Сонет 29.
When in disgrace with Fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state,
And trouble deaf heaven with my bootless cries,
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possessed,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state
(Like to the lark at break of day arising
From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;
For thy sweet love rememb'red such wealth brings
That then I scorn to change my state with kings.
Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей,
я в полном одиночестве оплакиваю мое положение
отверженного
и тревожу глухое небо тщетными мольбами,
и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу,
мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой,
походить на одного внешностью, на другого - обилием друзей,
желая обладать искусством этого и кругозором того, -
менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен;
среди этих мыслей, почти презирая себя,
я вдруг думаю о тебе, и тогда моя душа,
подобно жаворонку, на заре поднимающемуся
с угрюмой земли, поет гимны у небесных ворот,
так как мысль о твоей драгоценной любви дает такое
богатство,
что я бы погнушался поменяться своим положением
с королями.
Когда людьми отвержен и судьбой,
Я плачу одинокий и несчастный,
Тревожу небо тщетною мольбой,
Свой жребий проклинаю ежечасно,
Мечтая уподобиться тому,
Кто и успешней, и красивей боле,
Таланту поклоняясь и уму,
Но недовольный собственною долей,
Тогда средь этих мыслей-горемык,
Я вспоминаю о любви взаимной,
И жаворонком воспаряя вмиг,
Поет душа у врат небесных гимны.
Твоей любовью счастлив и богат,
Я королей богаче во сто крат.
Сонет 30
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye (unused to flow)
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancelled woe,
And moan th'expense of many a vanished sight;
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before:
But if the while I think on thee (dear friend)
All losses are restored, and sorrows end.
Когда на _судебные_ заседания безмолвных заветных мыслей
я вызываю воспоминания о прошедшем,
я вздыхаю о многом, к чему тщетно стремился,
и, _думая_ о старых бедах, заново оплакиваю растрату моих
лучших лет.
Тогда мои глаза, непривычные к влаге, бывают затоплены
_слезами_
по драгоценным друзьям, скрытым в вечной ночи смерти;
я оплакиваю заново давно изжитые муки любви
и стенаю о многом, что было, но исчезло;
тогда я горюю о прежних горестях
и тяжко, беду за бедой, повторяю
печальный счет прежних страданий,
заново оплачивая его, как будто он не был оплачен раньше.
Но если в это время я подумаю о тебе, дорогой друг,
то все потери восполняются и печали проходят.
Когда на суд заветных размышлений
Являет память список прежних бед,
Вздыхая о тщете своих стремлений,
Я удручен растратой лучших лет.
Глаза мои в слезах невольно тонут,
Лишь вспомню смертью забранных друзей,
И мук любви вдруг оживают стоны -
Хранит былое памяти музей.
Горюю я о том, что жизнь сурова,
О тяжких бедах участи земной,
Чем старый счет оплачиваю снова,
Как будто был он не оплачен мной.
Но вспомнив о тебе, мой милый друг,
Печалей исцеляю я недуг.
Сонет31.
Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye,
As interest of the dead; which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone.
Their images I loved I view in thee,
And thou (all they) hast all the all of me.
Твоя грудь _мне_ дорога всеми сердцами,
которые я, будучи лишен их, полагал мертвыми;
там царствует любовь, со всем, что ей принадлежит,
и всеми друзьями, которых я считал похороненными.
Как много священных и почтительных слез
глубокая преданная [религиозная] любовь похитила из моих
глаз,
как проценты мертвым, которые, кажется,
только переместились и теперь сокрыты в тебе!
Ты - могила, в которой живет погребенная любовь,
увешанная трофеями моих ушедших возлюбленных друзей,
которые все свои права на меня передали тебе,
и то, что принадлежало многим, теперь только твое.
Их любимые образы я вижу в тебе,
и ты - вместе со всеми ними - целиком владеешь мной.
Мне грудь твоя сердцами дорога
Друзей моих... Умерших, как известно...
Там царь — любовь, священна и строга,
Но погребенные, я понял, не воскреснут.
Я слезы лил, страдая от потерь,
И влагу ту из глаз моих похитив,
Любовь страдала... Но друзья теперь
Нашли в тебе прекрасную обитель.
Ты словно склеп, любовь погребена,
Друзей моих возлюбленных трофеи
И их права все отданы сполна -
Лишь ты один владелец галереи.
Взяв образы любви моей земной,
Ты вместе с ними завладел и мной.
Сонет 32.
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover,
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceased lover,
Compare them with the bett'ring of the time,
And though they be outstripped by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
О then vouchsafe me but this loving thought:
'Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought
To march in ranks of better equipage:
But since he died, and poets better prove,
Theirs for their style I'll read, his for his love.'
Если ты переживешь тот благословенный для меня день,
когда этот скряга [мужлан], Смерть, укроет мои кости прахом,
и случайно еще раз перечтешь
эти бедные безыскусные строки твоего умершего друга,
сравни их с достижениями времени
и, хотя бы их оставило позади любое перо,
сохрани их ради моей любви, не ради стихов,
которые будут превзойдены искусством более счастливых
людей.
И удостой меня такой любящей мысли:
"Если бы Муза моего друга росла вместе с растущим веком,
его любовь принесла бы более ценные плоды, чем эти,
чтобы _ему_ шагать в рядах лучших {*},
но раз он умер, и поэты стали лучше,
я буду читать их _сочинения_ ради их стиля, а его - ради
любви".
