Дети Эльцинда

ДЕТИ ЭЛЬЦИНДА

Моей жене Кате,
Любови Александровне Проскурниной,
Борису Николаевичу Ельцину,
Александру Александровичу Зотову

« – А ты слышала, что Ельцин-то вовсе и не Ельцин, а Эльцинд! Он у них самый главный и есть, верховный, значит!
– Да ты что?!
– Да! И жена у него Иосифовна!»
Из разговора в трамвае.

«Грёбаные сновидения, причина всех несчастий рода людского…, если бы я был Богом, я бы полностью вырезал воображение из людей, и тогда, быть может, бедные ублюдки вроде меня смогли бы славно выспаться ночью».
Салман Рушди, «Сатанинские стихи».

Предисловие
Идея этой книги родилась у автора достаточно давно, но не могла быть реализована в силу достаточно плотного рабочего графика. Лишь болезненное состояние, вызванное, как сейчас очевидно, как раз чрезмерной трудовой активностью, позволило на какой-то момент вырваться из оков окружающей действительности и посвятить себя творчеству. Лёгкая неадекватность автора в период написания сей книги нашла свое отражение в тексте, однако переделывать написанное «на свежую голову» означало бы фактически лишать её как раз того, чем она может быть интересна. Тем же, кто с негодованием обнаружит в книге некие (несуществующие на самом деле) неподобающие оттенки, могу пояснить: автор никогда и ни при каких обстоятельствах не придерживался и не придерживается националистических взглядов, также он далеко не всегда разделяет мысли и поступки своих героев.
Кстати, о героях. Если кто-либо из читателей случайно начнёт подозревать автора в использовании своего образа в качестве прототипа, то постараюсь его успокоить: это всё написано не про Вас и уж точно не против Вас, как, впрочем, это всё написано и не про автора. Всё было не так, не с теми, не здесь, и, вообще, всё это выдумка. Я просто пытался вспомнить то, чего никогда не было. Единственный же человек, чей образ выписан достаточно выпукло и узнаваемо, упомянут автором в посвящении, но он, думается, ни на что жаловаться не стал бы и при жизни. Он был куда выше мелочных споров.

Введение, или О том, как написать хорошую книгу
Написать хорошую книгу очень просто. Я знаю, меня научила этому Любовь Александровна – моя учительница литературы в 9-м классе. Прошло уже столько лет, а я до сих пор помню её слова про завязку, борьбу двух главных героев, которая плавно перетекает в кульминацию и катарсис. Да, еще введение надо написать и пару цитат в эпиграф. Что ж, раз так все просто, не вижу смысла не начать. Например, так…

Пятый сон Вадима. В бане у Романовича. Москва. Вечер Того Самого Дня
Закончив речь, Дубовский резко встал и сделал то, чего от него никак не ожидали столпившиеся: стал танцевать. Банный комплекс, наполненный самыми разными звуками – от «Хава Нагилы» на входе, «Венгерской мелодии» Брамса в «закутке танцоров» до какой-то банальной попсы из динамиков во всех остальных помещениях, казалось, действительно располагал к танцам. Но представить себе трясущегося в нелепой своей «тунике» Дубовского – этого Сенеку и Ришелье тех дней – было практически невозможно. Но вот он был здесь, живой и розовощекий, отплясывающий с «Туборгом» в одной руке и с прекрасной виолончелисткой, которую он буквально выкрал из соседней комнаты и заставлял теперь проделывать какие-то невообразимые па, в другой. Виолончелистка поначалу смущалась, неумело пытаясь прикрыться смычком (это было единственное, что она смогла утащить с собой во время «похищения»), но постепенно расслабилась и чуть позже даже пустилась в откровенный танец с «той самой из Большого». «Сенаторы», также поначалу скованные, немного опешившие как от проникновенной речи Абрама Борисовича, так и от его дальнейшего залихватского поведения, через пару минут оттаяли и, подражая шефу, лихо пустились в пляс. «Джемисон» и «Туборг» лились рекой. Партнер «той самой из Большого» водил хоровод с Кандидатами в Члены. Радостью и счастьем сияли лица…

Вечер Того Самого Дня. Юрятин. Случай на мини-рынке (начало)
Нет, наверное, не так, слишком непонятно для начала. Какая-то баня… Что это еще за Дубовский? У меня ведь вообще-то будет не про него вовсе, а про Вадима, которому только снится все это. Давайте лучше начнем по-другому. Начнем с того, что Вадим дождался, когда дверь красного юрятинского трамвая тихонько отползёт в сторону, и под сладкое бормотание вагоновожатой, пожелавшей пассажирам «не оставлять своих вещей и помнить о самом главном в жизни», улыбаясь такому напутствию, сделал шаг наружу. Красный юрятинский трамвай слегка покачнулся в тот момент, когда Вадим выходил, прощаясь с ним на сегодня и, очевидно, ожидая встречи в будущем.
По дороге Вадим одной рукой вытащил наушники, а другой поправил спящего внутри куртки кота и под свет качающихся в лужах фонарей направился к мини-рынку. Вадим, в общем, и не надеялся, что так поздно кто-то еще работает, поэтому, увидев открытую витрину ларька, обещавшую покупателям «персик очен отличный», «яблоко семеренко недорогой», обрадовался. В Тот Самый Год металлические ларьки плотно заселяли городские кварталы Юрятина, уродуя переулки и переходы своими стальными параллелепипедами, но Вадиму было сейчас не до эстетики, ему хотелось что-то купить отцу в подарок, чтобы не приходить домой с пустыми руками.
– Вот этого винограда, пожалуйста, полкило, и этой вот сливы «вкусный свежий сладкий» тоже полкило, – обратился Вадим к полноватому продавцу, судя по внешности, выходцу то ли из Азербайджана, то ли из Дагестана.
– Вадим, опять Вы? Что Вас сюда привело в столь поздний час? – внезапно раздалось рядом.
– Григорий Аркадьевич? – удивился Вадим. – Я кота домой везу.
Вадим продемонстрировал Григорию Аркадьевичу меховой клубок – кота.
– А Вы-то как здесь? – в свою очередь поинтересовался Вадим.
– Я тут с недавних пор живу, купил квартиру неподалеку. Вот яблок решил купить, хорошо, что успел, думал, что не работают уже.
– Да, я тоже хотел отцу что-то купить. Я тут недалеко сейчас с родителями живу,.. буду жить.
– А-а-а. Ясно, значит, к родителям. Очень хорошо, замечательно, что Вы такой вечер проводите с семьей. Только зачем виноград? Лучше морковки купите на цимес.
– На что?
Вадим и Григорий Аркадьевич, наверное, еще бы долго и беззаботно болтали о том о сем, если бы круглолицый продавец в ответ на протянутую Вадимом тысячерублевую купюру не заявил:
– У меня нет тебе разменять. Найди поменьше.
Вадим принялся рыться в пространстве между котом и курткой, пытаясь нащупать кошелек, в котором, к сожалению, ничего, кроме еще одной аналогичной купюры, не оказалось.
– У меня нет ничего другого, – достаточно добродушно ответил Вадим продавцу.
– А у него? – спросил продавец, показав пальцем на Григория Аркадьевича.
– Григорий Аркадьевич, у Вас случайно нет купюр поменьше? – спросил Вадим.
– Нет, у меня тоже, к сожалению, только тысячная.
– Извините, но у нас только крупные.
– Я тебе что? Ты сюда разменивать деньги пришёл, что ли? – внезапно обиделся продавец. – Всё, закрываемся, – безапелляционно добавил он и вывалил только что набранный для Вадима виноград из пакета обратно в деревянный короб, очевидно показывая, что разговор окончен вместе с его, продавца, трудовой сменой.
Вадим, который, даже несмотря на разговор с Григорием Аркадьевичем, до этого момента пребывал в каком-то полусне, внезапно словно очнулся. Как будто всеми имеющимися нервными окончаниями он почувствовал окружавшую его полутьму, желтый свет фонарей, пробивавших её отчасти; теплый осенний ветер, который источал какую-то противную липкую глень, оседающую на лице; мусор, круживший вперемежку с листьями посреди мини-рынка; почувствовал усталость от этого дня, всю несправедливость этой ситуации с виноградом и крупными купюрами. В душе всё смешалось: от обидных слов Мэри до бессмысленной поездки в Акду.
– Эй, подожди! Что значит «закрываемся»! Ну найди где-нибудь размен, ты же целый день торговал, что, не можешь сдачи найти?! – агрессивно обратился Вадим к торговцу.
В ответ продавец что-то пробурчал на родном языке, негромко, но достаточно ясно для того, чтобы вокруг ларька в несколько секунд образовалась группа из пяти-шести крепких молодых людей южной наружности, ранее занятых погрузочно-разгрузочными работами или бессмысленно сидевших на корточках чуть поодаль. Ситуация постепенно накалялась, что отметил также и кот, начавший активное шевеление внутри Вадимовой куртки.
– Ты, вообще, знаешь про права потребителя! Ты, вообще, откуда приехал, чтобы тут мне указывать! – неожиданно для самого себя выкрикнул Вадим и почему-то вспомнил сладкие улыбочки учителей при произнесении слова «Че-хол-то».
– Ты мне не кричи! – перешел в атаку продавец. – Сказал, нет сдачи, значит, нет. Всё, закрываемся!
– Подождите, пожалуйста, – вежливо обратился к работнику торговли Григорий Аркадьевич, одновременно положив на плечо Вадима руку, призывая того успокоиться. – Мне еще взвесьте яблок, если можно. Посчитайте нам с молодым человеком ровно на тысячу. Мне много надо всего, я заплачу сам, – последняя фраза относилась уже к Вадиму.
Продавец молчал, обдумывая сказанное и не предпринимая никаких действий. Возможно, у него тоже был тяжелый день, возможно, его тоже всё достало, и он просто хотел домой. Молодые люди вокруг не расходились. Рука Григория Аркадьевича лежала на плече Вадима. Кот шевелился, чувствуя общее напряжение.
Внезапно на сцене появилось новое действующее лицо. Коротко стриженный, одетый в кожаную куртку, крепко сложенный молодой мужчина, если не сказать юноша, аккуратно раздвинул ряды молчаливых собратьев продавца, медленной и уверенной походкой подошел к нему и заговорил:
– Что же ты… приехал в наш город, высокой, между прочим, культуры и ругаешься, обижаешь нас, простых русских людей. Тебе вроде бы ясно всё сказали, русским языком: вот тебе тысяча, взвесь на неё винограда и яблок. Тебе что-то непонятно? Если понятно, то давай быстро обслужи покупателей. Если непонятно, то я тебе всё сейчас подробно объясню.
Вадим с удивлением узнал в заступившемся за них парне своего недавнего соседа по красному юрятинскому трамваю, на котором они проехали почти весь город.
Где-то внутри раздался звук, который Вадим не сразу идентифицировал как мелодию звонка своего мобильного телефона. Это и не мудрено, он слышал её в первый раз. Кот окончательно проснулся и вытащил любопытную мордочку наружу, пока Вадим, путаясь среди кошелька, купюр и наушников, пытался нажать на кнопку.
– Алло! Алло! Вадим! – наконец вылетел из трубки голос Михал Михалыча.

Глава, в которой мы знакомимся с Вадимом Чехолто и узнаём некоторые факты из его биографии
Опять как-то не так. Я, конечно, понимаю, что в хороших современных книгах (так и хочется от себя добавить: в таких, как вот эта!) авторы подчас вместо простого пошагового повествования прибегают к такому трюку: дубасят несчастного читателя по голове неожиданным началом, действие которого, вообще-то, происходит где-то в конце сюжета. Вот и я, мой читатель, вывалил информацию, которую не переварить без предварительной подготовки.
Кто они, эти люди: Вадим, Григорий Аркадьевич, смелый коротко стриженный парень, с которым ехал Вадим в красном юрятинском трамвае, что это за трамвай такой, и почему он «юрятинский», в каком это «Том Самом» году происходило, ну и, в конце концов, чем у них все закончилось там, на мини-рынке? Не торопитесь, господа, всему своё время.
События нашей книги происходят осенью в один из тех годов, которые почему-то сейчас принято именовать «лихими». Я же решил назвать его для удобства Тем Самым Годом. Место действия – славный уральский город Юрятин, о котором следует рассказать чуть подробнее.
Юрятин – областной центр, находящийся где-то посередине карты нашей страны, являл собой в Том Самом Году зрелище весьма заурядное, можно сказать, типичное для подобных городов: с одной стороны, серая громада, полная хмурых людей, спешащих на работу в пыльные корпуса заводов, грязных луж посреди кривых растрескавшихся тротуаров; а с другой – убежище для милых тонконогих девушек, шелестящих конспектами в красных трамваях, с грохотом пересекающих город из конца в конец. В городе было много заводов, производящих огромные пушки, турбины, моторы и прочие металлические изделия.
Однако в общем культурологическом, если хотите, аспекте, возможно, никто бы про этот самый Юрятин и не вспомнил, если бы как-то его не упомянул в своих незабвенных произведениях Борис Пастернак, который жил здесь недолго в далекие предреволюционные времена, точнее говоря, проезжал как-то мимо и ненадолго задержался. Действительно, заводов и пушек у нас, как известно, полным-полно, а Пастернак – он такой один. Большинство юрятинцев, правда, стихов Пастернака не читали, но все же и не осуждали, как в свое время знатные ткачихи и забойщики. А это уже прогресс, знаете ли! Юрятинцы, вообще узнавшие о некоей духовной связи с Нобелевским лауреатом лишь недавно, благодаря подвижнической деятельности профессора Акбашева (с которым мы еще увидимся), страшно гордились данным фактом и, возможно, во многом потому считали себя (кстати, не всегда необоснованно) наследниками и носителями некоей Высокой Культуры. В городе рос и развивался год от года Культ Культуры, сопровождавшийся выражениями типа «культурный феномен Юрятина», «наследие великого поэта», «дух Пастернака» и проч.

Вадим Петрович Чехолто, с которым будут так или иначе связаны основные события нашей книги, – коренной юрятинец, родившийся и выросший здесь на берегах реки Камы. В Тот Самый Год нашему герою исполнилось 24 года.
Октябрятское детство героя ничем не отличалось от детства всех детей той эпохи, непременными атрибутами которой были висящий на шее ключ от входной двери, заменявший советским детям крестик, и звездочка с ликом вождя. В те годы про Культ Культуры в Юрятине еще не знали, зато повсеместно присутствовал совершенно иной культ.
Вадим хорошо учился, в первые три года своего обучения в школе он вообще редко когда получал отметки ниже «пяти», учиться ему было порой даже скучно из-за простоты заданий. После школы он мчался домой делать уроки, играть со старшим братом и ждать родителей. Уставшие от строительства коммунизма родители возвращались, чтобы поужинать, послушать пластинки Лео Сейера, АББА и Демиса Руссоса и посмотреть программу «Время».
Вадим тоже смотрел программу «Время», причем один из сюжетов надолго запал ему в память. Уже потом, много лет спустя Вадим вспоминал, как корреспондент советского телевидения брал интервью у седого бородатого американца, который устроил лежачую голодовку напротив Белого дома в Вашингтоне, протестуя против чего-то ужасного в американской политике. День за днем корреспондент приходил к несчастному американцу узнать о состоянии его здоровья и проверить твердость духа. С твердостью все было в порядке, но вот здоровье с каждым днем становилось все хуже, пока однажды седой протестующий бородач не оказался на больничной койке. Маленького Вадима поражало, что, помимо советского корреспондента, никто не подходил к несчастному, не интересовался, как там он, не говоря уж о жестоких политиках, которые из сочувствия к голодающему все никак не могли прекратить творить это что-то свое ужасное.
Помнится даже, что после одного из таких сюжетов Вадим сказал как-то в сердцах маме: «Хорошо, что мы живем в нашей стране, мама, у нас такого вот (показывая на экран) нет!». Мама вздохнула и повела Вадима мыться в ванную, тем более что папа недавно привез из Москвы югославский шампунь. «Был бы твой папа поумнее, жили бы мы, Вадимка, не в Нашей Стране. А то… шампунь он привез», – тихонько ворчала мама под шум струившейся из крана воды. «Где бы это мы, интересно, жили? – удивлялся про себя Вадим, перебирая перед сном оловянных солдатиков в форме революционных матросов и размышляя о маминых словах в своей раскладной кроватке. – Разве есть место лучше?».
Папа тем временем собирался посмотреть программу «Международная панорама», которая, как мне сейчас кажется, была популярна в народе не только, да и не столько тем, что обличала ложь и демагогию прогнившего насквозь капиталистического общества, сколько музыкальной заставкой, ради которой собирались миллионы советских людей, попутно слушая диктора, торчащего позади прямоугольного микрофона. Вадим обычно тихонько вылезал из своей кроватки и, нарушая твердо установленный мамой режим, перебирался на диван к папе, засыпая под бормотание Александра Бовина, который в силу своих пропорций казался Вадиму увеличенной проекцией микрофона. «Бедный дяденька, – думал Вадим, вспоминая протестующего американца перед тем, как уснуть, – плохо ему, не то что мне, я ведь живу в СССР».
Папа Вадима – Пётр Георгиевич, сын выходцев из центральной Украины, работал инженером в секретном 37-ом цехе Юрятинского Пушечного завода имени Товарища Менжинского. Он работал на секретной должности и занимался разработкой и производством совершенно секретного изделия № 12/6. Хотя все на территории цеха № 37, включая, наверное, стороживших периметр собак, прекрасно знали, что совершенно секретным изделием № 12/6 является взрыватель для торпеды. Вслух этого никто не говорил, а стоило кому-нибудь, например, детям Петра Георгиевича, заикнуться про деятельность Чехолто-старшего, как отец принимал строгое суровое лицо, как мудрые милиционеры из сериала «Следствие ведут знатоки». Суровое выражение вообще редко сходило с лица Петра Георгиевича, что, впрочем, равно относится и к большинству юрятинцев. Уже будучи взрослым, Вадим, размышляя о природе сего феномена «недружественности лиц», в попытке оправдать горожан пришел к умозаключению, что, возможно, помимо постоянного ожидания вражеского нападения на колыбель социализма, к которому должен был быть готов каждый советский человек, определенную роль играл такой же недружественный юрятинский климат. Это на берегу неаполитанского залива можно улыбаться без причины. Глядя полгода на замерзшую Каму, без причины можно только хмуриться. Отец Вадима любил одиноко сидеть перед телевизором, покуривая трубку. От него Вадим унаследовал лысоватость и любовь к табаку, уже с первого курса университета постоянно и безуспешно пытаясь бросить курить.
От мамы Вадим унаследовал любовь к чтению и задумчивый взгляд. Мама Вадима – Надежда Павловна – была, в отличие от своего супруга, коренной юрятинкой. Благодаря этому обстоятельству, семья Чехолто проживала в трехкомнатной квартире недалеко от Площади Мира и Согласия, ранее доставшейся маме Надежды Павловны – бабушке Зине, которая также тихонько доживала свой век вместе с молодым поколением. Бабушка Зина делила свою комнату с Вадимом, поэтому он никогда не опаздывал в школу. При первых звуках будильника бабушка начинала пилить внука: «Вадик, вставай», – и не отставала ни за что, несмотря на глухие огрызания последнего.
Другую комнату занимал старший брат Вадима, Валерий. Разница в возрасте в семь лет впоследствии сделала братьев людьми из совершенно разных эпох, в детстве же она проявлялась не столь серьезно. Общих тем у Вадима с Валерой особенно не наблюдалось, но и как кошка с собакой они тоже не жили. Валера отслужил в армии, потом поступил в институт, а с началом новой экономической эпохи, быстро уловив все возможности оной, стал появляться дома всё реже, постоянно пропадая на каких-то встречах, куда-то часто ездил, пока не уехал окончательно в другой регион, находящийся за два часовых пояса от Юрятина.
В пионерский период жизни Вадим начал понимать, в какую именно страну, по мнению мамы, они могли бы уехать, «если бы папа был поумней». Выводы Вадим делал на основании косвенных улик, намеков, полутонов и обильно рассказываемых анекдотов, в то время как ни сама страна, ни народ, ее населяющий, напрямую никем не назывались. Зато как сладко улыбались учителя при произнесении его странной фамилии! Сколько радости было в их глазах, когда, читая список учеников, они доходили, наконец, до буквы «Ч»! Маленький Вадим, впрочем, был вовсе не против доставить радость своим преподавателям, хотя причины этой радости он разгадать не мог.
Позднее, уже в короткий комсомольский период его жизни (короткий, в связи с внезапной кончиной комсомола), собеседниками Вадима наконец-то была сформулирована фраза, которую он слышал потом неоднократно, в которой и была, наверное, заключена «радость учителей», фраза, которую ему выдавали то как знак симпатии, то, наоборот, презрения, а обычно – как некоего само собой разумеющегося факта, который, правда, Вадиму, равно как и говорившему, был неизвестен. Фраза состояла из трех слов, но Вадим в голове своей для краткости свёл её к одному сплющенному наречию с восклицательным знаком на конце и ударением на последнем слоге: «ТыжеврЕй!».
Если картинкой, запавшей в душу Вадима в детстве, был страдающий от недоедания пожилой американец на фоне капитолийского холма, то почему-то из всех телевизионных картинок подросткового возраста юноша больше всего запомнил толпу разъяренных восточного вида людей, несущих плакаты с изображением какого-то бородатого мужчины с выколотыми глазами. Бородача звали Салман Рушди, и вся его вина заключалась в написании книги. Сила слова, готовая сплотить миллионы людей, пусть, возможно, ради неправедной цели, определенно восхищала Вадима, так что, пока его сверстники проводили время во дворе, пытаясь нелепыми шутками привлечь внимание девочек, он всё больше времени сидел в обнимку с книгами.
В школе Вадиму нравились точные науки, прежде всего математика. Литературу и прочую историю он не любил, но, будучи человеком неглупым, не позволял себе расслабиться до такой степени, чтобы нахватать даже по нелюбимым предметам двоек и троек.
По окончании школы Вадим поступил в Юрятинский государственный университет на экономический факультет, который закончил через пять лет пусть и не с красным, но все же не с таким уж и синим дипломом.
Друзей у Вадима было немного, точнее, в школьные годы у него был один друг – Лев Хейфиц, который по окончании школы поступил сначала в Юрятинский институт культуры на отделение режиссуры, затем, после первого курса, внезапно бросил учебу и уехал в Москву, где еще год проучился уже в МИСИ, готовясь, по его собственному признанию, «проектировать чугунные сковородки». Сковородки, спроектированные Львом и его товарищами, были очень крепкими, толстыми, но яичница к ним прилипала намертво. Видимо, осознав свой крах на этом поприще, Лев решил опять круто изменить свой маршрут. Москва стала для него лишь ступенькой, а конечной целью путешествия по жизни (как, по крайней мере, думал тогда сам Лев) стал Израиль, куда он внезапно для Вадима эмигрировал в возрасте 20 лет.
Отъезд друга стал болезненным ударом, всю горечь которого Вадим смог осознать лишь много позже, спустя несколько лет, сидя в баре «Кривые ступени» в Юрятине среди веселых знакомых, но всё-таки никак не друзей. Связи со Львом Вадим не прерывал, несмотря на расстояние и службу друга в ЦАХАЛе. Они писали друг другу смешные, ироничные письма по электронной почте (спасибо нашему времени за изобретение интернета), вспоминая случаи из школьного детства и делясь последними событиями. Вадим также любил бывать в доме у Льва, у его родителей. Несмотря на отсутствие сына, его мама Ольга Борисовна и отец Александр Маркович с удовольствием принимали у себя Вадима, поили его чаем и болтали о «нашем Лёвушке», пока Вадим рылся в его коллекции виниловых пластинок.
В середине Того Самого Года Вадим находился на некоем перепутье. Хотя он уже два года являлся сотрудником банка «РосВенчурИнвест», но все больше задумывался о смене работы. Нельзя сказать, что карьера Вадима в банке не заладилась, скорее, наоборот – он её весьма успешно делал, к своим 24-м годам уже был зампред филиала. Тогда, в Том Самом Году и в предшествующие ему несколько лет, вообще было время молодых и смелых: выпускников вузов брали на работу сразу на руководящие должности, все всего хотели и многого добивались, уверенность в собственных силах и возможностях просто зашкаливала.
Вадим был как раз из тех, кто сделал себя сам, он никого никогда ни о чем не просил, ничего не ждал и надеялся только на самого себя. Трудился он усердно, тем более что работа ему нравилась. Вадима теперь окружал со всех сторон столь любимый им мир цифр, перетекавших в таблицы, из которых складывался ежедневный банковский баланс. Вадим часто бывал в командировках, в основном в Москве, финансовом сердце страны, завел множество знакомств среди коллег-банкиров, был не прочь выпить с ними по рюмке хорошего арманьяка, в сортах которого он стал разбираться весьма неплохо. Словом, всё было относительно безоблачно до памятного всем дня августа Того Самого Года, когда Вадим понял, что долго их банк не протянет.
В реальности банк протянул еще пару лет, пока не вошел в процедуру внешнего управления и не исчез еще через год, оставив после себя нескольких тысяч вкладчиков с неудовлетворенными требованиями, пару трупов (один из вкладчиков, один из менеджмента, что не так уж и страшно для того времени). Но история регионального банка, исчезнувшего на волне кризиса, сама по себе нас не интересует, мы слегка соприкоснулись с ней, как и вообще с биографией Вадима, лишь для формирования общего представления об окружавшей нашего героя действительности.

Помимо зарабатывания денег Вадим занимался обустройством личной жизни, что вылилось в итоге в совместное проживание с девушкой по имени Мария, хотя она предпочитала, чтобы её называли на английский манер – Мэри.
Вадим и Мэри вот уже около года снимали однокомнатную квартиру, расположенную немного на отшибе, в районе конечной остановки трамвая № 14. Сюда, в эту квартиру, расположенную на десятом этаже панельной многоэтажки, периодически приходили друзья и товарищи Вадима и его подруги, не обладавшие такой роскошью, как отдельная жилплощадь. Здесь же в последнее время всё чаще звучали обидные слова, которыми молодые люди обменивались в разговорах. Вадим чувствовал, что с тех пор, как они стали жить вместе, градус напряженности в отношениях с Мэри всё нарастал, особенно в последние пару месяцев, что совпало с серьёзными изменениями в его трудовой деятельности. Все эти склоки действовали на Вадима удручающе, он не мог не то что разрешить проблему, но и понять причину её возникновения; что-то ускользало от его взора, таясь в глубине души плачущей по вечерам девушки.

Вадим начинает своё путешествие в красном юрятинском трамвае. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Примерно за час до происшествия на мини-рынке незадолго до окончания дня, который я для удобства именую Тем Самым Днём, Вадим ехал на трамвае от Мэри к своим родителям, чтобы отвезти им кота.
Кота этого Вадим и Мэри нашли недалеко от трамвайной остановки маленьким двухмесячным котенком, который пытался съесть кусочек чебурека, брошенного ему прохожим. Зрелище маленького худого котенка с торчащими, как у мастера Йоды, ушами надолго запечатлелось в памяти Вадима. Он даже как-то пошутил в разговоре со своими товарищами по бару «Кривые ступени»: «Когда Господь Бог на Страшном суде спросит меня, почему же мою душу все-таки надо отправить в рай, а не в геенну огненную, самым сильным аргументом, думаю, будет: «Я спас котенка, Господи!». Вадим считал, что это смешно.
Напротив трамвайной остановки, где был найден маленький поедатель чебуреков, моргала вывеска бара «Лаки Страйк», поэтому Вадим и Мэри решили дать котенку короткое, но гордое имя – Лаки. Жизнь Лаки, кстати сказать, сложилась в целом соответственно его имени – то есть весьма счастливо. В любом случае ему больше не пришлось унижаться, подбирая на мостовой кусочки чебуреков.
Поскольку Вадим сел в трамвай на конечной остановке, ему досталось свободное сиденье, которое они с Лаки ловко оккупировали. Трамвай постепенно стал наполняться людьми, их запахами, переживаниями и разговорами. Традиционно унылые лица постсоветских граждан выглядели в последнее время еще более унылыми. Все повторяли, как мантру, одно слово – «кризис».
– Ты видела, сколько мыло-то стоит?
– Сколько?
– Ой, не может быть! Еще вчера ж было меньше на два рубля!
– Доллар-то сегодня!
– Да, при Сталине такого не было.
– Говорили мне умные люди: покупай доллары!
– Всё сионисты и масоны устроили!
– Если б щас Сталин был!
– А я не брал, дурак, на фиг они мне, говорю!
– Обычное такое мыло с триклозаном.
– Все из них, все: Чубайс, Шейнис, Мурмулис, Гайдар!
– Гайдар вроде не из них, у него дед конницей командовал в 16 лет, Голиков его фамилия, он еще Чука и Гека написал.
– Не знаю никакого Чукаигека, ты на рожу-то его посмотри, а!? Вылитый масон! А фамилию он, может, на Голикова и сменил. Они все тогда меняли, под православных косили. Зиновьев там, Каменев. А сами-то кто были, знаешь? Финкельштейны всякие и прочие Липшицы.
– Точно, Липшиц ещё!
– А эти, как их, лигархи, тьфу! Дубровский, Хавронский, Романович!
Теплый кот за пазухой, наконец, устроился, как ему хотелось, вздохнул и перестал ворочаться. Тот Самый День в Юрятине уже клонился к закату, в то время как в далеком Московском Кремле…

Первый сон Вадима. Москва. Середина Того Самого Дня
… в это же время в самом сердце нашей Родины, в залах Московского Кремля собирался на очередное заседание Совет Семи Мудрейших. Круглый стол, посреди которого стоял золотой семисвечник-менора, постепенно окружали люди в белых накидках-талитах, с углов которых свисали плетеные кисточки-цициты. На головах присутствующих были ермолки с приклеенными к ним длинными кудрявыми пейсами. В глубоком молчании, чинно ступая, подошли они к своим местам. Последним пришел Он – Великий Эльцинд, Верховный Предводитель и Вождь Народа.
Эльцинд молча оглядел присутствующих, взмахом пальца извлек огонь из золотой зажигалки, поджег все семь свечей в семисвечнике, стоявшем на столе, и дал знак Великим Семи садиться. Видно, что церемония эта была привычна для присутствующих, они бесстрастно откинулись на своих стульях. Стоит заметить, что заседание Совета происходило при полностью выключенном электрическом освещении и при опущенных до пола шторах, источником света для присутствующих были только семисвечники, в изобилии расставленные по помещению. Несмотря на большое количество свечей, в зале царил полумрак, что вкупе с запахом прогорелых фитилей и легкой копотью придавало общей обстановке некоторую таинственность, если не сказать – мрачность.
Вниманием присутствующих сразу завладел Абрам Борисович Дубовский, невысокий человек с бегающим взглядом и скрюченными руками, которыми он постоянно что-то делал: передвигал предметы на столе, чесал затылок, крутил пуговицы на одежде.
– Уважаемые товарищи, то есть коллеги, то есть господа, прошу считать наше заседание открытым. Секретаря прошу отметить: Протокол № 15. Итак, у нас сегодня очень серьезная повестка, предлагаю приступить, – начал Дубовский.
Речь Абрама Борисовича была быстрой, но четкой. Слова перетекали одно в другое, как песок в песочных часах. Сила слов Дубовского была очевидна всем присутствовавшим, какой бы неказистой ни воспринималась его внешность.
– Итак, наши вопросы на сегодня: о ситуации в период кризиса, что включает в себя подпункты о деятельности Совета Семи Мудрейших в период кризиса, о порядке проведения финансовых расчетов с Матерью-Родиной в период кризиса, о положении гоев на подведомственной территории в период кризиса. Есть еще несколько мелких вопросов, которые также хотел бы обсудить. Предлагаю не тянуть, товарищи, в смысле, господа, и начать.
– Ну, шта-а-а, уважаемые Мудрецы, – раздался голос Великого Эльцинда, – кто имеет шта-та сказать к повестке?
– У меня есть пара слов, уважаемый Великий Эльцинд, – со стула поднялся Георгий Липшиц, – у меня, как у человека, отвечающего за экономическую часть нашей деятельности, есть множество возражений относительно подготовленных людьми Абрама Борисовича документов.
– Что не так, Жорик? – нервно отозвался Абрам Борисович. Наличие возражений немного раздражает людей, которые всегда все делают правильно.
– Мне кажется, что все как-то не подготовлено, точнее, недоподготовлено… Слишком много недоделок, поэтому в таком виде рассматривать ничего нельзя.
– Тебя что конкретно не устраивает, Жорик?
– Ну вот, например, раздел «О проведении мероприятий по дальнейшему сокращению населения Подопечной Страны». Тут вот много чего не указано, о чем упоминается в наших предыдущих протоколах. Я процитирую.
Липшиц достал свиток, положил его на стол и принялся разматывать двумя руками, пытаясь найти требуемую «страницу». Совет напряженно ждал. Великий Эльцинд полусонно разглядывал нервно копошащегося Липшица.
– Вот, здесь где-то, сейчас. Ага, нашел! Протокол номер семь «О мерах по сокращению популяции гоев в Подопечной Стране». Так, содержание… хм… «Спаивание взрослого населения гоев. Роль рекламы пива. Постепенный отказ от прививок для детей гоев. Периодические локальные войны…»
– Подожди, Жорик, по-твоему мы что-то упустили? Пошли не тем путем?
– Именно, Абрамушка, именно. Обратите внимание на следующие базовые положения, которые мы приняли за основу нашей дальнейшей работы.
Липшиц стал читать текст протокола, отпечатанный на лежащем перед ним свитке, при этом покачиваясь всем телом взад и вперед, как при чтении молитвы:
«Нашей святой обязанностью является охрана вверенного нам стада гоев, проживающих на территории Подопечной Страны. Для этого мы должны всеми способами не допускать условий, при которых жизнь гоев на территории Страны станет совсем невыносимой. Таким условием может стать, в том числе, перенаселение Страны, то есть состояние, при котором экономика Страны не сможет прокормить достаточное количество гоев ввиду объективных трат, как то: периодические подношения Верховному Комитету, ежемесячная, ежеквартальная и ежегодная выплата Цдаки комитетам еврейской бедноты, а также иные платежи. Мы, как псы, кружащие вокруг стада баранов, должны отслеживать путь стада, направлять его, чтобы оно не сбилось с верного пути. Бараны не обладают должным уровнем интеллекта, их легко обмануть, мы, используя данные нам Б-гом преимущества в умственном развитии, а также имеющиеся у нас финансовые возможности, обязаны для гоевского же блага направить их на тот путь, который мы избрали для них в качестве верного. Исходя из общего объема ВВП Подопечной Страны, мы видим, что существующее население является избыточным и должно быть постепенно уменьшено с тем, чтобы довести его размер до 100 миллионов к 2050 году. Этого размера населения необходимо и достаточно будет для выполнения Подопечной Страной в нашем лице взятых на себя обязательств перед Мировым Правительством в лице его руководящих органов, таких как МВФ, Всемирный банк, Федеральный резервный фонд».
Липшиц прервал чтение и оглядел присутствующих. Все с большим интересом взирали на него, даже Великий Эльцинд вышел из полудремы.
– Ну, как вы помните, наши основные обязательства – это поставка на мировой рынок достаточного количества дешевых энергоресурсов и продуктов, а также потребление товаров по списку, указанному в Приложении 2 к Великому Договору, всяких там сникерсов… – добавил тихонько Липшиц.
– Ты зачем это читал, Жорик? – медленно и холодно процедил Абрам Борисович. – Мы и так все помним, кто мы, откуда и куда идем.
– Я это затем, Абрамушка, что в бумагах твоих не о том написано, о чем мы с Верховными договаривались. Ты что же это, решил свернуть с генеральной линии? Кто это вообще готовил? – Липшиц ткнул в лежащие перед ним на столе папки с документами, – и вообще, почему не по форме, не в свитках?
– Жорик у нас еще с комсомольских собраний помнит про конфликт формы и содержания, – усмехнулся Дубовский и резко встал. Взгляды присутствующих мгновенно переместились на него, как у публики на стадионе в большом теннисе после перекидывания мяча с одной половины поля на другую.
– Доклад подготовлен на основе документов, переданных из ведомства Хавронского. Если есть претензии – обращайтесь к нему, – голос Абрама Борисовича был по-деловому холоден.
– Да, давай Хавронского! Пусть пояснит, что он там понаписал! – раздались голоса членов Семимудрейшины.
– Предлагаю вызвать и допросить... в общем, Хавронского сюда, – подытожил Великий Эльцинд.

