В продолжение рассказа об «Арменфильме», остановлюсь особо на одном из самых ярких его представителей тех лет, художнике-постановщике Подпомогове, Валентине Георгиевиче (1924-1998), чьим ассистентом я работала в фильме «Карине».
Наша дружба, начавшаяся тогда же, в 1966-м, продолжалась 30 лет – до его кончины. Школа, которую я прошла за годы общения с ним, дала мне несоизмеримо больше, чем все пять лет учебы в Художественном институте, хотя сам Подпомогов нигде никогда не учился – ни рисованию, ни живописи, ни даже элементарной грамоте. Предпочитая подшучивать над собой первым, он охотно рассказывал о том, как в детстве надолго застрял в 4 классе, пока отчаявшиеся учителя его из школы не вытурили. Так он на всю жизнь и остался с четырехклассным образованием, что выдавало его всякий раз, как он брал в руки ручку.
Однако это ничуть не помешало ему быть бессменным главным художником при Ереванском горсовете. Его головняки украшали колонны демонстрантов на всех праздничных шествиях. Ну и соответственно, перед каждым первомаем или 7 ноября председатель горсовета и секретари горкома устраивали за Валей охоту, чтобы он, не дай Бог, за кутежами не забыл про головняки. Основным же и любимым делом было для него кино, которому он посвятил всю активную часть своей жизни. Как художник-постановщик, он оформил с два десятка полнометражных картин, а как режиссер-постановщик, выпустил с десяток мультфильмов.
Ах, как он рисовал! Получая аванс от постановочных, он тотчас пускался в загул. Проходила неделя... другая... месяц – Валя, по его собственному выражению, не просыхал. Окружающим могло показаться, что он только «гуляет». А где-то там, под черепной коробкой, шла напряженная работа – зарождался, обдумывался, шлифовался внешний облик будущего фильма, «ключ», в котором он должен быть решен. Наконец, за неделю, а то и за сутки до сдачи эскизов он усаживался за планшет. Композиция легко и свободно ложилась на картон, проступая во всех деталях, как фотография в проявителе. В эти моменты он казался сверхчеловеком, проводником Высших Сил.
Валя был художником от Бога. Он мог нарисовать человеческую фигуру в любом ракурсе, начав с любого места, даже с большого пальца ноги. Сколько изящества, вкуса и мастерства в каждой его работе, в каждой вещи, которой касалась его рука! В его доме все было сделано им самим. Ну может, кроме коллекции старинного оружия на стене и огромного омара над баром. Камин с чеканным барельефом хранителя огня, бар с театральными масками, лестницы на мансарду с узорными балясинами. Стиль? Эклектика с заявкой на средневековье.
Потому что мастерской у Вали не было, а ее у него не было долго, он превращал в мастерскую квартиру. Жена Эмма и дети, Жэка и Котик, ютились где-то по углам или в тесной лоджии, а на почетном месте в столовой неизменно стоял верстак. Паркет был покрыт опилками, стружками, пятнами краски и клея. Домочадцы все молча, я бы даже сказала, благоговейно сносили. Казалось, в воздухе так и витало невысказанное: Валюше все можно. Он – гений.
Как-то раз нам срочно нужно было сделать большой чеканный барельеф. Мы чеканили (а это очень шумный процесс) лист бронзы до полуночи у Вали дома, на их семейном ложе, не давая его близким спать. И никто, ни жена, ни дети, даже намеком не выказывали недовольства. Мы работали вместе не только на киностудии, но и брались за разного рода «халтуры», как их тогда называли, одной из которых было огромное каменное мозаичное панно в конференцзале Бюраканской обсерватории.
Получив, наконец, мастерскую – сырую, подвальную дыру без окон, без дверей и в придачу с крысами, Валя принялся из нее делать «конфетку», и совсем забыл, что есть у него дом и семья. Там работал, там и жил. А жена и дети навещали его. Впрочем на семейные торжества он исправно являлся – с кучей друзей.
Двери его мастерской не закрывались. К нему тянулись люди без разделения на профессии, возраст и взгляды – киношники и композиторы, художники и врачи, ученые и совсем молоденькие актеры и актрисы. Не отпугивал их ни подвал, ни огромный, черный, сатанинского вида пес, которого он завел. Валя вообще обожал собак. До этого у него было два боксера. А когда один из них попал под машину, не ветеринары, а лучшая профессура города, хирурги-светилы по всем правилам своего искусства всю ночь оперировали пса у него дома, на обеденном столе.