{* В подлиннике - образ марширующих полков, где "equipage" означает
"вооружение", "оснащение". Возможно, здесь содержится указание на лучшую
образованность других поэтов по сравнению с автором сонетов.}
Когда переживешь тот день святой,
В который смерть мои упрячет кости,
Стихи мои вниманьем удостой
И времени суду предать не бойся.
Пусть ты поймешь - не лидеры они,
Мой стиль затмят поэты не однажды,
Ты в память обо мне их сохрани,
Любви моей, что превзойдет не каждый.
И так скажи: «Когда бы смог он вновь
Пленять сей век, тогда в упрек живущим
Ценней плоды дала б его любовь,
И друг мой был бы лучшим среди лучших.
Но он почил, пусть чей-то ярче слог,
Его любовь никто затмить не смог.»
Сонет 33.
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alcumy,
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this disgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all triumphant splendor on my brow;
But out alack, he was but one hour mine,
The region cloud hath masked him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth:
Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.
Множество раз видел я, как великолепное утро
чествует вершины гор царственным _взглядом_ [глазом],
касаясь золотым лицом зеленых лугов,
позолачивая бледные потоки с помощью небесной алхимии,
но вскоре позволяет нижайшим тучам бежать
уродливой массой по своему божественному лицу
и, пряча от покинутого мира свой облик,
крадется, невидимое, на запад с позором.
Так и мое солнце однажды ранним утром озарило
мой лоб всем своим великолепием,
но, увы, моим оно было только один час -
скоро его от меня скрыла туча.
И все же моя любовь его за это нисколько не презирает:
земным солнцам позволено иметь пятна, когда в пятнах
солнце небесное.
Я видел утром, как волшебный луч
Вмиг проявлял цвета лугов окрестных,
Как золотил потоки горных круч
Великий маг алхимии небесной.
Но низким тучам проиграв турнир,
Вдруг дозволяло горнее светило
Бежать по лику, забывало мир
И крадучись на запад уходило.
Так солнце несравненное мое
Меня на миг лишь сделало везучим,
И я уже души не чаял в нем,
Но через час его сокрыла туча.
Тебя любя, далек я от презренья:
Любому солнцу свойственны затменья...
Сонет 34.
Why didst thou promise such a beauteous day,
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy brav'ry in their rotten smoke?
Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak,
That heals the wound, and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
Th'offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
Почему ты обещал такой прекрасный день
и _тем_ заставил меня отправиться в путь без плаща,
чтобы позволить низким тучам настичь меня в пути,
скрыв твое великолепие отвратительной завесой?
Недостаточно тебе пробиться сквозь тучи,
чтобы осушить от Дождя мое побитое бурей лицо,
ведь никто не станет хвалить бальзам,
который лечит рану, но не исцеляет бесчестья.
И твой стыд не станет лекарством от моего горя;
хотя ты раскаиваешься, я все же в убытке:
сожаления обидчика дают лишь слабое утешение
тому, кто несет крест тяжкой обиды.
Но эти слезы - жемчужины, которые роняет твоя
любовь, -
драгоценны и искупают все злые деяния.
Мне день безоблачный глаза твои сулили,
И без плаща отправился я в путь,
Но тучи низкие в пути меня накрыли,
Прелестный лик твой поглотила муть.
Подобно солнцу можешь ты пробиться
Сквозь морок безобразных этих туч...
Но честь моя ко мне не возвратится,
Побитый бурей долго невезуч.
Пусть ты раскаялся, но все же я в убытке,
Не лекарь стыд твой, страх мой не исчез...
Признание обидчиком ошибки
Не облегчит обиды тяжкий крест.
Но слез твоих жемчужных благодать
Все злодеянья в силах оправдать.
Сонет 35.
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Authorizing thy trespass with compare,
Myself corrupting salving thy amiss,
Excusing thy sins more than their sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense -
Thy adverse party is thy advocate -
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an accessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
Не печалься больше о том, что совершил:
у роз есть шипы, а в серебряных источниках - грязь;
тучи и затмения пятнают луну и солнце,
и отвратительный червь живет в сладчайшем бутоне.
Все люди совершают проступки, и даже я - в этом
_стихотворении_,
узаконивая твое прегрешение сравнениями,
унижая себя, заглаживаю твою ошибку,
находя для твоих грехов больше оправданий, чем для грехов
других {*}.
Ведь чувственному проступку я придаю разумность -
твоя противная сторона становится твоим адвокатом -
и против себя самого начинаю тяжбу.
Такая гражданская война идет во мне между любовью
и ненавистью,
что я поневоле становлюсь пособником
милого вора, который меня жестоко ограбил.
Не укоряй себя - меня не мучь!
У роз шипы, в целебных водах муть,
На солнце пятна от затмений, туч,
И червь в бутоне - зла сравнений суть...
У каждого из нас свои грехи,
Себя унизив, пал я ниже всех -
Пишу сладкоголосые стихи
И узаконить твой пытаюсь грех.
Я на суде тебе служить готов,
Как адвокат, смягчить твою вину,
Хоть ненависть и верная любовь
Ведут во мне гражданскую войну,
Я все тебе прощаю, милый вор...
Давай на этом наш закончим спор.