Пока секретари Семи Мудрейших созванивались с господином Хавронским, юрятинский красный трамвай благополучно пролетел остановку «Имени героя Потрошкова», знаменитую надписью «ПИВО ВКУСНОЕ СВЕЖЕЕ», выведенной огромными, в человеческий рост, буквами на деревянном заборе, стыдливо прикрывавшем стройку, которая должна была завершиться в прошлом году, о чем сообщал информационный плакат, размещенный на том же заборе.

Глава, в которой мы знакомимся с Большим
Несмотря на кризис и подорожавшее мыло с триклозаном, юрятинский красный трамвай № 14 уверенно шел к намеченной цели – «Саду культуры и отдыха имени Товарища Менжинского». Немного отклоняясь от основного маршрута нашего повествования, обратим внимание, что путь трамвая как будто хотел увековечить память о героях советской эпохи. Мало того, что он проходил в основном по Проспекту Ленина, но и почти каждая остановка носила имя какого-нибудь, если не вождя, так хотя бы героя революции. Например, уже упомянутая остановка «Имени героя Потрошкова» переносит нас ко временам, когда указанный герой железной рукой наводил порядок на близлежащей к Юрятину территории. Порядок наводился в основном расстрелами, что не очень нравилось местному населению, которое в итоге и увековечило товарища Потрошкова в одном из боев. Увековеченный Потрошков остался в нашем городе в виде остановки и бюста в одном из скверов города.
Следующим после Потрошкова увековеченным юрятинской остановкой на пути 14-го трамвая был марксист конца 19 – начала 20-го века товарищ Игнатов. Почему из всех участников группы «Освобождение труда», чьи имена запомнили навсегда миллионы советских студентов благодаря акрониму из первых букв фамилий (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод), для наименования остановки была выбрана именно фамилия на И, остается загадкой. Вроде бы в Юрятине он не был никогда, сроду, наверное, о нём и не слыхивал. Для нас важно лишь то, что именно на «Игнатова» в трамвай № 14 вошел Иван Большаков, с которым нам суждено провести столь много времени на страницах нашей книги.
Коренной юрятинец, Иван Сергеевич Большаков, двадцати двух лет от роду, имел происхождение самое что ни на есть русское-прерусское, к тому же достаточно пролетарское, учитывая, что отец Ивана проработал всю жизнь на Юрятинском пушечном заводе. Завод этот, когда-то принадлежавший Строганову, носивший впоследствии имя сначала Троцкого, потом Сталина, потом Ленина, а ныне ставший безымянным, громоздился прямо напротив скромного деревянного дома семьи Большаковых.
Сергей Иванович Большаков, отец Ивана, был человеком серьезным, трудолюбивым, закончившим свой путь на заводе, имея шестой разряд сварщика. Иван часто с гордостью говорил своим товарищам, что отец на спор мог приварить к листу железа граненый стакан. Девяностые годы двадцатого века Большаков-старший встретил с грустью, которую старался вылечить крепким алкоголем, старинным российским лекарством от всех болезней. Грусть не лечилась, а дозы лекарства с годами становились все больше. Матери у Ивана не было, точнее, она умерла, когда он был еще маленьким трехлетним мальчиком.
Иваново детство было ничем особо не примечательным: октябрёнок, пионер, старшие классы. После окончания школы он был призван в армию; затем, после армии, всё время где-то работал, правда, недолго. Все в этой его короткой биографии было гладко, славно и ладно. Эх, с такой-то биографией да куда-нибудь на СеверА, или на комсомольскую стройку, или целину осваивать! Да время не то. Люди порой не подходят ко времени, так же как и время к людям.
В общем, всё было бы неплохо, но! С некоторых пор Ваня стал меняться. Даже не то чтобы в худшую сторону, просто стал он меньше говорить, чаще хмуриться, короче стричься и носить все больше черное.

– У вас свободно?
Первым проснулся кот и внимательно осмотрел вопрошающего. Темные штаны, ботинки со шнуровкой и майка цвета хаки, на которую была накинута расстегнутая куртка, в руках какой-то пакет. За то короткое время, пока незнакомец еще не опустил рукав куртки вниз, Вадим успел разглядеть татуировку «За Русь!» на правой руке.
– Свободно.
Большой грузно опустился на сиденье, достал из кармана штанов наушники от плеера, нажал на кнопку и закрыл глаза. «Как он может спать под такую музыку?» – удивился про себя Вадим и тоже закрыл глаза. К шуму движения добавился неясный гул, доносящийся из наушников Ивана, быстрый ритм барабанов, жужжащая гитара и резкие выкрики солиста. Толком разобрать, конечно, ничего нельзя было, но общее ощущение эти звуки передавали вполне отчетливо. «Блин, еще мне тут нациста не хватало», – немного зло подумал Вадим и тоже закрыл глаза.
– Уважаемые пассажиры! Двери закрываются! Следующая остановка: «Начало эспланады». Прошу вас подготовиться к выходу заранее и не забывайте, пожалуйста, ваши вещи! – незадолго до закрытия дверей послышался женский голос в динамиках.
Бодрый, но в то же время нежный и даже отчасти сексуальный голос принадлежал водителю трамвая – милой женщине чуть старше 30-ти, которую Вадим и Иван раньше видели, правда, лишь изредка и мельком, когда в случае каких-либо происшествий ей приходилось, приоткрыв слегка переднюю дверь, выбегать наружу, наспех накидывая полосатую оранжево-белую рабочую жилетку. Вадим про себя называл эту женщину «Мисс Трэм» и удивлялся, почему ему так часто выпадает прокатиться на трамвае именно с ней. Удивляло Вадима, причем приятно удивляло, её отношение к пассажирам. От Мисс Трэм нельзя было слышать что-то вроде: «Быстрее уже! Шевелитесь! Я сказала: не висните на подножке!». Голос Мисс Трэм был мягок, бодр и деликатен одновременно. За удовольствие слушать, как она объявляет остановки, по мнению Вадима, пассажиры вполне могли бы доплачивать муниципалитету.

Утро Того Самого Дня. Юрятин. Ссора Вадима и Мэри
Сквозь закрытые глаза Вадим пытался разглядеть начало Того Самого Дня, под конец которого ему зачем-то пришлось ехать на другой конец города в красном юрятинском трамвае с котом под мышкой. Конечной целью поездки была встреча с отцом, от которого Вадим лишь год тому назад гордо уехал, объявив, что начинает самостоятельную жизнь, и к которому сейчас, в силу сложившихся обстоятельств, приходилось ехать «на поклон» в поисках крыши над головой.
Тот Самый День начинался вроде бы неплохо. Мэри проснулась вместе с Вадимом, какое-то время оба лежали в полусне, нежно прижимаясь друг к другу, пока инстинкты и молодость не возобладали, и молодые люди не предались трехминутной страсти. На пике страсти оба окончательно проснулись, открыли глаза и тяжело задышали. Однако минутой позже Мэри заплакала. Она сделала это внезапно и как-то отчаянно, почти беззвучно, лишь слегка открывая рот. Мэри приняла позу неродившегося младенца и повернулась к Вадиму спиной.
«Ну вот, опять, началось», – мелькнуло у него. «Когда же мы поженимся? Кто я для тебя? Почему ты ничего не замечаешь? Давай сходим куда-нибудь? Почему ты слушаешь эту ерунду? Сколько можно ждать тебя с работы?» – про себя передразнивал подругу Вадим.
Он, как и большинство мужчин его возраста, конечно, имел необходимый набор заранее заготовленных ответов, как то: нам еще немного надо пожить вместе, узнать друг друга; мы пока не готовы, у меня не такая большая зарплата, чтобы позволить себе…; в скором времени мы с тобой сможем…; я стараюсь; ты же видишь, как я устаю, и т. д. Так что к возможной атаке со стороны подруги Вадим, как ему казалось, был готов.
Однако первая фраза, которую произнесла Мэри, слегка его обескуражила.
– Нам надо расстаться, Вадим.
«Похоже, дело серьезное, яичницу придется готовить самому», – подумал Вадим.
– Мэри, что с тобой? – произнес наш герой.
– Я не могу тебе сказать, – тихим голосом вымучила из себя Мэри и стала чуть слышно завывать.
Вадим не любил завывания и ценил ясность во всем. Если она хочет с ним расстаться, должна быть причина. Чувство непонятной тревоги и бессмысленности происходящего возникло в районе солнечного сплетения и начало разрастаться по телу. «Ты ведь вроде бы сам этого хотел?!» – в голове Вадима сформулировался вопрос. «Да, но вроде бы не сейчас и не так!» – появился весьма неопределенный ответ. «Надо документы взять еще в офисе, отчетность за два последних года. Блин, ну мне вообще не до того сейчас, нашла когда разводиться, хотя мы еще и не расписаны вроде. Может, беременная? Ну вроде бы из-за этого не разводятся, а наоборот!».
– Ты беременна?
В ответ Мэри заплакала навзрыд, как героини советских фильмов о войне, провожающие своих родных на фронт.
– Ты не понимаешь!..
Эту фразу Вадим слышал множество раз, но никогда не понимал её значения.
– Ну расскажи, пожалуйста, только быстро… мне бежать уже скоро. Ничего страшного, я думаю, прорвемся.
– Куда прорвемся? Ты о чем вообще говоришь? Прорвемся! Со своими друзьями с работы так разговаривай, а со мной – не надо!
– Да что случилось? Объясни, пожалуйста! Мне еще поесть бы чего.
– У тебя всегда так, ты мои проблемы не замечаешь вообще, ты меня не чувствуешь!
– Ну как же! Вот сейчас вот, смотри, как я тебя хорошо чувствовал.
– Ты все сводишь к одному, у тебя, кроме секса, что-то есть ко мне вообще?
– Ну да.
– Что?! Что у тебя есть?!
– Мэри, мне одеваться надо. Мне ехать далеко. Сейчас зубы почищу, подожди, пожалуйста.
Во время чистки зубов мысли Вадима были в основном сосредоточены на бухгалтерской отчетности ООО «Акдинский Молокозавод», инспектировать который он ехал сегодня, возможностях зачета налоговых требований против поставок гречки в психбольницу, а также иных экономических проблемах холдинга, с которыми он расстался вчера, покинув рабочее место. Занятый приведением себя в порядок, тем не менее Вадим замечал, что чувство тревоги и бессмысленности, обитающее в центре груди, сохранилось и продолжало изредка посылать короткие импульсы на периферию.
Вернувшись из ванной в комнату, он попытался сразу урегулировать вопрос с Мэри. Внезапным порывом он постарался привлечь ее к себе и успокоить, однако получил резкий отпор.
– Не трогай меня, отстань.
«Может, ей стоит побыть наедине с собой, – подумал Вадим, вспомнив, что слышал в каком-то фильме нечто такое. – Отдохнет немного, выспится – и рассосется».
Однако 15 минут, потраченных на приготовление яичницы и ее поедание, для «рассасывания», по-видимому, не хватило. Выходя из кухни, Вадим увидел Мэри по-прежнему лежащей на кровати в ночной рубашке. Она угрюмо смотрела в пустоту и молчала.
– Я пойду, Мэри, мне еще на работу надо забежать, – сказал Вадим.
Мэри внезапно перевела на него взгляд, в котором Вадим прочитал многое, но не все из прочитанного понял.
– Ты что, собираешься вот так уйти, даже не спросив меня, в чем дело?
– Подожди, я ведь спрашивал. Ты сказала, что я не понимаю…
– Значит, я для тебя совсем ничего не значу? Тебе все равно, что со мной?
– Ну я же спрашивал.
Вадим вообще неплохо умел говорить. Хорошее знание языка, чтение книг, учеба в университете: он мог общаться, казалось, на любые темы, остроумно шутить, там, где нужно, делать многозначительные паузы, вставлять цитаты классиков. Однако в разговоре с Мэри Вадим всегда терялся. Его ответы представляли собой смесь жалкого мычания с попыткой оправдаться, как будто бы он всегда был заранее неправ. Причины столь стремительного изменения стиля речи он не мог объяснить, впрочем, он даже и не задумывался об этом. О скольких событиях в нашей жизни мы даже не задумываемся! Хотя раздумья о них могли бы привести нас к выводам, которые изменили бы в итоге наше мироощущение.
Мысли у Вадима в голове, конечно, были, но они не складывались в стройные ряды букв, слов и словосочетаний, которые помогли бы ему успокоить девушку, находящуюся в состоянии нервного срыва. Вместо этих словесных конструкций зачем-то совершенно некстати всплывали какие-то формулы расчета пени, динамика роста курса доллара и прочая неподходящая информация.
– Ну, давай обсудим. Я же не против. Что с тобой, Мэри? Может, я что-то не то сказал?
– Ты вообще ничего не сказал! Ты…
Мэри внезапно вскочила и стала одеваться. Натянув на себя шорты и рубашку Вадима, она села в кресло, скрестила руки и, казалось, погрузилась в медитацию, созерцая некую точку, находящуюся в тридцати сантиметрах от ее глаз.
Вадим в нерешительности замер на месте. Ему показалось, что общее состояние Мэри несколько улучшилось благодаря совершенному антистриптизу, и в общем, наверное, этот разговор можно отложить на вечер. Так что надо потихоньку собрать вещи и…
– Ты не понимаешь, – тихо проскулила Мэри, по-прежнему созерцая точку перед собой, – просто я поняла, что я… – и снова замолчала.
– Кто? – тихонько выдавил из себя Вадим, потому что молчание затянулось, а на работу надо было идти.
– Я… – Мэри закрыла глаза рукой, – я лесбиянка.
Последнее слово было произнесено почти шепотом, так что его окончание Вадим, скорее, угадал, чем расслышал.
– Подожди, как …. Мы же с тобой только что… ну… у нас же вроде все нормально…
У большинства людей реакция на неожиданную информацию обычно какая-то до смешного глупая. Это только в фильмах герои всегда в курсе будущих ответных реплик. Вадим в кино не снимался, в этот самый момент он жил, поэтому в его голове теснились исключительно глупости, вроде возможности секса втроем с кем-то из мэриных красивых подруг.
– Опять ты про это. У тебя одно на уме. Ты только об одном думаешь. Для тебя секс – это все, что есть в отношениях, ты даже не понимаешь, что кроме секса есть что-то еще.
– Мэри, извини, но мне бежать надо. Меня там машина ждет, мне ехать долго.
Мэри только что выдавила из себя признание, которое, очевидно, зрело в ней долгое время. Она говорила с мужчиной, с которым делила кров в течение нескольких месяцев, с которым она, по крайней мере ранее, связывала определенные надежды на будущее. И этот мужчина стоял сейчас перед ней, как ребенок, который ждет, когда мама, наконец, отпустит его погулять. Заплаканные красные глаза Мэри бросили воображаемую точку в глубине пространства и четко сфокусировались на лице Вадима. Взгляд Мэри, поначалу пронзительный, внезапно стал спокойным; она отвернулась, подтянула колени к подбородку и как будто задремала, слегка покачиваясь в кресле.
– Не расстраивайся, Мэри. Я вечером приду, мы все обсудим, все будет нормально, вот увидишь.
Ключ повернулся, шаги отмерили пять метров вдоль общего с соседями коридора, вторая дверь, снова ключ.
«Черт, в туалет забыл сходить, – подумал Вадим, – в этом долбаном Мухосранске даже туалетов нормальных нет, до вечера терпеть придется».
В лифте к Вадиму пришла в голову мелодия, точнее, пришла она к нему уже несколько дней назад, он все ходил «беременный» этими несколькими аккордами и припевом, но вот именно сейчас он «разродился», сейчас они зазвучали в голове как-то особенно ясно и четко. Если бы у Вадима была возможность записывать музыку, каким-либо образом получая информацию напрямую из клеток головного мозга, наверное, это был бы один из ярчайших написанных им хитов. Однако подобного устройства человечество пока не изобрело, и мелодию эту, равно как и другие, приходившие в голову Вадиму, ждало постепенное забвение посреди мыслей о работе, взаимоотношениях с девушкой и прочем. «Надо бы записать, классно звучит», – мелькнуло в голове Вадима за секунду до того, как лифт, зависнув на мгновение, наконец утвердительно крякнул на нижнем этаже и раскрыл перед ним двери в новый день. «Забуду ведь, опять забуду», – подумал Вадим, выходя из лифта.

Более подробное знакомство с Большим
Вечером в трамвае утренняя мелодия снова как будто повторилась, жесткие гитарные риффы с примочкой «Дисторшн», сопровождаемые параллельной бас-гитарой и множественными ударами барабанщика по тарелке, сменились мягкими, вкрадчивыми переборами «акустики», следом за которыми шел вокал. Вадим в полусне пытался услышать этот голос, несущийся то ли изнутри, то ли издалека, звучащий то ли на русском, то ли на английском, только пол вокалиста он мог установить точно – это был мужчина, певший с характерной «сиэтлской» хрипотцой. Мелодия окружала Вадима, сжимала и поднимала его так, что он, сидя с закрытыми глазами в кресле трамвая, мог видеть себя откуда-то сверху стоящим на сцене с гитарой; вот заканчивается куплет, обрывается соло, бас с резких прямых нот уходит на чуть слышное бормотание, барабанщик «считает» палочкой по тарелке: 2-3-4 – «снаружи» это слышно как «тс-тс-тс»; и вот, наконец, снова со всей мочи двумя пальцами с прицелом по четвертой и пятой струне!..
Вадим приоткрыл глаза и покачнулся вперед, приглядываясь, т. к. ему показалось на миг, что часть песни он исполнил только что нечаянно для всех пассажиров трамвая. Убедившись, что его никто не слышит, и трамвай наполнен сонной пустотой, Вадим снова откинулся в кресле и продолжил внутреннее созерцание музыки.
В то же самое время сосед Вадима Иван Большаков, несмотря на закрытые глаза и усталый вид, тоже не спал. Отчасти в этом была виновата музыка. Однако спать Ивану не давала не только песня группы «Коловрат», прославляющая героев Русской Освободительной Армии, но и мысли. Тяжелые мысли наполняли его коротко обритую голову.
Большой в свои 22 года уже успел не только сходить в армию, но и жениться. Его избранницу звали Ларисой. Ваня и Лариса, или Лара, как он её обычно называл, были знакомы еще со школы, однако закрутили роман только год назад. Через полгода поженились, а месяц назад Лара объявила Ивану, что ждет от него ребенка.
Известие это Ивана, скорее, обрадовало: еще один белый русский человек появится в стране, которая и так скоро обеднеет людьми (говорят ведь, что даже целый план существует, как обезлюдить Россию). Но, несмотря на радость от сознания, что «нашему роду не бывать переводу», Ивана немного смущало отсутствие у него на тот момент постоянной работы.
Отсутствие работы еще не значит, что Ваня ничего не делал. Напротив, жизнь Большого была наполнена множеством событий. Например, он играл в рок-группе, точнее, в РАК-группе, то есть в группе, играющей РАК. Стиль этот, недавно пришедший к нам из Европы, прежде всего из Англии, наиболее полно отражал духовные поиски Ивана в мире, где «белому человеку уже поссать спокойно нельзя на чурекский ларек», как охарактеризовал сам Иван окружающее его бытие при составлении протокола за мелкое хулиганство, совершенное в состоянии сильного опьянения. Увы, группу White Aryans, бас-гитаристом которой Большой числился, преследовали в основном творческие неудачи и кризисы. За два года своего существования и вялых репетиций парни смогли лишь дважды выступить перед большой публикой, оба раза на сцене родного ДК имени Менжинского. Публика, представленная в основном родственниками и друзьями музыкантов, хлопала и ууукала, подбадривая выступавших и вселяя в них надежду на будущее. Однако, хоть потенциал White Aryans был, безусловно, еще не до конца исчерпан, последние полгода коллеги по РАК-группе почти не репетировали.
Большой также был членом фанатской группировки (или, как еще модно говорить, «фирмы») «Юрятинские волки», которая поддерживала местную футбольную команду «ШихСил». Сказать «был членом» – скорее, обидеть, поскольку, хотя фирма была организована задолго до прихода в нее Большого, он очень скоро заслужил в ней авторитет среди товарищей и стал кем-то вроде наставника для подрастающего поколения. «ШихСил» была старинной юрятинской футбольной командой, долго болтавшейся между вторым и третьим дивизионами и, наконец, недавно вышедшей в высшую лигу российского футбола. Название «ШихСил» появилось недавно (в советские годы клуб назывался всего-то «Труд») и вроде бы означало, хотя никто об этом не говорил прямо, «шихта и сильвинит», поскольку основными спонсорами футбольного клуба были предприятия горно-металлургического и нефтехимического комплексов. Противники «ШихСила» любили поиздеваться над «шихтой», являющейся составной частью названия. Слово это, в русском языке не самое благозвучное, фактически стало обозначением всех фанатов юрятинской команды. «Шихта! Шимпанзе!», – кричали фанаты из других секторов, завидев бело-зеленые шарфики шихсиловцев. «Мы шихта, а вы дерьмо!» – скандировали в ответ юрятинцы.
Ваня гордо носил футбольный шарф «ШихСила», ходил на все домашние матчи и отчаянно дрался с фанатами других клубов. О драках представители противоборствующих команд договаривались заранее, затем происходила мобилизация коллективов и, наконец, битва. Подобные мероприятия собирали от 10 до 50 человек с каждой из сторон и не всегда заканчивались успешно для «Юрятинских волков». Так что Большой иногда приходил домой с сильно оттопыренными ушами, расплющенным носом и синяками под глазами. Жена это увлечение Ивана вслух не одобряла, но про себя немного гордилась тем, что ее Ванечка «такой сильный».
Однако, как любил говорить отец Вани, «сильный еще не значит богатый». Понимая всю очевидную несправедливость данной пословицы, Иван вынужден был смириться с окружавшей его капиталистической действительностью и пойти искать работу.
Нельзя сказать, что Большой филонил и отлынивал, – нет, Иван уже много где попробовал свои силы: ему удалось некоторое время побывать и продавцом в магазине, и грузчиком на железнодорожном вокзале, и даже сотрудником группы быстрого реагирования при местном Управлении внутренних дел. Последняя работа нравилась Ивану более всего, она позволяла совместить приятное с полезным: возможность подраться и заработать денег. К сожалению, несмотря на все рвение, которое Иван проявлял во время задержаний хулиганов и алкоголиков, а может, как раз именно из-за оного, по истечении двух месяцев работы в органах Ваню оттуда попросили.
Вообще, почему-то Большой нигде, ни на одной работе дольше двух месяцев не задерживался. По окончании испытательного срока работодатели всегда отправляли его домой.
После милиции Иван пробовал свои силы в некоей канадской экспортно-импортной организации, опутавшей своими щупальцами в 90-е годы двадцатого века всю Россию. Сейчас, по прошествии лет, достаточно трудно со всей определенностью сказать, что организация эта вообще существовала, поскольку она, мало того что не имела названия (во всяком случае, никто его не помнит), у нее не было ни очевидной структуры, ни ярко выраженного руководства. Если организация была экспортно-импортной, то что и как она перемещала через границу? В конце концов, почему она была канадской? В чью же, интересно, канадскую голову пришла идея собрать со всех концов нашей страны тысячи молодых людей, чьей основной и единственной задачей было впаривать случайным прохожим втридорога ненужные им китайские вещи, ломающиеся в течение месяца со дня начала эксплуатации?
Утро в канадской экспортно-импортной компании начиналось с бодрой оперативки, которую проводил некий начальник по имени Семён, приветствовавший персонал впаривальщиков неизменной фразой: «Как дела?!». Отвечать надо было: «Зашибись!». Обязательно с восклицательным знаком и выражением дикого счастья на лице. Дальше следовало: «Как настрой?!» – от Семена и, соответственно, – «Отлично!» – от персонала. Ваня также со всеми орал, также излучал счастье от сопричастности к общему делу. Позже, вспоминая свою бытность в канадской экспортно-импортной организации, Большой замечал, что нечто похожее он видел в кадрах столь любимой им немецкой кинохроники военных лет, те же счастливые лица, те же короткие возгласы приветствий.
В последний день работы в канадской экспортно-импортной компании Иван распространял швабры. Отличие «канадских» швабр от швабр обычных было в плохо сделанном и постоянно заедающем механизме, с помощью которого можно было менять положение прикрепленной к швабре тряпки. Тряпка, сделанная из какого-то синеватого материала, напоминающего поролон, после недели использования по назначению начинала скатываться, т. е. покрываться мелкими катышками, и в скором времени приходила в полную негодность, заменить же ее на аналогичную не представлялось возможным, поскольку канадская компания специализировалась исключительно на одноразовых товарах и не имела комплектующих.
Стандартным набором фраз для привлечения внимания потенциальных покупателей Иван овладел быстро.
– Распродажа!
– Другого такого шанса уже не будет!
– А какая эргономика!
– Незаменимый помощник у Вас на кухне!
– НО И ЭТО ЕЩЁ НЕ ВСЁ!
Ваня смог продать только одну швабру очень торопившемуся мужчине средних лет, который слушал его вполуха, одновременно ведя диалог по сотовому телефону. Мужчину, похоже, интересовала только цена «этой хрени», как он выразился. Расплатившись, мужчина кивнул Ивану на прощанье, шепнул «пока-пока», схватил «хрень», кинул ее в багажник припаркованной рядом машины и, не прекращая разговора по телефону, уехал.

Эспланада и Амфитеатр. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Юрятинский красный трамвай выехал на эспланаду. Значение этого слова мало кто из местных жителей знал доподлинно, что не мешало юрятинцам использовать его в различных фразах типа: «встретимся в 12 на эспланаде у …», «завтра на эспланаде концерт», «подбросьте меня до эспланады» и т. п.
Эспланада тянулась 4 трамвайные остановки, которые трамвай проезжал по прямой, никуда не сворачивая. Бодрый голос Мисс Трэм возвестил название очередной остановки, трамвай дождался разрешающего сигнала светофора и выехал на открытое пространство (что, кстати, и означает «эспланада»), справа и слева загорелись далекие огни рекламы, окна квартир желтели теплым, домашним светом.
Вадим некоторое время любовался открывшейся панорамой вечернего города, потом посмотрел внутрь куртки на жмурящегося кота, достал из кармана наушники и нажал на кнопку плеера. «Wake … from your sleep…» – чуть слышно пропел Том Йорк, в то время как Вадим, наоборот, стал постепенно погружаться в сон.
Красный юрятинский трамвай бодро пересек пространство в четыре эспланадные остановки и выехал на перекресток около Амфитеатра. Так в городе называли памятник архитектуры конца 20-го века, недостроенное здание музыкального театра. Спроектированный в 60-е годы, он начал строиться в 70-е, затем уже в 80-е городские власти периодически то возобновляли стройку, то приостанавливали ее по причине нехватки средств в бюджете, пока в 90-е не было принято решение прекратить стройку окончательно. В итоге здание, масштабами и формой чем-то напоминавшее древнегреческие театральные сооружения, так и было прозвано в народе – «Амфитеатр». Помимо портиков, обрамлявших его со всех сторон, амфитеатр действительно имел внутри себя огромную, правда, недоделанную (как и все остальное) сцену, подобие зрительного зала, а также множество каких-то коридоров, лестниц и переходов. Вадим знал это, так как бывал там как-то с друзьями. Несмотря на то, что официально доступ в Амфитеатр был закрыт, а сам он обнесен высоким забором, знающие люди, молодежь в основном, а также местные бомжики, умели найти и дырку в заборе, и верную дорогу внутри сооружения.
Около Амфитеатра дорога шла вверх и резко поворачивала. Перед светофором в ожидании зеленого сигнала трамвай прижал тормозные колодки к рельсам, от чего стал похож на кошку, приготовившуюся к прыжку. От стука колодок о рельсы Вадим проснулся, вытащил наушники, увидел в окно Амфитеатр и задумался.

Знакомство с Михал Михалычем. Юрятин. Полтора месяца до Того Самого Дня
Почему-то в голове мелькнула мысль о том, что вся эта поездка с котом на другой конец города связана с Сотниковым, хотя Сотников-то тут при чем? Может быть, потому, что всё со всем в этом мире взаимосвязано, вот и появление Михал Михалыча, очевидно, запустило какую-то цепочку событий, которая как-то связана и с котом, и с Мэри, и с нацистом этим, который спит, слушая вроде бы Underworld. Композиция, конечно, хорошая, но как вот так можно врубить на всю катушку, что полтрамвая слышит, и при этом умудриться спать?! Так о чем это я? Да, о Михаиле Михайловиче Сотникове.
Человек этот сыграл огромную роль в жизни Вадима. Кто знает, как все повернулось бы, если бы не Михал Михалыч, как его все звали вокруг, или еще проще – Михалыч.
Несмотря на то, что Вадим считал себя вполне самостоятельным человеком, никому не обязанным, чем старше он становился, тем больше ощущал, что все сколько-нибудь значимые события в его жизни произошли во многом благодаря воздействию извне, благодаря чьему-то участию. Выбор детского садика и школы – привилегия родителей. Далее – экономический факультет университета, в который Вадим попал во многом благодаря программе взаимодействия университета со школой, из-за чего все ученики, сдавшие на «отлично» выпускные экзамены, позже стали студентами. Таким образом, выбор школы, осуществленный родителями, определил и будущую профессию Вадима, и косвенно – размер его зарплаты, круг знакомых и прочее.
Со всеми его подругами Вадима кто-то знакомил, так было и в случае с Мэри. Увлечение рок-музыкой Вадим подхватил у друга детства – Лёвы Хейфица, фаната «Битлз». Пойти на работу в банк по окончании университета его надоумил бывший научный руководитель, хороший друг кого-то из членов правления банка. Дальше было знакомство с Михал Михалычем, неожиданно повлекшее переход на другую работу. Вадим, считавший себя человеком, руководствующимся при принятии решений разумом, а не чувствами, вполне понимал людей, которые тратят уйму времени при выборе места будущей работы, обзванивая потенциальных работодателей, советуясь с друзьями, отвечая на вопросы на собеседованиях. Однако рационально мыслящему Вадиму для принятия решения об уходе из банка и вливания в трудовой коллектив, возглавляемый Михал Михалычем, потребовалось лишь несколько минут.
Первоначально речь шла всего лишь о «шабашке». Михал Михалычу необходима была помощь в написании бизнес-плана одного нового проекта – молочного завода, который он недавно купил. Шабашке Вадим был рад как возможности немного подзаработать и живо откликнулся на предложение преподавателя из университета, который порекомендовал Вадима своему приятелю – Михал Михалычу Сотникову. Первая встреча Вадима и Сотникова прошла крайне неинтересно, кратко и по-деловому: один чертил задание на листке старым желтым советским автоматическим карандашом с толстым выдвижным грифелем, другой – слушал и пытался понять задание. Никаких особых воспоминаний, кроме карандаша, в душе Вадима не осталось. Однако через неделю Вадим и Михал Михалыч встретились вновь, и этот короткий разговор, происходивший в кожаном салоне новенького «Гранд Чероки», круто изменил будущее Вадима, определив его на ближайшие пятнадцать лет.
Михал Михалыч вообще производил на своих современников сильнейшее, можно сказать, невероятное впечатление. Невысокого роста, коренастый, коротко стриженный, он не был особенно привлекателен, вряд ли взгляд выхватил бы его из толпы, однако, когда он начинал говорить, разговоры умолкали, сильные мужчины и красивые женщины затихали и слушали, слушали его. У каждого, кто знал Михал Михалыча, была своя, отличная от всех других, но в то же время в чем-то совершенно похожая на все остальные история знакомства с ним. Среди сотрудников холдинга «РосСельГаз» было принято собираться и обсуждать эти роковые истории, изменившие ход их жизни.
История же Вадима такова.
Вторую встречу Михал Михалыч назначил Вадиму через неделю после первой. В назначенный час Вадим вышел на стоянку и стал ждать Михал Михалыча, созерцая прохожих и наслаждаясь теплым августовским деньком кризисного Того Самого Года. Несмотря на кризис, девушки в Юрятине не перевелись и мило дефилировали по проспекту имени Ленина мимо здания банка «РосВенчурИнвест». После двадцати минут ожидания Вадим решил все-таки вернуться на рабочее место, где немедленно приступил к раскладыванию пасьянса «Косынка». Занятие это так увлекло Вадима, что он даже немного вздрогнул, когда вдруг зазвонил телефон, и секретарь Маша сообщила:
– Вадим, тебя мужчина ждет на «Гранд Чероки» у входа. Говорит, что вы договаривались, спрашивает, почему тебя нет.
– Я стоял там, ждал его полчаса.
– Давай живей, он говорит, что у него всего две минуты.
Вадим вытащил файл с бизнес-планом и рванул по направлению к стоянке, где его ожидал Михал Михалыч. Тот жестом правой руки предложил Вадиму открыть дверь автомобиля и зайти внутрь, в то время как левой рукой он держал мобильный телефон.
– Здравствуйте, Михаил Михайлович!
– А, да, привет, – Вадим не сразу понял, что Михал Михалыч обратился не к нему, а к невидимому собеседнику из телефонной трубки, – нет, по этим векселям подожди, еще не решили. Как ты там говоришь, назвал контору? Какой еще буж? – громоподобно вопрошал Михал Михалыч. – А что это? Ну, ладно. Так, давай обсудим позже, у меня встреча с о-о-очень достойным человеком, – Михал Михалыч покосился на Вадима, – все, пока-пока, Серёж. Здравствуйте, Вадим!
– Здравствуйте, Михаил Михайлович, – повторил Вадим, – вот ваш заказ. Я могу пояснить, если вдруг что непонятно, – начал Вадим и затих.
Глаза Михал Михалыча были обращены на пару красивых ног, видневшихся из-под красной юбки удаляющейся от них по тротуару юной жительницы Юрятина.
– Если что, – задумчиво повторил Михал Михалыч, – непонятно. Да, наверное, поймем, как-нибудь, ха-ха! Вадим, можно на «ты»? Парень ты молодой, позволишь.
– Конечно, Михаил Михайлович, – аккуратно разделяя звуки, произнес Вадим.
– Ты вот что, бизнес-план кинь туда, пожалуйста, – Михал Михалыч, дважды изогнув руку, показал на карман, расположенный позади своего сидения, – я потом посмотрю на досуге, изучу. Ты мне вот что скажи, как ты оцениваешь положение в сельском хозяйстве России?
– В смысле? То есть всего сельского хозяйства?
– Ну да, всего. Понимаешь, все кругом твердят, как попугаи, «кризис-кризис», но это не только кризис, но и возможности, понимаешь? Ага. Время сейчас такое наступает интересное, согласен?
Вадим кивнул, с интересом слушая речь Михал Михалыча.
– Вот, скажем, то же сельское хозяйство. Мы тут с ребятами прикупили колхоз один. Ну, как прикупили? Почти купили уже, но там сложности с оформлением, предприятие вообще-то государственное, и директор какой-то придурок, но мы ему зама порекомендовали. В общем, контролируем мы этот колхоз. И задача стоит вывести его на мировой уровень, производить нормальную линейку продукции. Это, конечно, начальный уровень, затем стоит задача взять целиком под себя производство всей молочки в области. С мэром Юрятина ведем диалог, с губернатором ведем диалог, с будущим замом губернатора, у него, кстати, фамилия Спасский, ты знаешь наверняка, с ним тоже ведем диалог.
«Почему это я должен знать его наверняка», – пробурчал про себя Вадим, хотя фамилию Спасский он, конечно, слышал, поскольку Григорий Аркадьевич Спасский являлся одним из учредителей их банка, и Вадим пересекался с ним несколько раз по работе.
– Интересные есть мысли по газовой тематике, по нефтяной, вообще по энергетике. Многое неправильно у нас, к сожалению. Многое надо менять. Я тут переговорил с одним человеком из Москвы, он предлагает написать концепцию развития энергетического рынка. «У вас, – говорит, – провинциалов, свежий взгляд, незашоренный». Надо ставить всё на рыночные рельсы, реформировать, хотя это и плохое слово, почти ругательное, иными словами – шире смотреть. В общем, если что, имей в виду. Что твой банк: сегодня есть, завтра сдуется из-за кризиса. Как, кстати, не сдулся еще? Ха-ха. Вот тебе визитка. Да, звони, если что надумаешь. Люди нам всегда нужны. Организация у нас растет и динамично развивается, даже не организация – хо-о-олдинг, как говорит наш юрист Сережа. Интересы у нашей группы огромные, не сегодня-завтра начнем потихоньку поглощать «Газпром», да, что ты усмехаешься, будем отъедать потихоньку, технологии нам все известны. Так! В общем! Мы на сколько с тобой договаривались по оплате за бизнес-план? Вот, держи. Все, да-а-а-вай, Вадим, извини, но мне надо бежать, у меня встреча с депутатом одним. Был бы хрен собачий, я бы тут с тобой потрещал еще, а это – народный избранник! Надо уважить, за него же люди голосовали.
Вадим во время монолога Михал Михалыча тщетно пытался засунуть файл с бизнес-планом в карман, расположенный позади водительского сидения, но файл никак не хотел засовываться, ему явно что-то мешало. Решив потихоньку вытащить это мешающее что-то, Вадим понял, что карман забит небольшого формата книгами.
– У Вас тут книги, я не могу никак засунуть...
– А, дак возьми себе пару штук.
Вадим вытащил одну книгу и после этого все еще с трудом, но втолкнул свой бизнес-план в карман позади сидения.
Выйдя из машины, Вадим опустил взгляд на только что обретенную книгу. «Михаил Сотников. Обратного пути нет» – гласил заголовок. Под заголовком располагалась картина, изображающая полуобнаженную девушку с невероятно тонкой талией и огромными голубыми глазами.
– Обратного пути нет, – задумчиво проговорил Вадим.

