В рай и обратно...

   
       
Нелька, голенастая и глазастая девчонка 8 ( восьми)лет, стараясь не громыхнуть ведрами и коромыслом, осторожно толкнула калитку ворот.
 Выйти со двора Нелька хотела максимально тихо. Чтобы не раздражать старшую сестру. Алке только дай повод поорать и руки распустить. Нельке каждый день от нее доставалось. Причин такой сестринской нелюбви Нелька не понимала. И не то что бы привыкла к крикам и побоям, просто это была ее естественная среда обитания. Любовью Нельку короткая жизнь на казанской окраине  не почти баловала.

Семья Нельки, уже упомянутая старшая сестра, почти всегда больной и грустный младший брат, мать, работавшая с утра до ночи, обитали  в доме номер 18 в двух угловых комнатах, на втором этаже. Еще в двух комнатах, за ободранными дверьми жили тетки с мрачными лицами. По воскресеньям от них доносились запахи жареной картошки, сивушного перегара и женские визги.
А вот в комнате жилички Марии Васильевны, гуляли каждый вечер. Мария Васильевна имела связи с интендантами, поэтому днем перепродавала на Чеховском рынке продукты, армейские сапоги, гимнастерки…А после трудового дня и до первых петухов громко устанавливала рабочие отношения с новыми деловыми партнерами.

У двери Марии Васильевны пахло значительно вкуснее, чем у мрачных теток. Из всех ароматов Нелька угадывала только тушенку. Апельсины, кофе, коньяк были за пределами её мироздания, поэтому эмоций не вызывали. В комнатах Нельки не то что тушенку, а и картошку жарили крайне редко. Еда, если и появлялась, то только та, что иногда приносила обессиленная мать. Но Нелька не помнила, когда это случилось в последний раз. Мать затемно уходила в госпиталь, где горбатилась санитаркой и надрывалась прачкой. Потом мать разгружала вагоны с мукой, углем, деревом…Вместе с другими женщинами.
Здоровые мужчины на Вознесенском тракте летом 1944 года являлись в основном в тяжелых снах местных солдаток, да в сумерках у Марии Васильевны в форме войск тылового обеспечения. Впрочем, иногда по Вознесенскому тракту ковыляли инвалиды или немецкие военнопленные.
Сначала Нелька носила воду только в свои комнаты. Воды требовалось много. Для стирки и кипятка. Затем её запрягли мрачные тетки, последней на шею села Мария Васильевна со своими каптенармусами. Возможность нелькиного отказа в сложившейся системе координат не предусматривалась. «Безотцовщина» в середине 40-х звучало как приговор
Ведра большие, полные студеной воды тяжелы даже для взрослого человека. Лестница на второй этаж давалась Нельке с величайшим напряжением. Кряхтя от натуги, Нелька поднимала обеими руками ведро на скрипучую, вытертую сотнями ног ступеньку. Переводила дыхание, и, делала следующий шаг, каждый раз внутренне сжимаясь, как бы в ожидании удара: не дай Бог потерять равновесие и загреметь с ведром вниз, не дай Бог расплескать…За залитую водой лестницу Нельке могло достаться от кого угодно, а может быть и от всех соседей сразу.
Летом еще куда ни шло. А вот зимой вода заливала Нельке валенки, и ей приходилось в них хлюпать до колонки по морозу почти километр. Поэтому зимой Нелька ходить за водой особенно не любила.
Зато зимой Нелька с удовольствием бегала через овраг в 29 женскую школу. Училась она легко. К тому же в школе девочек кормили. Кисель с булочкой на обед - и мороз уже почти не кусает за нос и щеки.
Особенно Нельке нравился классный час и «классная» Людмила Петровна, смешливая симпатичная блондинка лет 30-ти. Людмила Петровна перед уроками расчесывала девочек, заплетала им косички. Девочки, высунув языки от усердия, доделывали домашнее задание и, по очереди хлопая партами, выходили к Людмиле Петровне. Она улыбалась, вплетая ленточку очередной школьнице. Своих детей у учительницы не было. Многие девочки еще не научились за собой ухаживать. Четыре года войны, матери все время на работе…Никто из одноклассниц Нельки не шалил. Они послушно ждали, когда их неухоженными головками займутся руки Людмилы Петровны. Они знали, что косички отличают девочек от мальчиков, которые учатся рядом в мужской 28 школе….
