Может, это лишь иллюзия. Может, богу, который породил мою душу, просто снится сон, и облака под ним молчат, и стаи чёрных птиц летят сквозь него, пересекая небо, и в их клювах наши тела… Но я скучаю по тебе.
Мой покой. Моя живая вода.
Слышишь? Следы наши сковывает иней, хотя на улице май. Сирень пахнет временем, убитым с особой жестокостью. По ночам её ломкая тень не даёт мне спать. Стоит у окна, хрипит влажной корой, стучит о подоконник чужими пальцами, смотрит мне в грудь, и глазницы её забиты цветами. Цветы вываливаются из черноты, будто фарш из мясорубки, и у всех, у всех по три лепестка. Боже…
Что поделать, если существуешь ты.
Иногда поднимается ветер, и мне хочется уйти из дома. Бросить работу, не заправить кровать, разбить всю посуду. Пойти по дороге среди ватных машин, чтобы они визжали, а люди внутри них бились о стёкла, видя, как кто-то шагает против ветра босой. Идти долго, тридцать пять с половиной веков, до тех пор, пока машины не превратятся в левкои, а скелеты в божьих коровок, и остановиться в поле, и чтоб под ногами дрожала радуга и ветер рвал мои волосы.
Стоять так вечно.
Окаменеть.
Думаешь, тогда я бы забыла тебя?
Увы, но этот бог-засоня сделал меня слабой. Я даже не могу срубить эту сирень, которая и не сирень вовсе, а сбившиеся в комок пауки, потому что она не моя. Кто-то расстроится, если я убью пауков, и я не смею, несмотря даже на то, что все они знают моё имя.
Помнишь, когда-то мы были так близко – можно было коснуться рукой? Теперь я вглядываюсь в горизонт до боли в глазах, до тошноты, но не вижу ни тебя, ни кораблей. Тех, что должны были уплыть к солнцу вместе с нами. Их паруса сгнили. Околоплодные воды Отчаяния поднялись выше ватерлинии, поглотили их. Когда наши корабли родятся вновь, это будут суда с летучими мышами на борту.
Летучие мыши щекочут мне лодыжки.
Мои ноги замёрзли.
Мой голос пропал.
Моя вера обратилась в пепел.
Но я люблю тебя, ибо я есть любовь к тебе.
Кто-то уже говорил подобное... Кто-то приходил ко мне на рассвете и шептал, что если много-много лезвий расположить близко друг к другу, они не поранят, на них можно спать, пить чай, танцевать Камасутру. Но я не верю. Мало ли, кто что говорит. Я знаю наверняка лишь вкус шоколада.
И вкус твоих губ.
Время от времени на улицах зажигают фонари. Мне всегда это напоминает лето. Как-то ты сказал: «Наверное, классно будет вот так лежать вдвоём под одеялом зимой». С тех пор ненавижу зиму. Мы так и не смотрели вместе на то, как сладкий снег укрывает города, на ледяные реки, на воздух, расшитый бисером. Какие-то странные создания называют себя людьми и говорят мне: «Забудь, найди другого». Я пялюсь в их раскрывающиеся рты, в эти смешные раковины, и ничего не понимаю. Как можно забыть о тебе? Они это серьёзно? Господи, они все похожи на поле подсолнухов. Такие одинаковые. Чёрно-жёлтые. Глядящие в солнце, ослепшие от солнца.
От них несёт простотой. Но когда хоть что-нибудь было просто? Именно поэтому я не доверяю тому, как они представляются. «Здравствуйте, мы люди. Нас зовут…» Чушь какая-то. Имена есть только у тебя и меня.
И Отчаяния.
Даже у спящего бога его нет.
У бога, сквозь которого летят птицы.
Я комкаю газеты, жгу их, развеиваю прах мыслей над улицами. В газетах о тебе ни слова. Жизнь громыхает, катясь по дорогам пустым ведром, распугивает существ с раковинами вместо ртов, загоняет их в душные углы, где они возятся, обливаясь потом. Очень плохая примета – слышать грохот пустого ведра. Это к жизни.
Я хотела показать тебе альбатросов, ромашки, растущие из запястий, цеппелины, поцелуи, что покрывают всё тело…
Я поджимаю пальцы ног, а между ними остывшие угли. Угли шуршат, словно ворох сиреневых цветов. Сиреневые цветы пахнут углем. Я падаю в них, и уголь забивает мне горло. Или это цветы? Я уже не знаю.
Но я всё ещё могу спеть для тебя.
Молча спеть о том, как наши корабли выныривают из бездны, как гигантские днища, чмокая, отрываются от водяных пластов, как поднимаются они ввысь, сквозь облака в мезосферу.
И будят бога.
И наступает рассвет.