Через день после этого разговора Вадим ушел из банка и устроился в компанию Михал Михалыча финансовым директором. Примерно через полтора месяца после этого разговора Вадим ехал в трамвае с котом под мышкой по направлению к дому родителей.
В полуторамесячный промежуток между устройством на работу и поездкой на трамвае успело произойти множество интересных событий. Прежде всего, состоялось знакомство Вадима с трудовым коллективом «Российского Сельскохозяйственно-Газового Холдинга», точнее, несколькими молодыми людьми, работающими в ООО «РосСельГаз». Динамично развивающийся холдинг состоял из генерального директора – Михал Михалыча и нескольких его заместителей: по экономике, по производству, по правовым вопросам, по взаимозачетам, по газу, по молоку, теперь вот еще и по финансам. Единственным недиректором в этом коллективе была Голодова Наталья, главный бухгалтер.
Несмотря на обилие директоров и полное отсутствие в штате пролетариев или хотя бы каких-нибудь специалистов, работа в офисе кипела. Директора таскали свитки факсов, куда-то постоянно звонили, с кем-то постоянно встречались, сутками пропадали в каких-то командировках. Динамики в холдинге действительно было хоть отбавляй. Вадима встретили достаточно радушно, выделили ему стол с компьютером и сразу завалили работой.

Второй сон Вадима. Москва. Середина Того Самого Дня
Красный юрятинский трамвай пролетел мимо Амфитеатра и, гремя тормозными колодками, на полной скорости пересёк главный перекресток города, где Проспект Ленина и Комсомольский бульвар сходятся в смертельной битве за звание самой-самой юрятинской улицы. На стороне Проспекта были огни Главного Универмага, а Бульвар пытался взять скамеечками в тени лип.
Вадим, далёкий от этой войны, закрыл глаза и снова надел наушники, чтобы погрузиться в полудрему, в то время как за два часовых пояса от него члены Совета Мудрейших тоже собирались после некоторого перерыва, чтобы продолжить свою работу. Пока прислуга заменяла семисвечники, в которых выгорели свечи, присутствующие в ожидании господина Хавронского разбились на группы и вели светские беседы. Лишь Великий Эльцинд тихонько почивал на троне с золотыми ручками, свесив голову на плечо.
Одна группа состояла из Якова Соломоновича Бердичевского, банкира, и Матвея Израилевича Птицинского, владельца «пятой кнопки» телевидения. Разговор двух членов Совета Мудрейших состоял из разбора некоторых талмудических терминов, недавно вычитанных Матвеем Израилевичем.
– А вот когда десять наших собираются вместе, то это означает, Яков Соломонович, миньян.
– Как, Матвей Израилевич?
– Миньян! Это не то, что ты подумал, потому что на конце того, что ты подумал, немного другие буквы, а то, что я тебе говорю, – это именно «миньян», понял?
– А что это? Ну то есть я понял, что можно вдесятером собраться, но зачем?
– Чтобы Богу молиться, Яшенька.
– Эх, Матвеюшка, – неожиданно грустно отозвался Яков Соломонович и после небольшой паузы добавил, – поздно это всё.
– Что «всё»?
– Вот это вот «всё», – рука Якова Соломоновича прочертила круг, указывая Матвею Израилевичу на окружающий их интерьер, – я ведь всю жизнь учил подрастающее поколение, что бога нет, а есть только единственно верное и правильное учение, я ведь, знаешь ты, чуть было диссертацию не защитил, да вот не успел. Знаешь, какая тема была? «О преимуществах социалистического типа производства в мясной и молочной промышленности». А знаешь, где защищаться должен был? В Институте марксизма-ленинизма. Да, все уже готово было: автореферат распечатал, разослал, оппоненты речи написали, третьи лица, все чин-чинарем, комиссию созвали, знаешь, на когда? На 22 августа 1991 года.
Яков Соломонович умолк, пристально вглядываясь в себя. Матвей Израилевич для приличия тоже подождал минутку и продолжил:
– Еще я тебе сегодня хотел рассказать про значение кашрута.
– Слушай, а откуда ты все это знаешь, Матвейка? – спросил Яков Соломонович.
– Ну как… книги есть, разные люди знающие…
– Книги… Я вот раньше одну-единственную книгу читал по этому вопросу, называлась «Осторожно: сионисты!», автор, по-моему, какой-то Николай Петров, издательство «Молодой коммунист», Москва, 1971 год.
– Да нет, ну что ты, Яшка! Ну что ты все плохое вспоминаешь. Забудь, слушай меня. Так вот, значение кашрута состоит в том…
Тут к говорящим неожиданно присоединился Дубовский. Резким движением он словно занырнул внутрь пространства между Матвеем Израилевичем и Яковом Соломоновичем и сразу же вклинился в разговор.
– Так, вы кончайте эту вашу жвачку ни о чём. Дело есть, Матвейка!
– Какое же, Абрам Борисович?
– Да вот про тельавидение твое, то есть наше. Про кнопку твою, пятую. Передачу надо тиснуть одну, сюжетец показать.
– Так у тебя ж, Абрамушка, своя кнопка есть. Моя-то тебе зачем?
– Моя уже задействована, не переживай. Мне большая аудитория нужна, поэтому понадобятся все ресурсы.
– А о чем сюжетец?
– Да про этого, – Абрам Борисович кивнул на спящего Эльцинда, – валить его думаю, будем давать честную, объективную картину, объяснять народу, что пора бы уже его на покой.
– Да ты что, Абраша! С ума сошел, зачем тебе это?! Ведь хорошо же все, спокойно. Чем он тебе мешает? Пьет и пьет. Спит и спит!
– Ну, во-первых, происхождение у него какое-то смутное. Вроде бы и из наших, опять же жена Иосифовна, а вроде и нет, может, он из гоев?
– Изгой! Какой он изгой? Он же наш, Абраша, наш благодетель и заступник, надежда и опора…
– Ладно-ладно, не части. Привыкли вы всё восхвалять! Это у тебя с секретарских времен, а? Сидел, поди, в райкоме-то комсомола, чаек попивал? Ха-ха. «В райкомовском рае попивая чаёк! Всё в порядке! Все нормалёк!». Помнишь, песню такую? Вряд ли, ты, кроме «Ленин всегда молодой», не слыхал ничего, наверно. Да ладно, не красней, Матвейка.
– У меня, между прочим, дома коллекция пластинок, джазовых. Я всего Маклохлина собрал…
– Ладно-ладно, говорю, не гунди. Надо серьезные вещи еще обсудить, как сегодня отмечать будем.
– Что отмечать, Абрамушка?
– Семидесятилетие комсомола! – дразнивым тоном отозвался Дубовский. Наши праздники мы отмечаем, наши! Зарубите себе на носу. А то надели ермолки, корчат тут из себя, а по ночам, поди, Маркса читают по старой памяти!
– Маркс тоже из наших, вроде, – робко возразил Бердичевский.
– Из наших! – опять искривился Абрам Борисович. – В общем, имейте в виду, сегодня Наш Новый Год! По-нашему Рош Ха-Шана. Так что гуляем, пОцики! Сегодня после этого все к Ромаше в баню. Девочки, музыка – все как положено.
– Поцики!.. Девочки!.. – раздался слегка раздраженный голос входящего в зал человека.
Пройдя в конец зала, человек этот резким жестом ткнул выключатель. В течение пары секунд, пока свет распространялся по залу, человек подошел к круглому столу и остановился, хмуро оглядывая присутствующих. Внешний вид вошедшего разительно отличался от представителей Семи Мудрейших: ни талита с цицитами, ни ермолки с пейсами на нем не было, вообще одет он был достаточно прозаично: синий деловой костюм, красно-сине-белый галстук в полоску и белая сорочка. Внезапно средневековье встретилось с концом двадцатого века. Средневековье при этом морщилось от яркого света, конец двадцатого как будто готовился к схватке, приближался уверенно, но в то же время, не торопясь, вглядываясь в лицо главного своего соперника.
– Звал? – коротко начал вновь прибывший.
– С новым годом тебя, Хавроша! – отозвался Птицинский.
– С каким еще новым годом?! Ты меня звал? И прекратите уже эти ваши местечковые… клички использовать. Меня зовут Никита Семенович Хавронский, если забыли.
– Мы ничего не забыли, Никита Семенович, – начал Абрам Борисович, но внезапно был прерван проснувшимся Великим Эльциндом.
– Бааа! Никита! Ну, этааа, хорошо, выбрался наконец! Нашел, значит, время. А то все возишься там со своими нефтяниками, совсем дедушку забыл.
– Ну что Вы, как можно, я Вас не забывал. Просто дел много.
– У всех дел много, а мы вот не забываем друг о друге, собираемся, вот, обсуждаем. У нас вот вопросы есть к тебе, панимашшшь!
– Готов ответить, спрашивайте.
– Разрешите я, – поднялся со своего места Липшиц, – у меня есть вопрос. Можно, Абрам Борисович?
Абрам Борисович махнул рукой, дескать, «валяй, задавай».
– Очень хорошо, спасибо, товарищи, то есть господа. У меня к Вам, Никитушка, то есть Никита Семенович, есть вопросы по поводу подготовленного, как я понимаю, Вами плана. Итак, я смотрю Ваш план, Никита Семенович, и что же я там вижу? Таки ничего хорошего я там не вижу, хочу я Вам сказать. Может быть, Вы спросите меня, почему? А я Вам с удовольствием отвечу, без всяких обиняков и украдок. Собственно, вот что: все мы исходим из того, что деятельность наша должна быть направлена на достижение Великой Цели. Цель эта, как известно, изложена в Великом Плане…, а План этот…
– надо осуществить в течение Великой Пятилетки! – перебил Абрам Борисович, – Лёнька, давай скорее, а то мы уже ВСЕ сейчас заснем.
– Да-да, конечно, в общем-то Вы все, конечно, знаете, что Великий План был изложен около ста лет тому назад в одной книге, которая, к сожалению, была каким-то непостижимым и даже, я бы сказал, мистическим образом похищена и в дальнейшем распространена среди,.. посреди,.. ну, в общем, гоев, которые, как бы это сказать, теперь, конечно, немного в курсе происходящего. Но я уверен! Что Центральный комитет наших братьев, заседающих, насколько мне известно, в Вашингтоне, постоянно работает над усовершенствованием и доработкой Великого Плана с тем, чтобы, во-первых, исключить возможность нового внезапного вторжения гоев в наши секреты, а во-вторых, для своевременной корректировки Великого Курса в связи с постоянно меняющейся обстановкой. Возможность проникновения в наши планы особенно усилилась благодаря современным технологиям, интернету, мобильной связи и прочему. Во многом поэтому-то мы и проводим наши заседания, так сказать, по старинке, не внося ничего в компьютеры, а записывая наши протоколы, равно как и иные документы, на древних папирусных свитках.
Лицо Хавронского на протяжении всей речи Липшица не выражало ничего. Взгляд его глаз был направлен из-под очков не на говорящего, а на Дубовского, который в то же время внимательно изучал роспись потолков зала, служившего резиденцией для заседаний Совета Семи Мудрейших.
– Так вот, я продолжаю, любезнейшие мои, – невозмутимо тараторил Липшиц, – мало того, что документы подготовлены Вами не по форме, не в свитках, а на печатных листах юрятинской бумажной фабрики «Снегурка», так и что же там за содержание? Это же идет в полном противоречии с планом, я имею – с Великим Планом!
– Абрам Борисович, можно Вас на пару слов? – тихо спросил Хавронский, не спуская с Дубовского глаз.
– Ничего, повторяю, ничего совершенно не говорится о нашей гей-программе, – продолжал тем временем Липшиц. – Я, конечно, понимаю, дело деликатное, даже и говорить-то не хочется «НАША» гей-программа, но все-таки… Мы все с Вами прекрасно понимаем, что если говорить о потенциальном сокращении количества населения подведомственной нам страны, то распространение гей-движения – это один из самых интересных путей для достижения цели. В самом деле, тут, по-моему, и спорить нечего, геи-то не размножаются! Так, вот про это ни слова. Хотя мы уже обсуждали, говорили и, как мне казалось, договорились о том, что на телевидении, или, как тут некоторые шутят, на тельявидении, надо побольше рассказывать о жизни геев, вообще всяких там транссексуалов и прочих лесбиянок, проводить с ними ток-шоу, как-то так ненавязчиво, но в то же время настойчиво проводить в жизнь мысль о том, что неплохо бы стать тебе, «Ваня», геем!
– Абрам Борисович! – немного повысил голос Хавронский.
– У него и про алкоголь там ничего нет! – вклинился в разговор до этого молчавший Мурмулис. – Ни-че-го-шень-ки! А ведь это же важная часть «Великой стратегии Порабощения», об этом вообще никогда забывать нельзя. Где бы мы с Вами все были, если бы тогда, в смутное время девяносто второго, водка стоила, как при Горбачеве, ну, в сопоставимых ценах? Где, я Вас спрашиваю?! Вот, правильно Матвей Израилевич сейчас тихонько выразился, вот там бы и были. А так что ж, вышел Ваня с завода, получил с грехом пополам ползарплаты после пары месяцев задержки, смотрит: на мясо не хватает, на молоко с хлебом не хватает, зато на водку – в самый раз! И вместо того, чтобы штурмовать Кремль, пьет Ваня горькую, смотрит сюжетец в телевизоре про гей-парад и радуется, что живет в такой демократической стране. Но вот что я хочу Вам сказать, товарищи, то есть господа. Не все еще у нас хорошо, ой, не все! Более того, все еще может перемениться, а чтобы этого не случилось, как раз и нужно продолжить процесс, который я частенько про себя называю «дешевая водка в обмен на демократию». А демократия – это мы с вами!
– Абрам, поговори со мной, пожалуйста, – не унимался Хавронский.
– Тут вот правильно говорят некоторые ученые про влияние пива на человеческий, я бы сказал, гоевский, организм, – продолжал Мурмулис. – Существуют исследования, согласно которым в пиве содержится непропорционально большое количество женского гормона, который при постоянном и многократном употреблении пива приводит к ухудшению половой функции у мужчин. Не знаю, можно ли связать эту тему с ранее обсуждавшейся – о геях и всем таком, не уверен, что упившийся женскими гормонами гой станет в итоге геем, но потенциально это интересно.
– Это только на гоев действует или на наших тоже? – тревожно обратился к Мурмулису Матвей Израилевич.
– Слышу-слышу в голосе твоем легкое беспокойство по данному вопросу, – усмехнулся Мурмулис, – одно тебе скажу точно: наше пиво лучше не пей, почти на всех заводах уже тайно установлены аппараты по обогащению пива концентратом женских гормонов. Так что если чего, бери лучше чешское.
– Уже установлены?! Ты бы хоть предупреждал заранее! – воскликнул в сердцах Матвей Израилевич.
– Да ладно, Израилевич, куда тебе в твои-то годы, нашел о чем беспокоиться, – хохотнул Яков Соломонович.
– Таки я продолжу, – возобновил изложение своих претензий Липшиц. – Абсолютно никак не отражено положение о физиологическом превосходстве наших людей перед гоями. Как мы уже отмечали ранее, посмотрите протокол номер пять, тут ясно обозначено, к чему мы должны прийти: осознание серой гойской быдломассой своего ничтожного состояния не только в сфере интеллектуальной, но и в эстетической. Для этого победителями различных конкурсов красоты как среди женщин, так и среди мужчин должны быть только представители Избранного Народа; не менее 70 процентов всех телеведущих должны также представлять Наших. Поскольку телевизионная картинка формирует постепенно у гоев представление о том, что есть красота, а что уродство, то присутствие в кадре гоев должно быть, по возможности, сопряжено с некоей отрицательной деятельностью, которая (для смягчения ситуации) должна подаваться как неотъемлемая часть культурного кода, например: алкоголизм, наркомания, беспорядочная половая жизнь, проституция и т. д. Тут у нас еще есть некоторые цифры, обозначенные нами в одном из первых протоколов: плановые показатели соотношения Избранного Народа и гоев в различных отраслях народного хозяйства, помимо уже упомянутых телеведущих, вот, к примеру: режиссёры – 80 на 20, писатели – 70 на 30, актёры – 60 на 40, губернаторы – 50 на 50, ну, как понимаете, это определенная уступка…
– Абрам, удели мне сейчас же пару минут! – уже достаточно твердо попросил Хавронский.
Абрам Борисович повернулся к нему, выждал несколько секунд и уже собирался было что-то сказать, как в залу ворвался кто-то из обслуживающего персонала и громко сообщил:
– Абрам Борисович! Он рвется сюда, требует, чтобы его пустили, никак не могли задержать. Настаивает, чтобы Вы с ним встретились.
Из приемной раздались звуки высокого с надрывом голоса:
– Я требую, чтобы меня пропустили! Я все-таки бывший премьер-министр. Это я писал, а не Хавронский! Что он вам тут наговорил? Я требую, чтобы меня выслушали! Впустите меня немедленно!
– Хорошо, хорошо, Володя, пропусти его, киндер-сюрприза нашего.
Вошедший вырвался из рук Володи, поправил галстук и очки, одернул пиджак и молча подошел к столу.
– Это безобразие! Вы меня не пускаете, а у моей мамы, между прочим, девичья фамилия Зильберштейн!
– Слышь, Абрам Борисович, а ведь у нас тут, похоже, теперь вместе с Киндером, Хаврошей и Володей полноценный миньян, – заметил в глубокой тишине Матвей Израилевич Птицинский.

Большой вспоминает о первом визите в еврейскую школу. Юрятин. За два месяца до Того Самого Дня
В то время как Вадим осмысливал судьбоносное знакомство с Михал Михалычем и его последствия, Большой пытался вспомнить день, когда он впервые пришёл в частную еврейскую школу имени Бен-Гуриона в городе Юрятине, чтобы устроиться работать в ней охранником. Как же так, воскликнешь ты, о читатель?! Что-то тут не вяжется – Большой и еврейская школа! Да, он и сам не до конца понимал, как же это произошло: простой русский парень, фанат «ШихСила» и вообще… «за Русь!» – вот так вот взять и пойти работать к евреям.
Возможно, что так же, как и в жизни Вадима, свою роль сыграл случай. Возможно, тот случай был вовсе не случай. Возможно, вообще вся наша жизнь – это цепочка случайностей, которые выстраиваются в закономерность. Большой, в отличие от Вадима, не склонен был философствовать по этому поводу, ему неинтересны были рассуждения о том, красна ли роза за его спиной и мертв ли кот Шредингера. За спиной Большого были не роза и не кот, а беременная жена и пьяный отец, на плечах висела невесть откуда свалившаяся ответственность за них и будущего ребенка. В общем, после очередного увольнения, на этот раз из канадской экспортно-импортной компании, Большой был озабочен поиском работы.
Газета бесплатных объявлений, составлявшая девяносто процентов почты семьи Большаковых, на трех разворотах предлагала различные вакансии, правда, в основном в области торговли, в том числе женским телом, и распространения косметики. Вадима же заинтересовало предложение некоей школы, набирающей охранников. Заинтересовало, во-первых, графиком «сутки через трое», во-вторых – размером заработной платы. Недолго думая, Иван отправился на собеседование, которое проходило в здании рекрутингового агентства в одном из офисов, недалеко от городской достопримечательности – Амфитеатра. Ивану было предложено заполнить анкету, состоявшую из трех листов разнообразных вопросов, а затем оставить свой контактный телефон. Поскольку у Ивана не было не только какого-нибудь контактного, но и хоть сколько-то бесконтактного телефона, девушка, принявшая у него анкету, предложила ему самому позвонить через пару дней в агентство, чтобы узнать результат. Иван, не особо надеясь на положительный исход, все же позвонил, как ему было указано, и с удивлением узнал, что «по результатам первичного тестирования» его кандидатура одобрена для дальнейшего собеседования, которое должно состояться уже непосредственно в школе.
Направляясь на беседу в школу, Иван решил одеться «как-то посолидней», для чего надел единственный свой костюм черного цвета и белую сорочку. Галстука у Ивана не было, поэтому повязывать на шею ему было нечего. Оправив пиджак, Ваня посмотрел своим прямым и честным взором вглубь комнаты. Зеркало отразило картинку, содержащую изображение вполне достойного молодого человека крепкого телосложения, очевидно заслуживающего работы в сфере образования.
После получасового путешествия на красном юрятинском трамвае и непродолжительной пешей прогулки Иван нашел нужный адрес и принялся искать вывеску со словом «школа». «Нужный адрес» представлял собой расположенный на окраине исторической части Юрятина одно-двухэтажный особнячок с высокими окнами без каких-либо опознавательных знаков, покрытый полуоблезшей зеленой краской. Обнаружив, наконец, дверь, надо сказать, весьма массивную, Иван смело толкнул ее и оказался внутри. Прямо перед ним за столом сидел охранник, молодой парень, при появлении Ивана сразу же вставший на ноги. На столе перед охранником была подставка для двух флагов, один из которых был российским, а второй, как успел заметить Иван, был белого цвета с синими полосками, в конце коридора виднелась дверь с надписью над ней «Кошерные продукты» и какими-то явно «ненашими» буквами, справа на стене висело что-то, напоминающее почтовый ящик с загадочной надписью «Цдака».
– Что Вам, молодой человек? – обратился к Ивану охранник.
– Я на работу пришел устраиваться, – ответил Иван. Ответил чуть раньше, чем его мозг смог полностью переработать информацию относительно интерьера помещения, в котором он очутился. А мозг тем временем начал посылать весьма определенные сигналы.
«Куда я попал? Это же это? Это же Они?! Может, ну его, эту работу?!»
– Проходите, пожалуйста. Вам сюда, – отчеканил охранник.
Голос охранника оказался, по-видимому, сильнее внутреннего голоса. Ваня, медленно шагая, немного втянув в голову плечи, стараясь не смотреть по сторонам, повернул вслед за охранником в комнату, которую тот ему указал.

Вадим едет в командировку. Юрятин-Акда. Тот Самый День. Утро
За пару дней до Того Самого Дня в офисе «РосСельГаза» состоялась короткая оперативка, в ходе которой Михал Михалыч, рисуя стрелочки, кружочки и забавные картинки своим желтым советским грифельным карандашом, поставил перед сотрудниками ряд задач:
– Так, Вадим, ты, я, Андрей и Павел едем с Вами в Акду на завод. Значит, твоя, Вадим, задача – разобраться там с директором, Вагизом, посмотреть, что к чему, помочь ему, понять, вникнуть. Баланс там, то, сё. У нас там сейчас валовка 10 тонн в день, надо выйти к концу года на 50 тонн. Мы с Андреем встречаемся с главой администрации местной, будем ломать его по поводу аренды земли под один перспективный проект. Потом все едем на базу отдыха. Там у меня разговор очень серьезный с Спасским по поводу приватизации одного объекта, ну и еще кое с кем. Ясно все?
Откровенно говоря, Вадим особо ничего не понял. Вообще, он не всегда ясно понимал задачи, которые ставил ему его новый руководитель. Но тон Михал Михалыча, каким он задал свой последний вопрос, не допускал никаких возражений и дополнительных уточнений.
– Так, и еще, самое главное, мы тут с Вами все, присутствующие и не присутствующие, долго ломали голову, писали записку о реформировании топливно-энергетического комплекса, как Сергей говорит, взгляд из глубинки, так вот: не зря мы тут мучились, не зря! Записку нашу посмотрели большие люди в Правительстве, о-о-очень большие, там у этих людей президент с премьер-министром мальчиками на побегушках работают, ну и в общем и целом им записка понравилась, скоро поеду в Москву на обсуждение.
Михал Михалыч торжествующе осмотрел окружающих, покачал головой, швырнул желтый советский грифельный карандаш на стол и закончил своим постоянным:
– Ну что, всё ясно? Вопросы есть?
Присутствующие промычали «угу», «нет» и начали приготовление к командировке.

Вадим ехал в новенькой вазовской «десятке», за рулем которой находился Андрей Капелюшкин, заместитель генерального директора по молоку, рядом с ним на переднем сидении расположился Павел Серых, заместитель генерального директора по производству. Андрей и Павел были совершенно разными внешне, но было в них что-то общее внутренне, какая-то озорнинка в глазах, уверенность в жестах и богатство цитат из классиков в речи. Особенно сыпал цитатами Андрей, в основном из Ильфа и Петрова. При этом оба казались одновременно еще и какими-то персонажами из ходивших тогда по стране анекдотов про новых русских, как будто они сами себя ассоциировали с героями этих анекдотов и пытались на них зачем-то походить. Время, в которое мы живем, накладывает отпечаток на наше поведение; так что в 1920-е годы века Андрей и Павел, наверное, походили бы на нэпманов (хотя, кто его знает, как они выглядели, эти забытые герои прошлого), в 1950-е – на улыбающихся бесшабашных покорителей целины, в 1970-е – на мужественных бородатых геологов, осваивающих бескрайние просторы Сибири, ну а в Том Самом Году им пришлось стать новыми русскими. А Вы-то сами, дорогие читатели, кем были в Том Самом Году?
Вадим, любивший давать людям разные прозвища, почти сразу же после знакомства с Андреем и Павлом назвал их «Бобчинским и Добчинским», разумеется, употребляя сии имена сугубо про себя.
Сидя на заднем сидении автомобиля, Вадим периодически подпрыгивал на кочках, то и дело тестируя головой качество обшивки «десятки». Определенный дискомфорт Вадим также испытывал, поглядывая периодически на спидометр автомобиля и соотнося эту цифру с качеством дорожного полотна. Меж тем «Добчинский и Бобчинский», не обращая внимания на ямы и кочки, обсуждали вполголоса последние события из жизни РосСельГаз-холдинга. Ловя обрывки фраз из их разговора вроде «Сергей накосячил опять чуток, контракт забыл подготовить», «по психам зачет надо провести, отгрузить им немного гречки», Вадим понимал, что чувствует к этим людям странную смесь легкого презрения и симпатии. Впрочем, преобладала, безусловно, симпатия, но такая симпатия мелкого разорившегося дворянина к народу, после того как дворянин ушел в этот самый народ учить селян русскому языку по учебнику графа Толстого. С их же стороны Вадим ощущал что-то вроде отеческой заботы старого, пожившего уже на этом свете, немного, может быть, подранного кобеля по отношению к мелкому, глупому, но породистому щенку.
Вадим был рад перемене рода деятельности. Ему нравился коллектив, в который он так стремительно влился, что казалось, будто работал здесь всегда. Ему нравилась эта немного грубоватая манера общения окружавших его «заместителей гендира», их желание работать по 24 часа в сутки. Ему самому нравился этот новый темп, при котором всё делается на лету, решения принимаются мгновенно, и все друг другу готовы прийти на помощь. Но, главное, Вадиму очень понравилось работать с Сотниковым. Михал Михалыч один стоил того, чтобы перейти с «тёплого» места из банка в этот бурлящий «хо-о-олдинг», собирающийся при полном отсутствии средств и возможностей, на одной «динамике» «поглотить «Газпром».
Дорога до поселка Акда занимала около двух часов в южном направлении. Примерно на середине пути наши путешественники остановились, чтобы перекусить знаменитыми пирожками на Верхнем перевале. Вадим, радовавшийся хотя бы временному прекращению этой гонки, взял себе пирожок с яйцом и рисом, Андрей с Вадимом взяли по беляшу, несмотря на свои же многочисленные шуточки про отсутствие собак на перевале и намеки на то, что отсутствующие собаки как раз и пошли на приготовление беляшей.
– Ты чего грустишь? – слегка хлопнув по плечу, обратился к Вадиму Павел.
Вадим, откровенно говоря, не любил таких вопросов. «Чего грустишь? Почему такой убитый? Что скис?» и тому подобные слова вгоняли его в ещё большую задумчивость. Он не знал, что ему отвечать. Начинать убеждать всех, что на самом деле он вовсе не грустит, совсем он не убитый и не кислый, выглядело бы по-дурацки, даже как-то унизительно, как и всякая попытка оправдаться за проступки, которых не совершал.
Особой радостностью Вадим действительно не отличался. Не то чтобы он был угрюм, нет, но, скорее, задумчив. Неужели выражение задумчивости было столь неприятно, что многие встречные считали своим долгом зачем-то развеселить его, привести лицо в состояние смайлика? Вадим не понимал этого, на его взгляд, вечно улыбающиеся люди выглядели идиотами. Хотя общим правилом среди его друзей стало как раз повсеместное «улыбание», что, возможно, было вызвано усталостью от нескольких поколений предшествовавшей повсеместной советской тоски.
– Чего такой убитый, говорю? Не грусти, Вадим, ты ведь не абы кто, а Зам Ген дирЕктора пО эконОмике и финАнсам! – четко определяя каждый ударный слог, продекламировал Павел.
– Думаешь о том, как бы снискать нашему холдингу денег на хлеб насущный? Правильно, надо мыслить, нас ведь кормят идеи! Все будет отлично, Вадим! – подошедший Андрей счел своим долгом также подбодрить Вадима и хлопнуть его на всякий случай по плечу. – Щаз приедем на заводик, хлебнем молочка, все решим. Да, господа присяжные заседатели?!
– Да, – вымучил из себя Вадим, глядя в улыбающиеся глаза Андрея.
Конечно, все будет отлично! Как еще может быть, когда тебе двадцать четыре года, ты ешь пирожок с яйцом и рисом на автобусной остановке Верхнего перевала на трассе Юрятин – Башкултай, светит яркое осеннее солнце, теплый осенний ветер обдувает тебя, рядом с тобой люди, готовые «все решить», «десятка» ждет пассажиров, бабушка-продавщица бормочет «может, еще пирожок, сыночек?».
В первой половине поездки Вадим и его коллеги слушали в основном «Русское радио», где ведущий утреннего шоу из кожи вон лез, чтобы «сделать вам смешно», как сказали бы, наверное, в Одессе. Андрей с Павлом периодически скалились в ответ на попытки их рассмешить, Вадим смотрел в окно на разросшиеся плантации борщевика.
– Здравствуйте! – раздался в динамиках звонкий голос дозвонившегося слушателя.
– Привет, девочка. Тебя как зовут? – отвечал ведущий.
– Я не девочка, я мальчик!
– Мальчик, девочка, какая, в жопу, разница, – резюмировал ведущий.
Окончания этого диалога наши друзья не расслышали, т. к. автомобиль переехал на другую сторону «перевала», радио зашипело и замолкло.
Андрей привычным движением воткнул в пасть автомобильного проигрывателя кассету, заполнив пустоту внутри машины звуками песни, из текста которой Вадим мог разобрать только «вечерина из цветного пластилина».
– Мужики, ну что вы слушаете? Что это за хрень?
– Это? – переспросил Андрей, – это группа такая, «Отпетые мошенники».
– Ага, «отбитые мошонки», – поддакнул и усмехнулся Павел.
– Может, у тебя своя какая-то музыка есть, а то мы эту кассету уже раз пять туда-сюда переслушали, надоело до жути, – обратился к Вадиму Андрей.
– У меня есть вообще-то, но вам, может быть, не понравится, – неуверенно заметил Вадим.
– Давай-давай, мы чего только не слушали: и Высоцкого, и Нирвану. Так что не переживай, вставляй свою кассету. Что у тебя там?
– Там сборка, – сказал Вадим, протягивая кассету Андрею, – по совету друзей записал разных исполнителей.
– Ясно, «по совету друзей я приобрел автомобиль «Москвич», – блеснул воспоминанием классики кино Андрей и воткнул кассету Вадима в магнитолу.
Динамики направили в салон веселую динамичную музыку с женским вокалом на каком-то восточном языке.
– Это что, по-китайски? – спросил Павел.
– Это по-японски, – ответил Вадим, глядя в окно.
Несколько минут ехали в тишине.
– Интересную музыку слушаешь, – наконец отозвался Андрей, – а ты, Вадим, чем вообще в жизни интересуешься?
От скуки дорожной возник этот вопрос, или действительно Андрей захотел узнать получше, чем живет его коллега по работе, неизвестно. Вадим в любом случае задумался и ответил не сразу. Андрей для верности, что Вадим услышал его вопрос, быстро, на мгновение, как позволяет дорога, повернул голову в его сторону и убедился, что собеседник не спит.
– Я много чем интересуюсь, – осторожно начал отвечать Вадим, заметив движение водителя, – музыкой, книгами...
– О-о-о! – заметил Павел.
Вадим, довольный тем, что от него отстали коллеги, прикрыл глаза и вытянул ноги, насколько «десятка» позволяла это сделать.
– Знаешь, Вадим, – внезапно снова заговорил Андрей, – ты там будешь общаться с Вагизом, посмотри внимательно его документы, надо порыться у них в бухгалтерии, что-то они мутят...
– Посмотрю, конечно, вроде за этим туда и едем.
– Едем, – задумчиво сказал Андрей, – потому что Михалыч сказал.

