– Помнишь, я говорил тебе про свою четвёртую любовь? – спросил Хельмут. – С ней я провёл всего одну ночь, но она крепко врезалась мне в память. И перед смертью, перед тем, как спустить курок, я думал о ней. Не знаю, как сложилась её судьба после того, как я сделал её женщиной. Но как бы ни сложилась. Ответственность за неё лежит на мне.
Это произошло в той русской деревне. Я уже полгода, как я жил с Алёной. Но однажды мне сообщили, что мои солдаты схватили партизан близ железной дороги. Они хотели взорвать немецкий эшелон. К счастью, патруль заметил их, и жертв удалось избежать. Я быстро оделся и пришёл в избу, где держали задержанных. Их оказалось четверо – двое мужчин, женщина и совсем юная девушка. Сколько ей было? Наверно, лет пятнадцать или шестнадцать, но выглядела она совсем ребёнком. Невысокого роста, худенькая, с огромными светло-карими глазами и копной каштановых волос. Женщина поддерживала её за плечи, обнимала и подбадривала.
– Прикажете их пытать? – обратился ко мне один из моих подчинённых, садюга Вольф. – Ведь поблизости могут быть их товарищи, готовые устроить нам пекло.
Я видел, как девочка сжалась в комочек при этих словах, хоть они и были сказаны на немецком. Она была похожа на воробушка и смотрела на меня во все глаза.
– Нет, Вольф. Я не могу отдать приказ пытать ребёнка.
Порывисто шагнув к юной пленнице, спросил – я хорошо знаю русский:
– Как тебя зовут?
Она молчала и только крепче прижималась к женщине, которая вдруг обратилась ко мне:
– Офицер, пощадите её. Ей нет ещё и шестнадцати. Обоих родителей погубили ваши люди. Мы взяли её к себе как прикрытие. Ведь девочка вызывает меньше подозрений – всё увидит, всё услышит. Наташа стояла на стрёме, пока мы минировали путь ваших солдат. Клянусь вам, она ничего не знает. Пытками вы от неё правды не добьётесь.
Это было сказано так искренне, с такой горячностью, что я понял – женщина не лжёт. Я смотрел на девочку и буквально сходил с ума от внезапно нахлынувшего желания. Словно уловив мои мысли, она опустила глаза. Вблизи она казалась ещё милее. Я видел капельки пота у неё на лбу и над верхней губой, и тень от длинных ресниц на розовых от волнения щеках. Я ощущал её запах. Даже грубая одежда её не портила. Я позвал хозяйку и шёпотом велел приготовить постель в соседней комнате. Та взглянула на меня с плохо скрываемой ненавистью и вышла. Партизаны покорно ждали своей участи. Я обратился к девочке:
– Значит, тебя зовут Наташа? Не бойся, тебя не будут пытать. И я не позволю моим людям тебя убить. Я готов защищать тебя.
Старшая партизанка поняла скрытый смысл моих слов и взмолилась:
– Офицер! Пусть её лучше расстреляют завтра, чем вы прикоснётесь к ней!
Один из мужчин, стоявших рядом с ней, грубо бросил:
– Заткнись, Дарья! Кончай скулить, глупая баба! Ведь это из-за тебя мы провалили задание и попались в лапы этих извергов. Чтоб вы все сдохли, чёртово племя! – крикнул он прямо мне в лицо, – и прежде всего ты, садист. На твоих руках кровь моих близких и друзей. Но тебе не уйти от расплаты!
Он рванулся ко мне, сжав кулаки, но садюга Вольф и его помощники схватили его и, швырнув на пол, стали избивать ногами.
– Прекратить! – приказал я. – Всыпьте этим диверсантам плетей и оставьте до утра в погребе. – Пойдём, Наташа, – ни к чему тебе на это смотреть.
Девочка виновато взглянула на товарищей и покорно пошла за мной в соседнюю комнату, где хозяйка уже расстелила постель. Увидев её, она вздрогнула и умоляюще посмотрела на меня.
– Пожалуйста, офицер. Прикажите меня лучше пытать… расстрелять… всё что угодно, только не это.
– Чего ты боишься? Неужели умереть лучше, чем подарить мне всего лишь одну ночь любви, которую я никогда не забуду?
