Осенью 1964 года Гринёва временно перевели на один месяц на другое судно, пока его родной пароход стоял в ремонте. Правда, в ремонте тоже много работы для команды, но на предприятии всегда был недостаток плавсостава. Вот руководство и выкручивалось, как могло. Но, когда поджимали сроки окончания ремонта, снова собирали всю команду, чтобы в ускоренном темпе закончить ремонт в запланированное время, а лучше – досрочно. На новом месте Гринёв освоился быстро, так как судно было почти такое же, как и то, на котором он работал постоянно. Да и экипаж – хорошо знакомые ребята. Даже капитан, хотя его Николай знал не так близко, как на своём судне. Но они оба были коммунистами и часто встречались на партийных собраниях. И на цеховом, и на партийных конференциях предприятия. Капитаном на судне был Симанович Михаил Рубенович – морской офицер в отставке.
Как-то в рейсе Гринёв по привычке, как на своём судне, открыв дверь в ходовую рубку, спросил:
— Разрешите, Михаил Рубенович?
—Да, да. Заходите, Николай Данилович. Что нового и хорошего в мире? Как у вас дела?
— Работаю, учусь, общественную работу выполняю. Скучать некогда. Времени свободного только маловато. А вот в стране творится что–то неладное. Россия когда–то экспортировала большое количество зерна, а сейчас сама себя прокормить не может. Вы только посмотрите! Муку уже выдают по талонам, мясо по талонам. Всё куда–то исчезло. Как–будто в стране остановилось и сельскохозяйственное и промышленное производство. И всё этот лысый гангстер куролесит. Ведь всю страну превратил в личную лабораторию. Кукурузу скоро будем на Северном полюсе сажать. Вот только землю туда завезут и – вперёд! Это же как вредительство какое–то. Иначе его деятельность не охарактеризуешь.
Одним словом – «Хрущевизм».
Симанович даже побледнел, слушая эту пространную тираду Гринёва.
— Ну, знаете! Так нельзя говорить, что всё плохо. Это временные трудности, – с трудно скрываемым раздражением выдал он дежурную газетную фразу в качестве своего аргумента.
— Да, но почему эти временные трудности перекладывают на нас – простой народ. Он – этот жирный боров – своими волюнтаристскими решениями создаёт трудности в стране, а народ должен их успешно преодолевать, мужественно перенося все невзгоды. Гнать его нужно с этой поста. И чем скорее, тем лучше для страны. А то, как в войну скоро введут карточную систему.
— Вы не можете так говорить, – с раздражением начал Симанович. — Вы, как коммунист, обязаны выполнять решения вышестоящих органов партии согласно Уставу.
— Это какие же решения я должен выполнять? Не те ли, во исполнение которых все города заставлены автопоилками?
— Какими такими автопоилками?
— А такими! Вместо автоматов газированной воды понаставили автоматы по продаже дешёвог8о вина, чтобы народ спаивать.
— Всё равно вы не должны и не имеете права подвергать сомнению и критике решения партии, – уже более резко возразил капитан.
— Если эти решения партии гробят страну и людей, то я – двумя руками против них. Но меня не спрашивают, а только требуют выполнения глупых решений.
— Вы что же хотите сказать, что ЦК принимает глупые решения?
— Я думаю и считаю, что решения, принимаемые Хрущёвым и его командой – вредят стране и народу. Это вредительские решения.
— Вы хотите сказать, что первый секретарь нашей Партии умышленно принимает вредные для страны решения?
Гринёв почувствовал в тоне вопроса Симановича те же угрожающие нотки, какие были у секретаря парткома Серова, тогда в колхозе, когда на партийном собрании тот ставил вопрос об исключении Гринёва из партии «За грубые высказывания в адрес вышестоящих органов». Но его уже ничего не могло остановить, если он был убеждён в своей правоте.
— Да! Я хочу сказать, что такие решения принимает либо дурак, либо враг. Третьего нет! – Отпарировал Гринёв.
Если при первом его монологе капитан побледнел, то после этого высказывания он как–то икнул, сильно покраснел и резко в грубой форме скомандовал:
— Вон из рубки!
— Ну, Михаил Рубенович, это не честно. Мы с вами вели дискуссию как коммунист с коммунистом, а вы вдруг применяете административные меры ко мне. Я, конечно, выполню ваше приказание, но это не означает, что вы правы в нашем споре.
С этими словами он вышел из рубки и больше не заходил туда, когда на вахте был Симанович. Но прошло чуть больше недели и в «Правде» появилось сообщение, что Хрущёв снят со всех постов и отправлен на пенсию. За волюнтаризм в руководстве страной, за развал сельского хозяйства и прочее.
На другой день после выхода «Правды» с этим сообщением Гринёв был на вахте в смене с Симановичем. Когда у него появилась возможность, он заглянул в рубку.
— Разрешите, Михаил Рубенович?
— Да, входите.
— Ну, вот и разрешился наш с вами спор небольшой заметкой в «Правде». Вернее сообщением. Так что вы напрасно на меня рассердились тогда. Я был прав в своей критике.
— Да я вас понимаю. Но, знаете, он всё–таки был первым лицом в государстве…. Нельзя так отзываться о Первом секретаре нашей партии.