Собеседование Большого. Юрятин. За два месяца до Того Самого Дня
Иван прошел в небольшую, похожую на офисное помещение комнату, в которой сидели три человека. В момент отворения двери Большой увидел, что к ее косяку приклеена какая-то бумага с характерной символикой, впрочем, рассмотреть её Ивану не удалось, т. к. весьма быстро дверь за ним затворил охранник.
– Проходите, пожалуйста, садитесь, – произнес сидящий в центре, крепко сколоченный и стриженный наголо мужчина.
Внешний вид говорившего благотворно влиял на Большого, в принципе, если бы Иван встретил его на улице, то вполне принял бы за своего, чего явно нельзя было сказать о сидевших справа и слева от мужчины, который, кстати, представился Олегом. По правую руку от него сидел самый настоящий еврей, весь в черном, в долгополой шляпе и с бородой, короче говоря, ровно такой, какими изображают их на всяких картинках про евреев. Слева от Олега сидела женщина с крючковатым носом и темными глазами, сверлившими Ивана из-под стекол очков. Коротко взглянув на соседей Олега, Большой понял, что лучше он будет смотреть только прямо на центральную фигуру.
– Давайте, прежде всего, познакомимся. Вас, как мы уже узнали из анкеты, зовут Иван Сергеевич. Меня зовут Олег, я руковожу охранным предприятием, в которое принимается персонал. Справа от меня ребе Соломон Мейзер, так сказать, духовный наставник учеников нашей школы, слева один из наших преподавателей – Нинэль Семеновна Гельфанд. Расскажите нам, пожалуйста, о себе.
– Здравствуйте, – улыбнулся Большой.
Еще минуту назад он думал бежать отсюда, однако теперь вдруг как-то расслабился, повел плечами, чтобы устроиться поудобнее в кресле, и начал неторопливо отвечать.
– Меня зовут Иван Большаков. Мне 22 года. Что обо мне сказать? Человек я простой. Учился в школе, закончил, кстати, 11 классов. Потом служил в армии. Потом работал, старался во всем помогать семье, в смысле отцу, мама у меня умерла, к сожалению. Я в милиции одно время работал, ну не совсем в милиции, но помогал им, в общем, обезвреживать преступные элементы. У меня жена есть. Вот.
– Очень интересно, – сказал Олег. – Может быть, у Вас есть какие-то хобби, увлечения. Чем Вы интересуетесь?
Мысли в голове Большого не совсем совпадали с ответами, которые он выдавал вовне.
– Я люблю футбол, – в этом кратком ответе вмещалось на самом деле гораздо больше, т. к. футбол для Вани был далеко не только пинанием мяча. Обо все остальном, что его с футболом связывало, например о планируемом «пласталове» с екатеринбуржцами, Иван умолчал.
– Я вообще, знаете, за здоровый образ жизни, – сказал вслух Иван. «Вот бухать недавно бросил, а то сопьюсь, как батяня», – он же подумал.
– Музыку люблю. – «Особенно РАК и дэт-металл».
– Посмотрите на разложенные перед Вами цветные карточки, – обратилась к Большому Нинэль Семеновна. – Вытягивайте карточки одну за другой в том порядке, который Вам больше всего нравится.
Иван захотел сначала вытащить черный, а потом красный, но, слегка задумавшись, понял, что в последовательности цветов заложен какой-то фокус, и потому предпочёл сначала взять жёлтый, потом зелёный, синий и белый. Нинэль Семеновна удовлетворенно хмыкнула и что-то записала в блокнотике.
– Скажите, а как бы Вы охарактеризовали Ваше отношение к национальной проблематике? Как Вы уже, наверное, успели догадаться, у нас не совсем обычная школа. Официально мы называемся «Частная Еврейская средняя школа города Юрятина имени Бен-Гуриона».
– Я бы охарактеризовал… своё… отношение… к… национальной проблематике… как… взвешенное и… построенное на всеобщем уважении и толерастности к… великим народам, населяющим нашу Родину.
– Толерантности, – поправила Нинэль Семеновна.
– Да, простите, конечно, – сказал Большой и снова лучезарно улыбнулся.
Слушатели тоже, как по команде, заулыбались и замолчали, очевидно, размышляя над фразой Большого. Первым из спячки вышел ребе Соломон Мейзер, возможно, потому, что он не очень хорошо понимал по-русски.
– Скажите, а если Вы увидеть евгея на улица… улице, то какой… какая мысль будет у Вас? – с улыбкой произнес ребе.
Большой подумал, что еврея вот так вот на улице у них в Трудовом поселке около Пушечного завода ему встречать как-то не приходилось, не ходят они так просто у нас там по улицам, разве что Борис Захарович Лебензон – КМС по тяжелой атлетике из Дворца спорта имени Товарища Менжинского, хотя нет, он вроде человек хороший, какой он еврей?
– Я, вы знаете, – по-прежнему стараясь не смотреть на ребе, начал Большой, – вырос в простой трудовой семье… простого рабочего человека… и я… мне как-то не приходит даже в голову, что я мог бы… что мне бы выпала честь… что мне бы повезло настолько, что я…
Нинэль Семеновна прервала Ивана, по-видимому, сочтя ответ Большого удовлетворительным.
– Скажите, а Вас не смущает, что Вы идете работать в школу? Здесь Вам придется находиться среди детей.
– Хочу Вам сказать, что я сам скоро стану отцом, поэтому я в любом случае в будущем буду находиться среди детей.
Сообщение это вызвало новую порцию улыбок среди членов «приемной комиссии».
– Может быть, у Вас есть какие-то вопросы к нам? – спросил Олег.
– Вы знаете, я человек смышленый, думаю, что если Вас удовлетворит моя кандидатура, то в своих трудовых функциях я разберусь, – мягко ответил Большой.
– У вас хогоший костюм, – заметил ребе.
Иван только сейчас понял, что одет примерно так же, как «этот бородатый и волосатый в шляпе». Белая рубашка, черный пиджак.
– Спасибо. У нас с Вами схожие вкусы, – поблагодарил собеседника Большой, глядя на Олега.
Через десять минут Большой и его собеседники окончательно расслабились, речь потекла просто и непринужденно, сначала, как мелкий ручеек, полный камешков, затем, как горная речка, а под конец разговора речка разрослась до размеров Камы в районе Пушечного завода. Большого о чем-то спрашивали, показывали какие-то картинки, но при всем том с определенного момента собеседования Иван ясно почувствовал, что его потенциальные работодатели стали работодателями явными. При этом, слушая себя, оглядывая себя внутренним взором, он неожиданно понял, что ничуть не удивляется происходящему: ни этой своей улыбчивости, ни верности ответов. Где-то был в нем запрятан тонкий душевный камертон, позволяющий настроиться на нужного человека. Большой, скорее, чувствовал это, чем осознавал. «Ладно, будь что будет. Лучше уж у них, чем совсем без работы. Только поцикам пока не скажу», – размышлял Иван.

Вадим и его коллеги на маслосырзаводе. Акда. Середина Того Самого Дня
ООО «Маслосырзавод «Акдинский» в лице его исполнительного директора Вагиза Рифовича Аминова встретил Вадима и его спутников по-восточному радушно. В кабинете исполнительного директора на столе стоял чайный набор, а также ваза с печенюшками и конфетами. Гости быстро втянули в себя по чашке чая и отправились на осмотр завода. Гостеприимный хозяин шел впереди, комментируя осматриваемые помещения.
– Вот тут у нас раздевалочка, переодевайтесь, пожалуйста. Тут вот халатики можно надеть, пожалуйста, надевайте. Вот еще шапочку возьмите, на голову, да. Все у нас соответствует СНИПам, все должно быть чистенько, опрятненько. Сами понимаете, молочное производство. Здесь вот молоко поступает, вот тут вот привозят, видите, там машина останавливается, значит, потом вот сюда молоко поступает и тут в этот контейнер выливается. Да, вот по этим трубам дальше идет. Вот сюда, пожалуйста, здесь уже у нас казеиновый цех начинается. Жарко тут, да, вот это по технологическим причинам. Тут так должно быть. Это что? Это ванны такие для первичной переработки молока, тут вот происходит отделение белка от сыворотки. Да, потом сюда поступает, переходите в это помещение, пожалуйста. Здесь уже сушка, а тут вот уже готовый казеин, высушенный, в мешки пакуем, взвешиваем вот.
Вадим послушно переходил из комнаты в комнату, редко задавая вопросы, без особого внимания выслушивая ответы. Процесс превращения коровьего молока в некий «казеин» интересовал его так же, как, например, процесс превращения сырой нефти в бензин. Вадим привык всё оцифровывать, так что рассказ Вагиза Рифовича в его голове постепенно трансформировался в таблицу формата MS Excel, содержащую данные о количестве поступившего молока, покупной цене, НДС, количестве вырабатываемого казеина, его продажной цене, итоговой суммы прибыли. Одновременно с осмотром рабочих помещений завода Вадим рассматривал последний баланс предприятия, который незадолго до этого ему передал Вагиз Рифович. Увиденное в балансе, вкупе с последними данными о продаже казеина, во-первых, не радовало по причине отсутствия прибыли, во-вторых, не совпадало по существенным позициям с тем самым бизнес-планом, который Вадим полтора месяца назад презентовал Михал Михалычу. Вполуха слушая Вагиза Рифовича, Вадим пытался понять, в чем суть ошибки в его расчетах.
– А кто у Вас основной поставщик молока, Вагиз Рифович? – поинтересовался Вадим.
– Колхоз имени Ильича.
– Я почему спросил: у Вас бОльшая часть молока покупается почему-то на рубль дороже, чем у других поставщиков, это, наверное, и есть молоко от этого колхоза?
– Ну да.
– А почему так?
Вопрос, с такой легкостью заданный Вадимом исполнительному директору ООО «Маслосырзавод «Акдинский», точнее, вот эта сама легкость вопроса, а также настороженная реакция присутствовавших выдавали в Вадиме новичка, не знающего чего-то такого, что все знают, или делают вид, что знают, но молчат, или, по крайней мере, подозревают и говорят втихомолку.
– Ну да, цена немного больше тут, да, – как бы ответил Вагиз Рифович.
– Я вижу, что больше, вы мне скажите, почему?
– Тут, видите, Михал Михалыч в курсе, есть определенные отношения с Миннегалеевым Равилем Юсуповичем.
– С главой администрации что ли? А он тут при чем?
– Ну, Вадим Петрович, Вы тут человек новый, не знаете многого. Равиль Юсупович раньше директором этого колхоза был, ну и попросил за свое родное предприятие, значит. Как говорится, радеет за дело свое.
– За свое. Ясно. А вот еще у вас выбраковка большая очень. За прошлый месяц – десять процентов брака. Как так? Молоко что ли прокисшее привозят? Тогда зачем Вы его берете?
– Это нет, не то. Молоко нормальное. Просто иногда у нас происходят сбои, неполадки в производстве, разные ситуации природного характера… так сказать, катаклизмы.
– Природного? – не понял Вадим.
– Ну да, жарковато тут, казеин все-таки, давайте в контору лучше, я Вам там объяснительную покажу, мне мастер написал.
– Пойдемте, – пожал плечами Вадим.
В «конторе», как Вагиз Рифович назвал стоящее рядом со зданием завода двухэтажное деревянное строение, на втором этаже, в своей комнате, исполнительный директор Маслосырзавода представил Вадиму, Павлу и Андрею документ следующего содержания.
«ОБЯСНИТЕЛЬНАЯ.
Я мастер казеинового цеха Юсупов Рашид Усманович могу сообщить о причинах утечки 3 тонн сырья следующее. В тот день 25 августа был сильный дождь, гроза, сверкали молнии. Во время залива молока в цистерну хранилища произошел какой-то сбой видимо в работе оборудования из-за этого и три тонны молока утекли вниз. Мы с водителем Рафизом пытались что-то сделать, но было очень темно, шел дождь. Фонарь у нас не работает, Вагиз Рифович сказал, что денег не выделяют на новый фонарь, поэтому у нас темно очень при разгрузке. Только молнии немного помогали, но их было мало. Может быть молоковод был поврежден в результате молний, или замыкание, не знаю.
Юсупов»
Вадим первое время после прочтения «Обяснительной» не знал, что ему делать: плакать или смеяться – столь сильно он был поражен прочитанным. Лицо Вагиза Рифовича при этом выражало сосредоточенность и внимание. «Что это?» – хотелось спросить Вадиму, но в это время в помещение бодрой походкой вошел Михал Михалыч.

Рассказ Михал Михалыча о текущей ситуации в мире, стране и в холдинге
Михал Михалыч быстро прошагал на середину кабинета Вагиза Рифовича и поздоровался за руку со всеми присутствующими. Позади Михал Михалыча робкой очередью стояли еще несколько человек в деловых костюмах.
– Здравствуйте, дорогие мои, здравствуйте!
– Здравствуйте, Михал Михалыч, – ответили россельгазовцы.
– Здравствуй, Вагиз РифоВИЧ! – с ударением на последнем слоге еще раз поздоровался Михал Михалыч и крепко похлопал Вагиза Рифовича по плечам, словно пытался сделать исполнительного директора Маслосырзавода немного стройнее и выше.
Вагиз Рифович слегка ойкнул и подобострастно заулыбался.
– Ну что, как тут у Вас? Я смотрю, Вадим, ты уже работаешь, молодец. Так, наверное, в общих чертах все обсудили, но я хотел бы быстренько так еще набросать пару слов. Давайте, проходите, не стойте там в дверях. Это вот – Вагиз Рифович, исполнительный директор молочного завода, это Вадим, наш главный финансист, кто не знает; это Сергей, юрист наш, молодой, но перспективный, это Андрей и Павел, они у нас по зачетам работают, по тому-сему, акции покупают, в общем – незаменимые люди. Кто не в курсе, это Миннегалеев Равиль Юсупович, глава администрации нашего района, а это его почти, можно сказать, коллега, но из Юрятина – Спасский Григорий Аркадьевич, почти назначенный вице-губернатор. Ну и Ривнур, кто не помнит, директор нашей строительной компании. Прошу всех любить и жаловать. У меня к Вам есть небольшое дело, потому всех и постарался собрать. Так, все присаживайтесь, располагайтесь, будьте как дома, я пока начну. Как вы знаете, наверное, в стране, даже больше того, в мире сейчас бушует кризис. Цены растут, все куда-то бегут, все падает. Но это с одной стороны, а с другой! – у нас у всех есть новые возможности. Кризис – это не повод, чтобы не работать. Я вчера общался с одним знающим человеком, вы знаете, я когда чего не понимаю, я всегда спрашиваю, я не боюсь ни у кого спрашивать, если не знаю. Так вот я хотел бы знать, к чему все идет. И люди знающие вот какие выводы делают: впереди – экономический рост, причем особенно явный в пищёвке, девелопменте, то бишь в строительстве, и в энергетике. То есть во всем том, в чем мы с вами находимся. Так что не надо соплей всяких о том, что всё плохо, надо работать, постоянно, круглосуточно работать. И тут нам, конечно, нужно понимание с Вашей стороны, Равиль Юсупович, и с Вашей, Григорий Аркадьевич. Нужно понимание того, что мы с Вами одна команда, что мы с Вами вместе идём к общим целям. Я постараюсь набросать тут несколько направлений деятельности, вы мне поможете. Так, значит, пищёвка. Тема суперактуальная, актуальнее нет! Все надо бросить и заняться этим делом! Прибыль до 1000 процентов годовых возможна. Поэтому ты, Вагиз, осознай это, от тебя ждем успехов, всё, что нужно тебе, требуй немедленно, ты у нас главный, а мы все тебе в помощь! Надо тебе денег, технологий, мыслей, людей, всего, чего угодно, – требуй, мы дадим, из задницы достанем, но дадим! Так, сейчас определим, кто будет чем заниматься, а то у нас людей-то полно, все что-то делают, а кто за что отвечает – непонятно. Так, кто готов возглавить работу по пищёвке, по всей, то есть по всем нашим колхозным направлениям, связанным с молоком, казеином и прочей всей этой фигней? Так, кто? Андрей, ты может? Ну, колхоз – дело добровольное, не хочешь, не надо. Значит, согласен?! Ну вот и отлично! Так, бумажку мне дайте, пожалуйста, можно и черновичок. Что тут? Баланс? Ну, нормально, пойдёт. Значит, пишу: «Андрей – пищёвка» – и все-все, кто в этой теме, тебе должны помогать во всём! Тут же ниже – Вагиз, кто там у тебя ещё есть, Алмаз, ну и т. д. Ты, Андрей, взаимодействуешь по всем финансовым вопросам с Вадимом, пишу: «Вадим – финансы». Если есть какие-то вопросы по юридической части, пишу: «Сергей – юрист». Так, дальше – векселя. Векселя, как вы понимаете, тоже тема, на меня вышли тут эти, чеченцы, казеиновые короли, которые скупают тут у всех казеин в округе, так вот они говорят, что у них банк свой есть в Москве, через который можно газовые векселя обналичивать. Ты, Паша, в этой теме наиболее сведущий. Так что тебя направляем с ними переговорить.
– Подождите, Михал Михалыч, мы же с Имрановым вроде работаем. Я… – начал было Павел.
– Да не тарахти ты, Паша, помолчи. Я же тебе говорю: у них объем больше, ставка лучше. Вот садись с Вадимом, разберитесь, сконтактируете с парнями, обсудите все! В общем, пишу: «Павел – зачеты по газу». Если что – Вадим и Сергей тебе в помощь. Давайте не будем тут останавливаться, времени мало, надо еще многое обсудить. Поехали дальше? Поехали! Здесь у нас еще Ривнур, нам всем известный. Ривнур как занимался стройкой, так и продолжит. У него объекты тут в Акде, еще в Юрятине, но мы надеемся выйти на другие объемы совершенно, тут, как я уже говорил, многое зависит от Вашей позиции, Равиль Юсупович, и Вашей, Григорий Аркадьевич. Так что пишу: «Ривнур – стройка». Опять же: Вадим, Сергей – все в твоем распоряжении. Вот так вот. Что там будет дальше – посмотрим, война план покажет, как говорится. Ну что, всем все ясно? Вопросы?
На пару секунд над столом воцарилась тишина. Поняв, что никто не собирается выступать, инициативу взял в свои руки Вагиз Рифович.
– Михал Михалыч, у меня есть вопрос, то есть не вопрос, а предложение, даже не предложение, а просто я хочу сказать, что завод испытывает некоторую нехватку денег, что ли. Я на прошлой неделе Вас просил: нам надо ванны казеиновые поменять и систему вентиляции – у нас тут СЭС сидят днем и ночью, проверяют, могут предписание выдать.
– Вагиз Рифович, ясно! Вот по поводу денег я привез тебе товарища Чехолто Вадима Петровича, с ним и решай. Еще что?
– Ну вот у нас, – Вагиз Рифович продолжил, оглядевшись предварительно по сторонам и убедившись, что желающих высказаться по-прежнему нет, – зарплаты низковатые, Михал Михалыч, народ не идет, не идет народ к нам, а тот, кто идет, лучше б не шел, я вам так скажу, идёт всякий, понимаете… как в нынешнее время выражается молодежь, «отстой»…
– Так, Вагиз, ты мне лучше вот что скажи: какая у тебя средняя зарплата на заводе?
– Зарплата, как у всех, Михал Михалыч, как у всех… э-э-э, конкурентов. Такая же примерно. Вот штатное могу показать.
– Что мне твое штатное?! Ты поясни, как вы народ набираете?
– Как? Ну, как… Через объявления, даем объявления, потом принимаем…
– Я тебе объясняю, Вагиз, что зарплаты должны быть достойными, а людей надо уметь набирать правильно. Сейчас столько людей вокруг, которые не знают, куда себя приколотить, они бы и рады у тебя работать, получать зарплату у тебя, а не могут, потому что не знают про тебя. Значит, надо самим на них выйти. Я вот ехал тут как-то пару недель назад, смотрю: парень впаривает на улице что-то. Подошел, смотрю – швабры, ну такие классные швабры, там механизм, значит, такой с ручкой – это я так, маленькое лирическое отступление, но вам полезно будет послушать, – так вот она, швабра эта, с таким механизмом, чтобы окна мыть лучше было или пол, хрен его знает. Ну я еще не пробовал, она у меня в багажнике лежит, но чувствуется, что вещь хорошая, но главное не это! Я говорю, парень стоит, впаривает: «Посмотрите, какая эргономика». Рядом, смотрю, шагах в двадцати еще такой же парень, тоже швабры впаривает. Думаю, да какая там, на хрен, эргономика, вот где людей-то надо брать, ты понял, Вагиз, или нет!?
– Я…
– Мне один человек знающий сказал, Лёня Борецкий, что они организовали эксперимент: в сотрудники, даже в директора, берут людей из дворников, вот только из дворников – и всё! Остальных даже не рассматривают. Подали объявление, человек приходит, ему говорят: «Ты дворник?». Он: «Дворник». «У тебя какая зарплата?». «Тыщща». Они ему: «А будет 10 000, но работать будешь начальником вот здесь, у тебя в подчинении будет 20 человек». Человек охреневает, конечно, а потом выясняется, что у человека-то высшее образование, кандидатская степень, но потом что-то не так поехало, запил – и понеслось, в общем. Так вот, берут его на работу, и получается высококлассный менеджер из дворника, понимаешь, Вагиз?
- Нам бы зарплату немножечко поднять, Михал Михалыч, и задолженность есть перед поставщиками…
– Чудак ты человек, я тебе талдычу-талдычу, а ты все про зарплату. Я тебе говорю: по-другому надо людей набирать! А зарплата должна покрывать все расходы человека. Вот здесь вот, в Акде, зарплаты в полторы тысячи хватает выше крыши. Ну вот мне, например, хватило бы, ну что там, хлеб купить, молоко, оно у вас тут и так бесплатно у всех, а Вагиз? Ха-ха. Что еще? Ну, в общем, 500 рублей на еду, с учетом того, что у всех картошка своя, морковка своя, хватает вполне, еще 500 на шмотки необходимые, еще 500 на всякие другие расходы. Всё! Чего еще нужно?
– Вы же говорили, Михал Михалыч, зарплата должна быть достойная…
– Так, я тебе еще раз повторяю: по всем финансовым вопросам обращайся к Вадиму! Всё у тебя?!
Вагиз, наконец, понял, что это не вопрос, а утверждение, и замолчал. Михал Михалыч, дождавшись тишины, тем временем продолжил гораздо более спокойным и уважительным, но ни в коем случае не заискивающим тоном:
– Равиль Юсупович, Григорий Аркадьевич, нам еще надо отдельно переговорить, щас закончим тут и поедем на базу, я бы хотел обсудить ещё кое-что. Как у Вас со временем?
– Михал Михалыч, я тебе бесконечно благодарен, спасибо, что пригласил на это совещание, – взял слово Равиль Юсупович, мужчина в возрасте около 50 лет, тем не менее, выглядящий молодо и бодро. Говорил он вроде бы не очень громко, но четко и уверенно, так, что в каждом слове чувствовался начальник. – Вижу, что здесь у тебя обсуждаются вопросы серьезные, собрались все лучшие люди твоего холдинга. Так что для меня это честь присутствовать здесь и послушать планы дальнейшего развития. Со своей стороны, Михалыч, скажу вот что (Равиль Юсупович после обкомовского приветствия перешел на более простой слог). Мы давно знакомы, нам друг от друга скрывать нечего, да и хрен что скроешь в нашей деревне. В общем, конечно, будем помогать всем, чем сможем. Ну мы же с тобой увидимся еще вечером на базе, там, я думаю, и посидим-обсудим.
– Спасибо, Равиль, конечно. Ну а Вы, Григорий Аркадьевич, что скажете?
Григорий Аркадьевич ответил не сразу и как будто даже слегка вздрогнул от вопроса Михал Михалыча. Во время монолога последнего он сидел, откинувшись на стуле, почесывая свою короткую, слегка седую бороду, устремив взгляд на узоры, которые изображал на листке бумаги Михал Михалыч.
– М-м-м. Спасибо, Михал Михалыч. Дело в том, что я ведь не совсем здесь к месту, мне кажется. В смысле, тут у Вас какое-то внутрикорпоративное совещание по производственным вопросам, не понимаю, при чем тут я, если честно. Мы с Вами, Михал Михалыч, говорили, что обсудим возможности развития молочной отрасли в Юрятинской области на примере Акдинского Молзавода…
– Григорий Аркадьевич, Григорий Аркадьевич, подожди, пожалуйста, – скороговоркой Михал Михалыч перехватил инициативу разговора. – Мы с тобой говорили об этом, конечно, просто основной разговор я хочу отложить на вечер. Сегодня на базе соберемся, посидим, там все и обсудим.
– Хорошо бы, конечно, обсудить, Михал Михалыч, только у меня большая просьба…
– Конечно, – протяжно ударяя на «е» и разведя в стороны руки, сказал Михал Михалыч, дескать, «какие проблемы, все, что хочешь, дорогой».
– … мне бы пораньше сегодня освободиться.
– Пораньше? Зачем?
– Ну, сегодня день такой, надо бы с семьей побыть.
– Какой день?
– Ну такой, праздничный.
– Праздничный? – недоумевал Михал Михалыч, в памяти перебирая праздники начала осени и пытаясь примерить их на Григория Аркадьевича. День шахтера, день строителя, день газовика и нефтяника. Вроде бы к Спасскому это все не имело прямого отношения. «Хотя у них, у чиновников, что ни день, то праздник, им лишь бы не работать», – закончил свои размышления Сотников.
– Ладно, обещаю, закончим рано-рано, успеешь к семье, жене и даже к любовнице, Григорий Аркадьевич.

Разговор Вадима с юристом Сергеем. Акда. Середина Того Самого Дня
На протяжении всего совещания желтый карандаш Михал Михалыча совершал различные перемещения по столу, писал, подчеркивал, зачеркивал, чертил. В руках Михал Михалыча он был своего рода дирижерской палочкой, в том смысле, что движения карандаша побуждали оркестр – участников совещания – к действиям. В то же время дирижер невидимого оркестра как будто периодически откладывал свою палочку и брался за скрипку. Михал Михалыч действительно иногда убирал карандаш, причем делал он это весьма резко, просто швырнув его прочь, а затем вновь подбирал и начинал внезапно что-то опять изображать на бумаге.
В результате лист оказался покрытым сетью труднопонимаемых знаков, каких-то пунктов, имён, и, что более всего занимало Вадима, в центре схемы было обозначено и многократно обведено именно его имя. Рядом чуть менее жирным шрифтом было написано имя Сергея. От них в разные стороны листа тянулись нити, проложенные к другим именам и пунктам плана. Проанализировав вкратце паутину, сплетенную желтым советским карандашом Михал Михалыча, Вадим понял, что, во-первых, ему предстоит много работать, что, впрочем, было делом привычным, а во-вторых, что ему необходимо переговорить с Сергеем, чтобы скоординировать действия.
– Так, ну что? Если вопросов нет и всё ясно, то вперед, за дело. Кому листик? – закончил совещание Михал Михалыч. – Ну, кому, кому?
Желающих взять «листик» не было.
– Ну, наверное, тебе, Вадим, – разрешил эту ситуацию Сотников, – на, держи. Всё, мы поехали. Григорий Аркадьевич, Равиль Юсупович, прошу Вас.
Оставшись без «высоких приглашенных лиц», совещание распалось на группы. Андрей и Вагиз Рифович вышли на крыльцо обсудить текущие проблемы молочного завода, Павел с Ривнуром скучковались в углу стола, обсуждая будущие «поставки трубачей под газовые зачеты». Вадим подошёл к Сергею.
– Как тебе? – спросил Сергей.
Сергей, несмотря на свою молодость, ему было то ли 21, то ли 22 года, точно Вадим не знал, был уже старожилом РосСельГаз-холдинга. С Михал Михалычем Сотниковым Сергей познакомился, когда учился еще на втором курсе юрфака Юрятинского госуниверситета (в этом году он перешел на пятый). Так что в течение уже трех лет Сергей как-то пытался совмещать учебу в университете с работой, точнее сказать, работу с учебой, поскольку на работе он находился бОльшую часть дня. С утра Сергей спешил как можно раньше в офис, затем, в районе обеда, бежал в университет, чтобы вечером снова прийти на рабочее место и доделать все то, что не успел с утра. Рабочий день, таким образом, обычно начинался в 9 утра и заканчивался в 8–9 вечера. Выходные Сергей также обычно посвящал «любимому холдингу», как он выражался, хотя бы на пару часов забегая на работу. Вообще говоря, фанатичную преданность делу проявляли, как уже понял Вадим, все сотрудники, работающие в структуре Михал Михалыча. На чем держалась эта преданность, Вадим до конца не понимал, т. к. зарплаты сотрудников были, что называется, «средненькими», условия труда – обычными, тем не менее, все работали «на износ», не жалея себя, как будто бы для достижения какой-то великой неназванной цели.
– Переговори с Андреем Капелюшкиным насчет Вагиза и всей его шайки-лейки. Вообще, если ты этим вопросом займешься, всем будет только лучше.
– Каким вопросом?
– Воруют…
– Кто?
– Ну, эти все, местные. Вагиз везде своих родственников поназначал, главбух – двоюродная сестра, начальник охраны – племянник, мастер – тоже какая-то родня… То молоко у них из-за грозы утекает, то товар отгружают без предоплаты каким-то ооо-шкам непонятным, ищи их потом.
– А что это там, действительно, с грозой и молнией такое было?
– Ты про «объяснительную» эту? Сам ведь читал, всё, наверное, и так понял.
– А Михал Михалыч что? В курсе?
– Мне кажется, что в курсе, конечно, но ведет себя как-то странно. Они у него воруют, а он им верит. Или, может быть, считает, что это часть заработка его менеджеров. Тут вообще так, если присмотреться: кто на какую тему сел, тот на ней тихонько и приворовывает. И все довольны, дело идёт, повышения зарплаты никто не просит.
Сергей говорил просто, быстро и категорично, выплевывая одну порцию правды за другой. Вадим, напротив, старался всегда избегать подобного рода суждений, предпочитая делать выводы после выслушивания другой правды, предоставленной противоположной стороной. Поэтому в первую очередь Вадим решил обязательно переговорить с Вагизом и услышать его точку зрения, хотя теория Сергея о «воруют, а он им верит» отчасти объясняла финансовое состояние предприятия.
– Посмотри на нее, вон туда, видишь – главбухша сидит, вся в золоте, уже и вешать-то его некуда, все пальцы в кольцах, все уши в серьгах, на шее три цепочки. Куда она их нацепила? Хоть бы постеснялась с такой зарплатой такие украшения носить! И главное – для чего? Да и для кого? Кто её здесь, в Акде этой сраной, оценит такую красивую! – тихонько, сквозь зубы цедил Сергей. – Здравствуйте, Фарида Галимзяновна! – уже громко и улыбчиво произнес он, увидев, что «главбухша» резво направилась в их сторону.
– Ой, а я вас увидела и обрадовалась!
– А мы-то как обрадовались, Фарида Галимзяновна!
– Да ну, что вы, не смущайте меня! Я по делу ведь. Мне вот подписать надо. Вот это вроде бы Вам, – обратилась Фарида Галимзяновна к Вадиму.
Вадим взглянул на переданный ему расходник, нахмурил брови, пытаясь разобраться, при чем тут он, и с недоумением вернул документ обратно.
– Это, кажется, не мне…
– Как же так, подождите. Вы же вроде… юрис… кон… сульт… Да? Или вы... а нет, подождите… вот у меня здесь, вы Че… хол… то, что ли, запуталась я совсем, – забавно бубнила Фарида Галимзяновна, перебирая ворох бумаг.
Вадим вздохнул.
Сергей залился звонким хохотом.
– Фарида! Юрисконсульт – это профессия, и это Я! А Чехолто – это фамилия, и это – ОН!
– Ой, простите меня, – Фарида Галимзяновна прижала к лицу принесенные документы и бросилась в свою комнату под с трудом удерживаемые Сергеем стоны смеха.
Смеялся Сергей недолго, в кабинет забежал Павел.
– Так, мужики, звонил Михалыч, собирайтесь, едем все на базу!
– Подожди, Павел, мне с Вагизом надо поговорить.
– Потом поговоришь, Михалыч всех на базе собирает, давай бегом. Он говорит, что с тобой надо будет что-то по новому банку обсудить. Так что сгоняешь, Вадимка, еще раз в Москву, разгонишь тоску, денежек привезешь, только из нового банка! – искренне чему-то радовался Павел, возможно, тому, что ехать за денежками придется не ему, а Вадиму.

