Зло затаённое

 


История эта, случившаяся в Гвенаре в самом начале лета 1492 года, была во многом удивительной. Не потому, что в ней как в уличных балаганах, учувствовали какие-нибудь ряженные нимфы или фавны, нет-нет. И совсем не оттого, что волшебные силы были бы в ней повинны. Сказки, как бывает в театрах, не случилось. Из-за кулис никто не спустил на канатах машину, из нее не появился бог, и он по окончанию действия не расставил на места героев, соединив влюбленных и покарав виноватых. Удивительность ее была в обратном… впрочем...
История на то и история, что бы ее рассказывали.
Как я уже говорил, произошла она летом 1492 года, а началась за неделю до поста, который все жители нашего великого государства, хочется верить, все еще соблюдают. В Гвенаре эта неделя традиционно считалась праздничной и гордо звалась «Долой мясо», сопровождалась пышными гуляниями, обильной попойкой, танцами и маскарадом. Собственно маскарад и стал виновником и зачинщиком той шалости, одновременно безобидной, но опасной, и повлекшей для многих знатных горожан весьма сильные душевные потрясения и перемену в устоявшейся жизненной рутине.
Кто во всей этой истории я, и откуда она мне стала известна, я умолчу, и очень скоро вы поймете почему.


 Зло затаенное

Джулиано родился и вырос Гвенаре, слыл любопытным и жадным до впечатлений юношей.  Он был немного образован, в меру вежлив, (когда того требовали обстоятельства), любил веселиться, не прочь был выпить, а молодость и приятная внешность позволяли ему пользоваться тем расположением девиц которое мужчины менее молодые и менее красивые могли восполнить только увесистым кошельком и положением в обществе.  Джулиано был по своему хорош собой – изящен, строен, одевался щегольски с замашкой на дворянство, вечно улыбчивый, но улыбчивый как-то недобро, лукаво и сладострастно, точно он только что покинул женские объятья, и все еще пребывает под действием любовных чар, а на уме у него одни греховные утехи и обнаженные образы. Подобная улыбка на его смазливой физиономии блуждала постоянно. Возможно от того, что женщин он и вправду посещал часто, а может быть, напротив у женщин имел такой успех оттого, что счастье из него лилось как из бездонной бочки с каждым словом, жестом и ласковым взглядом его красивых глаз, на всех смотревших с нежностью и любовью.
Джулиано многое попробовал и повидал на своем пока еще коротком жизненном пути, и кое-чему даже успел научиться. В своем ремесле его считали талантливым и подающим большие надежды. Ему пророчили славное будущее, а главы цеха, где он в то время занимал лишь должность подмастерья, подумывали над тем, чтобы, не смотря на его юный возраст, дать ему возможность стать мастером.
Для получения этого высокого звания Джулиано оставалось создать «шедевр», искусность и изобретательность которого не оставила бы в других сомнения в том, что он этой чести достоин. Юноша же об этом пока не помышлял. Жил ровно так, как, наверное, и по сей день живут молодые альбы, не озабоченные житейскими проблемами – гулял, веселился, иногда работал, но все больше от скуки, чем от действительной необходимости.
Ремесло его, будучи непыльным и не сильно затратным по части времени и сил, тем не менее, могло при должном старании и аккуратности приносить весьма хорошие доходы, а так как Джулиано пока еще не был обременен собственной семьей и хозяйством, единственной его тратой был налог в казну цеха. Все же остальные немалые деньги он проигрывал в карты, пропивал, раздаривал или тратил на предметы роскоши.  Альбам его ремесла таковые обычно не были нужны, и оттого все эти расшитые золотом дублеты, подбитые мехом плащи и шпаги с украшенными эфесами, лежали в дубовом сундуке, ожидая лучших времен: праздников, гуляний или, как в этот раз, летнего маскарада.
Такой же постоянный, как вечерняя молитва, этот летний праздник не отменяли даже во время осады города марейцами в памятном еще 1410 (его в тот год провели с особым размахом - в знак пренебрежения к врагу). Оттого и Джулиано решил, что нет для него причин не явиться на прием для избранных, дававшийся во Дворце Сильных – нашем подобием ратуши. На прием его не приглашали, но маскарад на то и зовется маскарадом, чтобы носить личину и ходить неузнанным.  Планы зрели, костюм был готов, парадная шпага пылилась в углу рядом с сапогами вот уже целую вечность, и не хватало только маски, за которой Джулиано и пришел к своему старому знакомцу и самому странному члену родного цеха – художнику, скульптору и философу - мастеру Ларетто Бикерино Фрао из Армели.

К полудню  город будто вымер: жители попрятались по домам, закрылись лавки, исчезли торговцы, а солнце приближалось к зениту, проникая всюду и пожирая тени как ненасытный зверь. Спасаясь от его испепеляющих лучей под аркой, Джулиано постучал в ворота и тотчас отдернул руку - выполненный в виде львиной головы дверной молоток нагрелся и жег пальцы.
Пеула, служившая прислугой в доме художника, откликнулась быстро. В мощных воротах отворилось маленькое окошко, из-за решетки женщина осмотрела пришедшего, и, увидев перед собой знакомое лицо, отодвинула засов и открыла калитку. Ржаво заскрипели петли. Такими обязанностями, как проводить гостя или доложить о его приходе хозяину Пеула себя давно не обременяла. Бросив: «Ну и печет сегодня. На сковородке жариться и то прохладней» она исчезла где-то в недрах дома.
Раскаленный воздух улицы сменился пыльной прохладой помещения.
В квартале аптекарей художник Ларетто арендовал просторную мастерскую. Комнаты в этой обители искусства на взгляд постороннего не делились на спальни, приемные или кухни - во всех царил одинаковый хаос. Посетителя встречали смотревшие со стен недописанные портреты, на столах пылились давно сгнившие элементы натюрмортов, а на сундуках, прикрытые дорогими тканями, белели мраморные девичьи тельца схлестнувшиеся в какой-то несомненно метафорической страсти.
Джулиано смерил фигуры взглядом, нашел их приятными, хмыкнул и зашагал вперед по коридору.
Когда позволяло время, он навещал художника. Ему нравилось слушать размышления мастера Ларетто о политике и мироустройстве, легенды, служившие идеями для его работ, а так же наблюдать за творческим процессом. В спокойных движениях кисти по холсту было что-то расслабляющее и навевающее безмерный покой. К тому же несколько раз Джулиано везло попасть в середине  работы мастера с моделью. Так месяц назад, когда он с упоением писал картину «Авренелия», для образа прекрасной дивы позировала миленькая девица, с которой Джулиано поздней с большим удовольствием завел тесную дружбу. Хорошее время. Красавица Чеза. Правда пришлось, чтобы не смущать бедняжку, изображать из себя такого же творца и мыслителя, каковым считал себя Ларетто, но Джулиано притворство было не в новинку. Он легко убедил молоденькую альбу в том, что ее прекрасная обнаженная натура наводит его исключительно на возвышенные мысли.
Он минул коридор и через распахнутые двери вошел в самую большую комнату, служившую  хозяину столовой, гостиной и главным рабочим местом.
В мастерской было душно и жарко. Не спасали ни раскрытые на дворовую галерею окна, ни отворенные двери, ни уборка, которую в тот самый момент проводила служанка. Она закончила мыть полы, собрала тряпкой грязь, и, выпрямившись и размяв спину, понесла ведро с водой куда-то во двор.
По комнате летала пыль. Соловей в клетке, что стояла на подоконнике, молчал, как преступник на допросе; рыжий кот спал прямо у порога, развалившись на спине. Из арок, ведущих во двор будто из жерла печи тянуло раскаленным, дрожащим воздухом, как если бы по ту сторону располагался не тесный внутренний дворик с лимонными деревцами в кадках и фонтанчиком, а пышущее пламя и красные угли. Близился полдень. Снаружи доносились крики ласточек и мерное стрекотание  цикад - звуки жары, зноя и лета.
Художника видно не было, так как почти всю комнату занимало какое-то белое нагромождение. Сначала Джулиано решил, что это скульптура на постаменте прикрытая простыней ожидает заказчика, но скоро он понял свою ошибку.
На возвышении, состоявшем из нескольких сдвинутых вместе сундуков, стояла кушетка, за ее высокой спинкой лежащую модель было не видно, но чутье подсказывало, что она там. Предвкушая приятное зрелище, и снова напуская на себя скучающий вид чуждого до женского тела художника, Джулиано двинулся в обход комнаты, даже не бросая пока взглядов на композицию. Он облизнул высохшие губы. День обещал быть во всех смыслах чудесным - хорошо начался, приятно продолжался и сулил великолепную ночь. У Джулиано зрели грандиозные планы.
Мастер Ларетто обнаружился в углу. Он сидел на табурете - чумазый как рудокоп, а перед ним возвышалась маленькая глиняная скульптурка. Уверенными движениями стеки мастер правил на ней какой-то изгиб. Художник заметил гостя и кивнул.
- Здравствуй, Джули, - махнул он вымазанной в глине рукой, и снова вернулся к работе. – Маска твоя готова. Подожди, я вот-вот закончу и отдам ее тебе.
- Весь в ожидании, мастер Ларетто, - учтиво кивнул Джулиано и еще на несколько шагов приблизился к художнику. Теперь кушетка была сбоку, но юноша не спешил поворачивать голову, боясь своим вниманием смутить модель раньше срока, подвергнуться поруганию, испортить себе зрелище и быть немедленно и с позором выдворенным. Терпение, как он давно узнал, давало фору поспешности в девяноста случаях из ста.
В этой комнате со стен смотрели недописанные ангелки. Младенчики сжимали луки в пухлых пальчиках и выглядели коварными, будто замыслили какую-то пакость. Один застыл с натянутой тетивой и, хитро прищурившись,  целился в зрителя.
Джулиано подошел к творцу и его творению, беглым взглядом окинул скульптурку, состроил задумчивое лицо, (на самом же деле не придавая особого значения тому, что сейчас видят его глаза) и, наконец, поднял взгляд. Запоздалое ощущение от того, что со скульптуркой что-то не в порядке настигли его через мгновение.
В такой жаре обнаженная модель определенно ощущала себя приятнее, чем все остальные, находившиеся в комнате. Только, к сожалению, природа не наделила ее такими прелестями, как нежная девичья грудь, стыдливый взгляд и пухлые губки.
Джулиано дернулся, как ужаленный. Яд разочарования, сдобренный отвращением, заструился по жилам. Нарисованные на стенах младенцы, будь они чуть-чуть живее, наверняка залились бы вредным хихиканьем. Модель вообще не была женского пола.  На красиво задрапированных простынях  возлежал молодой альб мощного телосложения. Белые складки прикрывали в его наготе одно единственное место, а сам он выглядел отрешенным и сонным, созерцал паутину на сводчатом потолке, а кулаком подпирал подбородок. Он лениво повернул голову, а поймав глазами взгляд Джулиано обнажил зубы в очень  неприятной улыбке.
- Всюду разочарования, дружище. Жизнь жестока и несправедлива. Не поверишь, я тоже зашел сюда поглядеть на голых женщин. Как поживаешь?
