Гадюшник

Бичум
          Этот второсортный ночной кабак гламурный люд брезгливо прозвал бы «гадюшником».
          Потому что здесь напрочь отсутствует дресс-код. И нет томящегося у входа слуги с приклеенной вежливой улыбкой, с заученными приятно-фальшивыми фразами и тайно-душевным пожеланием во след гостям: "чтоб вы все сдохли". И народец здесь тусуется отнюдь не чистокровный, и пойло, как водится, безбожно разбавляют, а совсем рядом, на задворках, созревшие клиенты дерутся, ссут и блюют, щедро удобряя клумбу всеми возможными человеческими жидкостями.
          А ещё здесь вспыхивают одноразовые любови.
          Разгоранию и взрыву способствуют реющие в местной атмосфере демоны вожделения, амбре из парфюмов, гормонов и пота, а ещё – алкогольные пары и курево из запрещённых законом растений. Кажется, люди приходят сюда реинкарнировать, линять, превращаться в низших тварей, управляемых инстинктами. Зрачки начинают отливать мутной ядовитой зеленью, промилле спирта в крови растёт, а желания становятся всё более плотоядными. Антропоморфные гады качаются в ритме музыки и вне этого ритма, сплетаются клубками, распадаются, а я трогаю их фантомной ладонью, раздеваю глазами, надкусываю, облизываю… И жду. Даже когда голод так нестерпим и доводит до бешенства, до бессильной ярости…
          Ему за сорок. Но активный тестостерон и хорошая наследственность позволяют выглядеть моложе. Он улыбается мне барракудой и вздёргивает левую бровь. Заказывает водку, быстро пьёт, выдыхает, нетерпеливо сглатывает, и кадык прокатывается по смуглому горлу. Он заказывает ещё и снова улыбается… 
          Раздеваться полностью нет смысла. Всё произойдет быстро и бесстыже. И пусть спущенные до колен джинсы чуть сковывают движения,  а медная бляха на его ремне звякает в такт фрикций и хриплому дыханию. Он хорош, он чертовски хорош – сплав опыта и силы. Нет слов, нет суетливой влюбленности, нет слюнявой романтики. Светло-серая рубашка на нём мокнет от пота, пряно темнеет, мышцы напрягаются до раскалённой дрожи, и я поглощаю его сладостно-мучительный стон…
          С этим голубоглазым юным подонком нужно быть осторожным. Он согласен отсосать глубоко и прожорливо, но только для того, чтобы с виртуозностью фокусника умыкнуть кошелёк с ещё оставшимися купюрами – вот почему он с такой цепкой жадностью провожает мою руку, ныряющую во внутренний карман пиджака. В крови у него – доза дешёвой наркоты, а ещё – гонорея или ВИЧ, но он так манит своей полудетской хрящевой мягкостью, что я не могу сдержаться и расплачиваюсь за его четвёртый алкогольный коктейль…
          Мир погружается в час шакала, а я раздумываю, что могло привести в такое задрипанное место брюнета в очень дорогом, но уже примятом коллекционном костюме. Он надел его утром, в комплекте с хрустящей рубашкой кипенной белизны и носил весь день. Ткань впитывала в себя его запах, вбирала крохотные частички его кожи, повторяла заломами его изгибы… Да они просто созданы друг для друга: костюм за три тысячи баксов и его владелец, не привыкший размениваться по мелочам и заказавший сразу литровую бутылку виски. В другое время и в другом месте он неизменно потребовал бы барменский сервис – двойной «Dalmore» в безукоризненно отполированном стакане и колотый крупными кусками лёд, но сейчас…
          Он ещё не пьян, но уже загорелся изнутри. А мне так хочется оказаться в центре… нет, в эпицентре этого бушующего торнадо, что я почти ощущаю, как сминаю в кулаке ткань и разворачиваю, вынимаю, вытряхиваю его из этой роскошной шмотки…
          Нет, он не пидор. Он привык трогать и целовать женщин, красивых женщин, поэтому слабо пытается отстраниться, смущается, прячет лицо... Движения рук порывисты, ласки неумелы, да и не ласки это – он просто касается меня и сдавливает, одуревший, почти согласный… Я стараюсь мягко и мокро раздвинуть его пальцами, но он зажатый настолько, что я понимаю – будет больно. Обоим.  И вот он нещадно грызёт тыльную часть моей ладони, запихивая обратно в пасть выплескивающиеся крики и стоны, пока я втискиваюсь в его жаркий узкий тыл хотя бы на полшишечки… на полтычка… «Ломай, ломай меня полностью… хочу, чтоб ты ломал…»  И совсем скоро тело нивелирует боль похотью, анатомическая тоннель послушно расширяется, и я влипаю в него до самого корня, с силой и яростью, так, что жилы в паху мучительно-сладко натягиваются и, кажется, трещат лобковые кости…
          Я люблю тебя, гад… слышишь? 
          я… люблю… тебя….
          И нет ничего безумней и слаще, чем драть этого респектабельного мужика на ступеньках грязной забегаловки, в которую его занесло, наверное, первый и последний раз в жизни.

     ***

          С рассветом гады расползаются по своим норам и щелям, чтобы найти в себе силы и снова стать похожими на людей. Многие из них пойдут на работу в офис, в супермаркет, на автозаправку.
          Я тоже стану примерной двуногой тварью, договорившись с зеркальным двойником скрыть следы ночного оборотничества…
          Но как только сгустится тьма, я снова приду сюда, в этот рай-вертеп под неоново-голубой вывеской, а, может быть, в соседний, или тот, что на другом краю города и – для VIP-персон…
          И я найду тебя. 
          Кем бы ты ни был. Какой бы образ не принял.
          Обещаю.