Для Вали дружба была понятием круглосуточным – не на словах, а на деле. Одна пара из нашей компании получила новую квартиру. В качестве подарка к новоселью мы с ним неделю расписывали в их гостиной фреску во всю стену, да еще и с вырезанным в штукатурке углубленным рельефом. Ни одно наше застолье не обходилось без Вали. Случалось, что нагулявшись в другой компании и возвращаясь домой далеко за полночь, мы с мужем сворачивали к его дому. Муж кидал в окошко камушек. Валя с Эммой тотчас просыпались, двери распахивались, и наш кеф продолжался до утра.
Будучи по отцу украинцем, а по матери армянином, Подпомогов родился и вырос в Ереване, впитав в себя весь армянский колорит. Отзывались о нем примерно так: «Наш Валюша – соль Армении», «Кто не знает Подпомогова, тот не знает Армении!» С годами его начали почтительно величать «маэстро», но обращались непременно на «ты».
Телосложения щуплого, «изящно-компактный», он был смолоду пронзительно лыс. И потому практически не расставался со шляпой, беретом или пилоткой. Но лысины своей не стыдился и при каждом удобном случае ее обыгрывал.
Да собственно обыгрывал он абсолютно все, даже собственные недуги. У него был врожденный порок сердца. «Меня ни одна холера не возьмет, – заверяет он. – Я ж при жизни заспиртовался.» К нему вызывают в очередной раз «скорую». Врач озабоченно спрашивает: «Что вы чувствуете, больной?» (У Вали при этом сердце колотится, как бешеное, с перебоями). В ответ «больной» с видом ударника отбивает ладонями по столу нестройную дробь, демонстрируя свои сердечные ритмы.
В другой раз, катаясь по полу от почечных колик, он спросил прибывшего врача явно с подвохом: «Доктор, это рак?» – «Ну что вы, дружок – камешки», - утешил доктор. «Камешки? – с комично-ехидным лукавством прищурился Валя, сидя на полу в промежутке между приступами. – А что под камешками?»
Когда его укладывали в больницу элитной «Лечкомиссии», для врачей и всего медперсонала наступали праздники. Из его палаты то и дело слышались взрывы смеха. На пасху он для всех филигранно расписывал яйца, над дверями его палаты появлялся профессионально выполненный плакат, типа: «Советский больной – самый здоровый больной в мире».
Вале всегда претила чрезмерная манерность и чопорность, он тут же придумывал какую-нибудь выходку, чтобы шокировать «выпендрежников». А выходкам его не было конца, недаром его близким другом много лет был «великий хохмач» Генрих Оганесян (режиссер кинокомедии «Три плюс два»).
Как-то раз они с Эммой были приглашены на званый обед. Эмма долго уговаривала Валю надеть его единственный приличный костюм, тщательно ею вычищенный и отглаженный. В таком парадном виде они и предстали перед блиставшими бриллиантами и золотом дамами и их затянытыми в галстуки мужьями. В ожидании приглашения за стол, Валя рассказал какую-то историю про лазутчиков, которые умеют становиться невидимыми, а затем наглядно продемонстрировал, как именно: встал на колени, засунул голову под большой ковер, лежавший на полу, и прополз под ним по всей его длине. Оказалось, что ковер был новый, с обратной стороны щедро присыпанный тальком. К ужасу Эммы, он вылез из-под него с ног до головы белый.
В другой раз в аналогичном обществе, нахлобучив до бровей старую, помятую шляпу и нацепив на ноги и руки четыре перчатки, он начал с уханьем скакать на четвереньках по комнате, изображая испуганную обезьяну в клетке. Во время съемок «Карине» режиссеру понадобился для какого-то персонажа (кажется, кузнеца) не новый, а рабочий фартук, с прожженными дырами. Художник по костюмам растерялся. Валя тут же придумал как «состарить» клеенчатый фартук. Заявив, что он так худ, что у него торчат наружу тазобедренные суставы, он бросил его на землю, уселся поверх и заставил протащить его несколько метров на фартуке, как на салазках.