Молчание длилось до неловкого долго. Идмар не стал дожидаться ответа. Он пожал плечами, повел светло русой головой, почесал короткую бороду, обрамлявшую его тяжелый подбородок, и продолжил:
- Ты сказал у тебя дела, а мне что было делать? Ветри уехала, в карты играть не с кем, работать в такую жару я не хочу, а тебя опять по бабам носит. Думал, сдохну от скуки. Вот и решил, а чего бы не податься в пособники искусства?  Надеялся, правда, попозировать в парной композиции, да мастер говорит такие сейчас не в моде.
- Сожри тебя хельвы, - выдавил из себя Джулиано, с таким усилием, будто говорить ему мешал сдавивший шею медный прут. Раз его таким уже пытались задушить – ощущения очень похожие и на редкость мерзостные.
Идмар беззлобно усмехнулся, и в голосе его - приятном низком басе - зазвучала веселость.
- Джули, сострой мину попроще, Бога ради, прошу. Тебя так перекосило, что мне аж страшно делается. Чувствую, будто ты меня уличил в воровстве персиков на базаре в праздничный день.  Я  всего лишь позирую.
- Ты бы себя со стороны видел. – Джулиано насупился как кот, на которого брызнули водой.
- И рад бы, да пока рано… Всё, всё, не куксись. Лежу и лежу. Чего тут плохого? Зато представь, лет через пятьсот такие же альбы как мы будут видеть эту статую и думать, что был вот такой я, что был я… кем-то. Я оставляю лицо потомкам.
- О, Господи милосердный, пощади наших потомков. Если бы вы, мастер, оставляли будущему голых женщин, спорить готов, потомки были бы вам более благодарны.
- Любое тело – прекрасно, - заметил художник, сосредоточенно молчавший до той поры.
- Вот-вот, - согласился Идмар, с видом философа поднимая к полотку палец. – Воистину. Да и в конце концов должны же и женщины чем-то тоже любоваться.  Как я там, кстати, выгляжу? Прекрасен?
Джулиано наклонился к плечу мастера и сравнил маленькую скульптурку с образцом. Ларетто льстил телосложению Идмара – такого обилия бугрящихся мышц Джули у друга никогда не наблюдал, хотя тот и был массивнее его, выше, шире в плечах и на порядок крепче.
- Ты тут полноват… и голова кривая. Чувство такое, будто тебе шею свернули, - проговорил он, закатывая рукав, - Мастер, разрешите. Надо повернуть немного, во-от так.
Ларетто взвыл и схватился за волосы, Идмар нахмурился. Джулиано отпрянул, скривившись от того уродства, которое сотворили его руки. Поворот головы определенно стал естественнее, но челюсти скульптура лишилась. Джулиано снова пожалел, что ваятель не предпочел лепить девицу. На голую женскую натуру и смотреть приятнее и меньше шансов получить промеж глаз за внесение поправок.
- Руки убери! - рявкнул Идмар, приподнявшись на кушетке, и уже покровительственным тоном обратился к мастеру,  - Как там, этот … не сильно скульптуру испортил?
- Да как сказать, -  Ларетто поднял стеку в трясущихся руках и с ужасом осмотрел ущерб.
Одно движение превратило вальяжного атлета в чудовище с обезображенным лицом. Из-под глины показалась проволока и кусочки дерева – наружу прорвался каркас.  Кто бы знал, что он там был. Мастер откашлялся, сглотнул и сиплость в голосе исчезла:
- Джули прав. Шея была кривовата.
Ларетто достал из-под табурета кувшин с вином, выпил, отер губы запястьем и грубой нашлепкой скрыл зияющую в челюсти дыру.  Модель спокойно легла на место.
- Ты что-то совсем пропал, - заговорил Идмар, стараясь принять предыдущее положение - приподнялся, снова прилег, сформировал складки на причинном месте и опять подпер подбородок кулаком, - Ко мне сто лет не заходил, в цехе, говорят, и того больше не был? Решил совсем сменить ремесло на женщин? Мастер, я вам не мешаю?
- Нет-нет, говори спокойно. Я тебе скажу, если что. - уверенным жестом Ларетто вправил скульптурке нос, ногтем наметил губы, и продолжил дальше вырезать из единого шматка глины драпировки.
Джулиано невольно передернуло. Новое лицо до дрожи в коленях напомнило ему одного старого знакомца. Тем временем Идмар продолжал спрашивать:
- Я слышал, ты обхаживаешь какую-то благородную мессеру, не оставляя времени на еду и сон. Врут слухи?
- Отчего ж им врать, - сознался Джулиано. - Твоя правда, обхаживаю. Сегодня, рассчитываю, мои старания увенчаются успехом и будут вознаграждены. Она недвусмысленно дала понять, что хочет видеть меня ночью на празднике. Переведу дружбу на новые высоты и вернусь к работе.
- То есть ты все это время еще и впустую ходил? Тю-ю, - Идмар сочувственно, даже, можно сказать, снисходительно покачал головой.
- Как понимать твое «тю»?
- Да так, размышляю... Несколько недель обхаживания. Благородная мессера. И, верно, замужняя дворянка?
Джулиано кивнул.
- И надо оно тебе? Чеза милашка в тебе души не чает, а Лопа, а Франческа?
- Я их ни к чему не принуждал.
- Не принуждал, - Идмар закатил глаза и повернулся к окнам. Соловей все так же молчал. В комнату вернулась служанка. – Намнут тебе бока рано или поздно за такое «непринуждение». А может и меня об этом попросят. Как я буду отказывать? Джули мой друг, девицы виноваты сами, а почему они говорят, - Идмар откашлялся и пискляво произнес, - «Он клялся в любви и обещал на мне жениться» - я не знаю?
- Я никому не обещал жениться.
- Но в любви клялся. А эти молоденькие девицы – дурочки. Для них «любовь» и «свадьба»  – одно и то же с разницей в пару недель. Спорить готов, никто из них и в ум не брал, что под словами «люблю тебя» ты подразумеваешь вожделение ко всему женскому племени.
- Не ко всему.
- Ну да, к тем кто юн, златокудр и не забывает румяниться. Я помню твои предпочтения. Поостерегись, Джули. Альбы нашего круга за такое бьют по хребту оглоблей и ногами в живот, а те, кто положением повыше хватаются за мечи и в лучшем случае вызывают на дуэль. Зачем в тебе новая дырка, великий фехтовальщик?
Джулиано промолчал.
- Вот-вот, - улыбнулся Идмар, очевидно ощутив свою победу в споре. – Если кто-то тебя застукает – разбираться будешь сам, и не проси меня помочь. Побьют, так может чего втолкуют. Но от замужних дворянок, мой тебе совет, держись подальше.
Неожиданно разговор поддержал Ларетто:
- Послушай друга, - произнес он медленно и задумчиво, так как весь был сосредоточен на ваянии бедра. – Ты не знаешь правил высшего света, так и не суйся. Свет вообще не для тебя. Тень твоя обитель.
Он одним движением добавил глины миниатюрному Идмару на бедро, и в задумчивости закусил и без того обмусоленную и грязную рукоятку стеки. У скульптуры от мышц еще не бугрились разве что волосы и складки, - Почтенные мессеры не любят простонародье. – продолжал художник, -  Они выпотрошат тебя только за одно то, что ты смеешь соваться в их узкий круг, а если узнают кто ты есть на самом деле... Нам нечего там делать. Незачем показывать лиц. Опасно. Подай-ка мне воды, Пеула.
- Да вы никак сговорились оба, - Джулиано отошел к окну и выглянул во двор. Дома, со всех сторон обступившие маленькое покрытое жухлой зеленью пространство, щурились закрытыми ставнями. Тень на солнечных часах исчезла. Чахлые лимоны изнывали от жары. – Не первый год на земле живу, разберусь как-нибудь.
- Разберешься, непременно, - кивнул Ларетто отвлеченно. – Дай бог, если живым из всего этого выйдешь. Почему ты забросил свои уроки?
- Он палец сломал, - ответил за него Идмар.
- Мне сломали. – Джулиано попытался расшевелить соловья. Поводил ногтем по прутьям, клетка исторгла звук сродни ржавой арфе, птица прыгнула с ветки на ветку, но голоса не подала, - Попали кинжалом.
Ларетто ответом явно не был убежден. 
- И что?
- Что? Я не могу позволить себе сломанных пальцев. Этот и так не гнется. Хорошо хоть учебный кинжал не был заточен. – Джулиано продемонстрировал левую руку. Безымянный палец выделялся увеличенным суставом и нездоровым наклоном фаланги, - Руки - мои деньги, моя работа и моя гордость. Божий дар, если угодно. Обойдусь без фехтования с кинжалом. Сами говорите – простонародье. Хватит и моих варварских навыков.
- У меня вся правая рука была сломана. – не отступал художник, - Срослась ведь. А моя работа не менее твоей требует точности. Только мне левшой стать пришлось…да, не самый удачный пример выбрал. Но, так или иначе, помни - раз ты решил соваться к дворянам… учись владеть их оружием. Им ведь только повод дай. Меня раз вызывали на дуэль  за то, что я наступил кое-кому на ногу, было дело. - Ларетто хитро прищурился и притих. В комнате снова стало слышно только стрекот цикад - громкий и колючий.
- Как ее зовут хотя бы?
- Юния Грата.
Модель и скульптор переглянулись. Пеула, вытиравшая пыль на шкафу громко расхохоталась.
- Ой, дурак, - протянула она, не таясь, и продолжая смеяться. – Ой, дурак.
- Помолчи, женщина.
- А что я, мастер? – служанка почесала нос и раскрыла в улыбке зубы - Мое дело невеликое: пыль убирать, окна мыть, следить что б соловей не сдох, еще кота кормить. Вы, кстати, кушать хотите?
- Я ничего не хочу. Воды мне дай. И сверток этого повесы принести.
Пеула соскочила со скамьи, на которой стояла, и скрылась за кушеткой из виду.
- Чем плоха Юния Грата? – Джулиано сложил руки на груди, готовясь выслушивать поучения.
- Ровным счетом ничем, - художник последний раз взмахнул стекой и, отодвинув от себя скульптурку, принялся рассматривать ее с разных сторон.
- А то что муж ее на войне города жжет и души сотнями губит, к делу не относится, - усмехнувшись, проговорил Идмар.  – Мессер Грата, конечно, добр словно Человек, и рад будет поделиться супругой.
В комнату вернулась служанка с медным кувшином, полотенцем и свертком.
- И то, что Грата, как городской судья, обвинитель и палач един в трех лицах, тоже совсем не важно,  - Ларетто развернулся на табурете, а Пеула, отдав Джулиано сверток,  начала поливать художнику руки. Побуревшая от глины вода струилась прямо на пол, впрочем, заляпанный красками, с выбоинами и дырами он от этого явно не  страдал. Мутный ручей заставил Джулиано отступить в сторону.
- И то, что эта Юния отдается каждому встречному и поперечному за золото и парчу, просто потому что любит подарки, тоже не важно. Она ж не проститутка, а благородная дама! У них это зовется, сейчас, кхм… подарить свое благоволение.
- Молчи, Пеула!
