В первом классе я был, наверно, одним из самых маленьких. Так и вижу себя со стороны. Вот моя нарядная мама, стоящая у меня за спиной, и я с огромным букетом терпко пахнущих бордовых георгинов размером больше половины моего роста, из-за которых меня почти и не видно, и большим чёрным ранцем за спиной, доставшимся мне в наследство от моего старшего брата. А яркое солнце разливает по земле и по траве уже остывающее осеннее тепло. Первое сентября в заросшем высокими тополями парке перед нашей небольшой деревянной школой, которая тогда мне казалась просто огромной.
В свою первую учительницу я влюбился с первого взгляда. Сразу, как только вошел в класс. Она стояла, улыбаясь, у школьной доски, одетая в голубое шёлковое платье, облегавшее её крупное и тёплое тело! Оно плотно обтекало все изгибы её зрелых форм и оставляло открытыми чуть выше колен красивые, чуть полноватые ноги в синих туфельках. Её роскошные волосы в какой-то причудливой причёске стекали с плеч, и большие голубые глаза были задумчивыми и грустными. Эта картинка вот уже почти сорок лет стоит перед моими глазами. Казалось бы, что я мог тогда понимать? Мне было всего-то семь лет. Но сердце так сладко забилось в груди, что я понял: я влюбился!
Я влюбился так, что весь первый урок просидел, открыв рот и глядя на неё во все глаза. А первым уроком было рисование. В то время когда другие ученики, усердно кроша карандаши и высунув языки, рисовали что-то в своих тетрадках, я наслаждался своей влюблённостью. И даже немного страдал от ревности, когда она проходя вдоль ряда парт, одобрительно прикасалась своей чудной рукой, к головам и плечам моих потевших над тетрадками друзей. Наконец, за десять минут до конца я спохватился и, пылая внутренним огнём, очень быстро нарисовал то, над чем так упорно пыхтели мои одноклассники. Это, помнится, был красный флажок с большой желтой звездой посередине! В конце урока, обойдя всех художников, она взяла мою тетрадку и, подняв её на уровень роскошных плеч, своим льющимся сладким голосом произнесла:
- Смотрите, дети! Рисовать нужно так, как это сделал Серёжа! Я ставлю ему первую пятёрку по рисованию!
Я был счастлив. Я понял, что наша с ней любовь была теперь прочной и взаимной!
Ещё я почему-то хорошо запомнил, как меня принимали в октябрята! Торжественная линейка проходила в сельском клубе. Мы стояли в белых, наглаженных рубашках и почти не слышали, что нам говорили. От ощущения значимости момента путались мысли. В клубе, несмотря на большое число людей, было прохладно. Звёздочки нам уже прикололи, строгость шеренги была уже нарушена, и за нашими спинами уже в полголоса переговаривались родственники, держа в руках наши пальто и шубейки.
И только неугомонный директор школы всё говорил и говорил свою нескончаемую речь. Через полчаса стояния в шеренге на сквозняке я уже ощутимо испытывал озноб. И у меня уже начали синеть губы. Внезапно я почувствовал, как сзади мне на плечи опустились тёплые и ласковые руки. Моя обожаемая учительница подошла ко мне сзади и, увидев, что я замерз, прижала меня к себе, согревая теплом своего тела. Обычно мальчишки в таком возрасте уже стесняются открытого проявления ласки. Но только не в этом случае. Я прижался спиной к её тёплому животу и бёдрам и чутко замер, ощущая даже через рубашку ласковые переливы её тела. Я боялся шевельнуться и нарушить эту гармонию позы, этого тепла, обволакивающего меня с ног до головы, и этого божественного запаха, исходящего от её волос и её тела.
Сначала она жила почти на другом конце деревни. Но примерно через год совхоз достроил четырёхквартирный дом, предназначенный специально для учителей, и она переехала жить к нам по соседству. Я первый раз побывал у неё в гостях. Маленькая скромненькая квартирка со всеми атрибутами незамужней женщины. Тихая и умиротворённая.
Всем были хороши эти квартиры, но был там один глобальный недостаток: у них не было бани. А у нас баня была! У нас была роскошная баня! Отец был плотником и любил попариться. Как он любил париться! С квасом, шипящим на каменке, с березовым разлохмаченным веничком. Баня, срубленная из толстенной лиственницы, с большим и светлым предбанником, с каменкой, в которой лежали большие овальные голыши, каждый размером с огромную картофелину. С полком из отполированных сосновых плах и огромной кедровой кадкой холодной воды, стоящей в тёмном углу. С самого детства он и меня приучил париться так, что уши сворачивались в трубочку. Это было особое наслаждение – прогревать своё тело температурой, при которой, если бы не вытекающая из пор влага, сварилось бы тело. Предбанник был таким большим, что там умещалась небольшая кровать и огромный стол, за которым отец и отдыхал иногда от семейных тягот, одновременно занимаясь дегустацией доморощенной самогонки, когда мать не горела желанием с ним общаться.
