Эпиграф: Когда он Фауст, когда фантаст… так начинаются цыгане. (Из Б.Л. Пастернака)
Он твердо верил в одно:
что очень важно не играть в домино,
ни разу в жизни не снимался в кино
и не любил писать стихи,
предпочитая вино.
Он ушел прочь,
не в силах мира красоту превозмочь;
мы смотрим в место, где он только что был,
и восклицаем: как, кто, где он,
И какая прекрасная ночь...
БГ
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла,
Крестообразно.
Б. Пастернак
Глава 1
Мать Оли, Наташа, жила с мужем плохо. Ее муж Олег Иванович Огарев не был отцом ее второго ребенка - дочери, она родила ее от другого мужчины. Наташа вышла замуж восемнадцати лет, и Олег, старше ее на восемь лет, грубо обращался с ней после свадьбы. В девятнадцать лет она изменила ему и забеременела Володечкой. Олег тогда уехал в командировку в Иркутск. Через восемь лет родилась Оля, и Олег как раз был в Москве.
Жили Огаревы в небольшом научном городке в Сибири, в пригороде крупного промышленного центра Новска.
Когда Оле исполнилось шесть лет, Олегу принесли запись из роддома о дате ее рождения. Месяц не совпал с датой, которую Олег Иванович считал днем рождения дочери, и у него не осталось шансов счесть Ольку своей. Он долго, муторно, грязно матерясь, избивал жену, потом сходил за пивом и водкой и, мешая бесконечные ерши, пил двадцать часов. Горькая водка не утолила горя от ставшей очевидной измены, в голове его заиграли и стали издеваться над ним пьяные голоса – они вошли в голову и глумились над ним, называя его «рогачом и идиотом». Он сидел и плакал, пел песню: «Жена твоя, жена твоя, жена твоя и лучший из друзей». Потом у него началась белая горячка – до этого он пьянствовал, совсем по другому поводу, месяц. К вечеру второго дня после известия он допился до того, что, как бы и протрезвев внезапно, молча пошел в соседний хозяйственный магазин и купил топор. Наташа сходила с Олей на работу, вернулась домой. Она видела пьяного мужа из окна: Олег Иванович, шатаясь, шел по двору с топором за плечом. Наташа подхватилась, взяла ребенка и убежала из дома, благо дом был фешенебельный и квартира соседей имела выходы в два подъезда. Наташа и Оля, обогнув дом с другой стороны, бросились бежать. Олега не было видно. Наташа умерила шаг (дочка ее уже задыхалась, но бежала молча), только когда завиднелось крыльцо коттеджа, в котором жила подруга Наташи, через два двора от них. Нонна была женой академика.
Женщины сидели в гостиной, просторной вытянутой комнате; в доме сильно пахло валерьянкой и корвалолом. Олю отправили в другую комнату, с глаз долой.
Наташа говорила:
- Нет, Андрей не женится на мне, хотя Оля и его. Я буду жить с мужем, будь он неладен, подлец - и пьет, и бьет.
- Что, опять руки прикладывал? – спросила Нонна.
- Да, ты что, синяков не видишь? Он Ольку грозился изнасиловать. Белая горячка, что ты, Нонна, хочешь – пить так трое суток, а до того еще месяц.
- Он сейчас дома? Давай к нему психушку вызовем и милицию.
- А он откроет?
- Лена, ну хоть в милицию, ментам позвони, а? А если он повесится спьяну?
- Ладно, давай телефон.
- Ноль-два номер, пусть номер вытрезвителя скажут, если сами не приедут. А Оля что, правда, Андреева?
- Да, я тогда собиралась к нему уйти, и он обещал даже фамилию свою ей дать. Но потом как-то разошлось всё, разбилось и не склеилось. И Вовка тоже его. Он сейчас у бабки с деткой, родителей Олега.
Оля, которую не спала, а сидела на кушетке в маленькой комнате, слышала весь разговор. Она поняла про вытрезвитель и что ее отец – какой-то человек по имени Андрей; поняла, что она не дочь Олега Ивановича. Она даже встала с постели и потянулась включить ночник на стене. Свет зажегся. Она внимательно, пристально посмотрела вокруг. «Он – не папа. Он поэтому хотел меня убить и маму. И что с того? Надо маме сказать, что я подслушивала.» Сон слетел с нее совсем. В комнате, большой по размеру и с высоким, нехрущобным потолком, было много книг. Книги стояли на полках, еще - в двух шкафах, лежали на письменном столе. Оля подошла к столу и протянула руку за книжкой. На книге было написано непонятное слово - «Библия». Читать она научилась недавно, уже пошла в школу, и училась в первом классе. Открыла эту Библию в конце и ей сразу понравилось непонятное, но певучее начало: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Она посмотрела на часы – часы их уже научили считать. Было восемь часов вечера.