- А что я, мастер? – женщина пожала плечами, - Я и в жизни, и воспитании ничего не понимаю. Держите мыльце. Я простая баба, куда мне до таких. – она повернулась к Джулиано, и шепотом проговорила, - Если хотите от нее получить того самого, ну того… - попробуйте подарить ей ковер. Алин, что служит в доме семейства Грата кухаркой, болтала у колодца, что госпожа ее страсть как любит ковры, а послу марейскому и вовсе отдалась за...
- Пеула! – Ларетто привстал.
- Молчу, молчу! Не отдалась, а подарила благоволение. И вообще, кто верит слухам? Чушь.
Сунув пустой кувшин подмышку, служанка задрала юбки и перешагнула через лужу. Проходя мимо Джулиано тихо и настойчиво повторила:
- Ковер попробуйте.
Идмар в голос рассмеялся:
- Груба баба, но ведь в корень зрит! В ее словах есть зерно истины. Ты уже дарил мессере Грате подарки? Не отнекивайся. По глазам вижу, что дарил. Я тебя знаю. Кольца и браслеты. Скука. А ковер наверняка не пробовал. Ковер точно решит дело. Только не скупись, тащи дрепский, шерстяной, размером локтей шесть…
- …на десять! – художник вытер руки, отошел от скульптуры на пару шагов, склонил голову так и эдак, и, хмыкнув под нос, велел Идмару еще немного полежать на месте.
Джулиано заглянул в сверток. Черная маска таинственно улыбалась.

- А для какого заказа Идмар позирует? – спросил Джулиано через полчаса, когда расхаживать по мастерской из конца в конец ему наскучило.
Ларетто, державший в зубах стеку, указал в сторону окна выходившего на улицу. С подоконника пустыми глазами смотрела гипсовая голова какого-то до боли знакомого господина – квадратное лицо, мощный подбородок, тяжелые веки, хмурые брови и множество морщин на лбу. Джулиано снова содрогнулся. Второй раз за день ему мерещились убийцы.
- На рыцаря Эр Лумо похож, - высказал он свои измышления вслух и подошел к гипсовой голове поближе. Скульптор промычал что-то в ответ. - Очень похож. В семье Эр Лумо у всех мужчин такие тяжелые лбы. – Присев, Джулиано поднял голову с подоконника и едва не уронил  - отливка оказалась цельная и весила больше ожидаемого. Он водрузил голову себе на плечо как женщины ставят кувшины чтобы донести от колодца домой, и повернулся в сторону кушетки. – Что скажешь, Идмар? По-моему один в один.  Я, к слову говоря, слышал, что этот почтенный муж месяц назад отдал Богу душу в каком-то сражении.
- Точно так, отдал. Мир его праху, – кивнул скульптор, и, встал с табурета. – И, ты прав, Джули. Это Донато Эр Лумо старший, рыцарь-эра. Хорошая у тебя память на лица. Молодец. А теперь, дай его сюда, пока не разбил.
Нежно, как забирают матери из неловких рук отцов своих детей, Ларетто забрал голову и прижал ее к себе. Он поставил ее рядом с соловьем, сдул с гипсовой лысины пыль и снова вернулся на свое рабочее место.
- Заказ сделал Донато Эр Лумо младший – его сын. Вспыльчивый молодой господин, но, что удивительно, не обделен изящным вкусом. Захотел увековечить память покойного отца пышным мраморным надгробием в их фамильной капелле что при монастыре Святого Марциано. Это будет чудная скульптурная группа. Аллегория времени и славы. Время – неумолимый мужчина, Слава – скорбящая, безутешная женщина.
Джулиано краем глаза заметил движение.
- Ты что, с меня гроб ваяешь, высекатель? - в голосе Идмара, восстающего на драпировках, послышались недобрые нотки, звучавшие крайне редко и оттого сулившие большую опасность. Простыня соскользнула на пол, - С меня лепишь мертвяка, да еще и Эра!? Ты никак умом тронулся, мастер Ларетто.  Сам Правду нарушаешь еще и меня к этому приплел? Джули, друг, кинь мне кинжал. Будем улучшать память забывчивым альбам.
С улицы донесся стук в дверь.
- Успокойся и ляг как лежал, - скульптор не выдал и тени страха, - Я был бы и рад отказать ему, но как такому откажешь? А ты не для мертвяка позируешь, и не для Эра. Ты служишь моделью для аллегорической фигуры Времени. Вре-ме-ни, - повторил он по слогам, - Время не может быть мертвым.
- А скульптор может, - Идмар спрыгнул с постамента, на котором стояла кушетка, и босыми ногами зашлепал к сундуку, где грудились его вещи.
- Успокойся и вспомни Правду. – Ларетто примирительно вскинул руки. – Не бросай угроз на ветер. Тебе все равно нельзя убивать.
- Это мне за работой нельзя убивать, - не согласился Идмар, но кинжала обнажать не стал, - Но я-то сейчас не работаю. А просто ребра пересчитать мне вообще ничто не запрещает.
- И снова ошибаешься, сынок. Я мастер, а ты пока до моего звания не дорос, так что убери железку и не сотрясай воздух. – Ларетто сильно уступавший Идмару в росте по воробьиному выпятил грудь.
- Я не люблю, когда меня ввязывают во что-то, не говоря всей подноготной.
- Ха! Будто я тебя караван грабить заставил. Ты служил искусству. Сам согласился. Мне без разницы с чьих мышц эскиз лепить, хоть бы с его, - художник кивнул в сторону Джулиано, замолчал на секунду, крепко задумался и, помотав головой, сам с собой не согласился. – Нет, с него бы не смог. Мышц не видно.
Идмар, тоже смерив оком фигурку Джулиано, громко рассмеялся и опустил клинок в пол.
- Дохлое бы вышло Время, будь оно такой комплекции. – он толкнул Джулиано в грудь, не сильно, но ему невольно пришлось отступить назад и присесть на подоконник между соловьем и гипсовой головой. Идмар усмехнулся себе под нос,  и снова обернулся к Ларетто – Но в другой раз предупреждай, - он направил острие на мастера, - Я с Эрами дел иметь не хочу.
- Отчего же?
Все трое – скульптор, Джулиано и обнаженная модель с кинжалом в руке - повернулись на голос. На душе у Джулиано похолодело, а сердце съежилось и забыло ударить.
- Так почему же? Я слушаю. – Повторил вопрос Донато Эр Лумо младший – альб очень внушительного роста и тех самых фамильных черт, что наблюдались у гипсовой головы его отца – только волос на голове было больше.
За кушеткой он не мог видеть художника и Идмара, и оттого во все глаза смотрел на Джулиано. Рыцарь был молод, держался с важностью аристократа и выправкой военного. К тому же, что бы пройти в дверь ему потребовалось склонить голову. Сопровождавшие его трое мужчин и благородная дама в трауре стояли чуть позади.
- Боится своими дурными замечаниями испортить вам настроение, мессер, - выйдя навстречу и низко поклонившись, ответил Ларетто, - Вам лучше подождать меня в приемной, служанка вас проводит.
Эр Лумо пренебрежительно скривился и вся делегация двинулась в обход кушетки.
Вдова неблагородно взвизгнула, заметив голого Идмара. Она покраснела и отвернулась. Лицо ее сына исказилось еще больше, двое из сопровождавших рыцаря мужчин уподобились ему, один усмехнулся. Руки незаметно легли на рукояти шпаг.
- Конфуз. - Идмар развел руками, пошлепал босыми ногами и поклонился в пол. - Здравствуйте, мессер рыцарь. Господа. Мое почтение и вам, благородная мессера, соболезную вашей утрате, это невосполнимая потеря для города. Мы все горюем.
Он поднял простыню и задрапировал ее вокруг бедер.
- Это натурщик для фигуры Времени, - тотчас пояснил Ларетто, ловко огибая глиняный эскиз, рыцаря и его спутников и жестами обещая Идмару скорую и насильственную смерть.
Эр Лумо опустил глаза на босые ноги модели:
- Счастлив познакомится, - ледяной голос не выражал ни капли радости, - А этот что, – эр кивнул на Джулиано, - Скорбящую Славу изображает?
Пеула разразилась хохотом и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты.
- Нет-нет, это подмастерье мой. Извольте, - Ларетто подхватил сверток с маской, вещи Идмара, и сунув все тому в руки неизящно вытолкал его и Джулиано во двор. Захлопнув за ними двери он  повернулся к эру и его свите. – Простите за это недоразумение, благородные мессеры, сотня извинений.
 - Ишь, как расшаркивается, - прошипел Идмар и выругался в полголоса. Он устремился вперед - горячая земля жгла ему босые ноги. В два прыжка он обогнул фонтанчик и спрятался от солнца в тени галереи. Впрочем, будь он обут, рыцарь не проявил бы столько снисхождения. Только старинная городская традиция, не позволявшая бить босоногих незнакомцев, спасла их от серьезных неприятностей. Из открытых окон мастерской за бегством наблюдали вдова и соловей.
…
Когда Джулиано присоединился к празднику, прием был в разгаре. Закончился обед, отведав дюжину разных блюд и испробовав пять сортов виноградного вина гости уже успели немного захмелеть, а веселье меж тем и не начиналось. За окнами чернела ночь, в небе светил растущий месяц. Под звуки виол, мандолин и флейт участники маскарада водили неспешные танцы. Воздух в зале наполненный тяжелыми благовониями, атмосферой чинности и степенности почти ощутимо давил на плечи. Пока совсем рядом на площади у Дворца народ напивался до беспамятства и икоты и искал если не веселых праздных встреч, то драки; благородные альбы в самом Дворце вели негромкие беседы и, украдкой приподнимая маски, цедили уже абрикосовое вино. Джулиано не мог, да и не желал его пробовать. От одного называния слюна у него становилась приторно сладкой, и ему хотелось закусить старой доброй соленой рыбы  или хотя бы выйти на свежий воздух.
Он уже трижды обошел большой зал в поисках женщины, ради которой сюда явился, но нигде не мог ее найти. Через четверть часа, заглянув во внутренний двор и пару залов, он начал думать что подкупленный портной ему соврал и теперь придется под каждой маской искать предмет своего интереса.
Масок было превеликое множество и гости, будто на зло, явно не желали быть узнанными.
Джулиано привык к тому, что среди простых альбов маскарад был очередной (если не единственной) возможностью щегольнуть перед друзьями и соседями богатым платьем или украшением, ради которого трудились не покладая рук целый год кряду. Здесь же гостями цель преследовалась прямо противоположная. По некоторым костюмам даже старательно и долго вглядываясь нельзя было разгадать кого он скрывает под собой – женщину ли, мужчину, старика или сросшихся близнецов. О том чтобы узнать знакомого и речи быть не могло. Для пошива платьев шли самые странные материалы, и далеко не всегда дорогие. Мало кто имел на себе украшения, и лишь некоторые носили на бедре шпагу или меч.
Джулиано разменялся поклонами с красным бесформенным созданием (скорее всего женского пола), чье платье было нарезано из мелких лоскутков легкой ткани и напоминало взорвавшуюся птицу. Поцеловал руку девушке в маске солнца. Едва не поседел, увидев перед собой во плоти Мор - всадника апокалипсиса в доспехах на вид не далее чем вчера снятых с пятисотлетнего покойника. Мор попивал абрикосовое вино и размышлял о естественных науках. Потом с трудом подавил смех, встретив, видимо, лошадь этого самого всадника. (Хотя, он не мог исключать, что скакун принадлежал какому-то другому вестнику конца света, например Голоду или вовсе не был скакуном). У маски имелись уродливая вытянутая голова из папье-маше, блеклая попона, натянутая на проволочный каркас смахивающий на ребра и ослиный хвост, к тому же передвигалось всё это на двух ногах.