Была суббота. Моя мать предупредила отца, чтобы он побольше наносил в баню воды. Сегодня к нам в баню опять напрашивались наши соседки, одной из которых и была моя любимая учительница. Мои родители относились с пиететом к учителям, впрочем, как все в деревне. И считали за честь, что городской девушке нравится бывать у нас в гостях. Они уже знали, что она любит после бани крепкий чай, заваренный со смородиновым листом и со смородиновым же вареньем. Мать заранее спустилась в погреб и достала полулитровую баночку засахаренных ягод. Кроме того, они не без причин полагали, что это отразится и на её отношении ко мне. И были правы. Я чувствовал, что она чувствовала то, что я к ней чувствовал, вот так я кудряво напишу!
Обычно в баню она входила самой первой. Когда ещё жар не был так крепок. Потому что после того, как туда заходили мы, баню нужно было минут десять-пятнадцать остужать. Так мы с отцом и братом раскаляли камни. Между нами было даже негласное соревнование: кто дольше выдержит невыносимый жар. Впрочем, это соревнование относилось только к нам с братом, то, что победителем будет отец, было истинной несомненной. Должен отметить с особой гордостью, что победителем всё же чаще бывал я! И вот я увидел, как скрипнула калитка и моя любимая учительница в одном лёгком халатике и с небольшим пакетом в руках прошла в баню, о чём-то недолго поговорив с матерью.
Мой брат был старше меня на девять лет. В то лето наш дядя подарил ему от щедрот душевных старенький, раздрызганный в хлам мотоцикл. И он целую неделю копался с ним в сарае, пытаясь сделать из него гоночный американский или чешский вариант, не помню уже точно какой, но увиденный им на обложке журнала «Техника молодёжи». И я активно помогал ему в этом. Моя весомая помощь заключалась в подавании ему в нужный момент гаечных ключей, выслушивании речей о моей бестолковости и получении подзатыльников в моменты, когда у брата что-то не ладилось. Но это меня ни капельки не огорчало, так мне хотелось походить на него и ковыряться в двигателе запачканными по локти машинным маслом руками. Мне нравился братов мотоцикл!
В какой-то момент он оторвал голову от шестерёнок в алюминиевом корпусе и приказал мне сбегать принести тряпку для обтирки рук. Эти тряпки мать специально выделяла им с отцом, чтобы они не пачкали полотенца, жертвуя им старые, изношенные рубахи и постельное бельё, уже не подлежащее стирке. Всё это лежало в фанерной посылочной коробке, которая находилась под столом в предбаннике. И я послушно поплёлся в предбанник, чтобы в очередной раз, как говорил мой брат, не «нарываться» на подзатыльник. Я уже залез под низкий стол и шарился в кромешной тьме в поисках этих невидимых тряпок, как вдруг скрипнула дверь и из бани в предбанник вышла учительница.
Из двери вырвался клуб ароматного пара с запахом каких-то неведомых мне трав и покрыл стёкло на окне мелкой росой. Она была абсолютно голой, халатик висел на крючке у входной двери. На голове у неё был намотан большой тюрбан из банного полотенца, почти полностью закрывавший её голову и глаза. Я затих…, я даже, кажется, перестал дышать. Это было невиданное мною раньше зрелище. Конечно, к этому времени я знал разницу между мальчиками и девочками, но так близко голую женщину я увидел впервые. Белая кожа, будто облитая парным молоком, бледно светилась. Наши деревенские девчонки и женщины были все смуглыми и загорелыми на огородах и покосах и поэтому, это было для меня особенно удивительно. Её губы сияли цветим спелой вишни и большая грудь с розовыми сосками упруго покачивалась когда она поднимала руки и двигала плечами. Бедра и гладкие сияющие ягодицы, казались тёплыми зверями, нежно трущимися друг о друга, словно укладываясь спать. А это что там такое в самом низу живота? Что это такое нежно-розовое со складочкой посередине, покрытое негустой тёмной шерсткой? А когда она неожиданно повернулась ко мне спиной и нагнулась, чтобы застегнуть плетёные босоножки на ногах, от увиденной картины у меня чуть не помутилось сознание, и я от страха и восторга закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами видел всё так явственно, словно эта фотография уже отпечаталась у меня в глубине сознания. Всё это было не далее как в полутора метрах от меня.
Открыл я их только тогда, когда прошуршал шёлковый халат, тихо хлопнула дверь, и шаги затихли на тропинке. Я вылез из-под стола. В голове стоял гул от внезапно нахлынувшей крови. Подождал ещё минуту и ушел из бани, так и не найдя тряпок для брата. Я просто забыл, зачем я туда пошёл.
Мать и учительница сидели на кухне и пили чай со смородиновым вареньем. А я ещё долго сидел на крыльце, и мою грудь распирала страшная тайна. Тайна прекрасного женского тела. Только что узнанная мною. Я боялся выдать себя своим волнением и поэтому в дом так и не зашёл. А когда она, уходя домой, проходила мимо и потрепала меня по лохматой шевелюре тёплой рукой, я твёрдо решил для себя – я женюсь на ней! Пусть я только во втором классе, время пролетит быстро. Вот только вырасту немного и сразу женюсь!!! В том, что так и будет, я тогда ни грамма не сомневался!