Я стал раздевать её и раздеваться сам, пока моя добыча шептала:
– Не надо, пожалуйста, не надо!
И вот уже она стоит передо мной в одних штанишках, стыдливо прикрыв грудь руками. Я упивался её беспомощностью. Легко можно было догадаться, что она невинна.
– У тебя ведь никого не было, правда? Ты ещё ни разу не была с мужчиной. Поэтому боишься? Понимаю. Не надо стесняться. Это прекрасно и, поверь, я смогу это оценить. Видишь, я вовсе не собираюсь тебя насиловать. Просто полежим рядом, ладно? Мне хочется к тебе прикоснуться – вот так.
Я отвёл её руки в стороны и погладил грудь. Девочка задрожала, из её глаз брызнули слёзы. Я дотронулся до её живота – она инстинктивно втянула его. Потом медленно спустил штанишки, наслаждаясь её стыдом. Она судорожно ловила ртом воздух. Я хотел видеть её глаза в ту минуту, но она застенчиво отвела взгляд. И тут я заметил, что по её ногам течёт кровь, – у неё началась менструация. Это растрогало меня. Я опустился на колени и поцеловал её в низ живота. Вдруг она словно вышла из оцепенения и, что есть силы, оттолкнула меня. Я вскочил на ноги, схватил её и сжал так крепко, что у неё хрустнули кости. Она отбивалась, кусалась, царапалась. Тогда я повалил её на кровать и с силой вошёл в неё. Она вскрикнула, перестала биться и только растерянно смотрела на меня. Я замер – мы оба замерли – и только пожирали друг друга глазами. А потом у нас была целая ночь. Я делал с ней всё, что хотел. Сначала она пыталась вырваться, но потом смирилась и только закусывала обветренные губы. Я видел, как ей больно, но она стоически терпела все мои порывы – а я восхищался ею. За стеной слышались вопли партизан – садюга Вольф умел пытать, как никто, – и в моё отсутствие давал себе волю. А я в это время пытал Наташу. По крайней мере, она именно так относилась к происходящему. Какие у неё были глаза! Столько раз за эту ночь я смотрел в них, пытаясь вырвать тайну её души. Но она старалась не смотреть на меня, временами проваливаясь в небытие. Иногда по щекам у неё текли слёзы – тогда я замедлял темп, останавливался и давал ей передохнуть, но не выходил из неё. Клянусь, больше ни к одной женщине меня так не влекло! Когда я увидел тебя, то сразу воскресил в памяти её милый облик. Чем-то вы с ней неуловимо похожи. Я видел, что ей было бы легче умереть, чем принадлежать мне. Утолив первоначальный порыв страсти, я немного успокоился и стал двигаться более осторожно. Крепче прижался к ней, целовал её в глаза, в губы, в шею, зарывался лицом в волосы, шептал какие-то нежные слова. И внезапно почувствовал, что девушка словно бы оживает в моих объятиях. Я видел, как теплеет взгляд, ощутил, как твердеют соски. Я стал двигаться ещё деликатнее, продолжая гладить и целовать её. Как вдруг она стала изгибаться подо мной – волна горячих спазмов охватила её худенькое тело. Она изо всех сил закусывала губы, чтобы сдержать рвущийся из груди крик.
– Кричи! Слышишь! Не сдерживай себя! Выплесни всё, что чувствуешь! – шепнул я ей.
– Ненавижу тебя! Зверь! Фашист! Будь ты проклят! Сдохни! – вопила Наташа, пока сладкие конвульсии сотрясали её тело.
– Молодец! Давай! Выскажись до конца!
Она была прекрасна в порыве ненависти, готова была убить меня на месте, и, уверен, сделала бы это, окажись в её руках подходящее оружие. Внезапно Наташа перестала кричать и только тихо постанывала, откинув голову назад. В тот момент я наслаждался ею и сам готов был закричать от охвативших меня эмоций. Ни одна из моих женщин не испытывала такой страсти в первый раз – а ведь это была ещё совсем девочка! Я был в восторге. И моё желание только усиливалось. Мы переживали одну волну наслаждения за другой. Теперь я думаю, что для неё это было худшим из кошмаров – испытывать такую страсть в объятиях врага. Одного из тех исчадий ада, которые погубили её родных. А тогда я считал, что она так же счастлива, как и я. Её огромные глаза сияли, она обнимала меня, умоляя продолжать. А за стеной неистовствовал садюга Вольф, приводя в отчаяние друзей моей возлюбленной.