Мессера Грата обнаружилась позже на набережной, когда выбившись из сил, Джулиано уже собирался покинуть Дворец и отправиться коротать ночь в каком-нибудь более привычном обществе. Прекрасная, как и всегда, а в праздничном костюме к тому же и загадочная, Юния стояла у перил, любуясь ночным видом реки и тихо разговаривая с мужчиной в длинной мантии и широкополой шляпе. Джулиано с трудом дождался, когда она останется одна. Платье на ней, как и заверял портной, было белое, расшитое жемчугом, нити которого колебались от каждого движения и издавали тихий приятный перестук, похожий на шорох гальки. Юния в тот вечер напомнила морскую диву, родившуюся из пенных вод. Ее белая маска улыбалась, а нити жемчуга в волосах, на юбке и корсете качались из стороны в сторону.
- Это вы? – удивилась она, когда он представился. В голосе ее зазвучало неподдельное восхищение, – Поверить не могу. Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?
- Я умею ходить сквозь стены, если за ними есть то, что меня манит. – Джулиано поднял маску и коснулся губами руки дамы. Она впервые не пресекла этот жест. – Вы не думали, что я приду?
- Господь свидетель, не думала, - ответила Юния, внимательно разглядывая его лицо, будто не верила, что перед ней действительно он.  - Вы авантюрист и отчаянный смельчак. Зачем вы здесь? Только ради меня?
- А ради кого еще мне быть здесь? – от поцелуев рук Джулиано как-то незаметно для себя стал целовать даму в обнаженное плечо и шею. Она воспротивилась только когда он, убрав в сторону вуаль, коснулся ее уха.
- Вы несносный сумасбродный юнец! Что вы себе позволяете?
- Немного лишнего? – пожал он плечами, - Сегодня же маскарад, будьте великодушны. Мое сердце не переживет отказа.
- Ваше сердце куда крепче, чем вы его описываете. Пойдемте, мессер художник, мне становится холодно, а на набережной чересчур пустынно.
Взяв его под руку, Юния последовала к открытым дверям, ведущим в зал. Света факелов и жаровен не хватало и в помещении сгущался полумрак: жаркий, дымный и таинственный. Лунный свет играл бликами на кривых стеклах больших окон, в дрожании пламени золотились тяжелые карнизы и державшие шторы витые шнуры, высокие потолки терялись в темноте. 
Гости затеяли игру и сейчас в большинстве своем смотрели на застывшую в середине зала пару. Женщина (а может быть девица или старуха – зелено-розовое платье пастушки скрывало ее с головы до пят) держала в руках корзину. Рядом стоял мужчина, обряженный в черный с золотом бархат. На лице у него тоже была маска, но во всем зале он был единственный, которому личину не помогли бы скрыть никакие ухищрения. Когда прочие гости прятали покроем платьев и диковенностью масок свои истинную фигуру, возраст, рост и пол, высокого рыцаря-эра было спрятать невозможно. Он торчал, как дерево посреди степи,  на две головы выше прочих альбов, а маска льва добавляла ему больше комичности, чем загадочности. Дерево в степи можно спрятать только спилив под корень и после, желательно,  порубив на дрова и спалив дотла.
- Мы вовремя, - шепнула Юния, приподнявшись на цыпочки, - Это новая модная забава. Зовется Желания или на иностранный манер Фанты. Слыхали о такой, мессер художник?
Джулиано отрицательно помотал головой. Меньше всего на свете его сейчас интересовали забавы, а участие в них Донато Эр Лумо младшего казалось ему и вовсе самым худшим способом развлечься. Он был готов встретить на приеме рыцаря, но в душе надеялся что его здесь не будет.
- Что делать этому фанту? – спросил эр, поднимая вверх красную перчатку.
Глаза у женщины-пастушки, к которой общался вопрос, были завязаны. Она в задумчивости коснулась  маски, склонила голову набок и произнесла:
- Пусть хозяин этого фанта пронесет вас на руках от начала набережной и до конца.
Гости отчего-то нашли желание интересным и даже веселым. Кто-то рассмеялся, кто-то потер в ожидании руки, кто-то озвучил вопрос, возникший в голову у Джулиано:
- А если хозяйка фанта – хрупкая девица?
- Так я помогу! – довольно и громко произнес эр. – В чьи объятия мне бросаться?
- В ее! – разом ответили гости и указали на ведущую с корзинкой. Она все так же стояла с завязанными глазами и не могла понять, чего же ждут остальные. Только на одной ее руке была перчатка.
Альбы поспешили на улицу. Из потайных дверей тут же появились слуги и принялись наводить  в пустеющем зале порядок. Джулиано и его спутница выходили в числе последних.
- Не хотите сыграть? – спросила Юния, снимая с пальца агатовый перстень, он выбивался из ее белоснежного образа.
- Нет, от такого веселья я, пожалуй, воздержусь, - произнес Джулиано вслух, а про себя сдобрил отказ еще несколькими очень грубыми и весомыми аргументами, главным из которых было жгучее желание держаться подальше от любого альба, к имени которого прибавлялось бы короткое Эр.
Юния пошла опустить свой перстень в корзину, а Джулиано на время вновь оказался в одиночестве и был вынужден смотреть на продолжение игры в компании незнакомцев. Набережная была длинная, ограниченная с двух сторон зданиями посольства и портового управления и тянулась вдоль всего Дворца. Для пастушки и рыцаря, которого она по собственной прихоти должна была нести на руках, оставили дорожку. Юния оказалась на противоположной ее стороне. Гости в ожидании вытягивали головы и переговаривались.
- Мессера Малиа вечно придумывает какие-то странные задания, - произнесла женщина в  черном платье, стоящая рядом с Джулиано. Она обмахивалась веером из павлиньих перьев и явно ожидала ответа.
- Да, я ей сочувствую, - согласился Джулиано, кивнув. Хрупкая женщина-пастушка едва ли доставала рыцарю до груди.
- Напрасно. А вот тому, на чью долю выпадет желание самого Донато Эр Лумо, я действительно не завидую.
- Отчего же?
Джулиано внимательно оглядел собеседницу. Она была небольшого роста, голову ее украшал высокий черный тюрбан с переливчатым пером – дань марейской моде, а маска была золотой и широко улыбающейся. Шею и грудь скрывали черные драпировки. Из-под строгого платья виднелись лишь кисти рук выдававшие в альбе уже не совсем молодую женщину, но голос ее между тем звучал юно.
- Во время прошлой игры – заговорила незнакомка, - На празднике в доме семейства Каррэзе фанту молодого мессера Донато выпало задание в неглиже обойти парк, распевая народную песенку… Возможно вы помните название. Начинается со слов: «Я бы вышла замуж за моряка». Желание загадывал сам почтенный хозяин дома, полагая, очевидно, что фант принадлежит женщине.
- Спорить готов он был разочарован, - усмехнулся Джулиано, вспомнив сходные эмоции, посетившие его сегодня днем.
- Весьма. И все больше от того, что мессер Эр Лумо задание выполнил, обнажился и пел знатно. Никто и не предполагал что у него такой красивый голос. Только после благородный эр, как не сложно догадаться, вознамерился во что бы то не стало отомстить.
Единодушное хлопанье гостей известило о начале исполнения желания.
- Что же ему мешает эту месть совершить?
- Чрезмерное коварство. – Рыцарь прошел мимо них и сам нес пастушку на плече. «Всюду разочарование», - вспомнил Джулиано слова друга. Он так надеялся посмотреть на попытки этой хрупкой дамы поднять эра на руки. – Молодой мессер Донато не любит простых побед и твердо вознамерился ответить не меньшей подлостью. – продолжала говорить незнакомка, - Думаю он бы с радостью ответил и сейчас, но найти мессера Каррэзе под маской едва ли получится. Кроме господина Эр Лумо узнать даже я могу только четверых. Вас, к примеру,  я не узнаю.
- Отвечу вам взаимностью, - поклонился Джулиано.
- Льстец. - Женщина рассмеялась и повернула голову. Ее изысканный черный костюм, до той поры казавшийся красивым, в одночасье сделался пугающе жутким. Золотых масок оказалось две, обе широко и… двулично улыбались.
Желание было исполнено. Игра продолжилась. Гости снова вернулись в зал. Джулиано первым делом поспешил сменить новую знакомую на мессеру Грату. Она взяла его под руку, позволив еще на какое-то время остаться ее кавалером. 
Следующему фанту выпало задание рассмешить Дзудзу – слабоумного сына одного уважаемого в городе господина. Безобидного паренька здесь любили и содержали как талисман удачи. Джулиано слышал о нем не раз и не два, но различить в толпе так и не смог, да и смотрел в другую сторону. Тесный корсет мессеры Граты, а так же ее учащенное дыхание заставляли его забыть обо всем на свете. После желания спеть, признаться в любви слуге и поцеловать всех присутствующих дам (фант принадлежал тому самому всаднику апокалипсиса)  заиграла музыка, и начались танцы. 
Юния повернулась к Джулиано:
- Пригласите меня, мессер художник? – спросила она с явным вызовом.
Умением водить все эти чинные, имевшие длинные названия и сложное построение хороводы обычно обладали только дворяне. Обилие свободного времени и денег позволяло им брать уроки. Юния же была уверена, что кавалер ее к таковым не относится, этот факт сильно уменьшал его значимость в ее глазах.
Джулиано протянул даме руку. Уроки танцев он взыскал с одного молодца взамен карточного долга, рассчитывая как раз на подобный случай. До этого момента танцевал Джулиано плохо, а вот выигрывал с завидным постоянством.
Зазвучали виолы, зазвенили бубны, застучали каблуки и захлопали ладоши. Пары то сходились, то расходились, кланяясь друг другу. Мужчины касались своих дам лишь кончиками пальцев; после дважды поменяв направление и покружившись на месте, танцующие шли, уже соприкоснувшись запястьями. Музыка ускорялась, бубны звучали ритмичнее,  и вскоре пары  прижимались друг к другу так тесно, что казались неделимым целым, кружась и смотря друг другу глаза в глаза. Джулиано чувствовал под своей рукой тонкий стан дамы и сердце его полнилось радостью, а тело сладким предвкушением. В тот вечер никто не мог бы уличить его в незнатностности происхождения. В танце им вело желание, тянуло и придавало сил, страсть добавляла движениям хищной грации,  а азарт от того, что кругом были прямые или косвенные недруги, подхлестывал к решительным действиям не хуже самой крепкой браги.
После первого же танца Джулиано снова попытался остаться с Юнией наедине, и у него почти получилось. Они нашли пустынный кабинет, дама сдавалась перед его решительностью, и хотя словами говорила «нет», ласковые движения рук и жадностью поцелуев явно говорили о согласии. Но потом одиночество было нарушено, а несостоявшимся любовникам пришлось тихо скрыться.