— Но мы же не марионетки. Должны своё мнение иметь, – начал Николай, но увидев недовольство в глазах капитана, оборвал свой монолог и, извинившись, вышел из рубки.
А Симанович был действительно недоволен. И не только Гринёвым за то, что тот, как говорится, посадил его в лужу, но и собой. Терзало ущемлённое самолюбие, невысказанность, недосказанность….
Николай тоже понимал капитана и представлял, что творится в душе у него. Ведь он своей активно-агрессивной защитой Хрущёва загнал себя в тупик. Вернее не он себя загнал, а те товарищи «наверху», которые так некстати для защитника выгнали из власти Хрущёва. А теперь, если продолжать защищать бывшего Первого секретаря ЦК, пойдёшь против решения высшего органа Партии, а начать ругать этого бывшего – люди сразу увидят, какой ты приспособленец и конформист. Уж лучше пока помалкивать.
Прошло двенадцать лет. Гринёв, получив диплом, давно работал судоводителем, а Симанович ушёл из плавсостава и работал капитаном–наставником. Николай поступил в ОВИМУ на заочное отделение. В общем, он, как всегда, работал, учился и общественными обязанностями не был обделён. Его избрали председателем товарищеского суда предприятия.
Время было спокойное, «застойное», как его потом назвали. Без существенных экспериментов над людьми и страной.
И Гринёв, и Симанович получили квартиры в новом доме, построенном предприятием для своих работников. О Хрущёве уже не вспоминалось, но появился «дорогой Леонид Ильич». Но это уже другая тема.
Однажды, в середине семидесятых, Николай Данилович был на вахте и его вызвали к начальнику службы. Получив распоряжение, он вышел из кабинета шефа на крыльцо у выхода из здания. Там стояли женщины из управления службы и Симанович. А на тротуаре у крыльца стоял Юра Загорулько– старший механик судна, на котором Гринёв был капитаном.
Женщины заказывали Загорулько, чтобы он купил им айвы. Тот жил на Северной стороне, а возле его дома был киоск, где продавали фрукты и овощи. И, как понял Николай, айва там была дешевле, чем в других магазинах и на рынке. Приняв заказ, Загорулько повернулся уже уходить, но его окликнул Симанович.
— Юрий Захарович, мне тоже, если можно, четыре килограмма или пять, но не больше.
— Хорошо, Михаил Рубенович, сделаю.
И тут у Гринёва опять язык сорвался не к месту.
— Михаил Рубенович, – обратился он, полагая, что делает доброе дело. – Да возле нас там, в овощном магазине прекрасная айва. Я вчера брал. Крупная, чистая.
— А почём она там?
— По сорок копеек за килограмм.
— Да, но тут по двадцать восемь….– начал Симанович и замолчал, метнув неприязненный взгляд на советчика.
Гринёв уже хотел что-то возразить, но осёкся и пошёл на судно. Он увидел зло-мстительный взгляд Симановича и понял, – это ему припомнится, потому что тот тоже уловил удивлённо–насмешливое выражение лица Николая.
А последний, действительно, так удивился, что не смог скрыть этого.
Ну, женщины ищут, где подешевле – это понятно. У них невысокие оклады, гораздо ниже, чем у того же Симановича. А он-то что выгадывает? Всего шестьдесят копеек с пяти килограммов. И это притом, что он имеет пенсию 220 рублей в месяц, хороший должностной оклад, да ежеквартальную паремию, что в сумме в четыре раза превышает оклад любой из этих женщин. А живёт Михаил Рубенович вдвоём с женой, которая тоже получает пенсию. У них два сына. Они получили хорошее образование, имеют свои семьи, работают: один на Камчатке, а другой на Севере. Им помогать не нужно. Они сами свободно могут содержать своих родителей.
Вот эти мысли и угадал Михаил Рубенович по лицу Гринёва.
И начались у последнего на судне частые внезапные проверки. Журнал замечаний и распоряжений начальствующего состава запестрел этими самыми «замечаниями и распоряжениями».
Но, самое интересное заметил Николай Данилович, это то, что Симанович приходил с проверкой, когда на вахте был кто-либо из сменных помощников капитана.
И замечания-то были чаще всего мелкие, незначительные, которые можно было сделать устно и они были бы устранены не выходя из ходовой рубки тут же в присутствии проверяющего. Но, нет! Они скрупулёзно записывались в журнал, дабы была видна активная деятельность Симановича и нерадивость Гринёва.
А тот, зная, откуда растут ноги у этой активности капитана-наставника, спокойно относился ко всем этим проверкам, как к непогоде. Отменить которую он не в силах, а приспособиться можно. Но самое главное – его это совершенно не расстраивало. В душе он даже жалел Симановича. Ведь все эти мстительные и мелочные придирки унижали не того, на кого они были направлены, а самого мстителя. И Михаил Рубенович в какой-то степени это понимал, но чувство мести за оскорблённое самолюбие было сильнее. И он его преодолеть не мог.
Вот он этот человеческий фактор. Сплошной мелочный субъективизм. Но что поделаешь? Как говорится – человек слаб. А объективным, справедливым и порядочным быть довольно трудно, потому что граница между добром и злом весьма гибкая и часто становится хрупкой.