Наконец мы с Наташей немного успокоились. Полчаса она лежала так тихо, что я испугался за неё. Но она дышала – правда, очень редко. Потом очнулась и прошептала:
– Хельмут… ведь тебя зовут Хельмут, правда? Ты можешь исполнить одну мою просьбу?
– Всё, что будет в моих силах, – искренне сказал я.
– Отпусти моих друзей или хотя бы вырви их из рук этого урода-палача.
– Хорошо.
Быстро одевшись, я вышел в соседнюю комнату и назначил Вольфу двое суток ареста – за чрезмерную жестокость при допросе задержанных.
– Но…
– За неисполнение приказа ещё сутки ареста!
Чертыхающегося Вольфа увели. Я велел своему помощнику вызвать врача к испытуемым. Все они были сильно избиты и уже не могли держаться на ногах. Пришёл наш врач Ханс Рахен, удивлённый тем, что его подняли с постели в такую рань. И к кому – к смертникам партизанам!
– Ханс, эти люди должны выжить – во что бы то ни стало.
– Зачем? Ведь им всё равно грозит расстрел.
– Нет. Я собираюсь дать им свободу.
– Хельмут, ты с ума сошёл!
– Нисколько, Ханс. Я не вижу за ними вины, достойной смертной казни. Тем более, теперь, когда они в таком состоянии.
– И всё равно ты безумец! Я не понимаю тебя.
Пожав плечами, Ханс велел принести носилки. Мужчины бредили в беспамятстве. Но женщина оказалась сильнее духом. Она выплюнула выбитые зубы и прошептала:
– Будь ты проклят! Я знаю, какой ценой заплачено за нашу жизнь. Честью и муками Наташи. Её душа чиста, как горный хрусталь. Лучше бы она перенесла самые чудовищные пытки и была расстреляна этим утром, чем ты осквернил её собой. Если ты не дьявол, позови её. Я хочу с ней проститься.
– Но никто не собирается вас убивать, – запротестовал я.
– Ты что, не понимаешь? Ты уже убил Наташу – сегодня ночью, когда обесчестил её. Прежней она не будет никогда. А люди злы. Я посоветую ей уехать из этих мест и начать новую жизнь. В селе она теперь не сможет смотреть людям в глаза.
– Хорошо, я позову её.
Но Наташа уже успела одеться и вышла сама. И тут же бросилась женщине на грудь. Обе рыдали так, что мы с доктором переглянулись. Наконец они простились. Ханс ушёл за носилками с изувеченными партизанами. Я отправил отдыхать своего помощника, и мы с Наташей остались наедине. Помолчали. Потом я спросил её, что она собирается предпринять.
– Тётя Даша правильно сказала: лучше мне уехать отсюда.
– Но куда? Ты очень молода, одинока. В стране бушует война, и неизвестно ещё, когда она закончится.
– Ничего. Либо я выживу, либо…
– Что?!
– Может, мне и жить не стоит.
– Не говори ерунду. Ты будешь жить! Встретишь свою любовь – хорошего, достойного человека, а не такую скотину, как я. У вас родятся дети, и ты забудешь всё, что произошло сегодня ночью.
Но Наташа покачала головой.
– Ты не скотина, Хельмут. И я вряд ли тебя забуду. Просто если я останусь здесь, мне ведь придётся, – она покраснела, – придётся… ну, ты понимаешь.
– Разве тебе было плохо со мной?
Она так посмотрела, что у меня захолонуло сердце.
– В том-то и дело! Мне невыносимо жить среди людей, которые меня знают, и сознавать, что я чувствую рядом с тобой.
Я хотел её обнять, но она отпрянула.
– Нет, Хельмут, нет. Это мой позор, и я постараюсь принять его с честью, хоть это и странно звучит. Мне нужно уехать.
– Хорошо, Наташа, это твой выбор. И я уважаю его.
Больше мы не сказали друг другу ни слова. Вскоре она уехала, и я больше никогда её не видел. Но с тех пор она всегда сопровождала меня – как тень. Как незримый ангел идёт по пятам за грешным человеком. Что с нею сталось? Этого я не знаю. И уже никогда не узнаю.