Вернувшись в большой зал, Юния старательно напускала на себя безразличие, она оправила платье,  горделиво подняла вверх подбородок и отправилась танцевать с первым же попавшимся  незнакомцем. Джулиано последовал ее примеру. В пару ему досталась миленькая девица в костюме Человека. Перчатки и маска на ней была персикового цвета, а щеки и губы пылали ярко алым. Девушка смутилась его приглашения, но в танце ему не отказала, и ближайшие несколько минут он провел, кружась, считая шаги и бросая ревностные взгляды в сторону Юнии и ее неуклюжего партнера.
После танца перед Джулиано вновь, будто из-под земли возникла двуликая знакомая:
- Мессера Фирини чиста, как Человек. Костюм подходит ей как нельзя лучше, не находите? – произнесла женщина и взмахнула веером. Она повернулась к Джулиано вполоборота, улыбаясь обеими желто-золотыми масками. Было в них что-то жуткое.
- Да, пожалуй, - согласился он, ища повод поскорее уйти.
Женщина, не спрашивая, взяла его под руку и повела на улицу. Противиться ей было невозможно, хотя само по себе для благородной дамы такое  поведение казалось по меньшей мере странным.
Вдвоем они вышли на пустую набережную. Факелов здесь горело мало, и густую тьму южной ночи им разогнать было не под силу. Месяц между тем сиял все так же ясно.  Еще пара альбов, пытавшихся найти уединения, была вынуждена скрыться во дворце. У выхода к площади, откуда доносился шум и пьяные песни гулявшего во всю простонародья, караулили несколько часовых. Пики тускло сверкали в их руках, а желтые плюмажи на шлемах теребил ветер.
- У меня есть сын, - заговорила Двуликая, когда они оказались у перил. Река тихо плескалась у их ног. - Вашего возраста, как я полагаю, и, знаете, он такой же безрассудный. Наверно это бич молодого поколения, особенно юношей. Сейчас Мареццо развлекается там, - она веером указала в сторону часовых. Угол здания Дворца озаряла зарница праздничной иллюминации, - На площади с народом, и, я надеюсь, он не вернется оттуда с выбитым зубом или каким-нибудь увечьем. Он ищет приключений, и думает, что мне ничего не известно.
Джулиано не знал чем ответить и произнес туманное:
- Уверен, ваш сын сможет за себя постоять.
- О, да, - согласилась Двуликая, кивая. – Мареццо умелый фехтовальщик. Я нанимала ему хороших учителей. А кто постоит за вас? То, что вы проникли во Дворец – карается пятьюдестью ударами плети, то что вы при оружии, будучи из простого народа – штраф в сотню золотых тулиров, а за ваше обхождение со знатными дамами… С той в белом платье… Вам не страшно?
- Мне скучно, - признался Джулиано после некоторой паузы, видя, что нет больше смысла лицемерить.  – А страх убивает скуку, разогревает кровь и встряхивает душу. Разве маскарад не лучший повод повеселиться?
Женщина положила руки на перила и повернулась к реке. Гладь воды серебрилась в лунном свете. Высокомачтовые корабли покачивались на волнах вдалеке от берега. Морские парусники не могли подойти ближе.
- Каким ремеслом вы занимаетесь в своей обычной жизни?
- Я художник, - соврал Джулиано. Свое ремесло он считал своеобразным искусством, но с рисованием оно не имело ровным счетом ничего общего.
- Художник? – переспросила Двуликая со смехом. -  Я боялась, что вы окажитесь кузнецом или торговцем булочками. Возможно, дам вам заказ. На моей памяти все молодые художники вечно ищут заказы. А пока запомните: Мессера Фирини – та, что была в костюме Человека - единственная в нашем княжестве незамужняя дама, обремененная ребенком. Она никак не может быть невинна, и полагаю, костюм  надела как вызов. Считает себя бунтаркой.  Какая там Человеческая чистота. Вам следует это знать, что бы в другой раз не выдать себя своим невежеством.
- Я запомню, благодарю, - поклонился Джулиано, делая шаг назад.
- Говорить вам, что от эра следует держаться на расстоянии, я полагаю, не стоит?
- Не стоит.
- И к благородной мессере Грате лучше не подходите. Я не знаю ее костюма, но ее можно узнать по агатовому перстню. Поостерегитесь его, если увидите на чьем-нибудь пальце.
- Почему?
Женщина усмехнулась, взмахнула веером и снова взяла Джулиано под руку. Была в ее жесте материнская забота, а в голосе явственно слышались наставления, которых она недоговорила родному сыну.
- Отправляясь в незнакомое общество следует побольше разузнать о его тиграх, как говорил мне марвийски посол. Мессера Грата – тигр гвенарского общества. Она, не побоюсь этого слова, двулична и опасна. Любит мужчин, золото и злые шутки. Нет ничего дурного в том, что бы искать приключений. Пока вы молоды вам это простительно. Я бы и сама не прочь повеселиться, но возраст и положение обязывают… Тем не менее вам следует быть осмотрительным и осторожным. Например, - остановившись у входа в зал, Двуликая указала на мужчину в длинной алой мантии и с черной маской на лице, - Это глава цеха суконщиков - мастер Валиа. Грубоватый господин, а когда захмелеет, становится буйным. После вина он всегда ищет ссоры. Фехтует не слишком хорошо, но вам вообще в поединки вступать ни в коем случае нельзя, а побеждать тем более. Не обнажайте шпаги. Если вы раните его – казнят вас. А вон тот мужчина в костюме мученика Ригды…
- Я думал это всадник апокалипсиса.
- Война?
- Нет, Мор.
Женщина рассмеялась.
- Да, он и вправду выглядит болезнетворным. Надо будет ему сказать об этом. Это Гартелло Стоццы.
- Банкир? Чем же он опасен? Я слышал, он чужд поединков и насилия.
- Рада что вы хотя бы немного знакомы с присутствующими. Все верно. Он не любит кровопролитий, но, будучи банкиром жестокосердие в себе взрастил. Мягкотелым личностям сложно сохранять капиталы в целостности. Гартелло неумолим только в трех случаях, если вы хельв, если вы из народа, и если смеете посягать на его дочь.
- А его дочь красива?
- Сложно сказать. Я видела ее малышкой. Он почти не выводит ее в свет. Сегодня, удивительно вывел. Вон она подле него. В сером.
Джулиано не удержал пренебрежительной усмешки.
- Это девушка? Никогда бы не подумал. В таком виде она едва ли притянет чей-нибудь взор. Покуда я считал, что он в костюме Мора, то это создание принимал за его белую лошадь… Но тот факт что он мученик меняет дело.
Двуликая звонко рассмеялась.
- Не знаю хороший ли вы художник, но образ мыслей ваш мне нравится. Вы должны зайти ко мне в свободное время.
- Зайду, - снова соврал Джулиано. – А пока извольте откланяться. Раз уж сегодня маскарад, а вы столь великодушно дали мне добро развлекаться, я поспешу испытывать судьбу.
- Пытайте, мессер художник, - кивнула женщина. – Щипцами и раскаленным железом. Только остерегайтесь тех, кого я вам назвала, и не обижайте Дзудзу. Здесь вам этого не простят.
- Не буду, обещаю. – Кивнул Джулиано и поспешил на набережную, где секунду назад скрылась Юния. Он и не думал оставлять своих попыток. Предостережения только подхлестнули его.
…
Она снова была не одна, но в этот раз и стоящий рядом с ней мужчина вел себя иначе. Они не говорили, а скорее… боролись. Джулиано мог бы предположить что, выйдя из светлого зала в темноту улицы, не распознал любовной сцены, но был уверен, что сегодня эта дама ни с кем, кроме него, любовных сцен проводить не собирается. Он видел ответное желание в ее глазах и в действиях, чувствовал в дыхании, а сейчас замечал только ее попытки вырваться. Она не кричала, а мужчина, одетый в костюм вояки Капитана настойчиво лез с нежностями.
Джулиано не медлил ни секунды. Он отцепил шпагу от пояса, но обнажать, следуя мудрому совету Двуликой, не стал, собираясь в случае необходимости применить оружие не проливая крови. Поколотить кого-то он, даже не умея фехтовать, мог как следует, тем более что его возможный будущий противник был безоружен, хотя и велик ростом - на его поясе меч висел, как и полагалось маске, деревянный.
- Убери свои руки от этой женщины, - Джулиано оттолкнул мужчину и преградил ему дорогу. Юния прижалась к его спине. Она вся дрожала.
- Что происходит? – спросил Джулиано через плечо, - Он обижал вас?
- Да! Да! Да! – воскликнула Юния и прижалась еще крепче. Тихо перестукивались жемчужные нити на ее платье, – Не оставляйте меня, прошу вас. Я боюсь его.
Мужчина молчал и не двигался, только моргал, глядя из-под своей лакированной рыжей маски.
- Прочь отсюда, - Джулиано выставил оружие перед собой, направляя сопернику в горло. – Убирайся и не лезь к даме! Она не хочет твоих ухаживаний!
Мужчина не послушал. Он сделал шаг и еще шаг и через мгновение Джулиано понял, что если не совершит решительных действий прямо сейчас, то и выглядеть будет трусом, и расстояние вынудит сцепиться в рукопашной борьбе, в которой он был еще менее сведущ, чем в фехтовании. А в последнем он умел принимать только красивую, правильную и на первый взгляд опасную стойку. Он наотмашь ударил приближающегося по руке. Тот вскрикнул и отшатнулся. Что-то проговорил и снова упрямо двинулся вперед, наклонившись и набычившись. Джулиано ударил второй раз. Юния испуганно жалась к спине и мешала двигаться. Третий раз в наступление Капитан полез, яростно рыкнув и выхватив то подобие оружия, что у него имелось. Деревянный меч в его руке блуждал, будто пьяный и сам мужчина двигался нетвердо, а стоял некрепко. Позиция была неустойчивой, и одним ударом по ногам Джулиано опрокинул противника на землю, а обрушив шпагу незнакомцу на живот, решительно пресек всякое желание сопротивляться.
Какое-то мгновение Джулиано испытывал экстаз. Он редко участвовал в поединках, но будучи азартным любил побеждать. Впервые без поддержки лучшего друга он вел себя так решительно и скоро. Но его бравада и храбрость обратились в пепел и пыль с такой же стремительной быстротой, с какой чернеет и сгорает тончайший лист бумаги.  Он даже не успел отдышаться.
За время этого короткого поединка любопытствующие начали появляться на набережной, подошли до того бездействовавшие стражи, Юния отступила на шаг назад. Все прибывающие и прибывающие зрители смотрели кто как. Многие подняли маски, позволяя разглядеть посетившие их в тот момент эмоции. Кто-то кивал одобрительно – победа в дуэли, пусть и пьяной, считалась незаконной, но похвальной; у кого-то в глазах застыло непонимание, у Мора лицо исказилось от гнева; а на землю Джулиано вернула Двуликая. Она покачала головой и стыдливо и обреченно спрятала лицо в ладони. Отчего-то злым смехом залилась Юния. Эйфория от победы рухнула окончательно в тот момент, когда сжавшийся в комок Капитан уронил маску.
Джулиано прежде никогда не видел Дзудзу, но мгновенно понял, что нападавшим был именно он. Джулиано храбро избил слабоумного дурачка. Более гадко и пристыжено он себя еще никогда не чувствовал. Юния звонко смеялась.

