя по улице можно было проехать только на тракторе. Поэтому на новом месте Валентине Ивановне пришлось сразу приобрести резиновые сапоги. Только в них можно было в непогоду добраться до медицинского отделения. Народ в селе держал скотину, выращивал отменный картофель, занимался охотой и рыбной ловлей, но молодёжь всё равно уезжала.
Валентину Ивановну приняла к себе на квартиру санитарка местной больнички. Хозяйка жила без мужа, воспитывала почти взрослую дочь и не прочь была иметь небольшой, но дополнительный доход за счёт квартирантки. Кроме того, при докторе, она и сама становилась более уважаемым на селе человеком. А кого, как не врачей, больше других уважают сельские жители? Да и сама Валентина Ивановна определённо чувствовала особое к себе отношение. Все обращались к ней только на «Вы», несмотря на то, что ей было только двадцать пять лет.
До этого она всегда жила в большом городе, а жизнь в селе представляла себе очень абстрактно. В том большом городе были её родители. Там она окончила одиннадцатилетнюю школу, там она поступила в медицинский вуз, который через шесть лет закончила, а потом ещё год обучалась в ординатуре. В родном городе она почти в совершенстве овладела своей профессией, получила достаточную практику в работе с современным медицинским оборудованием. И вот теперь она работает в Богом забытой сельской больничке, где о каком-либо современном медицинском оборудовании и слыхом не слыхивали.
За ширмой её комнатки затрещал телевизор. Его антенна с трудом брала одну единственную первую программу. Валентина Ивановна отодвинула занавеску. На экране небольшого чёрно-белого телевизора бежали кадры, а дочка хозяйки крутила какой-то ручкой на задней стенке телевизора, пытаясь их остановить. Наконец, кадр остановился, и диктор произнёс, что писателю Солженицыну, порочащему советский строй, больше не место в СССР. Валентина Ивановна постаралась что-то вспомнить об этом писателе. Конечно, были о нём и раньше разговоры среди студентов, но сама она его не читала. Ей всегда не хватало времени на то, что было далёко от её профессии.
Валентина Ивановна опустила занавеску, вернулась на своё прежнее место и стала припоминать основные события из своей новой жизни. Главврачом района она осталась довольна. Он очень внимательно её выслушивал, задавал разные вопросы, знакомил с сотрудниками городской районной больницы, а потом сам повез на служебном автомобиле к месту её постоянной работы. По пути они завернули в больницу рабочего посёлка при железнодорожной станции, где главврач снова её знакомил с коллегами. Теперь она стала известным человеком во всём районе. Всё это ей было приятно. Когда она вела приём больных, то время пролетало очень быстро. Время для неё останавливалось, когда рабочий день заканчивался. К сожалению, в её больничке не хватало не только современного медицинского оборудования, но и необходимых лекарственных препаратов. За ними ей приходилось часто ездить в больницу соседнего посёлка. Там их выдавали ей под расписку по распоряжению того же главврача района, там же она и познакомилась, достаточно близко, со старшей медсестрой – матерью Евгения.