Шел 1973 год, и про Бога ей никто еще не говорил. Она подумала и включила торшер у стола. От срезанного конуса лампы на потолке распустилось круглое пятно желтого света. Она снова легла и уставилась в одну точку – в круглом окошке света на потолке сидела муха. Муха была снулая, небольшая и только собиралась просыпаться. Был апрель-месяц, дело было к Пасхе, но в их доме Пасху не отмечали, как и в большинстве домов в этом сибирском городке.
Внезапно резануло молнией. Гром раздался – Оля подумала, что в комнате, где она сидела. На самом деле началась апрельская, первая гроза. Сверкнула еще одна молния, и Оле показалось, что кто-то другой, живой появился в комнате. Электрическая лампа ночника погасла, на улице тоже погасли фонари.
-Авария, что ли, - послышался голос Нонны из гостиной.
- Да, наверно. Знаешь, я ее сейчас разбужу и домой пойду, - сказала Наташа. – Его уже, надеюсь, в вытрезвитель увезли.
- Завтра заберешь? Или его на трое суток оставят?
- За хулиганство! За дебош! Хорошо бы. Заберу, впрочем, чтобы вшей не нацеплял больше, чем есть.
Оля страшно испугалась и поэтому закрыла глаза. Она подумала: «Б, О, Г. У мамочки спросишь. У нее нервы. Открывай глаза, не то умрешь. И иди к маме».
- Мама, мама, - закричала она. – Кто такой Б-О-Г?
Глава 2
После этой истории она заболела. Она сидела, как маленький гном, скорчившись, и думала, что отец теперь ненавидит ее, что он убьет ее или ссилит, как это говорили, пугая, дети в школе, и что она виновата в скандале, все не утихавшем между отчимом и матерью. Оля отказалась есть. Несколько раз она подходила к окну, залезала на подоконник, но страх высоты, который врожден многим людям, мешал ей шагнуть вниз с пятого этажа. Когда Наташа поймала ее на окне, родители помирились и повели ее к невропатологу.
- Стресс, - сказала врач. – Она у вас была на море? Нет? Свозите ее на море. Про самоубийство она откуда узнала?
- Про Сенеку и Нерона прочла, она, знаете ли, читает все подряд. Во второй класс пойдет.
- Вы что, с ума сошли – ребенку книги такие давать? Вот пусть Карлссона читает. Или про Пеппи Длинный Чулок. А вы, Наташа, себя совсем запустили. Курить продолжаете? Где маникюр? У вас обеспеченный муж. Денег занять? Могу дать 50 рублей, - говорила Александра Петровна, пожилая и спокойная, уверенная в себе женщина, в дорогом бархатном платье. На шее у нее было ожерелье из гранатов, которые темно посверкивали в четыре ряда.
- Оля, какие бусы! – сказала Наталья по выходе из поликлиники.
- А у тебя таких бус нет?
- Откуда! У Александры Петровны муж зубной врач, он с золотом работает.
- С золотом? Я тоже буду зубным врачом и куплю тебе такие бусы.
- Что же, я очень рада буду, - ответила, наконец улыбнувшись дочери, Наташа.
Летом они действительно поехали на море, и скандал в семье как-то замялся. Олег дал деньги на отпуск, сам оставался в городке, как-то сгорбился и притих.
Оля подросла. Ей исполнилось одиннадцать лет. Она много и жадно училась, схватывая все на лету. Ей были интересны история, биология, иностранный язык и литература. Теперь Оля училась в шестом классе. С октября начались занятия по ботанике. Олег, ее отчим, имел на девочку виды: чтобы оправдать его ожидания, она должна была в будущем поступить в университет на биологический факультет. Поэтому на стол ей постоянно складывали учебники и пособия для старших классов и даже для естественнонаучных вузов, связанные с биологией. Тогда, лет через двадцать после гонений на генетику при Лысенко, в стране начался генетический бум. Отец заставил Олю проращивать и скрещивать горох. Ну, как заставил? Она прочла в книжке об опытах Менделя, рассказала Олегу Ивановичу, и он ее навел ее на мысль об опыте на бобовых растениях в домашних условиях. Но эксперименты, которыми несчастный ребенок занимался всю весну и часть лета, правоту Менделя не доказали – тогда в окрестностях их городка велись эксперименты по ядерной физике, и горох мутировал со страшной силой… Однако, поскольку ядерные испытания были секретными, провал опытов казался необъяснимым.