Тонкий месяц сиял все так же ясно, мерцали звезды, на темных волнах покачивались стройные лодки, но в одно мгновение все казавшееся Джулиано чарующе прекрасным потускнело, потеряло блеск и яркость, сделалось отвратительным и чуждым. Ветер принес с островов запах прелых водорослей и застоявшейся воды. Дворец Сильных – символ города, обитель правды и порядка - обрел очертания жуткого острога: стали заметны хищные, как у крепости, зубцы на карнизе, а красно-бурый камень стен казался кровавым. Факелы рисовали глубокие черные тени на мощном русте, словно морщины на лице старика судьи.
Дзудзу на земле хныкал и корчился от боли. Джулиано выронил шпагу, как если бы она жгла ему руки.
- Посмотрите, он победил дурака! – звонко проговорил кто-то.
- Он вырвал победу с боем! – согласился другой голос серьезно, и, помолчав мгновение, засмеялся.
Перед глазами Джулиано вся пышность праздника  увядала, гнила и разлагалась. Погасли освещенные арки большого зала и музыка траурно молчала. Музыканты, держа в руках виолины и флейты, вытягивая головы, наблюдали за его позором.
А что печалило Джулиано больше прочего, ангел небесный, человек во плоти, женщина, к которой он пылал душой и телом в одну секунду опостылела ему, стала противна до тошноты, мерзостна, гадка и от одного звука ее голоса, такого высокого и красивого, подступала дурнота, а кулаки в гневе сжимались и хотелось сомкнуть пальцы на ее миленькой шейке.
Шурша расшитым жемчугом платьем, Юния Грата проследовала в зал, одарив Джулиано напоследок кокетливой, извинительной улыбкой – даже сняла маску ради этого и симпатичное ее личико будто говорило: «Ах, как жаль,  какая унизительная сцена. Я вам сочувствую».
Вслед за ней и прочие любопытствующие стали покидать набережную. Увели всхлипывающего и бормочущего какую-то сумятицу дурака, деревянный меч волочился за ним, как игрушка на привязи, стукал о камни мостовой и выглядел жалко, но не менее жалко выглядел и сам Джулиано. Вокруг него остались лишь тени, по крайней мере, так казалось ему в тот момент. Он перестал быть интересен всем этим благородным господам и дамам, для них он стал смешон и жалок, и не заслуживал внимания сверх меры. В его лицо они смотрели с нескрываемым пренебрежением.
 С него сняли маску, его шпагу – красивую, дорогую, нежно любимую сломал о колено один из подошедших гвардейцев. Раздался всплеск. Отрешенным взглядом Джулиано проводил обломки, исчезающие в темной речной воде. Клинок блеснул в лунном свете и растаял, устремившись ко дну.
Джулиано не ощутил тоски или печали; не почувствовал сожаления. В те медлительно идущие минуты ночи он не замечал ничего вокруг, все потеряло значимость. Он был пристыжен, растоптан и мог думать лишь об одном. Единственная мысль заняла его разум, застлала ему глаза, проникла до самых костей, как леденящий холод или змеиный яд. Он хотел мести. Желал ее обрести сильнее, чем пылкий любовник вожделеет предмет своей страсти. Никогда прежде ему не хотелось чего-то столь же сильно. Предложи ему тогда стать князем – он отказался, только бы взамен увидеть Юнию, опозоренную ему под стать, с горящими от стыда щеками.
В тот момент, когда на запястьях Джулиано, безропотно подставленных страже, сомкнулись кандалы, он взращивал в разуме способы совершения мести  - один гнуснее другого  - грязные и подлые, но все они казались ему мелочными, грубыми, не способными залечить уязвленное естество.
Через маленькую дверь Джулиано препроводили в помещение охраны. Он не сопротивлялся, шел покорно, безропотно переставляя ноги. Они оставили позади коридор, спустились по короткой лестнице. Факелы коптили низкие своды. Вокруг было прохладно и пахло подвальной сыростью и мокрой штукатуркой. Фундамент не мог сдержать речных вод. Джулиано слышал, что под дворцом есть камеры… для государственных преступников, но пока он таковым не являлся, и страха в нем не было. Его мысли витали далеко от этого места, были свободны и влекли за собой. Мысли о возмездии поглотили сердце без остатка, не оставив места ни милосердию, ни состраданию, ни почтению к женщине. Они грели его изнутри, наполняя душу жгучей злобой.
Стражники ввели его в просторный зал со сводчатым потолком и усадили на стул спиной к входу. Несколько масляных ламп освещали белёные стены и бедную меблировку. В углах штукатурка отсырела и на ней появились разводы и плесень. Не считая двух скамей-сундуков, большого дубового стола и шкафа с тяжелым старым замком, в комнате ничего не было – только дюжина мужчин в желтых мундирах, несчастных оттого, что происшествие случилось именно в ту ночь, когда выпал их черед нести караул. Каждый в отдельности выглядел так, будто самолично готов вынести Джулиано смертный приговор и на месте отсечь ему руки и голову. Он обвел их взглядом и успокоился, одиннадцать мужчин были самой обычной охраной, двенадцатый – молодой, одетый чуть пышнее прочих, мог бы сойти за капитана. Никого, кто имел права на месте его осудить, а значит, и бояться нечего. Джулиано расслабился и продолжил осмотр комнаты.
Помещение охраны располагались на самом углу здания дворца и единственное окно под потолком - маленькое и зарешеченное - выходило на сторону противоположную набережной.  Снаружи долетали звонкие мотивы гвенарских традиционных песен – звон бубнов и кастаньет, бой барабанов и переборы каких-то струнных инструментов, песни и стук каблуков – веселые отзвуки праздника. За той стеной находилась площадь  Сильных – место гуляния черни. Там лилось рекой вино и плясали реску беззаботные горожане.
Джулиано не любил народных празднеств. Он ценил изящество и роскошь, манеры и вежливое обхождение, девичьи талии затянутые в тугие корсеты, веера и томные взгляды, румяна по моде «как человек», меха и бархат, мужчин с ранами от дуэлей, а не от пьяных побоищ. Джулиано тянулся к свету, как мотылек, но свет не принимал его, а теперь еще и бил по лицу – за вторжение и нежелание вести беседу. Удар пришелся вскользь и не причинил особенного ущерба, только бархатный берет слетел с головы и упал на каменный пол.
Молчание в ответ на вопрос, как Джулиано попал во дворец без приглашения, не нравилось дворцовой охране. А спрашивали они уже третий раз подряд.
- Что б тебя хельвы разодрали, сколько ты еще будешь молчать? – обходя стул, вопрошал один из стражников. Он был высок, сух и хромал на левую ногу. - Думаешь, мы отстанем и просто так тебя отпустим? Нам не скажешь – мы в тюрьму тебя пошлем! Черт молчаливый. Там все вызнают. Все из тебя вынут, что надо и что не надо. Ты поверь мне, я там десять лет служил.
«Верю», - мысленно согласился Джулиано, но молчания не нарушил, а только равнодушно продолжал наблюдать за тщетными потугами стражника что либо вызнать. В тюрьму его бы все равно отправили. И лучше поскорее. Джулиано с нетерпением ждал того момента, когда его выведут из здания дворца. Тогда он сможет отвесить всем этим мессерам низкий поклон и отправиться утолять свою злую жажду насилия. Немного терпения и свобода вновь к нему вернется. И может быть, в эту самую ночь он навестит прекрасную, горячо ненавидимую Юнию Грату. Кто знает, этот вечер еще имел шансы принести Джулиано того удовлетворения, что он по началу хотел добиться от дамы ласковым обхождением.
- А может быть он шпион? – предположил капитан - юноша молодой и незрелый, со светлыми завитыми усами и шпагой с огромным эфесом. Он хорошился и пытался внушить к себе уважение и авторитет. Безуспешно.
- Чей шпион, капитан?
- Хельвов.
Хромоногий снисходительно хмыкнул, но перечить не стал, а что бы обосновать молчание вновь принялся за допрос:
- Кто тебе помог пройти в здание? – повторил он в очередной раз, но теперь поднимая Джулиано за ворот рубахи. – Кто тебя впустил?
- Все двери заперты, мессер! – явились с докладом еще двое в форменных мундирах.  За яркость облачения всех служивых в Гвенаре звали цыплятками – и эти ничуть не отличались, желтые-желтые, и панцири их чем-то напоминали птичий киль, а шлемы с плюмажами только добавляли страже петушиных черт. Оба тяжело дышали от спешки, и вызывали у Джулиано невольную улыбку.
- Он что, по-вашему, сквозь стену прошел? – рявкнул хромоногий, теряя терпение и разжимая руку. Джулиано тяжело упал на стул. - Кто стоял у главных ворот? Кто дежурил у Хельвского посольства? Кто следил, чтобы лодки не подплывали? Тома, Вико, Арцелло, Массо, возьмите еще двоих и смените тех, кто там караулит. А они пусть бегут сюда и говорят, что видели. И слуг опросите. Голову на отсечение дам, он был с кем-то в сговоре.
- И поторапливайтесь! – поддержал капитан, и тоже подошел к Джулиано; осмотрел его, потеребил ус, покачал головой и заключил. – Надо опросить и гостей тоже. Он мог быть приглашен одним из них, а молчит оттого, что не хочет на покровителя тень кидать.
- Разве они тогда сознаются? – возразил хромоногий. – Все эти князья, банкиры и прочие шишки? За приглашенного гостя им ответ нести придется, а кому это надо? Будем их беспокоить, а достанется потом нам. Пошлем его в тюрьму – пусть там с ним разбираются. Закон он нарушил? Нарушил. Что еще ждать? Нам главное следить, чтобы кроме него никто во дворец не проник. Двери проверить, этажи, залы. А кто он есть – дело десятое.
- Он художник, - произнес из-за спины голос, который Джулиано сразу узнал и от которого на душе похолодало.  Он не хотел поворачиваться, чтобы убедиться в своих подозрениях. Ему и от них стало не по себе. Тяжелые шаги зазвучали ближе.  – Подмастерье художника Ларетто из Армели, - продолжал говорить Эр своим ледяным, мертвенно спокойным голосом. – Что выяснили? – он, наконец, показался в поле зрения.
Донато Эр Лумо снял с себя маску, но костюм был на нем все тот же – львиный – бархатный, золотой, с узкими рукавами, вышивкой, пышным гривоподобным кружевным воротником, а пониже спины качался из стороны в сторону выгнутый хвост с кисточкой. Смешно, но у Джулиано сердце ежилось. Стражи он не боялся, но Эра... Рыцарь был как раз из тех, что мог выносить приговор на месте. Стоило дворцовой охране провести обыск… Заглянуть в рукава. Джулиано натянул манжеты почти на самые кандалы и стал дышать реже, настороженно ожидая развязки.
- Ничего не выяснили, мессер Эр Лумо,- ответил капитан. – Молчит этот художник.  Но благодарим за помощь. Теперь появилась ясность.
- Осталось только узнать, как он сюда проник, – напомнил хромоногий нарочито громко.
- Разговорить его? – Эр склонил голову и равнодушно посмотрел на капитана, словно предлагал ему помочь в каком-то пустяшном деле. Огонь в лампах полыхнул ярче, а тени в углах комнаты сгустились.