Но это все внешнее. А что внутри? Однажды я дала ему послушать дивной красоты медитационную музыку, мистическую, уводящую в иные миры – «Ветер Времени», Клауса Шульце, «Музыку небесных сфер», Андрея Климковского и т.д. Валя буквально вырубился на целый час, целиком в нее погрузившись. В тот же день скопировав кассету, он с тех пор свои картины писал только под эту запись.
Вот мы и добрались до картин. Не половину даже, а две трети своей жизни Валя занимался чем угодно, только не станковой живописью. Его неистощимая фантазия и изобретательность не знали предела, находя выражение в разного рода «халтурах». Лучшие надгробные памятники Ереванского кладбища, пантеона в частности, выполнены либо лично им, либо по его эскизам (в том числе и мною). Много лет мы уговаривали Валю попробовать себя в настоящей живописи. Он упорно отмахивался, пока, видимо, сам для нее не созрел... Сев, наконец, за холст, он создал необычайной выразительности грустную обезьяну, зажатую в раму, как в клетку, и назвал картину «Ностальгия». Его обезьяна, представшая на выставке, потрясла весь Ереван. Им тогда уже было прожито ровно полвека.
Войдя во вкус, Валя начал-таки писать картины. Правда, рождались они из под его кисти на так часто, как хотелось бы. Потому что кутежи и общение для него по-прежнему оставались вне конкуренции.
Картины Подпомогова это нечто! Являя собой абсолютный контраст с тем Валей, каким он позиционировал себя перед окружением, они наполнены мрачным трагизмом. Описывать живопись словами очень сложно. Ее надо... не видеть даже, а смотреть собственными, а не чужими глазами. Но его картины – дело иное. Их можно пересказывать, как драмы Шекспира.
Работал он в стиле «старых мастеров» эпохи Ренессанса. Цвет был для него вторичен. Гамма в основном серебристо-серая. Главное – идея, которой подчинялось все – линия, форма, фактура. Его полотна – целые философские трактаты, мистически-пророческие, насыщенные напряженной внутренней драматургией. Мимо них пройти невозможно. Они останавливают и надолго, заставляя вникать в детали, задумываться и сопереживать... не автору, а всему человечеству. Потому как запечатленные в них идеи носят в основном глобальный характер.
Вот, к примеру, на большом полотне, названном им Mea culpa («Моя вина»), монументальнейшее творение рук человеческих – конгломерат культур и народов, этакая конусообразная башня, начинающаяся храмами и пирамидами Египта... выше – армянские христианские храмы с любовно выделенным на ладони облака Звартноцем... Башня заканчивается кристаллами современных небоскребов, уходящих в небо. А над нею, подобно терновому венку, рассеивающееся полукружием облако – облако от ядерного взрыва, погубившего создателей этого величественного монумента, возводимого тысячелетиями. К обезлюдевшим сооружениям тучами устремляются крысы (как известно, не боящиеся радиации).
А вот два могучих железных быка натужно тянут плуг, пытаясь вспахать голую скалу. Это символ Армении, возделанной непосильным трудом на мало пригодных для обработки землях. Картина так и называется «Страна Айастан» («Страна Армения»).
Дружбой тоже можно закабалить, считал Валя – превратить в раба. И создал великолепное полотно – «Памяти друга», заключив его в овальную бронзовую раму (некогда украшавшую портрет княжны Нарышкиной). Череп благородной лошади с длинной, тщательно расчесанной гривой, выписан с трогательной выразительностью, ничем не уступающей традиционному салонному портрету. На черепе уздечка с петлей, наброшенной на крюк, а рядом на стене подкова. Что это? Орудия любви или власти?
Perpetuum mobile («Вечный двигатель»). Согбенные – скорбью больше, чем ношей, скрытые под накидкой фигуры бесконечной вереницы людей несут распятого Христа. Нам видны лишь его ступни и мощный поток света, уходящий от Христа в небо.
Тема Христа у Вали обыгрывается неоднократно, ни разу не повторяясь. Всякий раз он находит новое, ни на что и ни на кого не похожее решение. «Отторжение» – в воздухе, над Землей, объятой адским пламенем, парит лишь оболочка распятого тела, содранная кожа. А душа упорхнула, как птица из разоренного гнезда.
Христос на фоне черных клубов дыма, упавший на колени – на тлеющие еще от пепелища угли. В его глазах слезы. Ладони простерты к зрителю с немым, полным боли укором: Люди! Что вы сделали с вверенной вам Землей!? Позднее картину назвали «Пророк».