У Оли была единственная подруга, Марина Несурова из «седьмого Б». Катька училась на класс старше и у нее уже были мальчики. Оля, между тем, находилась в контрах со всем своим классом. Одноклассников раздражало то, что Оля была высокой и крепкой, но не следила за собой и, по их мнению, кичилась своей грамотностью и успеваемостью. Несмотря на исцарапанные колени и обкусанные ногти, на вечно оторванный воротничок и полусжеванный на концах пионерский красный галстук – а за это все и тройка по поведению, Оля училась хорошо. Правда, ей не давались физика и математика. А вот литературу и русский язык она сдавала всегда на «отлично».
Скандал разгорелся на уроке ботаники. Пришла новая учительница, лет сорока с небольшим, Евгения Степановна. Строга она оказалась, вот что.
- Мы думали, что домашних заданий не будет, - сказал ей Алеша, один из учеников. – И мы не думали, что учебник надо учить наизусть.
- Вы бы поменьше думали, а побольше учили, - парировала Евгения.
- Вот это да! Надо учить людей думать, а не зубрить, - встряла правдолюбивая Оля.
- В угол! Оба в угол станьте. По разным углам, - среагировала Евгения.
- Вы, наверно, из деревни приехали? У нас школа особенная, нас в угол нельзя ставить.
- А ну пошла вон из класса, - зло сказала преподавательница. – Как твоя фамилия?
В школе с третьего класса ко всем ученикам взрослые обращались на вы.
Оля буркнула: «На вы, пожалуйста,» и вышла из класса. Рядом был кабинет директора. И Оля пошла к директору и сказала:
- Виктор Иванович, у нас притеснения. Нас заставляют учить наизусть учебник. Ставят в угол. Тыкают. Выгоняют из класса.
- Вас, Оля, с урока выгнали? Ладно, разберусь, идите домой. Отпускаю, - сказал пожилой и плотный, лысеющий директор.
Но дома ее не поняли.
«Наябедничала?» - спросил отчим. – «Настучала на учительницу пожилую, заслуженного человека? Еще и из школы директор отправил? Сейчас ремень возьму. Доносчику первый кнут». Он сидел в гостиной, потягивая пиво прямо из горлышка коричневой с отклеивающейся по краю этикеткой бутылки пива. Сидел он перед новым цветным телевизором и любовался на это чудо электроники. «Марш из залы, и за уроки», - добавил он. – «А то ремнем».
Это была пустая угроза – Олег ее никогда не бил.
Глава 3.
Оля не пошла в школку во вторник и среду, сказала, что у нее болит живот и упадок сил, переутомление. Она просто не смогла себя заставить пойти в школу. Была ранняя осень, впереди были долгие синие зимние вечера, когда можно сидеть и читать разные книжки. Олька страшно любила читать – в доме было около пяти тысяч книг, многие «огоньковские» собрания сочинения (из «Библиотеки журнала «Огонек», тогда подписка на серии строгих и важных, как их определяла девочка, томов распространялась между научными сотрудниками).
В чем было дело, она прекрасно понимала. Ей принесли «черную метку» - она училась во вторую смену в седьмом классе, и на красной стороне склеенной из черной и красной «цветной» бумаги «метки» было написано: Темная. Это означало одно: ей собирались устроить «темную» - то есть избить втихаря от учителей и родителей, возможно, даже в школьном туалете.
Оля испугалась. В понедельник к ней после урока труда, где они шили юбки-шестиклинки, подошла мелкая тихоня и подлипала при тех, кто посильнее, Лариска, которую дразнили Крысой, подала ей руку, распустила пальцы и оставила после рукопожатия в ладони Сани черный кружок бумаги. «Что это?» - удивилась Оля, хотя сразу поняла, что это значит. «Черная метка. Не пОняла? Вот увидишь дальше,» - пробурчала Крыса. – «Бойкот тебе. Пока куртку и джинсы не отдашь». «Кому?» «Ну, Василисе, например». «Она не влезет», - глупо сказала Оля. «А сумку с бахромой я сама у тебя возьму и на фарцу продам», - продолжила Крыса. Оля резко развернулась, дала по морде Крысе и, повернувшись спиной, пошла вон из класса. Труд был последним уроком, время было семь вечера, еще не темно, и Саня направила стопы к дому. Дом ее стоял через два лесочка от школы, там еще мальчишки-хулиганы собирались «на пиво и покурить», но после воскресенья там никого не было, и лес был зеленым и желтым, и воздух был прозрачен, морозен и чист.