- А если он приглашенный гость? – боязливо предположил капитан. Джулиано в душе возблагодарил его и всех святых, а на голову хромоногого послал проклятье и сорок хельвов.
- Подмастерье художника на правах приглашенного гостя? Едва ли. Он ведь даже не мастер. Позвольте, капитан, меньше минуты, и он скажет все. – искушал эр, плавно вышагивая по комнате и растягивая слова. – Можете даже посчитать до десяти.
Рыцарь подошел к Джулиано, одним пальцем подцепил цепь кандалов и потянул скованные руки к потолку. Рукава рубашки начали ползти вниз, но Джулиано этого не заметил. Он явственно ощутил, как металл вокруг его запястий нагревается и у него от этой мысли сердце оборвалось и ухнуло вниз.
- Не стоит! – остудил эра капитан и сам будто удивился своей решимости. – Возможно, ваши методы и принесут плоды, - проговорил он куда менее уверенно, - Но выводить его отсюда полуживого – никак нельзя. Поймите, меня за такое должности лишат, сошлют в Токань или на фронт. Мы ж не тюрьма, и я не судья, оставьте его, пока все не выяснено.
- Вы напрасно беспокоитесь. Я же его потом и вылечу, - довольно улыбаясь, защищал свою идею Эр Лумо, - Соберу. Будет  целее прежнего. Ручки, ножки, ни шрамика! Никто ничего и не заметит, а похвалы за выяснение правды можете приписать себе.
Оковы нагрелись еще сильнее и ощутимо жгли кожу.
- Прекратите, Эр Лумо! – раздался голос из-за спины. – Он же художник!
Рыцарь лениво поднял взгляд.
- Что я, по-вашему, делаю не так? – проговорил он и Джулиано вдруг заметил одну пугающую деталь. Эр был пьян. Аромат вина витал вокруг него, как духи, что облаком окружают женщин. В серых глазах не виднелось осознанных мыслей. Рыцарь хотел веселья. -  Он из простонародья! – заявил Эр Лумо, и встряхнул цепь, - Незаконно проник во Дворец, избил дворянина, имел при себе меч, и свое все равно получит! Раньше или позже в чем же разница? Дайте мне вольности, мессер. Я же скоро сдохну от безделья.
- Побойтесь бога, Донато! – не соглашался незнакомец. В отличие от капитана в этом голосе не звучало ни нотки сомнения. – Вы же знаете, наш князь потворствует искусству. Не стоит гневить Его Светлость, особенно на устроенном им же празднике. Хоть руки юноше не калечьте, вы не мастер сращивать тонкие материи, особенно в таком виде – едва на ногах стоите, а винный дух я и отсюда ощущаю. Если этот альб потом не сможет рисовать – это будет ваша вина! Калечьте ноги, коли вам так угодно. 
- Не надо! – выпалил Джулиано сам того не желая и постарался вместе со стулом отодвинуться подальше, но нагревшиеся кандалы тотчас пресекли его движение и заставили сжать от боли зубы и кулаки.
- Заговорил! – Эр оскалился в победоносной улыбке. Огонь в лампах радостно встрепенулся.
- Еще бы, - незнакомец высказывался пренебрежительно, - От вашего вида и мне становится дурно. Отойдите от него, Донато. Я приказываю. Это дело охраны.
- Вершить справедливость – мой прямой долг. Я приносил клятву, - ответил рыцарь, и взялся за цепь крепче.
- Какая справедливость? – вступил в спор женский голос. Джулиано впервые за последние несколько минут ощутил себя в безопасности. Он бы в ту же секунду расцеловал Двуликой руки, если бы мог, но не имел возможности даже взглянуть на ее золотую маску. – Один юноша поколотил другого, думая, что защищает даму. Недоразумение и только! Дзудзу жив, кости его целы, и дураком он от побоев не станет. Сколько мужчин аристократической крови пострадали от вас, Донато?
Внешне рыцарь был мертвенно спокоен, но Джулиано ощутил внутри себя недобрый жар, словно в мгновенье его настигла лихорадка, проступил пот, и кровь прилила к коже – Эр волновался. Звенья цепи начали краснеть, а манжеты эровой куртки тлели и хлопьями опадали на пол.
- Не стоит сравнивать меня, с ним.
- Держите себя в руках! – Двуликая подошла ближе и ударила рыцаря веером по запястьям. Он выпустил цепь, а Джулиано тотчас растянул кандалы, так что бы красные от жара звенья цепи его не коснулись, – Вы совсем забылись и себя контролировать не способны! Что замерли, ротозеи? Освободите художника.
Стражники повиновались без особой охоты, а кандалов и вовсе старались не касаться, но через мгновение оковы со звоном упали на пол, а Джулиано вздохнул с облегчением.
- Художник был моим приглашенным гостем, - произнесла Двуликая спокойно, подходя к рыцарю еще ближе. Она подле него казалась маленькой и хрупкой, но держалась властно, и говорила твердо, с каждым словом ударяя ему веером в грудь. – То, что натворил он – моя забота и моя ответственность, а вы переступили черту. Кто позволил вам использовать ваши таланты в подобных целях? Не забывайте, что быть палачом вовсе не ваша основная обязанность. Он художник, а не убийца или беглый каторжник, чтобы ваши клятвы имели над ним власть. Не в силах держать себя в узде - отправляйтесь в Эр Риа – доучиваться.  А если вам  не терпится убивать, поезжайте на фронт. У стен Мьюнкиля эры будут кстати. Плавьте камни вражеских стен, а не государственную собственность. – она кивнула на лежащие у подола ее платья кандалы.
- И рад бы, мессера, - процедил рыцарь сквозь зубы, - Но мне велено находиться в городе и защищать здесь мир и покой. Мое почтение.
Эр Лумо сдержанно поклонился и вышел в коридор. Еще до того, как дверь закрылась, огонь факелов воспрял, взвился к потолку и затрещал, разбрасывая искры.
- Матерь божья! – отпрыгнул от стены капитан.– Хорошо хоть мессер не сильно вошел в раж.
- О, да,– согласилась Двуликая, - Не как в прошлый раз.
Джулиано молчал, и, не отрываясь, смотрел на лежащие у его ног кандалы, звенья цепи еще хранили на себе алый отпечаток раскалившей их руки.
…
Через несколько минут он был совершенно свободен, ожидал у ворот дворца возвращения  ключника, чтобы иметь возможность покинуть дворец. Из комнат охраны его выставили быстро и тихо, не дав возможность поблагодарить даму и бывшего с ней господина, но Джулиано не жаловался. Эта ночь для него и так чересчур затянулась, чтобы выискивать время и способы не только для свершения мести, но и для выказывания благодарностей.  Он даже уже почти решил отложить возмездие на потом.
В парадном вестибюле было темно и пустынно. Из-под мощных окованных железом ворот выбивались отсветы, и где-то совсем близко гремела музыка. По гранитному мощению у ног метались тени. Джулиано прислонился к колонне.
Вскоре из темноты внутреннего двора показались фигуры. Придерживая подол черного платья к воротам шагала Двуликая, а следом за ней и ее спутник, высокий пожилой мужчина в длинной оранжево-бурой мантии, чести знать которого Джулиано не имел, да и не очень то хотел. Он еще не простил этому мессеру предложения калечить ноги вместо рук. Телохранители, облаченные в неброские праздничные костюмы, немо следовали впереди господ, не обращая на Джулиано никакого внимания. Они обошли его, как речные потоки огибают камень и остановились у ворот.
Как по волшебству явился ключник, щелкнули замки, подняли засовы, створки медленно разошлись, впуская в темноту дворца сначала луч света, потом столб, а потом и вовсе заставив Джулиано зажмуриться и отвернуться. После подвальной темноты щедрость князя в выделении золота на масло и факелы для освещения площади казалась расточительством.
Следом за телохранителями дама и ее спутник вышли за ворота и остановились. Двуликая, повернувшись, поманила Джулиано за собой.
Полукруглая площадь Сильных напоминала пологую чашу, дворец находился в самом низком ее месте, и, выходя из ворот, казалось, будто ты оказываешься на сцене, а все, находящиеся на площади, смотрят на тебя как с рядов театра. Чернела ночь, пылали жаровни и факелы. Народ глазел и любопытствовал, расступался перед охраной и снова смыкался позади, провожая взорами идущих. Мужчины снимали шляпы, дамы приседали, склоняя головы и являя взгляду глубокие вырезы на праздничных нарядах.
- Мне целой жизни не хватит, что бы вас отблагодарить, - начал Джулиано, когда они вышли с площади и шум стих позади. Двуликая прервала его, жестом заставив молчать.
- Я жду свой портрет, мессер художник. Он будет достаточной благодарностью. Приходите ко мне на днях.
- Приду, - ответил Джулиано с легкой грустью. Увы, но он точно не смог бы нанести визит  ни завтра, ни послезавтра, ни через год, как сильна бы не была его благодарность. Если конечно за это время он случайным образом не научился бы рисовать.  Картина его авторства насмешила бы благородную даму куда скорее, чем порадовала. Джулиано и сейчас провожал Двуликую лишь потому, что хотел узнать ее имя. Разумнее было попрощаться и спешно исчезнуть.
В высоких и узких как скальные ущелья улицах царили тишина и покой.
- А что, этот юноша хороший рисовальщик? – спросил спутник Двуликой, когда они подошли к дворцу градоправителя – строгое здание цвета охры освещали несколько горящих в железных корзинах факелов. Стоящие у ворот «цыплятки» приветствовали проходящих звонко щелкнув каблуками и ударив алебардами о брусчатку. Эскорт повернул на широкую Соборную улицу.
- Недурственный, мессер Кареджо - уверенно отвечала Двуликая.
Услышав имя, Джулиано взглянул на мужчину по-новому. Альб имел непримечательную наружность, был среднего возраста, около ста двадцати лет или возможно чуть старше. Его портила  натянутая улыбка, которой Джулиано не верил ни на грош, и тот факт, что имя Кареджо в городе имело известность. Орло Кареджо был советником князя и входил в Совет Сильных. Слухи говорили, что он жаден, лжив, тщеславен и имя его упоминалось чаще всего в анекдотах и жалобах на правительство.
- Наш доблестный рыцарь упомянул, что вы подмастерье, это так? – спросил советник князя, вежливо улыбнувшись.
- Так, – согласился Джулиано.
- И у кого вы учитесь?
- У Леретто из Армели.
Кареджо почтительно закивал.
- Да, мне нравятся работы этого мастера. Он прекрасно расписал капеллу Стоццы. И… - Кареджо в задумчивости почесал острый подбородок, - Моя прекрасная донна, это ему мы заказали рельефы на воротах кафедрального собора?
- Ему, - подтвердила Двуликая. – Ларетто несомненно талантлив. И ученик ему под стать. Как ваши руки, болят? 
Она взяла Джулиано за запястья, осматривая оставленные кандалами ожоги.
- Заживет, - быстро ответил он, не желая, чтобы дама случайно заметила под манжетами его рубашки доказательство причастности к другому, менее художественному цеху.
- Стоило приказать Донато залечить учиненное им варварство.
- Не стоило. – Кареджо покачал головой. – Вы же видели, он был совершенно пьян.  Мог убить юношу, и сказать, что сил не рассчитал. Вспомните, что было в прошлый раз. Он сам не свой, последние две недели.