На «Тайной вечере» льющийся сверху свет отбрасывает на стол не тень от Христа, а терновый венец, которого на челе Спасителя еще нет. Вместо 12 апостолов справа и слева от него – зажженные свечи, тени от которых превращаются в силуэты человеческих фигур в капюшонах. Одна из свечей погасла и чадит. Ее дым окутывает Христа. Это, конечно же, Иуда.
Свеча – неизменный элемент картин Вали. Как искра надежды, даже в самой трагической, в самой безысходной ситуации. Апофеоз «симфонии» свечей в картине «Бессмертие». Представьте каменистую дорогу в ночи, уходящую в небо. На дороге, как бредущие люди, одни только свечи, звездами мерцающие вдали. На переднем плане оплавившиеся огарки, слившиеся в сплошную массу, в которой угадываются обнаженные человеческие тела. И над всем этим в полную высоту вертикального холста полупрозрачная могучая свеча. Это гимн гению человеческому. Он посвятил его Шекспиру, которого обожал, наверное, еще и потому, что сам был немножко Шекспиром в живописи.
Картины Подпомогова, как правило – протест, вызов несправедливости во всех ее проявлениях. «Борьба» – еше одно распятие. Но распята на сей раз Природа на железобетонном кресте цивилизации. Корчится в предсмертных судорогах голое сухое дерево, впиваясь скрюченными корнями в растрескавшуюся землю. Оно еще живо, оно еще борется!
Подпомогова глубоко волновал геноцид армян. Он посвятил ему не одну картину. Самая монументальная из них – «Реквием». Огромное полотно. На голой, выложенной каменными плитами земле осколки разрушенных сооружений (следы древней армянской цивилизации). Вдали чудом уцелевший храм, вернее его остов. А на переднем плане могучий, низвергнутый полуразбитый колокол. Ветер гонит клубами пыль. Еще дымит пепелище, делая нас, зрителей, сопричастными тому времени, той трагедии. Черные многослойные тучи клубятся над землей. Но в самом центре среди туч раскрылось небесное окно, из которого пролился на землю божественный свет.
Когда начались события в Карабахе, Сумгаите, Баку, Подпомогов посвятил им целую серию эмоционально насыщенных, величественных и скорбных, и, конечно же, весьма своеобразных полотен.
Валя виртуозно умел передавать фактуру любого материала. Иные обвиняли его за это в ремесленничестве, как бы в упрек сравнивая с Шиловым. Если дым – он зримо невесомо струится и даже пахнет дымом. Если тлеющий уголек, кажется, тронь – обожжешься. Неотъемлемой частью картины он считал раму, как ее продолжение и оправу. И поэтому делал их только сам, ни разу не повторяясь.
Интересная деталь – кого бы ни писал Валя (а он никогда не работает с натуры), в каждом персонаже он изображает себя. Будь то знаменитая грустная обезьяна в «Ностальгии», «Домовой» (их у него три), уютно устроившийся в замочной скважине, коленопреклоненный Христос или жертва концлагеря с простреленной навылет головой и застывшим в живых еще глазах недоумением: За что!? («Посвящение») – все это он, Валя, легко узнаваемый. Везде разный – беспомощный или величественный, комичный или трагичный, но всегда трогательный в своем вселенском одиночестве.
У бронзового Хранителя Огня над камином, на распятой коже Христа и у «Мадонны с младенцем» – везде одинаковые ступни и руки – его, Валины.
Кстати, «Мадонну» он писал для Эчмиадзинского храма, как икону – на заказ. Поэтому она отличается абсолютной своей законченностью и колоритом (в теплых, красных тонах) от всех остальных картин Вали. Но в последний момент католикос нашел, что у Мадонны слишком «грешные глаза», и Валя отдал картину нам с мужем.
Не правда ли, трудно совместить все эти работы с обликом их создателя – гуляки, кутилы, шутника. Где он настоящий? В качестве биографической ремарки так и подмывает сказать: Конечно же, в произведениях. Как художник, он одинок и мрачен в глубинах своей души. И подлинное его нутро нашло свой выход в его полотнах. А остальное – маскарад... маскировка. Но нет, не скажу. Для этого я слишком долго и слишком хорошо его знала. Он одинаково искренен, одинаково «играл себя» и когда доводил до гомерического хохота друзей, и когда создавал полные трагизма произведения, от которых иной раз мороз дерет по коже.