Калитка все же хлопнула, пустые ведра брякнули, а коромысло зацепилось за пружину калитки, заставив ее со стуком открыться и закрыться еще раз. Почти сразу же в забор влетел огрызок недозрелого яблока. Нелькин дом окружали старые яблони. Одна из них все время заглядывала в окно, в котором Алка зубрила тригонометрию:
«Нелька, корова! Чо грохочешь, как черт по бочкам!»
Но на улице сестринская злость Нельку не пугала. Алка крайне редко выходила со двора. Только заучивала целиком страницы учебников или вертелась перед обломком старого зеркала. Нелька скорчила окну с яблонями гримаску, показала язык, повесила коромысло с ведрами на худенькое плечико и грациозно засеменила к колонке. Ей не нравилось когда ведра, даже пустые, сильно раскачивались на коромысле. Это нарушало гармонию ее внутреннего мира, который она пыталась создать. Значит, шаг должен быть мелким и ровным.
А Вознесенский тракт между тем весь перекопан. Как будто готовили линию обороны. Соседские мальчишки играют в «войнушку», прячась в траншеях. За дощатой оградой дома напротив кто-то громко произносит считалку:
«Вышел немец из тумана. Вынул ножик из кармана. Буду резать. Буду бить. Все равно тебе водить!»
Солнце раскалило пыль и обострило запахи. Веет разогретым деревом, откуда-то периодически потягивает выгребными ямами. Идти можно только по узенькому пространству вдоль заборов. О ведро звонко щелкает камешек. Нелька успевает заметить стрелка. В яме мелькает мальчишечья голова. Она беззлобно грозит туда маленьким, но крепеньким кулачком. Но ей не до пацаненка. Она думает об отце. Когда Нелька его вспоминает, ей становится уютно и хорошо. Отец добрый и носил её на руках. До войны. Последний раз Нелька его видела на уфимском вокзале 26 июля 1941 года. Она хорошо запомнила этот день
Полдень. Жарко. Вокзал забит эшелонами, военными, женщинами, детьми…Нелька с сестрой на низеньком перроне. Рядом командир Красной Армии обнимает глубоко беременную женщину. Это её родители. Мать, не в силах разомкнуть красивые полные руки на шее отца, причитает и почти срывается в голос.
Нелька растеряна. Она понимает, что происходит, что-то очень серьезное. Плач матери, паровозные свистки, детские крики, шипение пара, офицерские команды, пение… все сливается в один сплошной гул. Он давит на припекаемую солнцем голову. В ушах возникает какой-то звон.
Нелька почему-то не может оторвать взгляда от покрытого ржавчиной вагонного колеса. Все происходящее вокруг достигает Нельку как сквозь вату. Но вот где-то далеко звучит долгий гудок паровоза. Эшелон вздрагивает. По его телу, как по змее, пробегает волна лязга и скрежета. Колесо под Нелькиным взглядом медленно, неохотно поворачивается, поезд трогается…
Нелька взмывает к бесцветному небу. Прямо к голубым отцовским глазам. Он, наконец, оторвался от матери и теперь хочет впрок наглядеться на свою дочь. Оркестр рядом заходится «Прощаньем славянки». Губы отца шепчут: «Я люблю тебя. Не забывай. Я вернусь!»
Потом он бежит, прижимая одной рукой командирский планшет, за далеко ушедшим последним вагоном поезда. Отец вскакивает на подножку. Там уже гроздьями висят другие военные. Все что то кричат. Машут руками. Бухает барабан. Разрывают воздух духовые инструменты.
И всё это действо вдруг прорывает нечеловеческий вопль матери Нельки. Жара, стресс, перенапряжение сделали свое дело. У нее начались предродовые схватки, быстро превратившиеся в сплошной поток боли.
 Отец Нельки висит на подножке последнего вагона. Одной рукой он держится за поручень, а другой прикрывает глаза от солнца, прищуривается, пытаясь рассмотреть, что происходит с его женой на перроне. Поезд увозит его на фронт, отец не может ничего сделать. Но в последний момент он видит рождение своего сына.
Гудок паровоза возвращает Нельку к реальности. Уходящий вагон с отцом, качнувшись, растворился в мареве июля 1941 года. Нелька идет вдоль неглубокого оврага, скрывающего железную дорогу. Там локомотив, запыхавшись паром, тащит небольшой пассажирский состав.