Воспоминание Вадима о поездке в московский банк за векселями и наличкой. Юрятин–Москва. За неделю до Того Самого Дня
Вадиму за прошедший месяц уже четырежды пришлось «сгонять в Москву, разогнать тоску» за наличкой.
Суть поездки заключалась в том, что нужно было отвезти в один московский банк векселя, полученные в результате цепочки взаимозачетов, в которой фигурировали ОАО «Юрятингаз», ОАО «Юрятинэнерго», Юрятинское областное управление финансами, Юрятинское городское управление финансами, несколько психбольниц и детских домов, а также собственно предприятия «РосСельГаз-холдинга»; а затем уже из этого банка привезти обратно в Юрятин полученные в обмен на эти, как их все называли, «газовые» векселя, частично – другие, теперь уже «банковские», чего-то стоящие векселя, частично – «фантики» (тоже векселя, но уже откровенно ничего не стоящие), а частично – деньги, обычно в долларах. В дальнейшем «фантики» и «банковские» векселя Вадим откладывал до поры в сейфе, а наличку тратил по распоряжению Михал Михалыча.
Самое первое направление в командировку Михал Михалыч пояснил следующим образом: «Ну ты же у нас за финансы отвечаешь, кому, как не тебе, за ними ехать. Там ведь доллары надо везти, сам понимаешь, кого попало не пошлешь. Вот что будет, если мы Андрея Капелюшкина отправим, ты взгляни на его рожу! Посадят ведь сразу! Ну хрен с ним, посидит и выйдет, наберется жизненного опыта, но деньги-то отберут. А ты – другое дело: в очках, в костюме, интеллигентный такой, опять же фамилия у тебя достойная. Мент глянет в паспорт, ага: «Чехолто», ну, подумает, это явно какой-нибудь писатель или музыкант, ну откуда у него деньги? И пропустит. В общем, Вадим, ты лучшая кандидатура!». Андрей Капелюшкин и Павел Серых в продолжение этого монолога, который, видимо, должен был внушить Вадиму некоторый оптимизм, радостно улыбались и кивали, в то время как юрист Сергей молча набивал на компьютере доверенность на Вадима для подписания акта приемки-передачи векселей.
В Москву из Юрятина рано утром отправлялся рейс местных авиалиний, который почему-то был назначен ровно на 7-40. То ли у людей, готовивших расписание, было своеобразное чувство юмора, то ли просто это была единственная «дырка», куда можно было вставить утренний рейс, исходя из возможностей московского аэропорта, – сказать трудно. Вадим, всем и всему любивший давать забавные имена, называл этот рейс «еврейским» и периодически ловил себя на том, что во время посадки напевает про себя: «Снова в семь сорок ровно…».
В аэропорт Вадима отвозил водитель Николай, которого все вокруг звали простонародно Коляном. Всю дорогу до аэропорта Колян болтал, в то время как Вадим тщетно пытался то ли уснуть и хоть немного отдохнуть перед рейсом, то ли, наоборот, проснуться и взбодриться. Колян шумно реагировал на шутки ведущего Русского Радио, который язвительно комментировал текст песни какой-то поп-группы; ещё Колян возмущался по поводу кризиса, рассказывал о новинках автопрома и всячески пытался вовлечь Вадима в диалог.
«Может, он таблетки какие-нибудь глотает? – думал сонный Вадим. – Мне бы его энергию».
Ту-154 вылетел ровно по расписанию, в 7-40, и без каких-либо происшествий приземлился в аэропорту «Домодедово». Помыкавшись полтора часа последовательно в маршрутке и метро, Вадим приблизился к недавно построенному бизнес-центру, в котором находился офис банка. Плюсы рейса, вылетающего в 7-40 ровно, заключались в том, что прилетевший из Юрятина пассажир из-за двухчасового сдвига во времени мог добраться до центральных офисов столицы как раз к началу работы, то есть к 9-00. Найдя нужный адрес, записанный у него в книжке, Вадим стал искать вход внутрь. Входящих и выходящих из здания не наблюдалось: то ли банк не пользовался большой популярностью, то ли все, кто хотел зайти и выйти, уже сделали это. Ручки на двери или еще какого-то опознавательного сигнала не было, так что Вадим несколько раз тыкался в стеклянные, покрытые отражающей пленкой окна, принимая их за двери. Наконец, датчик, отвечающий за автоматическое открывание дверей, сработал, створки распахнулись, и уже немного измученный своими бессмысленными попытками попасть внутрь Вадим увидел ярко освещенный и сверкающий золотыми украшениями холл, посреди которого плескался фонтан, а также довольного и улыбающегося охранника.
– Здравствуйте. Что бы Вы хотели? – обратился охранник к Вадиму.
Вадим подумал, что хотел бы, чтобы охранники в этом банке открывали своим посетителям двери, а не наслаждались, глядя изнутри, как эти несчастные бьются головой о стекло.
– Здравствуйте. У меня назначена встреча с господином Имрановым. Моя фамилия Чехолто.
– Как?
«Жопой об косяк», – мелькнуло в голове у Вадима. Всё-таки детство его прошло посреди рабочих кварталов Юрятина.
– Чехолто Вадим Петрович, – улыбаясь, повторил Вадим, – РосСельГаз.
– Проходите, пожалуйста, – охранник рукой указал Вадиму направление движения.
Следуя этому направлению, Вадим прошел мимо золотого фонтана и оказался около отделанного почему-то опять золотом закутка, напоминающего стойку регистрации в отеле. За стойкой Вадиму улыбались две красивые девушки, демонстрируя прекрасные прически, дорогой макияж и ряды белых зубов в обрамлении накрашенных губ. Над головами девушек «шли» куда-то часы, показывающие время в пяти астрономических поясах, очевидно, банкирам просто жизненно необходимо было знать, сколько сейчас времени в Лондоне, Нью-Йорке, Пекине и Токио, а также, само собой, в Москве. Увы, часового пояса Юрятина здесь не было.
Сияющие лучи ламп, которые, казалось, были расположены всюду, отражались в пенистых струях фонтана, в белых зубах девушек, в циферблате часов, в золотой отделке всего вокруг.
«Куда им столько золота? Нам бы лучше подкинули в «РосВенчурИнвест», – размышлял Вадим, вспоминая горькую судьбу своего предыдущего работодателя. Собственно, с Имрановым Шамаем Диноровичем, владельцем и генеральным директором «Фонд-Проект Банка», Вадим познакомился, еще когда сам работал банкиром. Теперь старое знакомство пригодилось.
– Вадим Чехолто? Вы к господину Имранову на 9-00?– обратилась к Вадиму одна из девушек.
Вадим только успел кивнуть, как другая девушка, грациозно двигая бедрами, вышла из-за «барной стойки» и, продолжая улыбаться, направилась к Вадиму, чтобы проводить его в приемную генерального директора.
«Дрессированные», – подумал Вадим, краем глаза наблюдая, как первая девушка набирает телефон шефа и сообщает о прибытии гостя.
– Здравствуйте, Шамай Динорович!
– А, Вадим, заходи, давно не виделись. Ты ведь у нас еще в новом офисе не был? Ну, как тебе? – Шамай Динорович возлежал в кожаном директорском кресле, находившемся позади необъятного стола.
– Извините, может быть, чашечку кофе? – белозубо и голубоглазо промурлыкала «вторая», обращаясь к Вадиму.
– Можно, спасибо, капуччино с корицей, если у Вас есть, – Вадим решил, что было бы неплохо всё-таки проснуться.
– Вам, Шамай Динорович?
– Леночка, мне лучше чайку принеси моего любимого и позови Сидорова Сашу.
«Дрессированная вторая», оказавшаяся Леночкой, так же грациозно и крутобёдро удалилась, через пару минут появившись вновь с подносом, на котором помимо вкусно пахнущего кофе и чайника с распускающимся внутри каким-то неведомым цветком были еще сахар, конфеты и различные восточные сладости.
– Угощайся, Вадим. Вот бери пахлаву. Ну, что ты, как ты? Устроился на новую работу? Молодец! Что тебе было в этом РосВенчуре делать? Не то что у нас?
– Да, Шамай Динорович. Вы умеете произвести впечатление. Всё так дорого и красиво, просто глаз не отвести.
– Это да! – гордо подтвердил Имранов. – Слушай, я ведь недавно с Сотниковым твоим Михал Михалычем говорил, так я скажу тебе: человек меня просто поразил! Какая широта взглядов, какое знание истории! Так что тебе, я считаю, вдвойне повезло с работой.
– Да, Михал Михалыч у нас человек… неординарный, – подобрал нужное слово Вадим.
– Ты знаешь, он тут прилетал месяц назад где-то, мы с ним обсуждали будущие проекты. Так вот, разговорились, знаешь, о том-сём, о древней Хазарии, о Гиперборее. Я не знаю, откуда, но Михал Михалыч обладает удивительными познаниями. Тебя ведь, наверное, тоже эта тема интересует?
– Да нет, честно говоря.
– Ну ты что? Кстати, давно тебя хотел спросить: ты не из горских случайно? Может, мы земляки с тобой? Фамилия у тебя такая, да и внешность… не понять, откуда?
– Из горских? – не понял Вадим. – Я, признаться, не очень в курсе.
– Ну ты даешь! ТыжеврЕй! Вот Михалыч про древнюю Хазарию всё знает, у него спроси, он расскажет. Жил, значит, тысячу лет назад великий народ – древние хазары. Но потом на них напали древние славяне во главе со своим каким-то знаменитым князем и всё разрушили. Ну ты хоть Павича-то читал? Нет?! Вот удивил, так удивил, ты вроде человек начитанный.
– Мне приятно, что Вы обо мне такого мнения, Шамай Динорович, но про Хазарию я, если честно, не в курсе.
– Да, мы с ним даже обсуждали возможность постройки синаноги нашей, ну – НАШЕЙ, понимаешь, не этих хасидов вонючих украинских, а чтобы наши достойные люди приходили, кавказские.
– А есть что ли какая-то разница в синагогах? – простодушно спросил Вадим, впрочем, тут же по изменившемуся выражению лица Шамая Диноровича разобрав, что разница явно есть и, более того, она огромна.
– Да ты что?! Какая разница?! Конечно, есть! – когда Шамай Динорович повышал голос, в нем ясно слышался северокавказский акцент. – Да ты у них хоть раз был? Нет? Ну и правильно, и не ходи к ним. У нас другой нусах! А ты, сразу видно, наш парень. У тебя в Чечне родственников нет? В Нальчике?
– У меня отец там отдыхал когда-то, в смысле в Нальчике. А так, не знаю, нет вроде, – Вадим почувствовал, что как внезапная перемена настроения господина Имранова, снова расцветшего, как только он узнал, что Вадим не ходит в какую-то неправильную синагогу, так и вообще весь это разговор его уже начинают раздражать.
Ситуацию разрядил зашедший в кабинет Александр Сидоров, сотрудник «Фонд-Проект Банка», с которым Вадим общался по поводу проведения операций, связанных с обменом векселей.
– Разрешите, Шамай Динорович?
«Вот ведь, – подумал Вадим, глядя на подходящего к ним Сидорова, – живет ведь, наверное, и проблем не знает, Сидоров и Сидоров, никто его не спрашивает, в какую он синагогу ходит».
– Заходи, Сашенька.
Пока «Сашенька» продвигался по взлетно-посадочной полосе ковра к овальному терминалу стола, а, учитывая размеры кабинета, это заняло пару секунд, а не пару мгновений, Вадим успел заметить, что они с Сидоровым чем-то похожи: тот был такой же крепко сбитый, но худой, слегка сутулый, широкоплечий, длиннорукий, лысоватый очкарик в деловом костюме. «Что же, я вот такой же?» – подумал Вадим с грустью.
– Так, молодые люди, вы сейчас сами разберетесь, все как обычно, но у меня есть к тебе пара слов, Вадим, – снова заговорил Имранов, как только Александр подсел к столу, и они с Вадимом пожали друг другу руки. – Вадим, я вот почему с тобой хотел встретиться. Дело в том, что мы по старой схеме уже работать не сможем, по крайней мере, месяца два. Передай это Михал Михалычу. Ты передай ему, что я очень благодарен за сотрудничество, но по тем двум конторам, через которые мы с Вами работали в последнее время, начались какие-то, понимаешь, непонятные шевеления. В общем, мы пока эту историю закрываем. С газовиками местными я сам переговорю, а Михалыч пусть там с… ну, он знает, с кем, тоже пообщается, чтобы документы лишние убрали, ну и не болтал чтобы никто. У тебя учредительные документы контор этих, печать и все прочее при себе?
– Нет, в Юрятине. Там устав, протокол о назначении, банковская карточка с образцом подписи, еще что-то такое… Все у юриста нашего, Сергея.
– Вот, передай Сергею, чтобы бумаги все сжег и из компьютера всё удалил.
– Понял. А что, всё так серьезно? Маски-шоу ждать?
– Ну, я надеюсь, что нет, но всё возможно.
Вадим понял, что его короткая эпопея, связанная с меной «газовых» векселей на «фантики» и доллары в «Фонд-Проект Банке», закончена. Господин Имранов еще раз выразил восхищение познаниями Михал Михалыча в истории, а также дал пару ценных советов, как себя вести в процессе проведения выемки документов органами правопорядка.
Подписав акты приемки-передачи векселей и получив от Сидорова деньги, Вадим внезапно осознал, глядя на пачки купюр, что бывал в Москве много раз, но города как такового никогда толком не видел. Вот и сейчас времени у него оставалось только на то, чтобы поскорее добежать до станции метро, потом – ехать по радиальной ветке, чтобы добраться до кольцевой, чтобы потом опять сменить кольцевую на радиальную, но другого цвета, потом – трястись в маршрутке, потом – сойти в «Домодедово», потом – найти стойку регистрации, потом – пройти регистрацию, «шмон», проверку документов, потом – сесть в самолет, потом – бояться час сорок минут, потом – встретиться с Михалычем, потом – забежать на работу, чтобы под конец дня успеть разобрать платежи и документы.
– А тебя кто-то везет? – спросил Сидоров. Они уже стали на «ты».
– В Юрятине водитель встретит.
– Нет, я имею в виду здесь, в Москве. Опасно же с такими деньгами. Ты их куда денешь-то? В портфель, что ли?
– Нет, это для векселей. Деньги я здесь вожу. – Вадим слегка оттянул ремень на брюках. – Ну и здесь, конечно, – показал на внутренние карманы пиджака.
Сидоров слегка нахмурился и покачал головой.
– Главное – не напрягаться, и всё будет нормально. Да, слушай, Саша, а куда тут в Москве сходить можно, в театр или еще куда-нибудь? Я, может, в следующий раз на подольше заеду.
– Не знаю, мне некогда, я с утра до вечера на работе, потом в метро, потом на автобус, потом домой.
– Что ж ты, и на Красной площади не был?
– Был, ну что там, площадь и площадь. Работать надо, пока молодые. На квартиру заработать.
– Ты, наверно, не из Москвы родом, – догадался Вадим.
– Да. Из Нальчика.
«Приеду, посмотрю в Интернете, что такое «другой нусах» – подумал Вадим, привычным жестом укладывая по пачке купюр во внутренние карманы. Остальные четыре пачки он аккуратно засунул за ремень брюк (две спереди, две сзади), пожал коллеге руку и побежал на метро.

Третий сон Вадима. Завершение заседания Совета Семи Мудрейших. Москва. Середина Того Самого Дня
За окном красного юрятинского трамвая показалось здание почтамта. Вадим знал, что где-то напротив почтамта за памятником Ленину красуется Юрятинский Театр оперы и балета, где прекрасные танцовщицы в белых обтягивающих колготках легко и грациозно порхают над сценой. Здесь же на скамейках у памятника Ленину любили собираться местные «неформалы», которые называли это место «ГэГэ», как сокращение от «Главный гастроном», который примостился рядом с почтамтом.
Вадим чувствовал, что немного утомился от воспоминаний о прошедших днях, тёплый кот за пазухой и непрерывное покачивание трамвая сделали свое дело, глаза снова стали слипаться. Красный юрятинский трамвай закрыл двери и покинул остановку «Главный Гастроном» как раз в тот момент, когда Никита Семенович Хавронский резко повернулся и направился прочь от круглого стола Семи Мудрейших.
– Никита, стой! Подожди, давай обсудим, – крикнул ему вослед Абрам Борисович Дубовский.
– Ты все-таки решил со мной поговорить? – на ходу бросил удаляющийся Хавронский.
– Да погоди ты, – Абрам Борисович направился вслед за уходящим Никитой Семеновичем, на ходу снимая ермолку с приклеенными к ней пейсами.
В холле за дверью, ведущей в зал, где заседал Совет Мудрейших, Абрам Борисович поравнялся с Хавронским и схватил его за плечо.
– Стой, говорю, что уж ты, пожалел бы меня. Я, знаешь ли, на нормы ГТО давно не сдавал.
– Ну? Что ты мне хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что ты зря кипятишься и нервничаешь.
– Наверное, я тебе испортил весь этот спектакль, извини, но мне в нем совсем не хочется участвовать. Завтра напишу заявление и ухожу с поста советника Президента.
– Ну, конечно, тебе ведь есть чем заняться. Ты же у нас теперь владелец крупного нефтяного бизнеса.
– Ты вроде бы иронизируешь, Абрам, только вот не пойму, над чем.
– А то, что ты вроде как хочешь остаться чистеньким и невинным, как ангелочек, хотя ты ничем не лучше их, – Абрам Борисович указал пальцем в сторону зала с Мудрейшими,– ладно – нас. Ты эту компанию не заработал. Она тебе досталась даром, ни за что! Напомнить, как мы деньги по кругу гоняли, изображая оплату акций? Потому что старик у нас добрый, и потому что я этому не препятствовал. Так что ты такой же, как все мы, плывешь с нами в одном катамаране по горной реке навстречу судьбе.
– Я из себя никого не изображаю, в отличие от Вас. К чему эта клоунада с пейсами и свечами? Вы же по-еврейски двух слов связать не можете! Ты что, себя действительно вообразил частью мирового закулисья? И откуда ты указания получаешь, позволь узнать: из Вашингтонского обкома или, лучше сказать, из Вашингтонской синагоги? На кого все это рассчитано? И зачем ты во все это старика впутал?
– Во-первых, старик сам рад был во все это впутаться, помнишь у Пушкина: «…я сам обманываться рад», во-вторых, людям нужна цель, ты понимаешь, объединительное начало, ну раньше, понимаешь, у нас у всех цель была одна – сам знаешь какая, а теперь? Ну кто мы, зачем, почему именно мы, куда мы ведем народ наш?
– Ты сочиняешь какую-то чушь собачью, морочишь ею мозги взрослым людям, которые почему-то в нее верят, ты обманываешь всех вокруг и почему-то думаешь, что так будет вечно. Ты не боишься, что в итоге обманешь сам себя? Власть должна быть… честной, понятной…
– Хорошо говоришь, Хавроша, молодец, только неправильно. Во-первых, сочиняю я только формат, а содержание пишут уже вполне компетентные специалисты, писатели, журналисты. Во-вторых, ты неверно представляешь себе содержание власти. Власть должна быть сильной, и она должна устраивать большинство. Если она слабая и большинство не устраивает, то ее меняют. Наша нынешняя власть слабеет, я это чувствую, поэтому её надо менять, но менять под контролем, не выпуская вожжей, так, чтобы не было ненужных эксцессов. Ты вот, Никита, задумываешься, почему ты, простой еврейский мальчик, вдруг стал тем, кем ты стал? Потому что много работал, скажешь, или, еще чего смешнее, что много книг читал и в школе хорошо учился? А дело в том, дорогой мой, что в свое время ты оказался в нужном месте недалеко от меня и старика, тебе, как в песне поется, «выпал счастливый билет». У нас в самом начале какой был выбор: или продаться заграничным буржуям с потрохами, что мало того, что непатриотично, так и невыгодно ни при каких раскладах, буржуи ведь много бы не дали, они только по бросовым ценам готовы ненужное барахло скупать; или другой вариант – не продаваться, но при этом создавать конкурентный крупный капитал. Как ты понимаешь, мы выбрали второй вариант, направленный на постепенное формирование в этой стране класса людей, способных на равных конкурировать с мировой финансово-промышленной элитой, а на роль учеников, которые по окончании школы могут быть зачислены в эту самую элиту, как раз были выбраны все вы: ты, Матвейка, Ромаша, кандидат Чуба, ну и другие прочие. А вот выдержите ли вы этот экзамен, станете ли достойны тех вершин, которые вам предстоит штурмовать, это еще время покажет, до этого еще дожить надо. Меня недавно с одним таким интересным человеком познакомили из Юрятина, я с ним по телефону пару раз говорил, так вот у него пословица есть такая: «Война план покажет». По-моему, замечательно сказано! В общем, возвращаясь к власти, которая, как ты говоришь, должна быть «честной». Ты забыл, видимо, как мы выборы последний раз проводили, как ты трясся весь, что скоро коммуняки придут и «девочек наших уведут в кабинет»? На выборах тогда по-честному-то кто победил, а? Учти, мы вторых таких выборов не потянем, их действительно надо проводить, ты не поверишь, честно.
– Ну и что? Ты, видимо, уже всё решил, и с выборами, и с человеком?
– Еще нет, Никитушка, но работаю по полной программе.
– Ты работай, пожалуйста, Абрам, только меня в свои гениальные схемы не вовлекай, у меня и без того хлопот хватает. Знаешь, я не понимаю всё-таки ни того, что здесь происходит, ни зачем ты меня позвал, ни вообще зачем все это нужно!
– У-у-у, ха-ха! Ну насмешил, ну артист. Все-то ты понимаешь, Никита Семенович, ты человек умный, все тебе ясно, и не убежать тебе, Никита, ни-ку-да.
– Знаешь что! Ты мне не угрожай, у меня своя дорога, у тебя своя. Ты директором цирка работаешь, у которого в штате одни клоуны. Я, конечно, далеко не ангел, как ты правильно заметил, и крыльев у меня нет, но… в общем, о чем я тут говорю. Пойду я, если что-то действительно серьезное будет, позвонишь.
Никита Семенович резко развернулся и направился к выходу.
– Смотри, Никита, как бы не остаться тебе без своей доли в грядущем мире, – ухмыляясь, проговорил вослед ему Дубовский.

Большой сообщает о новой работе жене. Юрятин. Тот Самый День и за два месяца до Того Самого Дня
Красный юрятинский трамвай приближался к «дому с фигурами», увековеченному в бессмертном произведении Пастернака. Трамвайная остановка находилась почти напротив дома, представлявшего собой бледно-синее сооружение со множеством скульптурных изваяний, украшающих его стены. «Фигурами» были в основном женские лики, смотревшие куда-то вдаль с разных концов здания. Вадим глядел на дом с фигурами и думал о том, что где-то напротив дома жил доктор Живаго. Где же, интересно? Напротив дома с фигурами было зеленое здание детского садика с небольшой придомовой территорией, используемой для выгула детей, а еще рядом с детским садиком стояли две совсем уже какие-то халабуды, которые явно мечтали о сносе. Халабуды были деревянными и двухэтажными, в таких раньше, где-то в сороковых-шестидесятых, временно, то есть на всю жизнь, предпочитали селить молодых строителей коммунизма. Значит, халабуды исключаем. Тогда остается детский садик, правда, он не так уж и напротив, скорее – наискосок. Ну да ладно, что уж придираться. Вот, значит, где ты жил, дорогой товарищ Живаго, со своей возлюбленной! Вычислили мы тебя, героя русского дореволюционного либерализма, мечтавшего с друзьями детства о социальной революции и об освобождении трудящихся, а потом бегавшего по бескрайним просторам Родины от последствий этого самого освобождения, в юности под предлогом «пошлости» отказывавшегося даже от разговоров на интимные темы, а закончившего сожительством с женщиной, от которой у него «пошли дети», при живых еще, но добровольно, по сути, покинутых жене и любовнице.
Садик, в котором жил доктор Живаго, лет за пять до Того Самого Года был огорожен забором. На заборе когда-то было выведено черной краской: «ЭЛЬЦИНД – ВОР», потом кто-то добавил уже синим: «И ПАЛАЧ РУССКОГО НАРОДА». Позднее красной краской первое слово немного подправили, видоизменив Э на Ф, Л превратив в А, Ь сделав В, из Ц методом пририсовывания черточки и полукруга к двум разным палочкам, получили слегка жутковатые УР, Д немного удлинили, превратив в У. Позднейшие подражатели, паразитировавшие на популярности надписи, разместили на заборе рекламу, так что забор нес на своей поверхности сомнительное «ПИВО РИФЕЙ – НЕ ХОЧЕШЬ, НЕ ПЕЙ». В довершение всего из-за нескольких ремонтов, которые местные коммунальщики проводили, видимо, на теплосетях, огороженных почему-то забором, металлические блоки, составляющие забор, несколько раз меняли местами, не вдаваясь при обратном монтаже в смысл написанного, так что в результате надпись, которой юрятинцы могли любоваться каждый день, неожиданно стала пропагандировать здоровый образ жизни.
Большой наблюдал трансформацию надписи уже много лет, он видел её еще младенческой, чистой и непорочной, искренней, какой только и может быть надпись, состоящая из букв высотой в половину человеческого роста, обличающая власть, он ухмылялся, видя последующие жалкие синие приписки.
В Тот Самый День, грустно озирая сквозь запотевшее окно трамвая надпись «ФАВУРИНА ВОР НЕ ХОЧЕШЬ И НЕ ПЕЙ ПАЛАЧ РУССКОГО НАРОДА ПИВО РИФЕЙ», Большой пытался воспроизвести момент, когда же он всё-таки внутренне согласился на работу в школе. Что это было? Что он почувствовал тогда? А, собственно, ничего особенного и не почувствовал, если разобраться! Работа и работа, школа и школа. Хотя нет, какой-то подвох всё же был, какие-то предвестники будущих неприятностей.
Помнится, что, направляясь домой после собеседования в таком же трамвае, проезжая вот эту же остановку и наблюдая вот эту же надпись, Большой еще чувствовал некоторые сомнения, постепенно, однако, исчезающие по мере движения трамвая и, наконец, полностью отпавшие, как только Иван сделал шаг наружу, выйдя на своей остановке. Помимо денежного фактора, конечно, игравшего определенную роль при принятии этого решения, в голову лезли мысли с фразами вроде «узнать врага в лицо», «принесу пользу делу», «потом поцикам расскажу, не поверят». В детстве Ваня, конечно, смотрел фильмы про советских офицеров, заброшенных в тыл к немецким фашистам для того, чтобы…, чтобы, ну что-то там сделать такое, освободить, например, кого-то из концлагеря или взорвать мост какой-то... Не особенно важно, что конкретно они там делали, главное, что они были в тылу врага и действовали героически. Со временем Иван несколько изменил взгляд на историю Второй мировой войны, но суть была все та же: он один, а вокруг они, их тысячи, а он один! И ты, такой, поднимаешь рюмку и говоришь им: «За НАШУ победу!».
– Ну что? Съездил? – встретила Ивана жена по возвращении из школы.
– Съездил, чё.
– Ну?
– Чё ну?
– Ты со мной бушь нырмально гыворить или нет?! Я тебя жду тут уже два часа, как будто мне делать нечо. Ты, чё дурак сывсем или нет?! Говори нырмально, чё, как!
– Я щаз. Подожди, можно мне хоть бытинки снять, я чё, не человек что ли? Чего ты мне весь прыход загородила, ну дай пройти!
Оба: и Иван, и его жена – произносили свои реплики с характерным юрятинским акцентом, основными чертами которого является проглатывание гласных, замена безударной «а» почему-то на «ы», «что» на «чё» и постепенное угасание звука на конце фразы, как будто говорящий произносит слова умирающего героя, который из последних сил выговаривает свою реплику и потом все же умирает. Столичным жителям с их четким произнесением слогов и ярко выраженным «а» порой трудно разобрать юрятинское говорение, зато юрятинцы всегда за версту видят, а точнее, слышат земляков.
– Ну, рызделся, ты, нет? Сколько ждать еще? Дывай я щаз пойду тоже погуляю пару часов, потом приду, а?
– Да расслабься ты, чё ты в самом деле?.. Нормуль всё. Не барагозь.
– У тебя чё за выражения вообще, да? Мы в Юрятине живем, между прочим, в городе великой культуры, а не в жопе какой-нибудь! «Не барагозь»! Щаз получишь у меня, еще раз так скажешь!
– Да я ничего, ничего, получилось всё, чё ты! Устроился я, устроился! С пынедельника, два через два. Зырплата белая.
– Ванечка! – немедленно расплылась в улыбке Лара, – кыкой ты у меня… хыроший.
– Да ладно, что ты. Ну устроился и устроился, – Большой топтался на месте, не зная, рассказывать ли Ларе о том, в какую именно школу он поступил на работу. После некоторого раздумья Иван решил, что рассказывать о «национальном характере» школы, наверное, не стоит. Сияющее радостью лицо жены не стоило омрачать известием о том, что ее Ванечка теперь почти что состоит на службе мирового сионизма.
– Ну, я тебе супчику приготовила, – улыбнулась жена, – дывай налью.
– Нет, Ларочка, мне на тренировку надо. Я щаз быстренько сбегаю и вернусь, ты не волнуйся, я скоро, мне надо, – частил Большой, потихоньку отступая к двери, – я приду скоро, дывай, увидимся.
Большой почувствовал, что ему действительно после всех переживаний сегодняшнего дня надо уйти куда-то туда, где вокруг все свои, где его поймут. Ему надо было в школу к Владимиру Санычу, Манчестеру и Даниле.
– Ну и вали, придурок, к фашикам своим! Можешь остаться там у них насовсем и домой не приходить! – кричала вослед Большому жена.

Друзья Большого: Манчестер и Данила. Юрятин. Тот Самый Год и предшествующие годы
Друзей у Большого было вроде бы много, но таких вот «настоящих», которые с ним и в огонь и в воду, которые всегда рядом, таких вот было двое: Саня Манчестер и Данила-мастер.
Их дружба началась еще в школе, они учились вместе с пятого класса.
Саню прозвали Манчестером из-за его любви к футбольному клубу «Юнайтед» из славного города Манчестера, что в Англии. Начиная с последнего класса школы, Саня постоянно ходил в майке клуба, подвязывался шарфиком с фирменной символикой, смотрел все матчи, которые можно было увидеть на российском телевидении, а чуть подвыпив, непременно орал: «GLORY GLORY MAN UNITED!».
Данила был во многом совершенным антиподом шустрому и вечно кривляющемуся Манчестеру. Он был флегматичным и неторопливым молодым человеком, много читавшим и пускающимся в длинные занудные монологи о смысле жизни, боге и месте человека в этом мире. Если о ком и можно было сказать «хороший мальчик», так это о Даниле.
Манчестера отличала бешеная скорость говорения и четкость в суждениях, он точно знал, что хорошо и что плохо, кто прав, кто виноват, его мир был ясно расчерчен на черное и белое. Данила говорил мало, а если говорил, то изъяснялся весьма высоким слогом, как-то даже совсем не вяжущимся с его окружением. Мир Данилы был разноцветным, и, в отличие от Манчестера, он всегда избегал категоричности в суждениях.
Если Манчестер достаточно рано уяснил для себя, кто и что он в этом мире, то Данила постоянно находился в поиске. Это приводило его в компанию то панков, то металлистов, то еще кого-то из многочисленных молодежных неформальных объединений, расцветших в 90-е годы двадцатого века в нашей стране.
Манчестер всё время таскал с собой старую, потертую советскую книгу 1970-х годов некоего Николая Петрова, называвшуюся «Осторожно: сионисты!». Черный прямоугольник, в центре которого расположен белый круг, на мягкой обложке. Молодой человек периодически доставал эту книгу из кармана куртки и начинал читать с какого-нибудь места, он даже гадал по ней, как на Библии, а также всё время доставал друзей цитатами. Манчестер любил появляться на закрытых мероприятиях, где играли музыку в стиле RAC, любил слэмиться в партере с друзьями, любил носить берцы, любил выпить, любил девушек. Однажды с хохотом рассказывал Ивану, как заставлял во время секса свою пассию кричать: «Я ЛЮБЛЮ МАН ЮНАЙТЕД! ЛИВЕРПУЛЬ – ГОВНО!» – по всей видимости, это его возбуждало.
Данила читал куда больше, чем Большой и Манчестер вместе взятые, при этом всегда был в эпицентре модных течений в литературе. Он был компанейским парнем, причем для самых разных компаний, посещал мероприятия как RAC-овцев, так и «антифашников». Правда, в последнее время его стали все реже видеть на концертах, т. к. Данила в очередной раз «прозрел». Когда он говорил друзьям, что «прозрел», это означало, что парень кинулся с головой в какое-то новое, скажем так, «духовное» течение, хотя зачастую оно оказывалось как раз совершенно бездуховным.
Манчестер, несмотря на всю свою внешнюю незатейливость, на самом деле был парнем обеспеченным, хотя и не кичился этим. Точнее сказать, обеспеченными были его родители, а еще точнее – отец, находившийся к Тому Самому Году с мамой Манчестера в разводе уже пару лет. Собственно, фактически родители развелись еще раньше, когда маленькому Манчестеру, тогда еще маленькому Саше, было всего семь лет, что проявлялось в постоянных склоках, ссорах и прочих выяснениях отношений между ними. Маленький Саша поначалу очень переживал, плакал и мечтал о том сладком времени, когда родители помирятся, и всё будет, как раньше, когда он был еще более маленьким, когда всей семьёй ездили на пикники на высокий берег реки Камы, любуясь ярким солнцем и проносящимися где-то внизу электричками. Потом, по мере взросления, Саша, с одной стороны, понял, что прошлого не вернуть, с другой – его постепенно охватывали заботы иного рода, наступала подростковая пора, которая сама по себе есть дорога в новый мир, требующая если не разрыва с прошлым, то, по крайней мере, позволяющая безболезненно уйти из него. Саша, постепенно становящийся Манчестером, отпускал отца, увлеченно ворвавшегося в мир новых экономических отношений. Встречи отца и сына становились всё реже и бессмысленней, постепенно сведясь к банальной приемке-передаче наличности. Кстати, свою бывшую жену отец Манчестера также не забывал периодически одаривать, несмотря на достижение Алексеем совершеннолетия. На последний день рождения отец подарил Манчестеру квартиру, небольшую, но вполне сносную однёрку в панельном доме недалеко от конечной остановки четырнадцатого трамвая. Забегая вперед, скажем, что в этой квартире мы еще побываем.
Данила, в отличие от своих товарищей, жил в мало того что полной семье, так еще и вполне счастливой, помимо папы и мамы, у него имелась старшая (на два года) сестра Анна. В отличие от Вадима Чехолто, который постепенно отдалялся от своего брата, пока окончательно не потерял с ним связь, для Данилы сестра стала со временем не только родственником, но и другом, порой дававшим куда более ценные советы по различным сложным житейским ситуациям, чем, например, родители. Сестра была человеком, уверенным в себе, никогда не плакала и не сомневалась, в общем, «мужик в юбке», что сочеталось у нее с неплохими, вполне женскими внешними данными. Данила на фоне Ани не то чтобы проигрывал, но явно не настолько хорошо владел собой, явно не настолько хорошо учился, явно не настолько был привлекателен, если вообще уместно сравнивать мужскую и женскую красоту. Несмотря на все эти «явно не настолько», никаких трений в отношениях брата и сестры не наблюдалось, с годами их дружба только крепла, хотя со стороны казалась несколько странной, ведь дружба – это что-то духовное, какое-то совпадение взглядов и идей, возможно, даже однотипность поведения, а в этом же случае колеблющийся, постоянно ищущий свой путь Данила являл собой полную противоположность, казалось бы, давно уже во всем определившейся Анне.
Манчестер нигде не учился и не работал. Он вроде бы и пытался, хотя и не очень настойчиво, но особенно никуда не рвался. «Гуманитарная помощь» от отца вполне покрывала все его потребности, больших талантов он в себе не обнаруживал, поэтому и жил так, как жил. Призванием Манчестера в Тот Самый Год было, наверное, проведение вечеринок в принадлежащей ему квартире. Слово «вечеринка», конечно же, не отражает всей глубины того, что в реальности происходило в этих стенах, поскольку это были не пошлые посиделки, а встречи людей по интересам, и квартира Манчестера являла собой одновременно: площадку для разговоров по душам, место для обогрева замерзающих от юрятинских морозов друзей и знакомых, студию для проведения квартирников, предоставляемую будущим звездам мировой рок-сцены; это была территория свободы для всех желающих высказаться; это была территория любви для парочек, скитающихся в надежде найти уединение. Скольких обогрела, накормила и приютила эта квартира! Так что оставим при себе неуместные возгласы по поводу бездельников и папиных сынков, прожигающих жизнь. В этом мире нужны мы все, все мы нужны кому-нибудь для чего-нибудь.
Данила учился на физическом факультете Юрятинского государственного университета. Вообще-то до этого он учился на механико-математическом факультете Юрятинского государственного университета. А еще до того он учился на геологическом факультете Юрятинского государственного университета. Вот уже пару лет как ищущая натура Данилы остановилась на физфаке, где он постигал азы точных наук, к которым у него, скорее, были способности, чем их не было. Несмотря на последнее обстоятельство, учился Данила так себе.
Большой собирался встретиться со своими друзьями в ДК имени Товарища Менжинского, где по вечерам уже много лет работала «качалка», которая, как мы скоро с вами поймём, была не только местом, где молодые люди формировали свои крепкие мышцы под воздействием силовых нагрузок, но и просто местом для встреч, своего рода дискуссионным клубом для молодёжи. Хотя дискуссии эти носили весьма специфический оттенок, а посетителей качалки принято было называть «фашиками», заметим, что собственно к фашистам отнести Большого и его друзей было сложно. Данила отпадал сразу как человек весьма прогрессивных взглядов, напрочь не переносивший национализма и прочих проявлений нетерпимости к каким бы то ни было социальным группам. Вообще, честно говоря, не до конца понятно было, что он, рафинированный интеллигентик, студент Юрятинского госуниверситета, делал в этом пропахшем потом зале, скорее всего, его туда тянула любознательность, а также желание быть в курсе всего нового, модного и современного.
Манчестер внешне был куда радикальнее, все его манеры, копирующие поведение и облик английских skinheads, эта его повсюду таскаемая книга как будто говорили всем о его истинном мировоззрении. Внутри же у него была на самом деле, скорее, ирония, чем агрессия, Манчестер был склонен более «прикалываться», чем бить морду, по этой-то причине, в отличие от Большого, он почти перестал в последнее время участвовать в боях за «Юрятинских волков». Что касается Большого, то его привлекала любая информация, связанная с Третьим Рейхом, будь то кадры кинохроники или игрушечные солдатики, в его увлечении данной тематикой было что-то, скорее, эстетическое, ведь, право, дорогой читатель, согласись, что есть какая-то красота в чёрной униформе, выпускавшейся фабрикой Хуго Босса в тридцатые-сороковые годы двадцатого века.

Большой работает в еврейской школе. Юрятин. В течение двух месяцев до Того Самого Дня
Поначалу немного скованный, Большой постепенно освоился, расслабился и начал если и не получать удовольствие от работы, то, по крайней мере, воспринимать её так, как воспринимает большинство людей, – как необходимое и терпимое зло, отнимающее у нас треть жизни, но позволяющее прожить оставшиеся две трети.
«Работа как работа, – думал Большой, – ну, евреи, конечно, кругом, ну и что? Платят ведь и не знают, дурики, кому платят».
Гордый тем, что смог так ловко обмануть тех, кого вроде бы и обмануть нельзя, Иван начинал даже как-то немного наглеть, возможно, прежде всего по неопытности. Круг общения у него на работе был неширокий, чаще всего Большой разговаривал со своим непосредственным начальником Олегом, мужчиной крепкого телосложения, лет тридцати пяти, бывшим ВДВшником, владельцем частного охранного предприятия, которое оказывало услуги школе. Олег, в принципе, довольный новым сотрудником, как-то предложил Большому немного рассказать о своих впечатлениях от работы. Большой со свойственной ему прямотой сказал, что все отлично, только его, как человека совершенно русского и православного, немного смущает, что… кругом одни евреи, то есть, поспешил добавить Иван, «он против них ничего такого не имеет, они не чурки, там, или негры какие, и он им благодарен за все, но как-то вот немного, чуть-чуть что ли напрягается». Олег улыбнулся в ответ и сказал, что как русский человек его прекрасно понимает, но что сам он с этими самыми евреями работает уже три года, и хоть они достали его самого по самое «не хочу», но деньги платят исправно, и совсем уж плохого он о них тоже ничего сказать не может.
– В общем, подожди, привыкнешь, может, так понравится, что еще обрезание захочешь сделать, – пошутил Олег и, почувствовав, что Большой немного насторожился после последней фразы, решил чуть-чуть расслабить собеседника, переведя ее в юмористическое русло, – хочешь, анекдот расскажу? Старый такой, советский еще. Значит так, советский институт научный, приходят к ним с проверкой из обкома, говорят: «Что-то вы, товарищи, план не выполняете». Им отвечают: «Да, но ведь от нас многие толковые ученые уехали, некому план-то выполнять». «Что ж, значит, ряды пожидели?». «Да нет, жиды поредели».
Олег засмеялся, радуясь тому, как ловко он и обстановку разрядил, и затронул волновавшую Большого тему, надеясь снять с него таким образом излишнее напряжение. Большой улыбнулся, но анекдот до конца не понял, все-таки они с Олегом были из разных поколений.
– Может, ты какой-нибудь анекдот знаешь про это самое, про евреев-то, а? – обратился к Большому Олег.
– Знаю, почему нет. Вот, например, такой. Едет по Германии туристический автобус из Израиля, значит, набитый евреями. Водитель останавливается у какой-то дорожной забегаловки, подходит к владельцу, старому такому уже дяденьке, который воевал когда-то, и говорит: «Слушай, старик, у меня тут полный автобус евреев, чем-то можешь помочь?». А тот руками разводит: «Ну чем я могу помочь? У меня даже ма-а-аленькой печки нет, только микроволновка».
Большой искренне засмеялся, но, глядя на лицо Олега, постепенно затих. Некоторое время Олег внимательно смотрел на Ивана, после чего сказал:
– Ты вот что, Иван, больше никому ТУТ таких анекдотов не рассказывай. Всё, давай, иди на пост.
Большой подумал, что, наверное, его горестный список «двухмесячных работ», возможно, будет скоро обновлен, и поплелся на рабочее место. Олег тем временем достал из сейфа заявление, написанное Большим, перечитал его и задумался, почесывая обритый затылок.
Около поста охранника во время перемены часто собиралась группка мальчишек-младшеклассников, одетых в белые рубашки и черные жилетки. Мальчишки весело щебетали, бегали друг за другом, несмотря на строгие указания ребе Соломона Мейзера. Среди мальчишек выделялся черноволосый кудрявый мальчик, которого звали Марк Григорьевич Спасский.
Именно со Спасским-младшим (а мальчик, как ты, мой читатель, уже догадался, был сыном Григория Аркадьевича) у Большого сложились некие отношения. Дружбой их назвать было нельзя в силу слишком большой разницы в возрасте. Если же считать, что все это глупости и предрассудки, а маленький мальчик-еврей и взрослый дяденька-националист могут стать лучшими друзьями, то в силу определенного предвзятого отношения Ивана к Марку дружбы у них всё равно не получилось бы. Тем не менее определенную симпатию друг к другу они испытывали. Со стороны Марка это было безоглядное детское чувство, вытекающее из запрограммированного в нас природой желания быть рядом с сильным и мужественным человеком, воспринимая от него все лучшее. Марк был на той границе возраста, когда еще можно быть наивным и искренним без особого усилия, самим по себе, когда мир воспринимаешь как часть придуманной сказки, в которой ты один из действующих лиц, в которой реальность – это не самое главное. Увы, но где-то после 10 лет наши дети начинают стремительно расти, теряя наивность, и в конце концов становятся нами.
Эти их странные отношения начались, когда Марк как-то подошел к новому охраннику и без обиняков спросил:
– Здравствуйте. Как Вас зовут?
– Иван. Здравствуй. А тебя? – немного помедлив, ответил Большой.
– Меня Марк. А Вы тут недавно работаете?
– Да, неделю всего.
– Просто у нас раньше другой был охранник, Андрей Геннадьевич.
– Он уволился, теперь я вместо него.
– А Вы тоже военный бывший?
– Почему ты так решил?
– Ну, Вы такой большой…
– Большой, – усмехнулся Большой.
Так, слово за слово, Марк и Большой стали периодически обмениваться фразами, которые постепенно складывались в разговоры о том, что обычно интересует мальчиков любого возраста: машины, оружие, спорт, футбол, прежде всего – успехи и поражения любимой обоими юрятинской команды «ШихСил».
Разговоры Большого и Марка были, видимо, призваны дополнить какие-то пробелы в познании друг друга.