- И вы знаете тому причину, – в голосе Двуликой зазвучал неприкрытый укор.
- Моя прекрасная донна, - мягко и снисходительно проговорил Кареджо.
Она ответила резко:
- Держать Донато в Гвенаре – опасно. Сколько это будет продолжаться? Неделю? Месяц? Год? Он молод, безудержен и жаждет геройствовать. От его бравады и вспыльчивости в бою будет только польза. А вы его заперли в городских стенах, и ждете, пока от его гнева или радости  загорится какая-нибудь занавеска. 
- Моя донна, вы знаете - отправить Эр Лумо на фронт нет никакой возможности.
- Я знаю, уважаемый мессер Кареджо, что у вас недостает смелости, а не возможности. Можете прославить на целый свет себя и город, но рисковать не желаете.
- Забудем этот разговор. Вот уже и мой дом.
- К этому разговору все равно придется возвратиться.
- Возможно, - уклончиво ответил Кареджо, - Но нам пора прощаться. Доброй вам ночи. Доброй ночи, прекрасная донна, - он поцеловал Двуликой руку и в компании четырех телохранителей скрылся в арке одного из дворцов, которыми полнилась Соборная улица.
Со своей благодетельницей Джулиано остался наедине, не считая молчавших словно истуканы охранников. Они, не останавливаясь, шли дальше, свернув в очередной узкий темный проулок, спускавшийся вниз.
- Таков наш город, - проговорила Двуликая с раздражением, аккуратно шагая по ступеням и придерживая подол платья. - Труслив и жаден, жаждет богатства и славы, но боится порицания. Отвратительно. Пока Эр Лумо не совершит что-нибудь поистине ужасное, его так и будут держать в городе.
Джулиано не знал что ответить, так как ему не был известен тот «прошлый раз», что упомянули в разговорах про рыцаря и тем более он не мог взять в толк, почему рвущегося в битву молодого альба нельзя поддержать в его геройских начинаниях. Была бы на то его воля, Джулиано отправил бы на восток всех городских Эров, но почему-то из шести рыцарей-эра совет все еще держал в Гвенаре четырех, и между тем отчаянно искал добровольцев среди бедного населения. Были поводы полагать, что скоро с доброй волей будет покончено и Джулиано в компании большинства знакомых заставят собираться на войну, куда, признаться по правде, ему совершенно не хотелось.
В проулке, где двое с трудом могли идти бок о бок, их шаги раздавались гулким эхом, с крыши капала вода, а на карнизе спали голуби. Джулиано, Двуликая и ее сопровождение свернули направо к реке, дошли до тихой площади Грабельщика, как ее называли в народе, и замедлили шаг. Площадь была узкая, одной стороной обращенная к водной глади, а с трех других ограниченная  старыми дворцами и маленькой древней церковкой, помнившей еще хельвское владычество. В середине этого вытянутого пространства имелся фонтан со статуей морского дива. Он держал в руках трезубец – грабли, по-народному, откуда и название. Приход Святого Ригды считался в городе районом тихим, спокойным и почтенным. Здесь располагались городские резиденции многих аристократических семейств и старых родов. Современные богатеи предпочитали селиться в приходе Святого Марциано и у Соборной площади, а здесь доживала свой век старина. 
- Перед тем, как мы расстанемся, могу я узнать, чем обязан вашему заступничеству? – спросил Джулиано, осматривая площадь и перебирая в голове семейства, к которому могла бы принадлежать дама.
- Сможете, – проговорила Двуликая и по голосу ее можно было сказать, что она улыбнулась. – «Амраис олима», если говорить на энцелате – «время придет».  А теперь уже поздно и я устала.
Они остановились перед дворцом, покой которого стерег выточенный из мрамора спящий лев – скульптура в глубокой нише над воротами. Здание из желтого песчаника имело стройные пропорции, четыре высоких этажа  и ненавязчиво украшенный фасад, на который налет времени уже наложил свой отпечаток. По первому этажу вился плющ, а фрески под карнизом потускнели и растрескались.
- Мессера Арно! – наконец Джулиано смог обратиться к даме по имени, и был собой неимоверно горд – хозяйка Дома-со-львом. Только кроме имени и пары слухов он об обитательнице названного дворца ничего не знал.
Она кивнула.
- Я думала, моя двуличие вам подскажет имя, а вы узнали меня по дому. Удивительно.
- Город я знаю лучше, чем высший свет.
- Очевидно, – голос ее был весел, - Вы гвенарец?
- До последней капли крови.
- А как ваше имя?
Джулиано ответил честно. Такой женщине ему не хотелось врать, и гори оно все синим пламенем.
Вода в фонтане позади тихо журчала, переливаясь по каменным ступням Грабельщика. Морской див стоял, погрузившись в воду по колено, а трезубец его давно проржавел, и ноги от мха позеленели.
- Я жду вас завтра, утром, мессер Джулиано. Вы сможете прийти?
Шедшие впереди охранники отворили в высоких воротах калитку. Холл был озарен приятным оранжевым светом.
- Едва ли.
- Тогда послезавтра. – Двуликая собрала черные юбки, перешагнула через порог и обернулась. - До встречи, мессер Джулиано. Я буду ждать вас.
Дверь за ней со скрипом затворилась.
- Прощайте, Катарина Арно.

Ночь предстояла длинная, выспался Джулиано на сутки вперед, и настроение не позволяло ему сейчас предаться праздному безделью. Как отомстить Юнии он пока не знал, но считал, что придумать достойный способ совершения мести еще успеет. «Амраис олима», как сказала Двуликая. «Время придет». Пока ему следовало отвлечься, расслабиться, залечить уязвленное самолюбие.  Для этого он отправился к Чезе – последней подруге, натурщице и дочери красильщика тканей, жившей на улице Малых бань. Весь дом, где она обитала, был погружен во мрак, а соседка в нелестных выражениях велела стучать в какие-нибудь еще окна и будить других честных альбов. Вместе с семейством Чеза пребывала на празднике. Джулиано пришлось уйти ни с чем.
У мессеры Гьери его ждало подобное же разочарование. В этот раз он не удивился. Поняв, что весь прочий народ за его исключением веселиться, а вернувшись домой, не будет рад его видеть, Джулиано наедине со своими мыслями поплелся в неизвестном направлении. Петляя по кривым улицам, следующим холмистому рельефу на котором стоял город, он надеялся, что его мысли, напротив, обретут прямоту, четкость и ясность.
Джулиано то выходил к реке, то снова погружался  в темную пустоту кварталов, то поднимался по бесконечным ступеням, а то оказывался в низине и звездное небо в промежутке крыш мерцало так высоко, что казалось, будто он смотрит на него из Подземного царства. Иногда на улицах попадались гуляки в маскарадных костюмах, но большая их часть веселилась на площади перед дворцом Сильных, а туда Джулиано совсем не хотел возвращаться. Поразмыслив над тем, куда еще можно податься в такую ночь, он не придумал ничего умнее, чем отправится домой.
Но не в те комнаты, что он уже пять лет снимал в приходе Святого Марциано – там  что-нибудь непременно напомнило ему о том, как он собирался завершить маскарад и что получил в итоге. Джулиано зашагал прочь от праздничных напевов, в те городские кварталы, где было темно, спокойно, а кривые улицы освещала лишь луна и фонарь один на десять домов согласно городскому предписанию.
Западная окраина города крепко спала, по дороге не встретилось ни одного прохожего, не слышалось музыки, шума шагов или лая собак, только маленькие гекконы иногда мелькали на стенах в кругу света, ожидая насекомых, привлеченных теплом огня. Ночь была безветренной и теплой, где-то стрекотали сверчки, а над крышами, шурша крыльями и попискивая, сновали летучие мыши.
Джулиано ощутил близость дома, когда впереди показалась восьмигранная колокольня  церкви Святого Томы. Один ее вид, погруженный во мрак и едва различимый на фоне черного неба, разлил по его утомленному телу покой. Родные места никогда не забываются, как бы они не менялись, они остаются где-то в закоулках памяти, подобно клейму отпечатываются в подсознании и пугают или радуют нас в зависимости от того, было ли счастливым наше прошлое. У Джулиано оно было очень счастливым и беззаботным, не смотря ни на что.
В этом квартале он помнил каждый угол, по именам знал старожилов, и всюду крылось его детство – в видах, в звуках, в запахах, такое вездесущее, словно растворенное в воздухе, а раскинь руки и сомкни, и ты обнимешь его, и ощутишь всем телом. 
В памяти Джулиано яркими образами появлялись давно прошедшие события.  Солнечные веселые дни, жаркие и пыльные, когда он с толпой мальчишек бегал по улицам, когда они шумели и голосили, воровали на рынке хлеб, доводили до бешенства городскую стражу, прыгали в реку с крепостной стены и купались до ночи. Сладко вспомнился ему его первый неумелый роман с дочкой булочника, смущенная девчонка и он-дурак, а после и другой - удачный, с женщиной взрослой, и умелой – она многому его научила. Он поднял глаза на окно ее прежнего жилища – в них было темно.
Время шло к рассвету. Близился, должно быть, четвертый час утра. Заскрипела дверь и из дома по правой стороне улицы вышла старушка. Мессера Джодзи некогда работавшая в приюте кухаркой имела странную привычку - в такую рань она всегда мыла мостовую, как пол в доме. Завидев приближающуюся фигуру, она спокойно обернулась.
- Доброе утро, мессера, - Джулиано обошел чистое пятно вдоль дома и отвесил изящный поклон.
- Доброе, - с сомнением ответила старушка и подозрительно прищурилась, вглядываясь в темноту, - Джули? – неуверенно предположила она. – Малыш Джули? Ты ли это?
Он кивнул и был тотчас расцелован в обе щеки, и крепко стиснут в объятиях. 
- Ай-я! Столько лет я тебя не видела! Сколько лет! Бог ты мой, как вырос! А как похорошел! Что за диво! – Она осматривала его с разных сторон, вертела, схватив за плечи, ощупывала и не скрывала радости. - Каким ты стал, и не узнаешь. Ах, красавец, от девок отбоя нет? Как ты, малыш Джули? Учебу не забросил?
В ту пору, когда почтенная мессера Джодзи его знала, он, как талантливый мальчик, обучался у часовых дел мастера. Давно это было. И таланты его уже тогда приобрели нехорошую наклонность. Во всем виноваты абрикосы.
- Не забросил, - соврал он. Старушке не к чему было знать о его теперешнем занятии. В сто девяносто лет альбам лучше лишний раз не печалиться, как бы с сердцем плохо не стало. Пусть себе брусчатку моет.
- А в такую рань куда идешь?
- Домой.
- Домой? В праздник? В одиночестве? Ты и впрямь вырос, Джули. Хотя, что там, Джулиано. – поправилась она, и гордо, точно сына, похлопала его по плечу. -  Помню, доставлял ты по юности забот своей неуемной любовью к девчонкам. Много матерей в приют ходило на тебя жаловаться.
- Было дело, грешен - согласился он, улыбнулся и зашагал дальше. – Главное что теперь все довольны. И девочки, и матери.
Старушка за спиной смеялась.

Продолжение можно прочитать здесь: https://lit-era.com/book/marginalnye-novelly-b33223