Эти деревья были высажены работниками Ботанического сада при зарождении Городка. Ботанический сад был законной гордостью этого научного поселения и выращен был он по прямому указанию Деда – того знаменитого физика, который и добился у Хрущева разрешения строить научный центр в Сибири, под Новском.
В Ботсаду осталась черновая и южно-сибирская тайга – вековые стволы сосен, тонкие треугольники елей, рябины, березы и ольхи. Густо сплетенные ветви создавали глухую тень, подлесок был хилым, состоявшим из низкорослых кустарников; трава едва зеленела, пробиваясь сквозь подгнивший слой хвои и палых листьев. Но березы иногда брали свое – на прогалинах леса стояли они, по четыре-пять деревьев, одни белые, другие с желтоватой корой, все -с темными полосками, густые, кудрявые, прямо как в церкви на Троицу.
Но в Городке тайги не было. И деревянных улиц-половиц тоже не было – под ногами расстилался асфальт, иногда битум. Битум местные дети называли «вар», потому что, когда его заливали ремонтники-автодорожники, можно было потихоньку на палочку намотать немного этого вара, и он застывал, образуя черно-стеклянистую массу. Сквозь нее было видно палочку, «основу», как это называлось среди детворы. Но Оле было уже 13 лет, и вар ее не интересовал: Олег привез ей из Ленинграда коробочку с геологическими образцами пород, и среди них был сильно напоминавший битум кусок камня-обсидиана.
Оля шла домой в понедельник, и ее одолевали горькие мысли. Ябедничать ей не хотелось – «доносчику первый кнут», говорил папа. А если изобьют и одежду отнимут? Особенно ей не хотелось отдавать сумку из желтоватой замши с бахромой. Но не в сумке, в конце концов, дело! Почему ее не любят в классе? Из-за Кати из 8 «Б»? Из-за вечных пятерок и четверок? Из-за того, что с ней пацаны говорят как с равной и не заигрывают, как с другими? Из-за тряпок? О золотой медали ей мечтать было рано, да и не в том дело было. Дело было в чем-то очень простом, но совсем другом. Оля была «Другой», «не от мира сего», и это становилось ясно после первого же разговора. Но она этого еще не понимала, как не понимала и причин неприязни к себе своих сверстниц. Она мечтала о Вечной Женственности и не знала, что Блок писал и о ней, а не только о Любови Менделеевой. Она не знала, что ее бледный, узкий и длинный рот внушал мальчишкам из старших классов неслыханные надежды, а русые, с посекшимися концами завитки стрижке каре на средние волосы вызывали желание их потрогать и даже потянуть.
- Косички заплести? – спросила мама. – Ты что же, ко второму уроку пойдешь?
- У меня понос, - неуклюже соврала Оля. – И голова болит. А ты что, в институт не собираешься?
- Ладно, отмажу тебя как-нибудь. Смотри, говори, что, и правда, расстройство желудка. Врать надо одинаково.
В одиннадцать утра в среду позвонила классная дама, Ольга Леонидовна.
- Можете не бояться, заговор раскрылся сам. И не врите, как ваша мама, что у вас живот болит. Дело ведь в девочках?
- Нет, у меня правда болит живот.
- Не врите. Мне мальчики донесли про черную метку. Они, кстати, за тебя. Да, Оля, в школу теперь разрешено ходить без черного фартука, остался, по распоряжению Министерства просвещения, только белый, и то на парадный случай. Так что завтра приходите, а с фарцовщицами мы разберемся.
Оля продолжила выгораживать девочек:
- Они не фарцовщицы, они просто меня не любят почему-то.
- Ага, значит, я правильно все поняла. Хорошо, что не стучите, впрочем, я этого не люблю.
Ольга Леонидовна была сорокалетней женщиной, пережившей блокаду Ленинграда, и е уважали в классе. Она, как и многие блокадницы, в 1943 году по Дороге Жизни была вывезена из Ленинграда, а потом эвакуирована в Сибирь, но нарушения обмена веществ – последствия девятисотдневного голода – остались. Ольга была полной и очень нервной, всегда носила черное или бордовое, похожие на школьную форму по покрою, платья. У обоих платьев были отложные, всегда чистые и белые кружевные воротнички.