«Наверное, санитарный», - думает Нелька и вглядывается в череду пробегающих мимо окон. В последнем тамбуре раскрыта дверь. Военный с перевязанной головой курит на ступеньках. Увидев Нельку с коромыслом, он приветственно поднимает руку и что-то ей кричит. Она не разбирает слов, но радостно машет в ответ до тех пор, пока тамбур с военным не скрывается в тоннеле. На душе становится тепло и покойно: «Вот вырасту, перестану носить воду, сяду в поезд и уеду далеко-далеко от коромысла с ведрами! Это так здорово - ехать в поезде!»
Нелькины мечты разбиваются о водонапорную колонку. Она возвышается вся такая холодная и бесчувственная на Нелькином пути, и никуда от нее не денешься. Для Нельки колонка как Кащей Бессмертный. Когда Нелька зимой простужается и лежит в лихорадочном ознобе никому не нужная в пустых комнатах, колонка является в образах её горячечного бреда. Молить о пощаде и звать на помощь бесполезно. Нелька беззащитна перед ней.
Некоторое время Нелька молча смотрит на своего врага. Колонка не достает Нельке до плеч, но это не дает Нельке преимущества. Но Нелька знает, что чары колонки развеются если она подрастет. «Скорей бы вырасти», - думает Нелька. А пока нужно потерпеть и сделать вид, что покорилась судьбе.
Нелька наваливается всем своим тельцем на рычаг. Струя воды пенисто бьется и заполняет ведро. Одно. Второе… А теперь надо взять их на коромысло. Нельке не хватает роста. С коромыслом для взрослого человека на своих плечиках она смотрится как кошка, запряженная в бричку….
Нелька делает шаг. Все плохо. Ведра цепляются за землю и грозят опрокинуться. Не говоря уже о том, что идти неудобно. Так не пойдет. Так она домой воды не принесет. А значит, на нее будут орать и может быть отвесят пару затрещин.

Нелька насколько это возможно выпрямляется и приподнимается на голеностопах. Между дном ведер и землей какие-то сантиметры. Она несет их чуть ли не на цыпочках. Тяжело, жарко, пот заливает глаза, болят натруженные плечи, спина, ноги…Господи, как же тяжело! Какая уже сегодня ходка? Третья, четвертая…Нелька идет мелкими шажочками. Главное не пролить воду….
Но однажды весной случилось чудо. В доме номер 18 жила еще и тетя Шура. Скромно, но со вкусом одетая женщина 50 лет. Она выделялась прямым станом, отсутствием тоски в глазах, легкой улыбкой и внятной речью. Платок она носила не как все остальные женщины Вознесенского тракта, завязав его под подбородком, а в виде накидки, сколов на груди концы диковинной брошью.
Тетя Шура занимала весь первый этаж. Имела отдельный выход на улицу Осовиахима и даже «удобства» во дворе у нее были свои. За водой тетя Шура всегда ходила сама. Это было эффектное зрелище. Высокая, статная, с тугим узлом прекрасных волос. Дворянка и коромысло. Воплощенное достижение социальной революции.
Нелька частенько попадалась ей на глаза со своими чудовищными ведрами. Тетя Шура слышала истерики, которые закатывала Нельке сестра…
Как-то гулянка у Марии Васильевны началась раньше, чем обычно. Пришел глава местного совета Егоров. Мария Васильевна числилась у него секретарем. Егоров ей покровительствовал и прикрывал от милиции. А Мария Васильевна ему платила всей щедростью молодого бесстыжего тела.
Допившись, вся компания во главе с председателем и его секретаршей пьяной гурьбой высыпала во двор. Гости, дядьки в мешковато сидевшей форме, но зато с быстрыми глазами и лоснящимся губами, хором запевали: «Здорово, здорово! У ворот Егорова!» А председатель хлопал себя по толстым ляжкам и подхватывал: «А у наших, у ворот, все идет наоборот!»
Поплясав, гости провозгласили тост: «Товарищи! А теперь выпьем за нашу хозяйку, фею и королевну! За Машу!» «Королевна» не возражала, но сначала захотела принять ванну. То есть искупаться в имевшемся у нее огромном оцинкованном корыте. Подгулявшие гости частенько им гремели, натыкаясь на него в темноте по дороге «до ветру». За водой, конечно же, послали Нельку. В этот день она уже несколько раз побывала у колонки и больше идти не хотела. Но подзатыльник - сильный аргумент.
Тетя Шура, увидев заплаканную Нельку, забрала ведра: «Поживи у меня, деточка! Хватит! Заездили!»