– А Вы Цдаку с зарплаты отдаёте?
– А это что такое?
– Ну, это часть денег, которую надо всегда отдавать, вот у Вас ведь висит ящичек.
– Я думал, что это и значит «ящичек».
– Нет! Это деньги такие, которые туда надо положить.

– А у Вас кто в «ШихСиле» любимый игрок?
– Карамонов.
– А мне Димитров нравится. Помните, как он «Спартаку» забил?
– Мясу.
– Какому мясу?
– «Спартак» – это мясо. А забил он ножницами. Это когда прыгаешь и через себя бьешь.

– А у Вас какой любимый праздник?
– Новый год.
– О! А он как раз скоро будет!
– Почему скоро? Еще несколько месяцев…
– Нет, правильный Новый год – это Рош Ха-Шана! Это очень хороший праздник, веселый, конечно, не такой веселый, как вынос свитка Торы…
– А что там надо делать?
– О! Там очень весело, все бегают, радуются, выходят на улицу, передают друг другу свиток. Все так бегают-бегают! Поют-поют! У нас в прошлый раз на вынос свитка Торы так было здорово…
– Нет, я про Новый год.
– Это уже скоро. Мы дома вечером соберемся с папой, мамой, друзьями, будем есть что-нибудь вкусненькое.
– Прям как у нас.

Возвращение Вадима из поездки в московский банк. Москва–Юрятин. За неделю до Того Самого Дня
Рейс задержали, поэтому оказалось, что Вадим торопился напрасно. Сначала отложили на час, потом на два, потом еще на час. В итоге вместо 15-40 вылетали около 20-00.
«Час сорок, почти два часа летим, плюс два часа прибавляем из-за смены поясов, итого к двенадцати только доберусь. Потом еще такси придётся брать, вряд ли меня дождутся», – невесело думал Вадим, сидя в кафе и допивая третий американо.
Кстати, досмотр Вадим прошёл традиционно благополучно. Теория Михал Михалыча работала. Нескольких человек, стоявших в очереди перед Вадимом, сотрудники аэропорта заставили снять пиджаки и «положить их на ленточку». Какое занимательное зрелище ожидало бы сотрудников аэропорта, если бы пиджак снял Вадим, обнажив свой патронташ из долларов. Однако молодой человек в очках интеллигентной наружности никого не заинтересовал. «Проходите, проходите, скорее», – поторопили его. Вадим забрал с «ленточки» портфель и побрел в «отстойник».
«Вообще, никакого криминала в том, что человек везет в карманах валюту, нет, – сам себя успокаивал Вадим, – хотя поди объясни этим». Вадим припомнил, что одному из сотрудников РосСельГаза в свое время пришлось откупиться от назойливых сотрудников охраны, отдав 10 процентов от перевозимой суммы. С того момента, как Михал Михалыч назначил «долларовым курьером» Вадима, подобных инцидентов не происходило.
Наступало время, которое Вадим наиболее всего ценил в своих командировках. Время между окончанием прохождения досмотра и началом посадки. Время, когда можно достать из портфеля книгу и посидеть, изучая чьи-то мысли. Вадим достал том Владимира Соловьева и начал читать. Он читал, предъявляя посадочный талон, читал в момент, когда самолет набирал высоту, читал, попивая невкусный растворимый кофе, зажатый пассажирами справа и слева на десятикилометровой высоте, читал, когда самолет коснулся, наконец, полосы в Юрятине. Вадим любил читать, жаль, что времени для этого процесса у него было мало.
На выходе из самолета пассажиров, как всегда, ждала толпа таксистов, назойливо предлагавших свои услуги. Вадим знал, что с таксистами лучше вести себя так же, как с цыганками, то есть не отвечать совсем, иначе любое твое слово будет воспринято как согласие на продолжение диалога. Хотел, было, привычно молча пройти мимо, но вспомнил, что его, наверно, никто не встретит.
Вадим хотел уже подойти к кому-то из мужчин, накручивающих на пальцы связки ключей, как вдруг в толпе встречающих мелькнуло знакомое лицо.
– Эх, прокачу! Привет, Вадим, поехали, сегодня я за водителя, – приветствовал его Андрей Капелюшкин, одновременно обнимающим жестом притягивая Вадима к себе.
– Привет, Андрей. Спасибо, что встретил!
– Фигня вопрос. Там, в машине, тебя Михалыч ждет.
– Угу, у меня к нему как раз разговор есть.
Михал Михалыч стоял на остановке около аэровокзала спиной к подходящим Вадиму и Андрею. Все его конечности при этом были чем-то заняты: в то время как левая нога располагалась на земле и чуть вращалась на носке, как при исполнении танца «твист», правую ногу Михал Михалыч поставил на переднее колесо, периодически покачиваясь, словно устраивая зарядку, в правой руке была трубка мобильного телефона, прижатого к уху, в левой же – дымящаяся сигарета. В приглушенном сине-желтом свете уличных фонарей Вадиму предстала фигура человека его эпохи, уходящей эпохи девяностых годов двадцатого века, человека в затертых джинсах и заношенной куртке, курящего сигареты «Мальборо», купленные в дьюти-фри далекого Дубая, человека, круглосуточно что-то создающего и решающего, не отлипающего от кирпича мобильника, вечно занятого, но нашедшего, тем не менее, время, чтобы приехать ночью в аэропорт и встретить своего финансового директора.
Михал Михалыч решительно оттолкнул от себя резину колеса, щелчком пальца отправил окурок в космос, сказал телефону «пока-пока», после чего сунул его в карман куртки, улыбнулся и встретил Вадима своим фирменным:
– Здравствуйте, Вадим ПетроВИЧ!
– Здравствуйте, Михал Михалыч!
– Как добрался?
– Ничего так.
– Ну, мы тебя с Андреем щаз домчим быстренько. Нет-нет-нет, ты вперед, ты у нас человек ва-а-ажный! Финансовый директор! А я сзади тут тихонько. Ты знаешь, что это место впереди справа называется местом для снайпера? Сказать почему? А-ха-ха! Поехали, Андрей, что стоишь… Так, ты сколько привез?.. Ясно… Так, завтра соберемся, распишем всё, а сегодня одну пачку мне отдай, остальное – в сейф. Ну, у меня горят платежи кое-какие, я тебе завтра объясню.
Вадим отдыхал по дороге из аэропорта домой, полуслушая Михал Михалыча, полуотдыхая от полёта. Дома ждала теплая постель со спящей подругой. «Почему она меня никогда не встречает? – с лёгкой грустью подумал Вадим. – Мне, наверное, было бы приятно».
– Сам понимаешь, обязательства есть, партнеры. Так что надо чуток подрассчитаться. Вот поэтому немного возьму у тебя.
– Да что Вы извиняетесь, Михал Михалыч, деньги-то Ваши, хозяин – барин, куда хотите, туда и тратите. Я ж всего лишь наёмный сотрудник.
– Ну что ты, Вадим? У нас всё общее: дело общее, деньги общие. Отношения «я начальник – ты дурак» уже не работают, мы это всё проходили. Мне без тебя, Андрея, Павла, Серёги ни-ку-да. А ты говоришь: «Наёмный сотрудник». Что у тебя за лексикон такой, не пойму. И вообще, слышь, Вадим, как там у нас с финансовым положением?
– В финансовую пропасть, Михалыч, можно падать всю жизнь, – радостно отозвался Андрей.
– Андрюх, не лезь, пожалуйста, со своим сарказмом. Вадим, ты представляешь, какие у нас платежи на будущее?
– До конца года в общих чертах, но только в общих. На ближайшее время: на оплату НДС надо подсобрать, потом за подъемник на базе мы так и не рассчитались, по стройке бардак полный, мне несут и несут счета от Ривнура какие-то тёмные личности. Надо бы разобраться. Например, вчера приходил один мудень, принёс счет чуть не на миллион долларов на какую-то суперустановку по какой-то суперсварке. Я его спрашиваю: «На хрена нам эта сварка?». Он говорит: «Я с Ривнуром всё согласовал». Я ему: «Когда это всё окупится?». Он мне: «Я с Михалычем говорил, он одобрил».
– Слушай, Вадим, этот «мудень», как ты говоришь, действительно подходил, достойный, кстати, человек, строитель со стажем, мы общались, тема интересная. Мне кажется, надо эту, как ты говоришь, «суперустановку» брать. Мы с её помощью трубы для газовиков можем наварить раза в три больше, ты понимаешь?! В три раза больше, чем щаз!
– А зачем? Кто-то считал?..
– Ты подожди! Я согласен, что надо посмотреть срок окупаемости, всю эту ебитду, ну они же, ты пойми, они ведь не специалисты, они работяги, ну что они там насчитают! Им работать надо, трубу варить!
– Да я не против, только должна же быть цель: получение прибыли, потому что…
– Вот ты, как человек умный, образованный, им и поможешь рассчитать и срок окупаемости, и всё остальное. Договорились?
– Ну ладно, попробую… То есть что, оплачивать что ли?
– Ну, можно оплачивать, можно не оплачивать. Вы там смотрите, разберитесь. Главное, чтобы люди работали, а то у Ривнура простой, заказы есть, ему щаз варить трубу и варить, понимаешь, он только недавно бригаду переманил из ЮрятинСпецСтроя.
– Э-э-э. Ладно, понял. – На самом деле Вадим не понял. Покупка дорогостоящей техники ломала весь график платежей напрочь, к тому же он никак не мог избавиться от ощущения, что «достойный человек, строитель со стажем» имеет в сделке интерес, а сама сделка не принесёт желаемого увеличения скорости «варения» трубы. В любом случае Вадим решил отложить разговор до лучших времен.
– И вообще, учти, Вадим, стройка – это для нас всё! Самое интересное сейчас – это стройка, самые суперприбыли можем мы там заработать. Огромное развитие планируем по этому направлению. Понял? Не отпускай это, держи под контролем! Так, еще что?
– По молочке тоже пока не всё ясно. Молоко берем у хозяйств по разным ценам, потери странно большие. Ремонт цеха ведет какая-то контора уже полгода, до сих пор ни одной процентовки не видел. Все ссылаются то на Вас, то на Миннегалеева Равиля Юсуповича, хотя он-то тут при чём? Пусть отчитаются о проделанной работе, а то финансирование прекращаю!
– Так, подожди, Вадим, не кипятись, ну что ты такой горячий? Сразу видно: южных кровей, ха-ха! Миннегалиев тут ни при чем... но как бы и при чем. Я с подрядчиком этим говорил, они мне пояснили, что есть сложности в поставке запчастей из Европы из-за резкого роста курса валюты…
– Михал Михалыч, им, я так понимаю, аванс проплатили еще когда!
– Да подожди ты! Я говорю, рост курса произошёл, кризис на дворе, а ты говоришь «процентовки». Надо посмотреть, разобраться. Вот, кстати, и разберись, может, помочь чем надо людям, они же там колхозники.
– М-м-м.
– Так, что еще?
– Кредиторы трясут.
– Сколько?
– Ну, вот Рябковский Михаил. Я так понял, мы ему почти год висим. У него жена где-то в органах работает, он обещает дело на нас завести.
– Слушай, я с Рябковским не общался лично, но я знаю его партнера – Савичева Николая, они нам запчасти поставляют.
– Вот мы им за запчасти и висим. Может, Михал Михалыч, вместо оборудования этого для сварки лучше оплатим долг Рябковскому?
– Да нет, не говори глупостей.
– Я устал уже объясняться с ним. Не могу же его на хрен послать…
– На хрен вообще никого посылать нельзя! Это святое правило. А с кредиторами надо работать. Вот встреться с этим Рябковским, поговори, мне Савичев рассказал про него немного, психологический портрет накидал. В общем, слушай. Рябковский этот еврей, но не такой, как ты, или, там, Спасский, да ладно, не морщись ты, есть ведь евреи нормальные, достойные, а есть, ну ты прости, такие жиды-жидяры, просто мама не горюй! Так вот, он именно такой! Причем Савичев-то это понимает, так и говорит, что партнер у него говно редкое, но переделать его не может никак. Вот, а ты с ним вполне можешь пообщаться, по-свойски так, что-нибудь, там, своё родное обсудить, спой ему что ли «хава-нагилу» или «семь сорок», а потом уже и про долг…
Дорога проходила через населенный пункт, в котором действовало ограничение скорости в 40 километров в час. Водители, постоянно пользовавшиеся данной трассой, конечно, были в курсе того, что за углом их ждет веселый патруль ГАИ, поэтому всегда снижали скорость и ползли улитками полтора километра вдоль по главной улице поселка. Где-то посередине этого пути, видимо, в самом центре населенного пункта, о чём обычно в таких местах свидетельствуют здания почты и администрации сельсовета, был даже перекресток. Андрей, подъезжая к нему, еще больше снизил скорость, так как на «зебру» вступила местная бабушка. Машина медленно приближалась к перекрестку в надежде, не останавливаясь совсем, дать возможность бабушке пробежать, а затем уже снова набрать скорость. Бабушка застыла как вкопанная. Водитель затормозил совсем. Бабушка жестами рук, особенно той из них, в которой была сумка, стала показывать, чтобы водитель проезжал скорее. Андрей моргнул фарами и громко выругался, правда, в связи с тем, что стекла были подняты, бабушка вряд ли что-то услышала. Бабушка, в свою очередь, что-то прокричала в ответ и еще активнее замахала сумкой. Михал Михалыч усмехнулся и потянулся к сигаретам. Водитель резко нажал на клаксон. Бабушка подпрыгнула, плюнула и побежала прочь от перекрестка куда-то внутрь поселка. Вадим вспомнил рассказ Семена Альтова времен перестройки про что-то такое же, произошедшее в Питере, и подумал, что ничего у нас за эти годы не изменилось. Андрей сначала костерил бабушку (для удобства он опустил переднее стекло), громко высказав всё, что он думает по поводу здешнего посёлка и его обитателей, а потом резко рванул вперед.
– Пешеходы составляют худшую часть человечества, Михалыч! – резюмировал Андрей.
– Страна испуганных идиотов, – заметил Михал Михалыч в ответ, задымив сигарету. – Слышь, Андрей, ты не переживай так, пожалуйста, а то не доедем до дома, не дай бог, а я еще поговорить с тобой хотел. Андрюха, ты помнишь, как-то предлагал развивать собственную розничную сеть по молОчке? Ты там говорил что-то про возможность размещения магазинчиков в сельской местности при почтовых отделениях. Так, слушай, я недавно разговаривал тут с одним из руководителей почты нашей юрятинской областной, он утверждает, что это очень даже интересная тема. Правда, не для молока, конечно, а, скорее, для пива, но это уже детали. Главное – суть: приходит колхозник на почту, ну, там, телеграмму отбить или письмо отправить, а заодно и купит чего из продуктов. Как думаешь, а? Надо нам с тобой подойти к почтовикам с предложением. Готовься, надо будет сварганить проект. А то всё где-то недобегаем, всё где-то отстаём, надо шевелиться, Андрей, некогда спать, отоспимся на том свете.
Вадим слушал монолог Михал Михалыча, пытаясь сопоставить слова шефа с действительностью, что получалось плохо. «Ладно, завтра посмотрим, война план покажет, а сегодня домой и спать», – думал Вадим, разглядывая огни родного города.

Типичный разговор Большого, Манчестера и Данилы. Юрятин. За полгода до Того Самого Дня
Говорится с сильным юрятинским акцентом, за исключением реплик Данилы.
– Давай у меня сёдня затихаримся на часок после треньки.
– Можно, Ман, тока чесов до девяти, не больше, а то мыя опять мне устроит.
– Да ты чё, Большой! Ты же наш человек, юрятинский, фигли ты бабу не пыстроишь?
– Да я строю, строю… тока батяня опять начнёт за неё заступаться… опять будет мне выгываривать. Карочь, до девяти.
– А ты?
– Не, я не буду, извините меня, друзья мои.
– Ты чё, Данила? Опять?
– Что опять?
– В секту вступил?
– В какую ещё секту?! Ты, Манчестер, понимаешь мир крайне узколобо, ограниченно. Я же пытаюсь расширить границы его. Понимаешь, Манчестер, и ты, Большой, я прозрел!..
– Ой, я щаз умру! Начинается.
– … я понял, что все делал не так, я, кажется, докопался до сути проблем, как моих, так и вообще… всей России, всего мира, я бы сказал. После долгих исканий я, наконец, нашел себя. Теперь я растаман! – гордо выдал Данила.
– Данилка, ты, в натуре, дыстал уже! Ты ещё кем не был?
– Вы просто не понимаете сущности растаманства, поэтому и смеётесь. Я раньше тоже не понимал, думал, что хрень какая-то, а оказалось… хватит ржать уже, дебилы!
– Слушай, ты же вроде у этих был уже, которые рэп поют про Джизаса.
– Ну, не совсем рэп, но, кстати говоря, рэп – это больше, чем просто музыка, это отражение души, это поиск своих корней. Мы слишком оторвались от своих корней. Найти их – вот необходимое условие возрождения России.
– Это чё значит, Дынилка? Корни у нас в Африке? Подожди, а растаманы – это ведь такие ниггеры с косичками? – друзья, давясь от смеха, закидывали Данилу вопросами.
– Не ниггеры, а африканцы, и не с косичками, а с дрэдами, точнее, с дрэдлокс. Вообще, вы с Манчестером находитесь в плену пошлых, постыдных представлений расистского толка. Хватит ржать, говорю. Корни у нас… не знаю где. Их надо найти! Растаманство, между прочим, это тоже разновидность христианства, его подвид, если хотите.
– Данилка, ну ты вааще! Я уже сбился со счёта, сколько раз ты мне гыворил, что «всё, прозрел». Но чтобы негром стать – это ты сильно!
– … я давно уже к растаманству приглядывался, я давно уже прикидывал, что к чему...
– Слышь, Данилка, – прервал друга Манчестер, – а дывай я тебе погадаю на «Сионистах», долго ли ты продержишься рыстаманом. Ткни, дрэдлокс хренов, в стрыницу. Теперь в строчку. Угу, читаю:
«За основу своей идеологии ведущие сионистские силы берут помимо оголтелого рысизма и антикоммунизма еще и вредное и научно необоснованное учение о единстве всех евреев мира. Якобы вне зависимости от места происхождения и принадлежности к той или иной нации вся еврейская масса представляет собой единый нырод. Все же, кто мыслит иначе, а это прежде всего верные идеалам мырксизма-ленинизма интернационалисты, в том числе и члены Кымпартии Израиля, подвергаются унизительной обработке сродни промыванию мызгов. К ним относятся как к психически недозревшим особям. Эти «особи» – предмет дальнейшей работы сионистов».
– Блин, Ман, как ты достал уже с этими своими сионистами! Ты хоть понял, о чём читал?
– Не понял ни хрена, но крысиво-то как!
– Ты одурел уже от своей этой муры, выкину нахрен книгу эту, подарю тебе лучше кассету Питера Тоша.

Сложно сказать, что объединяло таких разных людей, как Большой, Манчестер и Данила, но, несмотря на очевидные различия, в них было что-то неуловимо общее, что-то такое трогательно русское.

Трудовые будни Вадима. Юрятин. За две недели до Того Самого Дня
Вадим делил свою комнату с двумя коллегами: юристом Сергеем и специалистом по имуществу Виталием. Поскольку все трое коротко стриглись, их комнату в организации назвали «кабинетом скинхедов». Большую часть дня коллеги проводили, уставившись в мониторы своих компьютеров, загадочно что-то набивая на клавиатуре. На двери кабинета висела табличка «ФИНОТДЕЛ», хотя не все сотрудники относились к финансистам. Дверь в кабинет была вроде бы прикрыта, но поток посетителей, или «ходоков», как «скинхеды» именовали входивших, не прекращался ни на минуту. «Ходоки» шли то к одному, то к другому, то к третьему, то ко всем присутствующим сразу с радостным «как здорово, что вы все здесь!». Вадим и его коллеги этой радости обычно не разделяли. Единственным спасением от докучавших были командировки или перекуры. Вадиму казалось порой, что от пагубной привычки курить он смог бы избавиться только после радикальной смены обстановки, прекращения этого бесконечного общения с людьми, большей частью ему совершенно неинтересными, а порой даже неприятными. Однако в текущем периоде это было нереально, так что пока приходилось курить, выходя на крыльцо и разглядывая прохожих. Пачка в день – норма, правда, в последнее время пачки стало не хватать.
– Здравствуйте.
В кабинет проник мужчина средних лет в плохо пахнущей одежде. Ответного приветствия мужчина не дождался.
– Я в финансовый отдел попал?
Трое «скинхедов» внимательно изучали мониторы своих компьютеров.
– Мне сказали, что я к Вадиму Петровичу могу подойти.
– Что у Вас? – отозвался Вадим, продолжая заполнять таблицу.
– У меня?! – обрадовался «ходок». – У меня заявление.
– На аванс заявления в этом месяце больше не подписываю.
– Как? – оторопел посетитель, тиская в руках бумажку. – А что же мне делать?
Постоянные резиденты «ФИНОТДЕЛА» молча делали свою работу. Раздался звонок, вынудивший Сергея взять трубку.
– Алло, слушаю.
– Так что же мне делать? Ривнур к Вадиму Петровичу отправил, сказал, что вы аванс можете выдать. Мне надо по кредиту заплатить. У меня долг, из банка звонят, угрожают. Щаз же кризис!
– В этом месяце авансов больше не будет. Пусть Вам Ривнур, если хочет, из своих денег авансы и выдает, а в организации сейчас денег нет, понятно? У меня тоже кредит есть, я вот как-то рассчитываю, когда, кому, сколько и как я буду платить. Вы тоже должны прикинуть, сопоставить, сколько вы зарабатываете, с тем, сколько вам предстоит потратить; определить свой собственный, личный, семейный финансовый план. Ясно вам?
Мужчина переминался с ноги на ногу, явно не желая уходить без денег.
– Так как насчет аванса? – в последний раз попробовал он.
Сергей что-то бубнил в телефонную трубку, одновременно перекладывая на столе документы, видимо, в поиске чего-то утраченного (может быть, времени). Виталий надел очки и напряженно стучал пальцами по «клаве».
«Ходок» махнул рукой, скомкал заявление и вышел в коридор, громко хлопнув на прощание дверью. Из коридора послышались приглушенные стеной матерные слова на русском языке. «Скинхеды» работали.
Следующий входящий твёрдой походкой направился прямо к рабочему столу Сергея. Видимо, этот путь ему был знаком. Походка и жесты посетителя выдавали в нем человека волевого и решительного. Такому однозначно нельзя было ни в чем отказать.
– Сергей Дмитриевич! Здравствуйте! Мне срочно нужен договорчик! Только что от Ильфата! Вот смотрите, что у меня…
«Ходок-2» стал раскладывать на столе у Сергея бумаги. Сергей положил трубку и взглянул в монитор.
– Смету согласовали? – тихим, усталым и безразличным голосом спросил он сидевшего перед ним человека.
– Смету? Мне договорчик надо срочно, мы уже сделали участок… нам не оплатят без договорчика, вот реквизитики я принёс, – лепетал уже не столь решительный посетитель.
– Смету согласуйте, пожалуйста, Ильфат пусть подпишет, потом Ривнур. Потом ко мне, сделаю я Вам «договорчик». Сто раз ведь всё объяснял!
– А, ну, извините. Просто Ильфата нет, он на объекте, он сказал, что можно так к Вам подойти.
– Ну, вот и подошли.
– Так сделаете договорчик?
– Смету согласуйте.
– А, понял. Я пойду?
«Ходок-2» судорожно сгрёб документы в охапку и, пятясь, выполз из кабинета.
В течение описанных выше диалогов никто из «скинхедов» ни разу не взглянул на «ходоков».
Впрочем, вскоре головы подняли все трое, так как на пороге появился человек весьма примечательной наружности.
– Здравствуйте, ребе, проходите! У нас как раз закончилось заседание сионистской ячейки, – пошутил Сергей, улыбаясь входящему.
Входящим был ребе Соломон Мейзер.
«Сейчас денег будет просить», – успел подумать Вадим.
– Здгаствуйте!
– Здравствуйте, ребе, проходите. Мы Вас заждались! – продолжал ёрничать Сергей.
«Михалыч очередного вымогателя подослал», – вздохнул Вадим.
– Спасибо, меня к Вам послал Михал Михалыч. Он сказал, что можно мне поговорить с Вадимом. Вы Вадим?
Вадим задумчиво кивнул.
– Михал Михалыч сказал, что с Вами можно обсудить возможность благотвогительного взноса на стгоительство новой синагоги.
– Какой синагоги? – вообще говоря, Вадим надеялся отделаться небольшой суммой, но тут, похоже, назревало что-то грандиозное.
– Любавичской.
«Еще и такая, значит, есть».
– А это что значит? – заинтересовался Сергей.
Пока ребе Соломон Мейзер излагал суть любавичского направления в хасидизме, попутно пересказывая свою версию договоренностей с Михал Михалычем, Вадим пытался придумать, как бы избавиться от посетителя, а заодно и от очередной финансовой «удавки».
– Это очень, очень интересно, дорогой наш ребе. Можно, я Вас так буду называть? Спасибо. Вы знаете, нам просто допозарезу необходимо построить новую синагогу, даже и место есть. Мы недавно прикупили земельный участок в самом центре Акды, тут на юге области, всего каких-то 150 километров, – подзадоривал просителя Сергей.
– Вы знаете, участок мы один сами пгисмотрели. Пгавда, не так далеко, а здесь, в Югятине. Ггигогий Агкадьевич помог. Но можно и еще одну постгоить, я не знаю, есть в Акде наша община или нет?
– Как построите, обязательно появится! – убеждал Сергей.
– Ребе, простите, но две синагоги мы точно не потянем, – вымолвил Вадим.
– А одну?
– Видите ли, мы сейчас уже финансируем православную церковь. Не знаю, что Вам точно сказал Михал Михалыч, но у нас бюджет, понимаете? Это значит, что все расходы, как и доходы, мы планируем заранее и стараемся точно соответствовать этим планам, чтобы не выходить за оговоренные параметры.
Вадим замолчал, глядя в монитор компьютера. На минуту в кабинете воцарилась тишина. Однако ребе был не так прост, как предыдущие ходоки, отсутствие внимания со стороны собеседников его не смущало, и он продолжал стоять и смотреть на Вадима, немного кивая и беспрерывно улыбаясь. Вадим чувствовал улыбку ребе, даже глядя в монитор. «Не отвяжется, похоже», – вздохнул Вадим и перевел взгляд на просителя.
– Дорогой наш ребе, – мягко и тоже улыбаясь, начал Вадим, – Вы знаете, мы Вам очень хотим помочь! Правда, очень! И слова Михал Михалыча для нас не пустой звук, поэтому мы приложим все силы для того, чтобы как можно скорее ваша синагога радовала глаз простых обывателей нашего скромного провинциального города.
Услышав это, ребе закивал и заулыбался еще сильнее.
– Может быть, у Вас какие-нибудь проекты есть, расчеты, технические обоснования, графики, флаеры? Что-нибудь про Ваш планируемый объект? – продолжил Вадим.
– Да, конечно, Вадим. Вот тут всё про планигуемую постгойку, – радостно отозвался ребе Мейзер и передал Вадиму увесистый файл с бумагами.
– Вот и славненько! Спасибо Вам, наш любимый ребе! Нам очень всего этого не хватало. Мы всё рассмотрим, изучим, пригласим специалистов по синагогостроению, художников, скульпторов, зодчих, в общем, всех, кого надо, и сделаем заключение. Потом мы его обсудим с Вами, с Михал Михалычем и примем решение, что и как будем строить, – успокаивал совершенно обомлевшего от счастья ребе Мейзера Вадим, засовывая только что полученный файл в самый нижний выдвижной ящик своей тумбочки.
Наиболее важные документы, те, с которыми он работал в данный момент, Вадим хранил на углу стола, всё остальное он старался разложить по папкам и отсекам в тумбочке. Поэтому на его рабочем месте, в отличие, скажем, от рабочего места юриста Сергея, царил порядок, близкий к идеальному. Вадим всегда знал, где у него что лежит, хотя, конечно, основной массив информации в любом случае был сосредоточен на жестком диске компьютера. Папки были пронумерованы по названиям проектов, фамилиям и иным опознавательным знакам, позволяющим понять, где и что находится. И хотя работал Вадим в РосСельГаз-холдинге всего чуть больше месяца, папок он себе завел уже более десяти. К ящичку же, в который Вадим засунул документы ребе Мейзера, была приклеена надпись, которая гласила: «Всякая Хрень».
– Так что спасибо Вам, милый и дорогой наш ребе, всё будет сделано, не переживайте! – резюмировал Вадим.
– Да, не переживайте. Всё сделаем в лучшем виде! Синагог настроим! Всю Юрятинскую область покроем сетью синагог! Кстати, а у Вас можно сделать обрезание? – внес свои пять копеек Сергей.
Улыбающийся ребе Мейзер подтвердил, что не только обрезание, но и весь «обгяд» сделать можно, что он будет всегда рад всех видеть; подарил напоследок «скинхедам» последний выпуск региональной юрятинской любавичской газеты, выходившей огромным тиражом в сто экземпляров, долго желал счастья, процветания, вспоминал добрым словом Михал Михалыча и, наконец, удалился.
«Скинхеды» не успели перевести дух, как в коридоре раздался шум, громкие радостные приветствия, по всей видимости – объятия, хохот, в общем, похоже, ребе Мейзер и Михал Михалыч всё-таки встретились. Взаимный обмен любезностями продолжался пару минут, в течение которых обитатели «ФИНОТДЕЛА» гадали: зайдет или не зайдет? Вадим на всякий случай открыл дверь сейфа. Михал Михалыч зашел, радостно поздоровался, обдал всех запахом парфюма, доносившегося от чисто выбритых щек, наклонился к Вадиму, шепнул фразу, приведшую того в действие. Привычными жестами Вадим откопал среди печатей, каких-то бумаг, векселей и прочего имущества, хранившегося в сейфе, нужный пакет, отсчитал требуемую сумму, положил в конверт, отдал Михал Михалычу, который тут же сунул его себе за пазуху, напомнил про совещание «завтра где-нибудь в три-четыре-пять, раньше не могу, буду ехать с юга области, если что – без меня начинайте» и уехал «на участок помогать Ривнуру, а то ни хрена не могут без меня».
После визита Михал Михалыча всем захотелось закурить.
– Пойдем перекурим, – предложил Вадим.
Коллеги согласились и направились на «козырёк», где обычно и проходило сие священнодействие. Вадим курил молча, периодически потирая свою бритую голову, словно пытаясь смахнуть ненужные мысли. Сергей и Виталий оживленно беседовали, вспоминая визит ребе Мейзера, что ни говори, но живого раввина в нашей глуши не каждый день встретишь.
– Любит Михалыч всех этих убогих! – решительно заявлял Сергей. Он хоть и не курил, но любил составлять компанию коллегам.
– Ну почему же убогих, – возражал Виталий, – человек служит Господу Богу. Кстати, слово «убогий», будучи однокоренным, возможно первоначально обозначало как раз это.
– Ну и что мы теперь всем синагоги строить будем?!
– Почему всем? И не мы одни, я думаю. Всем миром, что называется. Наверняка Борецкий тоже поучаствует. Раввин этот уже полгорода, наверное, оббежал.
– Вадим! – обратился Сергей к задумчивому замгендиректора по финансам.
– Что?
– Ты, наверное, радуешься?
– Чему?
– Как чему? Синагогу новую скоро отгрохаем! Будет куда ходить в часы досуга.
– Мне-то что?
– Как что? ТыжеврЕй!
– Я, если честно, Серёж, евреев не люблю совсем.
– Да ты что? Как же так? – гримасничал Сергей. – А как же диаспора, знаменитая еврейская солидарность?
– Не знаю. Где она, эта диаспора? Что она делает? Лично мне что-то никакая диаспора никогда ничем не помогала. Я вообще с ней, по-моему, никогда не сталкивался, если не считать друга моего…
– Ну вот, зато тебе самому представился шанс помочь братьям.
– Я-то бы не помогал. Но Михалыч поможет. По мне, так бегают какие-то бородачи-побирушки в дурацких шляпах, бухтят что-то. Это, кстати, ко всем религиям относится. Про это еще Рушди писал, он, правда, про ислам, конечно, писал, но мировые религии всё равно от иудаизма пошли. А если разобраться, то какая от этой синагоги практическая польза?
Вадим еще что-то хотел сказать про религиозные запреты, про соотношение науки и религии, про учение о богочеловечестве Соловьева, которое отсылает к миру идей Платона, которое на самом деле и подменило собой истинный религиозный смысл... Но сигарета догорела, коллеги явно потеряли интерес к пассажам Вадима, у дверей собралась группа новых ходоков. «Всё, бросаю сегодня!» – твёрдо решил Вадим напоследок, кинул окурок в урну, пробурчал что-то вроде «Ладно, пойдемте» и направился к своим папкам, монитору, сейфу и телефону.

Владимир Саныч – начальник качалки. Юрятин. В течение двух лет до Того Самого Дня
Объединяли Большого с его друзьями, помимо всего прочего, как мы помним, совместные походы в «качалку» – тренажерный зал, расположенный в подвальном помещении ДК имени Товарища Менжинского. Руководил качалкой Владимир Александрович Антонов, которого ребята в шутку называли «начальником качалки». Владимиру Александровичу (в обиходе – «Санычу») многое пришлось пережить к своим тридцати с небольшим. Начнём с того, что он был выпускником Юрятинского высшего военного краснознаменного института, затем служил на Дальнем Востоке, пока не был командирован в 1995 году в Чеченскую республику. Что там точно произошло – никто не знает, но через год Владимир из рядов армии то ли уволился сам, то ли его уволили, в общем, с армией он расстался и устроился в родную для Большого, Манчестера и Данилы школу учителем физкультуры. Одновременно его стали замечать на разных мероприятиях, которые проводились в Юрятине под черно-желто-белыми флагами.
Пару лет назад как раз кстати освободилось место в ДК имени Товарища Менжинского, так что Владимир Саныч на полставки стал еще и руководить качалкой. Ребята называли его просто: «наш эРэНЕшник». В отличие от большинства борцов с инородцами и иноверцами, которые в основном либо просто тихо спивались, либо иногда мутузили продавцов с рынка, Владимир Саныч подходил к делу серьезно, идейно. В его понимании русский национализм являл собой не просто набор клише и лозунгов, но лежал на твердом базисе, который Владимир уже несколько лет безуспешно искал. Проблема была в том, что единой системы идей, объединяющих всех, условно говоря, русских патриотов, не было. Владимир скоро понял это, после того, как начал проводить у себя в качалке, как он называл, «Русские вечера», то есть встречи с различными людьми, называвшими себя политиками, православными активистами, защитниками традиционных ценностей, борцами с сионизмом и так далее. Речи этих активистов-борцов, по мнению Владимира Саныча, должны были пробудить в душах молодых людей, посещавших его качалку, настоящий русский дух, самосознание и даже героизм. В действительности же в основном они больше смущали умы, чем наставляли, поскольку или не давали точных ответов на заданные вопросы, или каждый следующий лектор давал совершенно противоположный ответ в сравнении с лектором предыдущим. Молодые же умы требовали прямых и незамысловатых ответов, это Владимир Саныч чувствовал и старался выработать свою собственную систему ценностей, которую намеревался привить подрастающему поколению. Именно прививание этих ценностей и стало основной, если не единственной, целью его жизни. Жены у Владимира Саныча не было, детей тоже, так что его семьей, его детьми стали вот эти мальчики-переростки, такие, как Большой и его друзья. По окончании тренировки, перед закрытием качалки поздно вечером, Владимир Саныч взял за правило строить ребят в шеренгу и произносить перед ними речь. Он прохаживался перед усталыми молодыми людьми и произносил слова, столь долго копившиеся в его голове. Речи были однотипны и звучали как-то так:
– Вы – соль русской земли, вы – её будущее! Вы – юные русские патриоты! На вас лежит ответственность за передаваемое наследство нашей Родины. И пусть оно плохое, пусть все разрушено, пусть все не так, вам предстоит выстроить на руинах Союза новую страну, без олигархов и коммуняк, без всех этих продажных политиков и журналистов. Такую страну, которой можно было бы гордиться, в которой хорошо бы жилось русскому человеку. Слава Руси! Слава Роду!
«Соль земли русской» дружно ответствовала: «Смерть уроду!» – и расходилась по домам.