Да, большинство его сюжетов безрадостны и пессимистичны – настолько, что ими страшно, почти невозможно украшать свое жилище. Иные из них порождают какой-то мистический страх. Им место в крупных музеях, где бывает много нас, homo sapiens, которым такой «пессимизм», ой, как полезен.
И все же наш дом украшают полотна Подпомогова: «Страна Армения» (Быки); «Христос»; «Глас небес» (колокола в небе и один, расколовшийся, на земле); «Память о друге»; «Покинутый» (остов парусника на песке с рваными нарусами на ветру); «Мадонна»; «Ной» (спускающийся по облакам над Ереваном с горы Арарат в сопровождении животных); эскиз декорации к фильму «Черный снег» и еще кое что. Причем практически все они, за исключением двух, были подарками. А «Память о Друге» Валя снял со стены своего зала в музее и вручил мне там же – в качестве сюрприза к дню рождения, к великому неудовольствию директора музея, Игитяна.
По-дружбе, Валя сделал обложку к моему научно-фантастическому роману «Дерево Дракона». А я – по-дружбе, слепила его портрет, отлив его в бронзе и посадив на гранитный куб. Уезжая в Америку, большую часть своих скульптурных работ я оставила у Вали дома и в мастерской...
Свои регалии – заслуженного художника Армянской ССР и Лауреата Государственной Премии Армянской ССР – В.Г.Подпомогов получил не за картины, а за работу в кино и оформление праздничных демонстраций. А вот значимость его, как живописца, оценивала общественность. Стоило ему начать писать, и картины его тут же стали самыми дорогими в Армении. Их приобретали на валюту коллекционеры, они уходили за рубеж. А в ереванском Музее Современного Изобразительного Искусства Армении Подпомогову был отдан большой круглый зал.
Директор и основатель музея Генрих Игитян (1932-2009) был близким другом Вали и пропагандистом его творчества. Искусствовед, художник, автор нескольких книг по искусствоведению и множества альбомов, каталогов и монографий, депутат Верховного Совета СССР последнего созыва, Игитян прославился еще и тем, что во время его выступления на первом съезде КПСС Горбачев поднял на него голос, а он в ответ «облаял» генсека.
С Генрихом у меня связаны тяжелые воспоминания – из-за страшной трагедии, постигшей его семью. Тогда, в начале 70-х, он открыл в Ереване единственный в мире Музей детского рисунка. А так как я вела в школе экспериментальные классы по декоративно-прикладному искусству и устраивала выставки детских работ, наши пути пересекались. Музеем руководила жена Игитяна, Жанна. Часто общаясь с нею, мы почти подружились. Она собиралась провести лето со своими двумя детьми на море и предложила мне с сынишкой составить ей компанию. Мы обсуждали возможности такой поездки, но в последний момент что-то мне помешало и я отказалась. Жанна улетела с детьми одна. При посадке в Батуми их самолет разбился. Никто не выжил...
Мы жили уже в Лос-Анджелесе, когда в 1995-м среди здешних армян прошел слух, что Подпомогов скончался. Я бросилась звонить ему домой. От дочери Жэки узнала, что «слухи о его смерти несколько преувеличены», но Валя в настоящее время в больнице. Звоню ему в палату. И что слышу! «Поздравь меня! – кричит он в трубку. – Я женился! Мы тут в больнице чудненько проводим время!» А сам уже почти ничего не видел.
Валя перещеголял даже великого Рубенса, женившегося на 17-летней Елене Фурман в 55 лет – ему на момент нашего разговора стукнуло 72. Его избранница Ася лет пять назад пришла к нему в мастерскую совсем юной девушкой и, без памяти в него влюбившись, так там и осталась, в сыром холодном подвале, где зимой стены покрывались инеем... Эмма жила дома и, зная про Асю, продолжала боготворить мужа. А когда заболела и слегла, Ася ухаживала за ней до последнего.
После смерти Вали прошло уже 18 лет, но Ася хранит ему верность. Она убеждена, что Валя – гений, и хочет, чтобы об этом знал и помнил весь мир. Ася Подпомогова по-прежнему живет в его мастерской, посвятив себя пропагандированию наследия своего кумира. (Мы с ней общаемся через Facebook.)
Опубликовано в американском журнале на русском языке "Чайка", 30 мая 2016:
http://www.chayka.org/node/7229