Сейчас много споров о качестве вино водочных изделий того времени. С пеной на губах бьются на дискуссиях за ценники. Глотки себе только не перегрызают из-за того, стоило ли «Яблочное» рубль двенадцать или рубль ноль две. Мне кажется, дело здесь не в том, что ты пил (содержимое), а в том, что ты пил (глагол).
К примеру, повезли нас, человек сорок призывников, из военкомата мимо наших общаг в сторону аэропорта. Повстречался в автобусе с Саньком, одним из трех студентов, попавших со мной в вытрезвитель. Вместе учебку прошли в Ангарске и попали в Хабаровске в одну часть.
В автобусе такой вопрос не возникал. Выпили сначала всю водку, потом взялись за парфюмерию. Причем пили одеколон даже те, кто его на дух не переносил.
Один из бритоголовых предложил догнаться зубной пастой, дураков не нашлось — пробовали, знаем. Никого не интересовал вопрос стоимости продукта, тем более его качества, вкуса или запаха.
Постарался представить себе покупку в 1981 году огуречного лосьона (вот это действительно два в одном: выпил, и закусил). Продавщица парфюмерного отдела еще до того, как я протянул ей чек, смотрела на меня, как на дегенерата. Когда я открутил крышечку флакона, передо мной уже стояла не советская женщина, а русский царь с картины Васнецова «Иван Грозный».
Когда я отглотнул из бутылька, занюхал рукавом и сказал продавщице, дыша на нее горящей пастью: «Раньше, помню, у лосьона вкус другой был, лучше, и стоил он дешевле», у нее в руках появился стальной штырь с деревяшкой в основании, на который накалывались чеки.
Километров через пять свернули в лес и остановились. На огромной поляне стояли несколько автобусов и толпа народу. Лес вокруг, словно в фильмах ужасов, протягивал к нам мохнатые лапы. Нам было невдомек, что деревья хотели предупредить нас о чем-то.
Начались «смотрины». Несколько «покупателей»-офицеров ходило вдоль автобусов с важным видом. Бренчала гитара, кто-то пел, кто-то сыпал пьяными остротами. Всеобщее веселье и эйфория расслабили нас окончательно. Никто не хотел поднапрячь мозги и понять, что места под солнцем в новой жизни хватит не всем, кем-то придется пожертвовать.
«Купил» нашу группу майор в краповых погонах с эмблемой связи в петлицах. Офицер задавал много вопросов, в частности есть ли у кого судимости? Спрашивал о родителях, родственниках за границей, словно набирал в космонавты, а не в Советскую армию.
Когда узнали, что он — связист, от сердца отлегло: всяко лучше, чем стройбат. Так расслабились, что никто и усом не повел, глядя на цвет погон.
Прибыли на вокзал. Загрузили всех новобранцев в вагон электрички и поехали до станции Тайга. Я шестнадцать лет прожил в Самарканде, примечал разные лица, но такие рожи увидел впервые.
Теоретически каждого из нас к службе подковали заранее, объяснили про дедовщину, землячество и чурок. Чем ближе мы подъезжали к Тайге, тем яснее для меня становилась картина: чурками были мы сами.
Меня всю дорогу охватывал страх за генофонд русского народа. Я не верил своим глазам. Смотря на молодые, изувеченные жизнью лица, мне казалось, что я в одном вагоне с детьми прокаженных или больных сифилисом.
Еще не понюхав пороху, мы уже отнимали друг у друга еду, дрались, унижали и унижались сами.
Этот вагон смело можно было пускать под откос, на тот момент мы были не люди. Возможно, суровость климата Западной Сибири, алкоголь и бритые наголо головы сыграли с нами злую шутку, и мы превратились в животных.
Говорят, на службе тупеешь. Может, в чем-то и тупеешь, но, как ни странно, армия сделала многих, ехавших к ней в обличии зверя, человеками.