Лекция в качалке. Юрятин. За неделю до Того Самого Дня
Однажды осенью в Тот Самый Год как-то после тренировки Владимир Саныч попросил ребят ненадолго остаться, т. к. к ним приехали гости с целью прочесть лекции, организованные фондом «Русское слово и дело».
– Так, парни, не расходитесь, – обратился к молодым людям Владимир, – сегодня у нас будет очередной «Русский вечер», я пригласил двух человек побеседовать с вами. Первый – Семен Яковлевич Смирский, русский националист, один из основателей народно-патриотического движения «Русское освобождение», профессор Народно-славянского университета. Второй – Геннадий Дмитриевич Стволов, историк, исследователь христианства, глубоко верующий человек. Оба – мои хорошие знакомые.
– Ну вот, опять… Может, мы домой пойдем?.. Владимир Саныч, устали мы, поздно уже… – раздались со всех сторон стоны «юных русских патриотов».
– Я вам дам щаз! Ну-ка быстро сели, где сидите! – рявкнул Владимир Саныч, – вместо того, чтобы дома в телик пялиться и пиво ваше говенное пить, лучше послушайте умных людей. Я их специально упросил сегодня здесь поприсутствовать. Не убудет от вас. Манчестер, сядь, я сказал, припечатай свою пятую точку! И слушай тупой своей головой!
– Сел, я, сел, уже, – буркнул Манчестер.
–Недолго, полчаса всего, послушаете и разойдетесь дальше гробить свои жизни, пить, курить, колоться, слушать свою ниггерскую музыку и… так далее, в общем.
– Владимир Саныч, сколько раз Вам говорить, не колемся мы, – промычал кто-то.
– Тихо! Так, первым делом слово предоставляется Семену Яковлевичу. Прошу Вас, – Антонов сделал жест рукой вперед, как будто артист в театре, приглашающий другого актера выйти на авансцену. Семен Яковлевич, до этого скромно стоявший позади Владимира Саныча, улыбнулся и гордо вышел вперед.
Это был невысокий, средних лет мужчина с небольшим пузиком, бородой-эспаньолкой и залысиной на полголовы. Серые глаза Семена Яковлевича бегали позади линз модной оправы очков. Господин Смирский был вообще модный с ног до головы: новенькие джинсы, хрустящая коричневая кожаная куртка, аромат парфюма, особенно явственно ощущавшийся посреди вони спортзала.
– Здравствуйте, мои уважаемые друзья, – с мягким столичным акцентом начал Семен Яковлевич. – Здравствуйте и позвольте мне начать.
Голос Семена Яковлевича, мягкий, вкрадчивый и глубокий, зазвучал в глубине спортзала так, что «будущее свободной России» притихло и обратило взоры на говорящего.
– Я хотел бы поговорить с вами о России, друзья. О ее друзьях и врагах, о ее настоящем и будущем, о нас с вами и, как говорится, о «хрен с ними». Мы давно знакомы с Владимиром, мы еще по Чечне друг друга знаем, он воевал тогда, я больше идеологической подготовкой занимался, в общем, у нас с ним во многом совпадают взгляды. Можно сказать, нас связала война. Я вижу, что здесь собрались не маленькие уже дети, а, я бы сказал, взрослые мужи, которые, надеюсь, понимают, что против нашей страны идет война, идет она давно, врагов у нас много, «и не видно конца и края этой войне», как пел когда-то последний русский поэт. Мы в кольце врагов, и никто нам не поможет, кроме нас самих. Враги засели даже в Кремле, вы, наверное, в курсе, что фактически нами управляет не правительство или президент наш любимый, у которого, кстати, настоящая фамилия – Эльцинд, не парламент этот, состоящий наполовину из гомосексуалистов, наполовину – из проституток, получающих зарплату в американском посольстве. Нет, нами давно уже управляет группа назначенных всемирным еврейством, как они себя сами называют, «мудрецов». Основная задача группы – полное подчинение русского народа мировому сионистскому правительству, разграбление наших национальных богатств и превращение нашей страны в колонию. Все эти разговоры о международной кооперации, взаимной поддержке стран, падении железного занавеса и прочее – словесная мишура, которая направлена на прикрытие истинного положения дел. Забудьте обо всём, что в вас пытаются вдолбить тельавидение и иные подконтрольные мировому сионизму средства массовой информации! Все это чушь и неправда! По их мнению, вся история человечества вертится вокруг еврейского народа, дескать, всё, что было создано в этом мире, было создано благодаря евреям. Даже летоисчисление у нас ведется от даты рождения одного распятого, обрезанного еврея, который еще неизвестно, существовал ли вообще. Во многом из-за этого летоисчисления-то все в истории и переврано! На самом деле, например, Америку открыл вовсе не генуэзский еврей Колумб, а наш соотечественник Иван Дежнев, причем открыл, переплыв не Атлантику, а Тихий океан, перед этим пройдя всю Сибирь-матушку. Опять же твердят вам, что Васко да Гама, португальский еврей, якобы открыл Индию. Ну дураку же ясно, что на самом деле никакого да Гамы не было, а в Индию плавал наш человек, русский купец Афанасий Никитин. Вообще, большая часть исторических документов, точнее, документов, выдаваемых современными продажными историками за подлинные, – это подделка, причем подделка, подготовленная руками евреев, которые в большинстве своем имели доступ к подлинным источникам, работая архивариусами, нотариусами, адвокатами и прочими, как бы мы сейчас сказали, офисными крысами на службе у западных правителей. Причин, по которым история сфальсифицирована, множество, прежде всего что-то там хотели подогнать под дату рождения Христа, как я вам уже сказал, вряд ли существовавшего вообще, что следует из различных древнееврейских текстов. Вот эти-то нестыковки и пытались подчистить, подправить сначала римские папы, потом средневековые короли, а потом уже все, кому не лень. В итоге историю, которую нам преподавали в школе, преподносили уже совсем не так, как это было на самом деле. Кстати, а кто писал эти учебники по истории? Из поколения в поколение нам вешают на уши лапшу, сочиненную в тиши кабинетов Берлина, Лондона и Парижа. Редкие же голоса наших русских авторов, как, например, Ломоносова, немедленно заглушали злобным топаньем, улюлюканьем и освистыванием озверевшей толпы либералов, прислужников запада и мирового еврейства. Центральным же событием мировой истории в этом навязанном нам с вами мире, мире либеральных ценностей, мире, полном пропаганды гомосексуализма и проституции, почему-то принято считать холокост…
– А у Вас длинная лекция будет? – прервал основателя партии голос из зала.
– А ты торопишься куда-то, Манчестер?! – в свою очередь спросил Владимир Саныч, спросил таким тоном, что Манчестер понял: он никуда не торопится. – Продолжайте, Семен Яковлевич.
– Спасибо, я продолжаю. Так, значит, холокост. Все говорят про шесть миллионов уничтоженных евреев, но почему-то забывают про двадцать миллионов русских! Я бы назвал это русским холокостом, но до него никому нет дела. Это не интересует либералов, этих знатоков истории, этих радетелей мирового открытого рынка. Сюда же они вплетают еще и христианство, чтобы окончательно оболванить народ. С чего бы это нам, русским людям, поклоняться этому еврею, который, кстати, еще не известно от кого был рожден? Там, знаете ли, весьма тёмная история с его мамашей, ну да неважно, это отдельная тема. Ну, положим, родила она его, ну ходил он там себе, ну проповедовал, ну распяли его, но нам-то что? У них там свой еврейский междусобойчик, чего-то там не поделили, а нам сейчас расхлебывать? Я считаю, что единственным правильным выходом было бы возвращение к корням, к истокам русской цивилизации и, прежде всего, к славянскому язычеству. Необходимо вернуть культ Перуна, Велеса и Сварога! Это должна быть наша святая троица!
– А кто это? – раздался голос из зала.
– Вот я вижу, вы, молодой человек, интересуетесь, это хорошо. Если хотите более подробно остановиться на пантеоне славянских богов, останьтесь, пожалуйста, после лекции, я с Вами поговорю отдельно, а пока я хотел бы продолжить. Я, несмотря на свой возраст, не такой уж и пожилой, но уже и не совсем чтобы юный, но, тем не менее, пристально слежу за нашей молодежью. Недавно довелось мне побывать на одном фестивале под названием, сейчас погодите, посмотрю на билете, ага, вот: «Джа среди нас». Фестиваль этот посвящен был вроде как музыке в стиле регги, но понимаете, это же только прикрытие. Вам самим, может, и не понять, но я-то, человек, много чего повидавший, понимаю. Посреди фестиваля выходит на сцену негр, чернокожий то есть, афророссиянин, и на ломаном русском начинает кричать: «Восславим Джа! Поднимем руки для Джа!», ну и всё такое. Как это назвать? Это же интервенция, прямое вторжение врага в наши души. А душевная интервенция, она, знаете ли, еще и похуже такой будет, обыкновенной, с танками и пушками. Против танков и пушек мы еще сдюжим, а вот против самих себя, принявших чуждую идеологию, – нет. А толпа кричит, радуется, все руки поднимают! Нет, представьте, на сцене негр кричит: «Поднимите руки во славу Джа!», а внизу сотни наших русских мальчишек и девчонок ему отвечают, радуются… Это всё равно, как если бы мы провели фестиваль во славу Перуна где-нибудь в Нью-Йорке, в каком-нибудь Бруклине или где там у них больше всего негров-то живет. Представляете, выходит на сцену какой-нибудь певец наш, кто там, например, подскажите… Да какой Пенкин!? Нормальный какой-нибудь. Что значит, нет нормальных, все такие? Ну, тогда певица, скажем, Бабкина, да, или Кадышева и кричит: «Восславим Перуна! Все за Перуна! Поднимите руки, кто любит Перуна!». И вокруг все кричат, радуются, поднимают, представили? И пусть ещё это всё называется «Фестиваль во славу Перуна», и играют там только древнеславянскую музыку! Нет, а хорошо бы…
Семен Яковлевич задумался, очевидно, представляя себе этот потрясающий кадр: Надежда Бабкина, желательно со всем своим ансамблем, поющая для сотен чернокожих жителей Бруклина что-то древнеславянское. Картина получалась завораживающая.
– В общем, – очнулся Семен Яковлевич через пару секунд, – главное, на что я хочу обратить ваше внимание, – это то, что мы живем в вымышленном мире. Нам все постоянно врут, чтобы сделать нас рабами этой иудейско-христианской цивилизации. Не поддавайтесь! Всё у меня. Спасибо.
– Ну что ж, спасибо Вам, Семен Яковлевич. А теперь я бы хотел передать слово Геннадию Дмитриевичу Стволову, – объявил Владимир Александрович следующего спикера «Русского вечера».
Геннадий Дмитриевич – священник в запрете, длинноволосый, бородатый мужчина лет 35, не заставил себя долго ждать. Он выскочил на середину воображаемой трибуны и обратился к засыпающей аудитории с яркой и очень эмоциональной речью.
– Друзья мои! Дети мои! Так спасемся! Что я слышал только что! Что я слышал! Это ж надо такого было наговорить, и кому? Вам, молодой поросли земли русской! Ведь что же такое для нас православие? При чем тут евреи? Ведь православие для нас – это всё, это вся культура наша, это всё искусство, это… вот даже Пастернак, который в нашем городе то ли жил, то ли умер, даже он писал: «Ты значил всё в моей судьбе, Потом пришла война, разруха»… Дальше я не помню, но там суть, что вот Господь – это всё, у нас больше нет ничего... И говорить, что всё это выдумки и побасенки…
Геннадий Дмитриевич говорил обрывками фраз, задыхался, вскидывал кулаки, тряс маленькой бородкой, в то время как Семен Яковлевич, сидя в сторонке, тихонько ухмылялся.
– Ведь Христос – это же не еврей какой-то там распятый, как выразился вот он. Это сын человеческий, вы понимаете? Он умер за всех нас, принес себя в жертву, чтобы потом воскреснуть и дать нам жизнь безвременную. Я молчу про открытие Америки и прочее, что тут было сказано, это не так уж важно. Во сто крат важнее, что живет у вас в душе. Если у вас там чертополох растет, то не выйдет дела, погибла, значит, Русь. Вы в душе должны вырастить… Вы должны понять, что русский – значит православный. Вот тут у вас, я смотрю, какие-то знаки всё не наши, какие-то свастики, а ведь мы не германцы какие-то, нас ведь Гитлер убивать шёл, только с божьей помощью мы отстояли. Сталина ругают, правильно ругают, но когда прижало, он ведь куда пошёл? К кому? К церкви нашей, святой, православной, проще говоря – к Богу пошёл. Вы когда умирать-то будете, не приведи Господь, конечно, но все мы не вечны, вы кому молиться будете: Гитлеру что ли? Вы Господу Богу будете молиться! Вы у него будете защиты искать, об отпущении грехов молить…
– Извините! – раздался голос из зала. – А Вы еще долго?
– Вот Вы, молодой человек, да-да, вот Вы, который спросил сейчас. Вы когда в последний раз в храме были? Когда крестили? Ладно хоть так. Приезжайте к нам, на юг Юрятинской области, у нас там церковь только открыли, спасибо Михал Михалычу Сотникову, что помог, век за него буду молиться, пятьдесят километров от Акды, я Володе оставлю адрес. Приезжайте, все приезжайте, Богу сердце откроете. Я ведь тоже грешник, я ведь тоже через многое прошёл. А сейчас у нас там школа деревянной скульптуры, возрождаем древнюю юрятинскую традицию, руками учеников наших творим скульптурные группы: Богоматерь и Спаситель, ангелы господни, архангелы, бюст Святейшего Патриарха. Приходите, помолимся вместе. Давайте сейчас все вместе помолимся. Вставайте, давайте-давайте. Так, теперь повторяйте за мной: «На тебя я, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек…».
«Молодая поросль земли русской» с трудом встала, хихикая, повторяя за Геннадием Дмитриевичем слова молитвы. Данила, знавший псалом еще со времен увлечения «Джизас-рэпом», шептал вслед за Стволовым, внимательно изучая перемещения последнего по залу. Геннадий Дмитриевич как будто в полутрансе ходил между молодыми людьми, прижав руки к груди, и заглядывал ребятам в глаза. Глаза отводились, лица краснели, бормотание становилось все невнятнее. Вообще, вся эта сцена была трогательно-стыдлива, чем дальше, тем более некомфортно становилось всем её участникам, за исключением опять же Данилы и Стволова. Последний, всё же чувствуя всю натянутость обстановки, прервал чтение псалма и подбежал обратно к своему импровизированному лекторскому месту.
– Спасибо, родные мои, спасибо, садитесь. Володя, им ведь домой пора, наверное, – зачастил «прошедший через многое» священник в запрете, оглядываясь на Владимира Саныча.
«Похоже, лекция закончилась», – подумал с грустью Владимир Саныч.
– Всё! Собирайтесь, – скомандовал начальник качалки.
В то время как усталые «воины новой России» собирались домой, Семен Яковлевич и Геннадий Дмитриевич продолжали вполголоса спорить, стоя вполоборота к хмурому Владимиру Санычу.
– Извините, – обратился Данила к Семену Яковлевичу, – простите, что прерываю, вы говорили, что сможете рассказать про славянских богов и все такое…
– А, это вы, мой милый юный ученик! – расцвел в улыбке господин Смирский, – да-да, конечно, всегда готов с вами переговорить. Давайте мы с Вами пройдемся, вы ведь уже собрались?
– Да, – неуверенно ответил Данила, – можно и пройтись, если недолго.
– Ну тогда что ж, извольте откланяться, господа. Как говорится, Il ne faut pas abuser de l'hospitalit;. Владимир Александрович, жму Вам руку, горжусь знакомством с Вами, вижу – вы растите настоящих патриотов, богатырей земли русской. Геннадий Дмитриевич, Вас я ценю как умного собеседника и прекрасного оппонента. К сожалению, разделить Ваших идей я не могу, но всегда с удовольствием сойдусь с Вами в словесной баталии еще раз.
– До свидания, Семен Яковлевич. Надеюсь, что следующая наша словесная баталия не перерастет в рукопашную, – ответствовал Геннадий Дмитриевич достаточно спокойно сначала, но буквально через несколько секунд вновь взорвался, – потому что то, что вы позволяете себе говорить о наших святынях! О святой Богородице!!! О нашей святой церкви!!!
– Да не наши они, не наши, ну что вы опять… – простонал Смирский, как бы раздумывая, начинать ли ему снова возражать Стволову или нет. После несколькосекундного раздумья, в ходе которого Геннадий Дмитриевич судорожно хватал воздух и сжимал кулаки, Семен Яковлевич все-таки решил скоропостижно уйти. Сунув руку Владимиру Санычу, Семен Яковлевич выскочил из спортзала, прихватив с собой Данилу, крепко обнимая его за плечо.

Немного воспоминаний Данилы о пребывании в Новозаветном христианском братстве. Юрятин. Задолго до Того Самого Дня
Данила, как мы помним, был человеком увлекающимся, прошедшим через несколько различных, как выражался Манчестер, «сект». В реальности же единственной настоящей сектой, в которую Данила окунулся с головой, являлось Новозаветное христианское братство, в котором ему суждено было пробыть десять месяцев.
Это случилось за несколько лет до Того Самого Года, три наших друга еще учились в школе. Это был их последний, выпускной, одиннадцатый класс.
Железный занавес, оказавшийся стенками карточного домика, как мы помним, рухнул, причем, стенки упали внутрь, погребя под собой часть старого мира и заодно обрушив на несчастных полудиких его обитателей всё то, от чего их так долго оберегали, держа на привязи, как голодных собак.
Страна еще только приходила в себя от саморазрушения, еще пахло порохом и дымом от стен Дома Правительства в Москве, а в далекий провинциальный Юрятин прилетела группа волонтеров из различных стран Западной Европы и Северной Америки, чтобы принести народам, освободившимся от ига коммунизма, Благую Весть.
Данила хорошо помнил этих милых улыбавшихся людей разного возраста, пола и профессий с томиками Новых Заветов в руках. Он проводил с ними всё свободное время, расспрашивая о том и о сём, попутно тренируя английский. Религиозная составляющая разговоров его интересовала крайне мало в тот момент. Гораздо больший интерес вызывала жизнь как таковая со всеми её проблемами, сложностями, ценами, кредитами и прочим – семнадцатилетний Данила был жаден до любых знаний, а его респонденты щедро одаривали всей необходимой информацией. Он узнал очень много в ту осень, узнал из первых уст, он понял, что жизнь «там» не сахар, что люди так же страдают, бедствуют и умирают, что они так же тщетно пытаются заткнуть дыру в своей голове, вызванную мыслями, разного рода «истинами». Кто-то находит эти истины сразу и живёт долго и счастливо, кто-то ищет всю жизнь и не находит, а большая часть так и продолжает жить с дырами.
Что касается «волонтёров», которых классная руководительница Данилы, Ивана и Манчестера называла по старинке «агитаторами», то они свою «истину» нашли, о чём долго и подробно рассказывали своим юным слушателям на встречах, проводившихся в здании всеми любимого ДК имени Товарища Менжинского. Комнаты ДК были забиты школьниками, учителями, переводчиками и «агитаторами», русская речь мешалась с английской, завязывались споры. Данилу, помнится, поразило, что один из «волонтеров» сравнил Ленина и Гитлера, фактически поставив между ними знак равенства. «No, he is not like Hitler!» – воскликнул Данила, а потом, уже много после, еще долго думал: «А в чём, действительно, разница?». Может быть, этот его возглас, вырвавшийся откуда-то из самых недр детства, где Ленин-с-кудрявой-головой-так-любил-детей, был не попыткой защитить кровавого тирана, а знаком особой идентичности, особенности, попыткой не допустить чужаков в своё самое-самое? Ведь если его, этого самого-самого, нет, то… то что? Данила не понимал, он не доводил до конца свои рассуждения, очевидно, в силу возраста и нехватки знаний.
По воскресеньям «агитаторы» приглашали всех желающих посетить их «службу». Это мероприятие проходило в главном концертном зале ДК, который, несмотря на утро выходного дня, был на две трети заполнен «прихожанами». Три товарища также посетили однажды подобное мероприятие, однако впечатления у всех от него были совершенно разные. Манчестер в ходе «службы» непрерывно смеялся, точнее – ржал, то и дело пряча лицо в ладонях и нагибаясь до пола в судорогах хохота. Не в силах терпеть «это» долго, он ушел через 10 минут после начала. Большой держался дольше, смешно ему не было, скорее, наоборот – грустно. Иван чувствовал себя, как, наверное, чувствовали себя (обращаясь к тематике, уже тогда близкой нашему герою) обвиняемые на Нюрнбергском процессе, в случае если бы их не только обвиняли, но еще и заставляли, скажем, перейти в иудаизм и не просто перейти, а и полюбить его всей душой. Большому было не по себе, он оглядывался на друзей, один из которых держал голову между коленями и бодал сиденье перед собой, пытаясь подавить приступ хохота, чем вызывал шиканье сидящих перед ним пенсионерок, а второй – с блаженным видом слушал. Данила слушал слово Божье вот так вот без купюр, по сути дела, впервые. Как жаль или, точнее, как сказали бы проповедники, what a shame, что слово это звучало для него не на родном языке! За проповедником бегал по сцене какой-то клоун-переводчик из наших, юрятинских, пытаясь подражать «агитатору» во всём, включая ужимки и акцент. В результате перевод речей пастора был крайне далёк от канонического, Иисус, например, превратился в Джизаса.
За несколько лет до встречи с «агитаторами» мама заказала для Данилы детскую Библию, отпечатанную в США. Это была красивая книга с прекрасными иллюстрациями, отличным пересказом основных событий Ветхого и Нового Заветов, то есть это была как бы Библия, но всё-таки детская и всё-таки из Америки! «Куда же делись все те Библии, молитвословы, жития святых и прочие церковные книги, которые до 17-го года были, наверное, если не в каждой семье, то у очень многих, – задавался вопросом Данила. – Ведь прошло всего 70 с небольшим лет, всего три поколения. Забрали энкавэдэшники? Сами отдали? Что же, вот так вот взяли и отдали? Или, может, выкинули вовсе, сожгли? Тысячу лет до этого ходили в храмы, стояли, крестились, свечки ставили, а потом – раз и всё, бога нет, заберите моё евангелие или лучше давайте я его сам выкину, от греха подальше! Видимо, не так уж и верили».
Для Данилы вера была не просто книжицей с красивыми картинками про счастливых людей, радостно общающихся с добрыми львами. Во всех своих «сектах», во всех своих друзьях, даже в этом вонючем спортзале со «Славой Руси», как он сам поймёт много позже, Данила на самом деле искал Бога.

Рассказ о том, как Манчестер придумал Всемирное Сионистское Братство. Юрятин. За пару лет до Того Самого Дня
В то время как Данила в своих поисках прыгал от одной загадочной группы людей к другой, Манчестер в основном наслаждался жизнью. Однако наличие свободного времени и желание как-то с пользой его провести привели к тому, что Манчестер стал организатором Всемирного Сионистского Братства. Для него это была не более чем шутка, которая, как оказалось позднее, вышла из-под контроля своего создателя, просуществовав еще несколько лет после того, как Манчестер уже совершенно о ней забыл, и даже на определенном этапе привлекла внимание представителей государственных структур.
Суть шутки Манчестера заключалась в том, что он стал писать письма провокационного содержания разным людям, которых считал евреями. В качестве отправителя письма он указывал некоего Романа Исаковича Мельника, который в начале девяностых часто мелькал на телевидении и звучал на радио в местных юрятинских программах, посвященных предпринимательству. Роман Исакович был представителем банка «РосВенчурИнвест» и в своих коротких выступлениях призывал население активно вкладывать свои сбережения в это надежное, как «скала в океане», финансовое учреждение. Нисколько не сомневаясь в еврейскости Романа Исаковича, Манчестер решил назначить его руководителем Юрятинской Ячейки тайной организации – Всемирного Сионистского Братства (ВСБ). Достать адреса получателей писем руководителя Юрятинской ячейки ВСБ Манчестер попросил своего отца, человека достаточно состоятельного, чтобы решить эту проблему. Так что, хотя просьба сына его немного удивила, отец Манчестера всё же её выполнил и достал примерно 20 адресов, не вдаваясь особенно, зачем сыну это нужно. Среди получателей писем, подписанных якобы Романом Исаковичем, были в основном известные, если не сказать знаменитые, в городе люди: преподаватели, бизнесмены, учёные, сотрудники государственных учреждений. Все они получили послание примерно вот такого содержания:
«Здравствуйте, о мудрейший брат мой во Иуде!
Пишет Вам человек, на чью долю выпало испытание стать руководителем Юрятинской Ячейки Всемирного Сионистского Братства (ВСБ). Вы наверняка знаете меня, но прошу Вас ради сохранения тайны о существовании нашей организации ни в коем случае не говорить со мной об этом открыто, не сообщать никому об этом письме и вообще никак не выдавать ни себя, ни меня! Это крайне важно для конспирации! Все сношения по поводу ВСБ мы будем осуществлять способом, который я Вам укажу позднее. Вы, наверное, так же, как и другие наши братья, изнываете в плену у гоев и думаете про себя: когда же это закончится? Потерпите еще немного. Знайте: наши старшие товарищи из Верховного Комитета ВСБ – Совета Мудрейших – уже работают над планом нашего освобождения!..».
Дальше Манчестер излагал различные мысли, почерпнутые им в основном из «Осторожно: сионисты» Петрова, а также каких-то шпионских романов, которые Манчестер тоже с большим удовольствием читал. В конце текста адресату сообщалось, что его кандидатура рассмотрена Юрятинской Ячейкой и одобрена для включения в состав организации. Новому члену ВСБ присваивалась партийная кличка, например, «Счастливчик Исаак» или «Абрашка-промокашка», с помощью которой ему предлагалось впредь вести «сношения» со своими «братьями». В качестве первого шага новоиспеченному ВСБшнику предлагалось выполнить «в интересах нашего дела» какое-нибудь задание, например, принести в полночь такого-то числа томик Пушкина, седьмая страница в котором якобы являлась ключом к шифру для общения «братьев», и положить его в Центральном парке под скамейку рядом с памятником Ленину. Кому-то Манчестер предлагал выбить на плече татуировку с надписью «Я еврей, смотри, балдей», кому-то советовал срочно продать приобретенные недавно акции. Манчестер развлекался как мог, всех своих шуток он даже и не вспомнил бы по прошествии лет.
Самому же руководителю Юрятинской Ячейки ВСБ Манчестер также писал письма, но уже от имени «старших товарищей из Верховного Комитета ВСБ», например, такие:
«Приветствую тебя, наш смелый сионист-организатор!
Сбылись мечты твои!
Ты, наконец, утверждён в должности руководителя Юрятинской Ячейки Всемирного Сионистского Братства (ВСБ)!
Твои задачи на ближайший год:
1. Увеличить размер Юрятинской Ячейки до 100 человек. Продолжай писать письма братьям.
2. Действовать в режиме строгой конфиденциальности. Ни в коем случае не выдавай себя, не подавай виду, что знаешь о существовании ВСБ. Будь осторожен даже с женой и ближайшими друзьями. Все переговоры веди только письменно и под псевдонимом.
3. Продолжать просвещение членов Ячейки на предмет исключительности Избранного народа и расовой неполноценности гоев...»
Далее шла разного рода ахинея, почерпнутая Манчестером из его любимой книги, и, конечно же, набор идиотских заданий.
В начале осуществления своего проекта его автор активно интересовался последствиями, которые должны были вызвать отправленные им письма. Напечатаны они были на разных принтерах и отправлены с разных почтовых отделений города, Манчестер также пытался соблюсти конспирацию, к которой призывал своих респондентов. По завершении стадии рассылки он стал внимательно изучать местную прессу, смотреть телепрограммы, в которых должны были мелькать знакомые лица, а также вслушиваться в речи господина Мельника, с которыми тот продолжал выступать на радио.
Еще одним из развлечений Манчестера стали выезды на места, указанные им для совершения предписанных заданий. Увы! Ни в прессе, ни на телевидении никаких движений замечено не было. Голос Мельника, уверяющий вкладчиков продолжать послушно нести деньги в различные структуры «РосВенчурИнвеста», по-прежнему был бодр и весел. Задания, изложенные в письмах, никто не торопился выполнять. Манчестер как-то просидел в парке недалеко от Главного Гастронома до 2-х ночи, напрасно ожидая гонца с томиком Пушкина, дважды за это время предъявив документы милиции, слушая песни Егора Летова в исполнении длинноволосых молодых людей, тесной кучкой облепивших соседнюю скамейку, а также наблюдая, как голуби гадят на памятник вождю мирового пролетариата. Устав от напрасных ожиданий, Манчестер, замерзший и сонный, пошёл домой, постепенно забывая всю эту историю с письмами, заданиями, ячейками и прочим.
Через полчаса после того, как Манчестер покинул территорию парка, к скамейке, на которой он сидел, подошёл человек, предварительно внимательно оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто на него не смотрит в этот ночной час, кроме загаженного птицами Ленина, положил в условленное место под скамейкой полиэтиленовый сверток с книгой.
В большинстве случаев юрятинцы, получившие письмо от Манчестера за подписью Мельника, посчитали это розыгрышем психически больного антисемита, ограничившись прочтением и последующим выкидыванием письма в мусорное ведро. Несколько человек обратились в милицию, которая вялотекуще рассматривала их заявления, перекидывая между инстанциями, чтобы затем за истечением сроков сдать дела в архив. Кто-то лично знал Мельника и посчитал, что это шутка с его стороны.
Но, как обычно это бывает в жизни, среди двух десятков человек всегда найдётся место идиоту, который всё воспринимает всерьёз. Этим человеком был, кстати, вовсе не еврей, а одинокий сорокалетний библиотекарь с фамилией Порткович, страдающий от желчекаменной и еще от дюжины других болезней, разведенный и вообще несчастный человек. Манчестер направил ему письмо по ошибке, вызванной тем, что отец предоставил информацию не о том человеке. Шутнику нужен был тоже Порткович, но профессор мехмата, а не его полный тёзка из Юрятинской областной библиотеки. Порткович-библиотекарь решил принять предложение руководителя Юрятинской Ячейки и не только выполнил задание своего вымышленного «шефа», но и направил ему ответное письмо, в котором предлагал свой метод для «расшифровки» текстов на основе томика Пушкина, оставленного в «условленном месте».
Порткович, впрочем, был не одинок. Некто по фамилии Либерман, ранее известный диссидент и борец против красного режима, дважды сидевший при коммунистах, а теперь – член Новой Большевистской Партии и опять борец против режима, но еще не севший, тоже решил откликнуться на предложение «брата», поскольку уловил в программе действий, предложенных в письме, рациональное «большевистское» зерно.
Порткович и Либерман упорно засыпали несчастного Мельника своими письмами, содержащими предложения по наилучшему устройству их организации, а также по предстоящей борьбе. Мельник, получивший от них первые письма, сначала посчитал это, как и многие другие респонденты, дурацкой шуткой и не предпринимал поначалу никаких действий, но круто изменил своё отношение к происходящему, когда стал обнаруживать в своём почтовом ящике письма от весьма известных и уважаемых московских членов ВСБ. Роман Исакович был человеком, в общем-то, хорошим, честно исполняющим свой долг, поэтому, поняв, что он назначен на важную должность, просто не мог пустить дело на самотёк. Мельник завёл папку, куда складывал полученные письма, отдельную тетрадь, где отмечал даты получения и отправления писем, сочинял ответы, придумывал и выполнял задания, готовил предложения, в общем, приступил к исполнению возложенной на него обязанности.
Так шутка безработного молодого юрятинца, помноженная на паранойю отдельных получателей писем, вкупе с чрезвычайной исполнительностью Романа Исаковича Мельника, превратилась в почти существующую в действительности структуру, члены которой в течение длительного срока еще переправляли друг другу письма, наполненные мистическим бредом.
Активная фаза этой болезненной переписки продолжалась около полутора лет, после чего сникла, поскольку Порткович таки умер, а Либермана всё же посадили.