Глава 4
ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ ЕЙ КАЗАЛОСЬ:
Когда она вернулась в дом, то призраки наказали ее, как проститутку наказывает сутенер. Стоило ей сесть молиться или читать, или вязать, как ее подвергали сексуальному насилию. По крайней мере, ощущения были такими. Ощущения секса длились по несколько часов или пока она не вставала и не прекращала свои занятия, пока не уходила курить. Акт проходил в извращенных формах. За свою свободную жизнь у нее было мало мужчин, поэтому она не могла выдумать такой мерзости сама. Она думала, почему это происходит, и пришла к ряду соображений. Ее держит в плену гипнотизер, нанятый ее родственниками (и она его не видит, потому что сеанс); она умерла и в аду; у нее последствия изнасилования, возможно в детстве; у нее психическое помешательство; ее опоили; и это происходит из-за психотропных средств, которые она принимает. Кроме того, ей постоянно говорили на ухо матерные слова, внятно и громко.
Да, она действительно принимала психотропные препараты, но они ей были назначены. После их приема на пару часов становилось легче, но потом наказание возвращалось. В видениях она видела, как отчим целует ее маленькую и как ее мать спит с ним.
«Когда-нибудь я вернусь к ним», - думала она. – «Не к отцу родному умершему, а к матери и отчиму, больше у меня никого нет на белом свете». И утешалась мыслью, что, как отец блудного сына, они примут ее. Но судьба уже решила иначе.
В двадцать три года она уехала из родного города и не возвращалась до тридцати трех лет. Если бы на ее месте был мужчина, то он счел бы этот срок знаменательным: и Христу к началу служения, и Илье Муромцу, и Владимиру Крестителю исполнилось в дни их славы тридцать три года. А женщина – что женщина? Она соревнуется с мужчиной, пока одна, а как только появляется реальный объект, она засыпает, скукоживает душу, а тело ее цветет.
Она не вышла замуж за Вовку, ее московского ухажера - они разошлись до того. Кто кого бросил, сказать было трудно. Она никогда особо его не ценила, терпела как вынужденную необходимость, свободна с ним не была. Иногда она его терпеть не могла, иногда – терпела, но он ей опостылел за четыре года. Кроме того, в 1995 году она встретила другого мужчину. Этот другой и связал ее своей любовью-нелюбовью на двадцать лет.
После очередного приступа Оля поняла, что действительно больна. Опыта этой болезни у нее не было, но она вдруг осознала, что помешалась. А почему? И кто виноват? И что теперь делать? Эти мысли роились у нее в голове – она уходящими остатками разума поймала себя, точнее, свою, на противоречиях. Если есть бог, то он не может лгать. Если она видит чертей, то только потому, что бог дает ей их видеть. У нее особый дар, данный богом – она начинала думать, что она ясновидящая. Но почему бог разрешил ей общаться не с Ним, а с чертями? Может быть, она ведьма, а не ясновидящая? Но она раньше – кроме единственного эпизода с чтением «Мастера и Маргариты» М.А.Б. в пятнадцать лет – никогда и не помышляла ни о черте, ни о том, чтобы стать христианкой. И Оля, сходив в церковь и купив молитвослов, начала усердно молиться.
Сначала она просто не понимала многих слов – молитвы были напечатаны на церковно-славянском языке. В Покаянном Каноне было написано: «яко свиния лежит в калу, тако и я греху служу». Оле крайне не понравилась эта фраза и она стала говорить: «Прости Господи, я никогда не была такой свиньей. Это, наверное, мне в бреду кажется». Вот тогда она и поняла, что не верит своим ушам, глазам – да и себе вообще. У Оли появились галлюцинации и голоса, и она рассказала об этом матери.
Мать долго не верила, говорила: «Ну что ты на себя наговариваешь? Как ты могла услышать, чтобы кто-то велел тебе убить меня или отца? Так не бывает, ты, наверное, переутомилась, вот и надумала себе лишнего». Но голос – как-то она подумала, что с ней действительно общается сам бог, - настоятельно советовал ей убить отца – «А у него рак будет, ему не жить долго, он тебе не нужен» и выброситься самой из окна или, допустим повеситься.
Перевирая непонятные слова молитвослова и заменяя их русскими и таким образом меняя смысл фраз на более подходящий ей, она сообразила, наконец, что бог в первую очередь велит не убивать. И она пошла в ближайшую церковь, чтобы покреститься.
Стоял февраль, и было очень холодно, и храм был пустым и озаренным светом не свеч, а нескольких электрических ламп – некому их было тогда ставить, в мороз люди не пришли на службу, и в церкви был только молоденький священник, лет примерно тридцати… Оля сняла шапочку и надела принесенный с собой платок. Святой отец, - позвала она. – Святой отец!
- Святой отец – это у католиков Римский Папа, а меня зовите отцом Валерием или батюшкой, - сказал звонко молодой священник.