И тогда в жизни Нельки наступил рай. Её помыли, постригли и усадили за стол, накрытый красивой скатертью. Еда оказалась простой, но её не пришлось хватать прямо из загаженной кастрюли. Тарелка, вилка, нож. Заношенное платье Нельки постирали, а её одели в мягкий домашний халатик. Спать Нельку уложили на белые накрахмаленные простыни. И Нелька впервые в своей жизни ощутила свежесть и прохладу чистого постельного белья. Утром никто не орал над ухом: «Проснись, корова!» Тихо тикали ходики, цветы на тумбочке у ее изголовья… На уроки она пошла хоть и в чужом, но в подогнанном по ее фигурке школьном платье с передничком. А «классная» Людмила Петровна, увидев ее на переменке, от неожиданности всплеснула руками и воскликнула: «Боже! Какая кошечка!»
Рай длился неделю. Сначала к тете Шуре пришла канючить сестра Алка. Затем сквозь губу пыталась настаивать Мария Васильевна, но скоро удалилась под ироничную улыбку тети Шуры. Потом приходили мрачные тетки, а за ними и неравнодушные из других домов. Нелька не понимала, зачем они хотят забрать её у тети Шуры. Ведь ей так хорошо. Но тетя Шура никого не принимала.
После разгрузки угля приходила скандалить и рыдать мать. Ей на четвертый день донесли «сердобольные». Тетя Шура разговаривала с ней: «Послушайте, Клавдия…У меня есть возможность и потребность заботиться о Вашей дочери. У Вас же часто нет сил, даже просто вернуться домой с работы. В Ваше отсутствие Нелю замордовали. А она умная хорошая девочка. Ей учиться надо. Посмотрите, как она расцвела…»
Наконец, явился Егоров. Сказал: «Советская власть ценит заслуги Вашего мужа...верните ребенка, иначе…». Нелька все поняла…
Перед уходом тетя Шура отдала Нельке её заштопанное старенькое платье и подарила халатик. Дома Нельке сразу вручили ведра, а халатик на Чеховском рынке продала Мария Васильевна….
Впереди показались мужские фигуры. Это брели немецкие военнопленные. Несколько человек. Отделение…Их не охраняли. Куда немцам бежать из Казани в конце войны. Немцев использовали на строительстве. По городу они перемещались под командой своих офицеров. Вечерами, некоторые из них, выбритые до синевы, и в ветхих, но чистых мундирах Вермахта, приходили в городскую оперу. Слушали «Аиду», «Риголетто»…язык классики понятен и без перевода.
Нелька встретилась с немцами в узком месте Вознесенского тракта. Нелька немцев не боялась. Только с коромыслом и ведрами так неудобно тесниться у забора. Немцы бочком проходили мимо, стараясь не зацепиться. Каждый нес котелок с супом. Нога у Нельки поехала, она качнулась и ведро, мотнувшись, выбило котелок из рук молодого и высокого военнопленного!
- «Verfluchte schei;e!» Немец замахнулся! Нелька зажмурилась и втянула голову… Но сразу прозвучал и другой, более властный голос: «Lass das Kind, der Narr! Es ist nicht Ihre Schuld! Sei du selbst aufmerksamer, Franz!» (Не трогай ребенка, дурак! Это не её вина. Будь сам внимательнее,Франц!)
Кто-то провел большой рукой по ее волосам. И явно над ней наклонился: «Du bist sehr hubsch! Und sieht so aus wie meine Martha! Und der Vater wahrscheinlich kampft…» (Ты очень красивая. И похожа на мою Марту! Отец вероятно воюет…)

Нельке показалось, что тот, кто над ней склонился чем-то неуловимо знаком. Она открыла глаза и недоверчиво посмотрела исподлобья…. Ей грустно улыбался немец средних лет. Судя по выправке - офицер. Немец еще раз погладил её по голове, сунул в ладошку конфету и на ломаном русском произнес: «Тебе нужны ведра поменьше….»
Потом, наслаждаясь конфеткой Нелька неожиданно поняла, почему немец показался ей знакомым. Запах! Конечно же запах! Мужского пота, табака и страдания…Она вспомнила, что так пахло от отца в последние мгновения перед разлукой. Так пахло от солдат, которых она видела 26 июля 1941 года на вокзале в Уфе…
На следующий день в ворота дома номер 18 постучали. Когда Нелька отворила скрипучую калитку, то увидела стоящие на земле два небольших ведерка
-