Встреча на базе. Часть первая. О Древней Хазарии. Акда. Тот Самый День
На базе отдыха «Снежинка», расположенной недалеко от посёлка Акда, в трёхэтажном особняке, принадлежащем РосСельГаз-холдингу, Михал Михалыч собрал весьма разнородную компанию с целью, как он выразился, «обсудить, как и что мы с вами будем делать с развитием Юрятина как культурного и туристического центра».
В итоге на базе, помимо самого Михал Михалыча и других сотрудников РосСельГаз-холдинга, собралось еще несколько примечательных личностей, специально приглашенных на данное мероприятие. Михал Михалыч был любитель собирать большие коллективы людей, которые не совсем понимали, зачем их собрали. В Тот Самый День здесь присутствовал всем известный в Юрятине профессор местного университета Сергей Александрович Акбашев, человек, посвятивший значительную часть своей жизни изучению творческого наследия Бориса Пастернака, относящегося к «юрятинскому» периоду его жизни. Также присутствовал молодой двадцатипятилетний историк и археолог Алексей Леонардович Радонежский, несколько лет подряд просеивавший земли на окраине Акды и гордый тем, что в результате ему удалось раскопать некие предметы, «меняющие наше представление об устройстве древнего мира, происхождении славян, хазар и гипербореев», как он выражался. Был здесь и уже знакомый нам Геннадий Дмитриевич Стволов, защитник православия, священник в запрете. Конечно, среди гостей мы видим Равиля Юсуповича Миннегалеева и Григория Аркадьевича Спасского, которые приехали на базу в одной машине с Михал Михалычем. Григорий Аркадьевич немного тяготился, с одной стороны, подобным мероприятием, с другой же – с интересом слушал присутствующих. Специально приглашенной звездой данной вечеринки был знаменитый московский режиссер Дмитрий Николаевич Борцов, с которым Сотников, невероятно гордый столь интересным знакомством, сдружился недавно во время своих московских командировок.
Рядом с Михалычем всё время крутилась симпатичная девушка лет 18–20, которую Вадим никак не мог опознать. Девушка вела себя тихо и незаметно, появлялась около Михалыча только тогда, когда он выходил покурить или еще как-то отделялся от общей массы людей, наедине же с ним она вела себя, как со старым знакомым. Вадим понял, что почти ничего не знает о личной жизни своего шефа, вроде бы он слышал, что у него есть жена, но и только, Михалыч представлялся ему человеком, у которого есть только одно – его работа, какая уж тут личная жизнь. Однако вот какая-то девушка…
Разговор между собравшимися проходил в холле двухэтажного коттеджа, построенного РосСельГазом для корпоративных целей. Круглый год здесь бывали как сам Михал Михалыч, так и другие сотрудники холдинга, однако наиболее востребованным коттедж был, конечно, в зимний период, когда база становилась центром горнолыжных развлечений для многих жителей Юрятина и его окрестностей. Коттедж этот стоял немного на отшибе, в стороне от главной, если можно так сказать, «улицы» всей базы. Это был, безусловно, один из любимых коттеджей Михал Михалыча, дом, в котором он с удовольствием проводил много времени.
Вадим и Сергей зашли в коттедж уже в разгар дискуссии, в ходе которой мелькали слова «артефакт», «Древняя Хазария», «Юрятинский стиль» и «раскопки».
– … таким образом, совершенно очевидно, что найденные предметы являются частью культурного слоя, относящегося к 2–3 веку до нашей эры, – продолжал свою речь Радонежский.
– Нашей эры? – переспросил Михал Михалыч.
– ДО НАШЕЙ! Понимаете, ДО! Самое интересное, что это не последний слой. Есть еще, относящиеся к более ранним периодам, возможно, к 5–6 векам до нашей эры. Таким образом, все эти версии о существовании горнозаводско-хазарской цивилизации имеют под собой основу. То есть еще до возникновения Русского Киевского государства на территории нынешней Юрятинской области уже существовало высокоразвитое и в каком-то смысле высокообразованное общество. Например, нами были найдены вот тут недалеко, в Акдинском районе, некоторые пещеры, которые при ближайшем осмотре оказались вовсе и не пещерами, а цепочкой производств. Здесь добывали руду, затем её перерабатывали, обогащали, потом варили из неё металл, делали весьма сложные металлические предметы, в том числе оружие, посуду. И вот что интересно: как раз в этих-то предметах мы и обнаружили многочисленные знаки, символику, относящуюся к Древней Хазарии. Исходя из этой символики, нам всем становится очевидно, что в данном государстве, которое я предлагаю назвать условно «Юрятинская Хазария», наибольшее распространение приобрела иудейская религия. Это, конечно, входит в определенное противоречие с общераспространенной точкой зрения на этносоциологию нашего региона, но я полагаю, что, например, так называемая «Гиперборея» – это опять же искаженное самоназвание хазар, которые проживали здесь в древние времена.
– Извините, – заинтересовался Григорий Аркадьевич, – а какие предметы утвари вы находили, точнее: с какими знаками?
– Знаками?
– Да, Вы говорили, что там были какие-то знаки, символика.
– А? Ну, как какие? Звезды Давида, например.
– Вы уверены? – слегка смутился Григорий Аркадьевич, – насколько я знаю, этот символ появился много позже, всего лишь в…
– Григорий Аркадьевич, Алёша, позвольте, я Вас прерву, – вмешался Михал Михалыч. – Думаю, не стоит придираться к тому, какой там символ когда появился. Главное, что мы имеем? Мы имеем абсолютно новый туристический маршрут, новую, если хотите, парадигму: Древняя Юрятинская Хазария! Со своими памятниками, со своей культурой, со своими достопримечательностями. Предлагаю, Григорий Аркадьевич, на культурном совете у губернатора обсудить вопрос о развитии нового направления исследования. Как думаете? Вот человек раньше приезжал куда-нибудь на базу, скажем, сюда, в Акду, что ему надо было? Ну выпить, ну закусить, ну с бабой то-сё, ну на лыжах покататься. Это всё уже не то. Надоедает. Надо найти причину, по которой ему сюда захотелось бы вернуться. Для этого нужна история, идеология, если хотите, знание, что он едет не просто на базу в Акду, а направляется в бывшую столицу великого древнего государства. Согласны? Ты вот что думаешь, Вадим?
– Я, ээээ…
– Потому что интересно не просто побухать с бабами на лыжах, а еще и приобщиться к истории. Тем более что история вся переврана, вот Алексей говорит, что один культурный слой откопал, другой. Он, может быть, еще десять слоёв откопает, хрен его знает. Неважно, сколько там слоев, нужна легенда места. Вот здесь вот была Хазария! – Михал Михалыч нарисовал на листочке, лежащем перед ним, жирный кружок и швырнул желтый советский грифельный карандаш плашмя на рисунок. – И всё! Кто там знает, здесь она была или там? Главное, что была! А под это дело: карты Древней Хазарии, путеводители на древнехазарском языке, маршруты, символика. Слушай, Григорий Аркадьевич! Синагогу можно открыть древнехазарскую! Ты как?
– Я, Михал Михалыч, насчет хазар мало что знаю, это вроде бы уже вымерший кавказский народ, даже не уверен, были ли у них синагоги…
– Да ладно, кто там что понимает! Ты извини, Григорий Аркадьевич, но, например, вот поставим здесь синагогу древнехазарскую, какого-нибудь попа позовем, как он там называется, раввина или, Сергей, слышь, кантора, ха!
Сергей слегка поморщился. Михал Михалыч, заметно повеселев, продолжал.
– Вы знаете тут наш анекдот местный? Я вот Сережу, Сергуньку, Сергея нашего попросил как-то предприятие зарегистрировать для поставок, ну мы пищевкой занимаемся, гречка там, крупы, всякая такая хрень; и вот, значит, приносит он мне документы на подпись. Я подписываю не глядя, я ж доверяю своему юристу, а потом смотрю на название: ООО «Кантор». «Это что такое?» – говорю. А Сергей мне плечами, значит, пожимает и говорит, что где-то в словаре вычитал. Ну ладно, в словаре так в словаре. Там вроде плохих слов не печатают. Ладно, думаю. Так вот, встречаюсь на днях с уважаемым Григорием Аркадьевичем, обсуждаем с ним великие вопросы, слово за слово, мне Григорий Аркадьевич и говорит, что, дескать, вот синагогу-то открыли недавно, но кантора в неё подобрать никак не могут. «Какого, говорю, кантора? У меня контора такая есть». А мне уважаемый Григорий Аркадьевич и замечает, что, дескать, не знаю, что там у тебя за контора, но кантор – это такой человек, который в синагоге что-то там читает… или поёт. Не помню точно, ну вот Григорий Аркадьевич-то тут, пояснит если что. Я, значит, Сереженьку, Сергунчика нашего спрашиваю: «Ты в каком словаре название нашёл, мил человек?» Ха-ха. Нет, я не против, кантор так кантор, можно было бы и раввином назвать. Ну да ладно, всё бы ничего, но через пару месяцев еще одну контору Сережа у нас регистрирует, причем здесь вот, в Акде. У тебя, Равиль Юсупович. Для реализации казеина, значит, директором в ней, кстати, Вагиз. И вот, значит, смотрю я на бумаги, которые мне Сережка опять преподносит, читаю название: ООО «Буж». Ну что ж, буж вроде не кантор. Опять я, значит, у Сереги справляюсь, откуда название, он мне опять: «Из словаря». Видимо, обложен со всех сторон словарями человек. Да, а тут я приболел немного, решил подлечиться, полежать в больничке с ревматизмом своим, знаете, на Гималаях как-то перемерз, с тех пор вот маюсь немного. Лежу, значит, в областной нашей больничке да процедуры делаю, и вот одна медсестра другой говорит: «Подай мне буж». Я ей: «Эй, милая, какой еще буж?». А сам чувствую: опять чего-то Сережа натворил. Нашел я энциклопедию медицинскую и читаю, вот на память щаз воспроизведу: «Буж – это медицинский инструмент для введения в половые органы», ну что-то такое, это, в общем, палочка такая, которую засовывают в одно место. Так что ладно я – директор певца в синагоге, но зачем ты, Сережа, Вагиза, понимаешь, Рифовича сделал директором «палочки», которую сам-знаешь-куда вставляют!
Сергей с каменным лицом молча слушал монолог Михал Михалыча под всеобщий хохот присутствующих.
– Сереж, не обижайся, это я так, шутя, любя. Мне вот просто интересно, где ты словари свои берешь? Ну, ладно, давайте ближе к тематике.

Типичная оперативка сотрудников РосСельГаз-холдинга. Юрятин. За несколько дней до Того Самого Дня
Посреди рассказа Михал Михалыча, который Вадим уже пару раз слышал, причём как из уст Сотникова, так и в изложении Сергея, он почему-то вспомнил оперативку, которая состоялась несколько дней тому назад. Михалыч назначил её на 10 утра, что было абсолютно нереально для него, но исполнительные сотрудники РосСельГаз-холдинга собрались к назначенному времени. Через полчаса Андрей позвонил Михал Михалычу, который заверил всех, что он всё помнит и «уже бежит». Где-то около одиннадцати шеф ворвался в кабинет к своим подчиненным.
– Так, что у Вас? Всё обсудили уже, наверное.
– Мы Вас ждали, Михал Михалыч.
– Что же Вы тут делали?
– Ждали.
– Ясно, так, поехали, у меня десять минут.
– …
– Давай-давай, не молчим! Ривнур, что у тебя? Ты закончил северный участок?
– Михалыч, тут вот какое дело. Бригадам уже две недели «торчим» зарплату, у меня скоро народ разойдется. И на ГСМ надо хоть чуть-чуть. И перед поставщиками у нас задолженность…
– Знаю, всё знаю. У тебя процентовка ведь на выходе. Сколько там?
– Миллиона три всего, Михалыч, это не деньги. Мне бы…
– А сколько из них тебе надо?
– В смысле? Мне всё надо, у меня не хватает.
– Так, давай разберем. Тебе на что надо? ГСМ – это святое, подкинем, Вадим, запиши, что Ривнуру надо на ГСМ перевести. Зарплату пока подожди, ждали две недели и еще подождут. В конце месяца ждем приход по другой теме. Поставщики – это кто? Рябковский? Пошел он на хрен, платить ему еще. Слушай, ну вот есть нормальные кредиторы, они сидят и не вякают, а этот уже весь мозг вынес мне, тебе, Вадиму.
– Он уже грозит на банкротство подать…
– Пусть подает, одну контору закроем, другую откроем. Вон Серега у нас мастер, если что, в арбитраже решит всё, он там с человеком одним связи нужные завёл. Как его, Сережа, этого преподавателя твоего бывшего? Натан Самуилович! Да, подходящее имя. Всё у тебя? Дальше. Павел, что у тебя с последним зачетом?
– Михал Михалыч, почти согласовали уже. Схема вот такая получается: Юрятинский Минфин засчитывает областные налоги газовикам, газовики засчитывают долг энергетикам, те засчитывают одним своим поставщикам, тут мы влезаем со своими векселями, которые Вадим привез, отдаем их этим поставщикам, вексель уходит по кругу, все им расплачиваются, а поставщик нам отгружает то, что мы потом отдаем в учреждения Юрятинского Минздрава, которому Минфин должен денег. Короче, все друг другу прощают долги, Минфин получает фантики, а мы продукцию, которую потом частично реализовываем, частично отдаем Минздраву.
– Какую продукцию?
– Вот тут вот, Михалыч, и загвоздка. Дело в том, что этот поставщик сейчас сам на ладан дышит: из всей продукции у него осталась только гречка. Поэтому или брать нам эту гречку и думать, кому из минздравовцев её впарить, или отказываться от сделки.
– Зачем отказываться, не надо. Слушай, Паша, я тебе говорил про директора психушки с Трудового поселка? Вот он и возьмёт всё.
– Какая у нас там, Вадим, экономика получается?
– Две тонны гречки надо отдать. По зачетной цене у нас получается 65%. Если платить налоги, то…
– Какие налоги? Мы там что РосСельГазом что ли засветились, Сережа?
– Нет, там контора какая-то «прокладочная» из Фонд-Проект Банка. Не помню названия. То ли «МостСтройСевГазСнаб», то ли «СтройМосТрансБетонСервис»… запутался уже…
– «МосСибСтройОтряд», Михалыч!
– О, спасибо, Павел! Хорошая память. Хотя какая, на хрен, разница, какое там название?..
– Михал Михалыч! А куда ему столько гречки? Психи обожрутся.
– Да нет, Вадим, ты не понимаешь, он потом эту гречку продаёт. У него с магазинами налажен контакт. Он им гречку без документов, они ему – деньги налом. А потом списывает эту гречку куда-то… Вообще, умный такой парняга, деловой, коммерс типичный, даром что директор психушки. Нам бы такого. А то кадров не хватает.
– А психи, Михал Михалыч?
– Что психи?
– Ну, чем-то их кормить надо…
– Ой, Вадим, не говори глупостей, не умрут твои психи с голоду. Давай дальше.
– …
– Дальше кто?
– …
– Давай, Андрей, что с товарным знаком? Ты должен был что-то новое посмотреть, какие-то исследования рынка заказывал.
– Да, Михал Михалыч, заказывал. Нам подготовили предложения. Вот посмотрите.
– Что это?
– Это предложения по нашим товарным знакам на молочку…
– Я спрашиваю, что это за хрень такая? Так, давай-ка это всё в топку. Я посижу-порисую, через пару дней тебе принесу наброски, раз сам не можешь ничего.
– Михал Михалыч, подождите, тут вот есть пара эскизов, Вам должно понравиться. Помните, Вы про Древнюю Хазарию говорили, про след в истории Юрятинского края?.. Так вот, мы попросили ребят, они подготовили, вот здесь, вглядитесь.
– Андрей, я давно подозревал, что у тебя не все дома…
– Это, Михалыч, стилизация под… ну, в общем, под условную «Древнюю Хазарию». Мы со стилистами посоветовались и в результате наших совместных усилий родили, так сказать, товарный знак: «Древнехазарское». Ещё мне подсказали в уголке пакета с молоком знак такой ставить: «кошерное» и звезду Давида.
– Андрей, я… ты знаешь… я иной раз вообще жалею, что говорю о чем-то. Ну какое еще древнехазарское? Какое кошерное? Со звездой Давида! Ты сдурел! Кто его покупать будет?! Может, вот Вадим купит или там Спасский! Андрей, убери с глаз долой ерунду эту, не доводи… У кого-то еще что-то?
– …
– Так, Вадим, кстати, про Древнюю Хазарию, пока не забыл, ты же у нас банкир бывший. Слушай, есть тема одна, нужно залезть в стройку. Недалеко от Акды есть заброшенное капище, то ли 3-й, то ли 4-й век нашей эры, даже, может быть, и до нашей! Так вот, Миннегалеев обещал выделить там землю в аренду, место – красота, Швейцария по сравнению с этим – говно полное! Так вот, ноги в руки и беги завтра в банк, вот визитка, к этому товарищу. Левой рукой быстренько рисуешь бизнес-план, ты это умеешь, и берешь у него кредит. Ясно?
– Под что?
– Что «под что»?
– На какие цели, под какой процент, какая ожидаемая рентабельность, какое обеспечение, сроки окупаемости?..
– Ты не частИ. Я ж тебе говорю русским языком, вот еще раз повторю, если не понял, медленно: рисуешь бизнес-план, какую тебе там надо рентабельность и прочее – САМ решай; потом идешь в банк, договариваешься с банком; как с ним САМ договоришься, так и будет. Главное – зайти в стройку, успеть в этом году, а то там желающих на этот участок – шуба заворачивается сколько!
– Я, конечно, схожу. Но, понимаете, Михал Михалыч, в основе всех бизнес-процессов лежат базовые понятия: себестоимость, рентабельность, прибыль. Мы работаем ради прибыли, если её нет, то за проект не стоит и браться. А как я могу, например, определить, сколько брать кредита в банке, если у меня нет вообще никаких входных данных?
– Ты всё правильно говоришь! Всё верно! Посидите, разберитесь с мужиками, вот Сергея возьмите, он тоже иногда верные вещи говорит.
– Это какой-то бизнес по Пелевину, Михал Михалыч.
– Что говоришь, Вадим? По кому?
– По Пелевину. Это писатель такой модный сейчас, он такие сборники анекдотов пишет про быдло-народ, которым управляют тайные силы, которых никто не видит и которые не существуют, но всем очень хочется в них верить: как правителям, которые думают, что они тайные правители, так и народу, которому так проще обосновать своё нежелание работать.
– Хм, не читал… Интересно. Тайные силы – они, Вадим, не такая уж и неправда. Они на самом-то деле, возможно, и существуют. Принесешь книжку? А при чем тут бизнес? Так, давай не пудри мозги, а сядь лучше с Вадимом и подготовьте вместе предложение для банка.
– Угу.
– Ещё что? Всё что ли? Ну, я побежал.

Встреча на базе. Часть вторая. О литературе. Акда. Тот Самый День
– Так что я продолжаю: можно создать мощное культурно-историческое пространство на территории Юрятина и его окрестностей, своеобразную зону притяжения для всех людей, интересующихся историей, культурой, древними цивилизациями. А чтобы привлечь сюда народ, нужны такие фишечки, что-то интересное, что-то, что на слуху, что все знают. Вот, например, Пастернак! Спасибо, конечно, уважаемому профессору Акбашеву за его книгу прекрасную. Мы благодаря Вам, Сергей Александрович, узнали, что там за здания, которые упоминаются в «Живаге», где он там жил, куда ходил. Вы громадную работу провели! Тем более что здания эти ведь все или почти все сохранились, там этот дом со скульптурами…
– С фигурами, – поправил профессор Акбашев.
– Да-да, с фигурами, где жил доктор.
– Он жил в доме напротив. Точнее, там жила его возлюбленная.
– Точно-точно, Сергей Александрович. Да, спасибо Вам ещё раз. Надо перечитать, забыл кое-что. Мне ещё из раннего вспоминается рассказ «Детство Люверс», там тоже про Юрятин. Можно, кстати, установить, где она жила, та девочка, эта Люверс, там есть в тексте чёткие данные…
– Это там, где девочка две страницы ссорится со своей французской гувернанткой из-за пудры, а потом выясняется, что это у неё месячные пошли? – неожиданно вмешался в монолог Михал Михалыча Сергей.
– Какие месячные? – от неожиданности Михал Михалыч задал вопрос, понизив тон, почти басом. До этого голос его выдавал хрипловатый баритон, постепенно по мере развития речи и её убыстрения переходивший в тенор. Сергей, до сих пор хмуро и безмолвно слушавший, вторгся на чужую территорию без спроса и, очевидно, порвал связную нить выступления своего шефа.
– Да, там вся книга такая, не месячные, так глень. Вон томик, Михал Михалыч, дайте, пожалуйста. Сейчас я вам покажу. Вот смотрите, читаю: «Чай в стаканах был красен. Манжеты и карты – желты, сукно – зелено». Ну, что это? Великая русская литература?! Или вот, сейчас: «И чтобы не было суков в душе, чтобы рост ее не застаивался, чтобы человек не замешивал своей тупости в устройство своей бессмертной сути, заведено много такого, что отвлекает его пошлое любопытство от жизни, которая не любит работать при нем и его всячески избегает». Вот, кто-то что-то понял? Каких ещё сУков или сукОв? Вот ещё нашёл: «Они были хороши на пенившейся бумаге, выделявшей их, как слива свою тусклую глень». Кто что выделял? Какая еще глень? Кто-то в курсе, что такое глень?
– Как вы точно схватываете фразы, молодой человек, – похвалил Сергея профессор Акбашев, – но это именно фрагменты, не произведение целиком.
– Слушай, Сергей, ты давай не смущай, пожалуйста, профессора, – наконец-то очнулся Михал Михалыч, – то, что ты не понимаешь ни фига в высоком слоге, не значит, что все должны писать, как… как Пелевин какой-нибудь, – вспомнил Михал Михалыч и рассмеялся. Улыбка, сменившая хмурость, а затем и ухмылку, разогнала лучики морщинок в уголках его глаз. – Это и есть искусство, чудак ты человек. И вообще, ты выпил, что ли?
– Да я таким слогом, если хотите, сам сколько угодно могу писать, – зачем-то продолжал бузить Сергей.
– Ну, давай, напиши что-нибудь, посмотрим, – подзадорил Сергея Михал Михалыч.
Сергей вздохнул, словно набирая воздух перед тем, как нырнуть.
– Потолки были белы и сухи. Вино было красно, как внезапная догадка Люверс о природе той глени, которая, чтобы не застаиваться в нас, не отрывать нас от того бессмертного, что составляет нашу суть, чтобы не оставлять в наших душах суков, всё сочилась и сочилась из неё.
Сергей говорил чуть медленнее обычного темпа речи, как бы декламируя. Спавшие проснулись, Михал Михалыч хохотнул, Вадим очень сильно захотел куда-нибудь отсюда уйти, вот прямо сейчас и подальше. Профессор Акбашев слегка задумался и произнес:
– Молодой человек, это, конечно, трудно – обсуждать вот так, наобум, бессистемно столь сложную материю, как творчество Пастернака, но, знаете, кое в чем, возможно, вы и правы.
– Сергей Александрович, видите, какие у нас тут самородки водятся, – обратился Михал Михалыч к профессору Акбашеву. – Сережа, тёзка, значит, Ваш, он такой вообще, всё время что-то пишет, всё время строчит что-то. Правда, в основном всё больше какие-нибудь договоры, письма. Вот скажешь Сергею одно слово: «Цессия!» – и через пять минут готов договор. Но, может, он там и «в стол» что-то пописывает, как раньше говорили, уж и не знаю теперь. Так, ладно, Сергей, ты остынь, давай всё-таки к делу.
– Понимаете, Михал Михалыч, – никак не успокаивался Сергей, – сейчас ведь вся так называемая художественная литература свелась к жопе.
– К чему?
– Надо тиснуть куда-нибудь слово «жопа», желательно где-нибудь на самом видном месте: в начале или в конце, потом раскидать еще где-нибудь несколько «жоп» по тексту, так, чтобы в сумме было штук пять, нет, лучше – десять, точно – десять, ровно десять, и всё – успех гарантирован!
– Интересная теория, спасибо тебе большое, Серёжа, но я всё-таки к нашим баранам.
Михал Михалыч поднял карандаш со стола, обозначив тем самым конец дискуссии, и, слегка дирижируя им, продолжил.
– Давайте я подведу итоги. Итак, мы видим Юрятин как город – квинтэссенцию культурного и исторического, как место притяжения людей, как город Пастернака, как столицу Древней Хазарии. Народ едет туда, где интересно, смотреть реликвии, артефакты, историю! Им нужна сказка! Вот здесь была Древняя Хазария, здесь вот ходил Пастернак, понимаете! Что скажете, Григорий Аркадьевич?
– Вы знаете, Михал Михалыч, тема крайне интересная, потому что, как Вы правильно заметили, живем мы в кризисную эпоху. Это отражается во всём: в экономике, в культуре, но прежде всего я вижу, что у нас присутствует именно кризис человека как такового. Я с большим интересом вас слушал всех здесь, Вы знаете, пока такие люди есть, пока такие вещи занимают людей в их разговорах, – еще не всё потеряно.
– Григорий Аркадьевич, я немного не о том спросить хотел. Как Вам кажется, с точки зрения власти, этот проект, эта наша «Древняя Хазария» – она интересна или нет?
Григорий Аркадьевич на несколько секунд задумался. Михал Михалыч, хоть и сидел в кресле напротив, но как-то зримо нависал всем своим телом над собеседником и ждал ясного и определенного ответа.
– Мне… Лично… Нравится, – выдохнул Григорий Аркадьевич.
– Ну вот и отлично, – улыбнулся Михал Михалыч. – Вот Вам документы все по проекту, Григорий Аркадьевич, изучайте, не торопитесь, с товарищами посоветуйтесь! А пока я предлагаю на минуту выйти, перекурить. Ты, Вадим, я знаю, бросил, тебя не прошу присоединиться, оставайся, а мы, наверное, прогуляемся, подышим свежим воздухом. Так, учтите, через полчаса общий сбор и уезжаем!

Встреча на базе. Часть третья. Акда. Тот Самый День
Михал Михалыч, а также присоединившиеся к нему Григорий Аркадьевич, Равиль Юсупович и Вагиз Рифович оказались на улице, дыша свежим воздухом, смешанным с дымом сигарет. Через пару затяжек они обнаружили, что со стороны дороги по направлению к ним двигались двое: мужчина и женщина, оба средних лет, средней наружности и средне так одетые. Мужчина и женщина шли не очень уверенно, поминутно останавливаясь и вглядываясь вдаль. В любом случае двигались они явно по направлению к Михал Михалычу и его гостям, чем ближе они подходили, тем очевиднее это становилось. Курившие ожидали подходивших с интересом и не уходили, хотя уже докурили свои сигареты и теперь просто стояли, задумчиво разглядывая будущих собеседников. Женщина приблизилась первой, оглядела стоявших, по всей видимости, выбрав Вагиза Рифовича, потому что повернулась к нему, что-то шепнула своему спутнику, глубоко вздохнула и начала заранее подготовленной фразой:
– Дорогой Равиль Юсупович, голосовали за Вас и не ошиблись!
Женщина обратилась к Вагизу Рифовичу по ошибке, случайно приняв его за недавно избранного Главу Администрации Акдинского района Миннегалеева Равиля Юсуповича. Вагиз Рифович улыбался женщине, явно польщенный таким вниманием.
– И, как Ваш избиратель, вот что я хочу Вам сказать…
Вагиз Рифович продолжал счастливо улыбаться избирательнице и наверняка выслушал бы её наказ, если бы её не оборвал Михал Михалыч:
– Извините, гражданочка, Вы не того собираетесь просить, Вагиз Рифович у нас, конечно, замечательный человек, только избирали Вы Равиля Юсуповича! – Михал Михалыч пару раз похлопал настоящего Миннегалеева по плечу и усмехнулся.
– Ой, простите, пожалуйста, – стала извиняться женщина, не совсем только ясно, перед кем: то ли перед Вагизом Рифовичем за то, что пыталась возложить на него лишнюю ответственность, то ли перед Равилем Юсуповичем за то, что не узнала. – Дорогой Вы наш, Равиль Юсупович, голосовали за Вас и не ошиблись! – теперь уже по точному адресу обратилась женщина.
Равиль Юсупович стал привычно сосредоточенно-внимательным, сказалась долгая работа с людьми. Взгляд его был одновременно чуть надменным, но в то же время озабоченным, то есть Равиль Юсупович, с одной стороны, осознавал, кто здесь власть, а кто – проситель, но, с другой стороны, делал скидку на то, что проситель всё же за него голосовал.
– Голосовали, мы голосовали… – запнулась женщина.
– И не ошиблись. Это я уже понял, – поддержал женщину глава администрации, – Вам что нужно-то?
– Мы… Я… Манур, скажи уже, – женщина вытолкнула мужчину на авансцену, – а то всё я да я. Говори давай, чего пришли.
Женщина что-то добавила на местном акдинском диалекте, состоящем из смеси татарского и башкирского языков, а также русского мата. Последний скреплял все необходимые обороты и делал диалект понятным каждому, в том числе и не знавшему ничего по-тюркски. Мужчина зачем-то снял кепку, потеребил её в руках, казалось, что он вот-вот забудет, что совсем недавно голосовал за Равиля Юсуповича и, соответственно, именно он, избиратель, является источником стоящей перед ним власти, и бросится перед этой властью на колени. После некоторого колебания мужчина всё же на ногах устоял и обратился к Равилю Юсуповичу с путаным монологом.
– Равиль Юсупович! Мы с Заремой ходили в Акду, были в здании на Ленина. Нам сказали: «Глава администрация нет, идите к Зам Глава Администрация». Мы там были. Зам Глава Администрация сказал: «Обед! Помочь не могу. Футбол отсюда». Мы долго ходили, мы искали. Фирюза Исраилова передала, что Вы на горнолыжке. Мы приехали.
– Я понял. Что у Вас случилось? – вежливо обратился к мужчине Равиль Юсупович.
– Мы к руководителю налоговой службы приходили, Асфат Миниханновичу, он присылал счета, вот я принес, всё, говорит, арестую, магазин отберу у вас. Мы же, Равиль Юсупович, столько лет, моя племянница, брата дочь, Раиса Апкина, замуж почти вышла за Дамира Сайдашева, вы его знаете. У нас нет столько. Я ему говорю: давай я тебе тысячу в месяц буду платить – он не согласен. Голосовали и не ошиблись, Равиль Юсупович, вот счета, я принес, смотрите.
– То есть Вам руководитель налоговой службы предлагает заплатить налоги?
– Да, он говорит, мы мало платим.
– А вы сколько платите сейчас?
– Сейчас? Это когда?
– Вы индивидуальный предприниматель, я так полагаю. Сколько вы в этом году заплатили налога на доход от вашей деятельности?
– Нисколько не заплатил.
– А в декларации вы сколько указали?
– В декларации? Равиль Юсупович, мне Фирюза сказала, Вы поможете. У нас сейчас очень трудно.
– Вы бухгалтерию ведёте?
– Зам Глава Администрация к Вам отправил.
Равиль Юсупович перешёл на акдинский диалект и, судя по связующим словам, внятно объяснил «просителям», что он думает о них, о том способе, которым просители ведут бизнес, о своём заместителе, а также о некоей упомянутой в разговоре Фирюзе. В дальнейшем глава администрации несколько смягчился, что было ясно по сократившемуся количеству связующих слов, взял у мужчины его листочки и, по всей видимости, памятуя о родственных связях Раисы и Дамира, пообещал как-то всё-таки повлиять на зарвавшегося главу местного фискального ведомства. «Просители» были в восторге, наверное, только наличие свидетелей помешало им всё же припасть к ногам благодетеля. Потихоньку пятясь, «просители» отходили всё дальше, продолжая бормотать слова благодарности и «голосовали – не ошиблись».
– Блин, ну что за люди! – в сердцах высказал Равиль Юсупович Михал Михалычу, как только парочка оказалась на расстоянии, не позволяющем услышать их разговор. – Знаю я их. Мне Асфат говорил: магазин в центре посёлка Первомайского, это 40 километров отсюда, как построили – непонятно, как объект нигде не числится, налогов – ноль, как будто и нет их вовсе. А они есть! Что делать, Михалыч? Что делать с этим народом? Ко мне тут постоянно ходоки эти идут, думают, что я всё возьму и решу, вчера, например, директор колхоза «Восход» пришел. У меня, говорит, слишком высокие налоги, цены на ГСМ, и всё такое, дескать, помоги. Я его спрашиваю: «А ты чем вообще занимаешься?». Он мне: «Я Родину кормлю». Я ему: «Родину кормить не надо. Родина и без тебя сытая. А заниматься надо бизнесом! Надо деньги делать! Вот и думай, как тебе издержки сократить, как тебе где-то сэкономить, как тебе что-то подороже продать». Понимаешь, Михалыч, как цены или налоги высокие – они к государству бегут, а как нормально хозяйствовать – они не умеют! Они Родину кормят.
Михал Михалыч, тихонько посмеиваясь, сочувственно кивал Равилю Юсуповичу.
– Ты прав, Равиль. Смотрю вокруг и удивляюсь. Что за люди? Привыкли, что есть дядя, к которому идти надо и жаловаться. Всё бы не работать, – Михал Михалыч сделал последнюю затяжку, выкинул сигарету и продолжил, чуть снизив тон, – Слышь, Юсупыч?
– Чего, Михалыч?
– Дело есть.
– Слушаю.
– Да ты не напрягайся так, что ты! Ха. Вагиз, слушай, погуляй немного, нам надо с Равилем Юсуповичем переговорить.
– Ну, говори, – вздохнул Равиль Юсупович после того, как Вагиз Рифович вернулся в коттедж. Григорий Аркадьевич тоже деликатно отошел на несколько шагов, разглядывая местный пейзаж.
– Слушай, ты помнишь, что Петя на губернаторские выборы хочет идти?
– Ну, да.
– Тут группа собирается инициативная, чтобы помочь ему в этом деле, раскрутить его кандидатуру в твоём районе.
– Угу.
– Собираемся мечеть строить, ну и под шумок пустить слух, что стройка идёт за счёт Пети.
– Михалыч, ты делай, что хочешь, но меня не впутывай. Я ведь по должности перед нынешним губером отчитываюсь, а этот твой Хорошин – еще непонятно, выиграет или пролетит. Обещаю, что мешать тебе не буду.
– Ладно, надеюсь, про обещание своё не забудешь. Ещё один вопросик, если позволишь?
– Слушаю.
– Тут к твоим земельщикам подходил сотрудник наш, оставил заявку на передачу земли под горнолыжкой в безвозмездное пользование.
– Ну?
– Юсупыч! Нехорошо. Уже 2 месяца парня гоняют по кабинетам. Подпиши распоряжение.
– Не подпишу.
– Почему?
– Потому что в нашем районе в безвозмездное пользование я землю никому выделять не буду. Тем более тем, кто вполне может за неё заплатить.
– Вообще-то федеральный закон это разрешает, как мне юристы говорят.
– Ну, а в нашем районе этого не будет.
– То есть ты вывел Акдинский район Юрятинской области из состава Российской Федерации? Ты, типа, сепаратист?
– Я не вывел никого никуда, просто за землю, Михалыч, надо заплатить.
– Слушай, ну не стыдно тебе, Юсупыч? Поим, кормим, тёлок подгоняем. На лыжах вся родня бесплатно катается. Бабу твою какую-то в молзавод пристроили. Молоко у твоего колхоза по спеццене берем. А за землю надо заплатить?
– Ну, придумай какой-нибудь вариант, чтобы подешевле было, у тебя же вон сколько людей в штате, предложите что-то.
– Ладно, учту, подумаем. Что ж делать, если ты против? Ты же власть! Тебя народ выбрал, вон видишь, еще и не ошибся.
– Михалыч, ты не обижайся, я уверен, что мы все вместе как-нибудь всё разрешим.
Равиль Юсупович слегка хлопнул Михал Михалыча по плечу и удалился внутрь помещения. Вагиз Рифович тоже зачем-то юркнул внутрь. На крыльце остались Михал Михалыч и Григорий Аркадьевич, который после ухода Равиля Юсуповича придвинулся к главе РосСельГаз-холдинга. Михал Михалыч достал новую сигарету, закурил, задумался на секунду, положив правую руку с тлеющей сигаретой на голову, выдохнул, украдкой схватившись за грудь, закрыл на секунду глаза и повернулся к Спасскому.
– Что, Аркадьич? Как тебе тут? – Михал Михалыч, находясь с собеседником один на один, переходил зачастую на «ты» и отчество без имени. Собеседников это обычно не смущало, ибо из уст Михал Михалыча это звучало не запанибрата, а, скорее, по-дружески.
– Михал Михалыч, вы знаете, просто превосходно! Я что-то слышал про базу эту Вашу, но и представить себе не мог, что тут у Вас так! Прямо местная Швейцария.
– Ну, это ты, конечно, заливаешь, но спасибо-спасибо!
– Михал Михалыч?
– У?
– У меня к Вам просьба есть.
– Давай.
– У меня друг есть один непутёвый, я всё его никак на работу не пристрою. При этом он работник-то хороший, Вы его наверняка даже знаете, он по радио выступал, программа «Экономический обзор», про акции, про векселя, повышал, так сказать, экономическую грамотность населения. Его Рома зовут, Мельник.
– Угу, Рома Мельник.
– Поможете с трудоустройством?
– Да какие проблемы. Нам люди нужны, тем более повышающие грамотность населения. У нас с грамотностью, ты знаешь, большая проблема, меня бы самого кто поучил.
– Правда, возьмёте?
– Конечно, Аркадьич. Для тебя – всё, что угодно! И давай кончай мне уже «выкать», я ведь не депутат какой.
– Михал Михалыч, я так не могу, извините, из уважения к Вам. Я Вам, правда, очень благодарен за Рому. Он, конечно, звезд с неба не хватает, но зато очень исполнительный, если надо, грызть будет зубами. Любое задание ему дайте, прокопает вдоль и поперек.
– Договорились, Григорий АркадьеВИЧ! Говорю же, сколько можно повторять. Сделаем его замом Вадима, ему помощь нужна, а то зашивается парень совсем. Слушай, у меня вот вопрос есть небольшой, Григорий Аркадьевич, тут мы как-то собирались с мужиками, обсуждали новые способы продаж. Ты вот как бы отнёсся, если бы мы стали продавать товары со специфической такой маркировкой, то есть... ну, с такой еврейской символикой?
– Михал Михалыч, Вы знаете, во многих странах специально продают товары со знаком кошерности. Наверное, брал бы, если это действительно кошерная продукция, там, Вы знаете, очень много особенностей именно по приготовлению…
– Понял-понял, Григорий Аркадьевич, ты меня не грузи щаз, я в принципе хотел узнать. У-у, слышь, ты же вроде торопился куда-то? А? На праздник какой-то?
– Да, Михал Михалыч. Сегодня первый день Рош Ха-Шана, это такой еврейский Новый Год.
– Да ты что?! Поздравляю! Григорий Аркадьевич! От всей души! С новым годом, тебя с новым счастьем! Или как это у Вас?
– Лешана това тикатеву.
– Ух ты, постараюсь запомнить.

Вадим с коллегами на базе. Акда. Тот Самый День
– Вадим!
Вадим попытался установить источник звука – негромкого крика, в котором слышалось его имя. Покрутив головой, он увидел Андрея Капелюшкина, наполовину закрытого дверным косяком, махающего Вадиму рукой, дескать, «давай сюда, только тихо». Андрей за минуту до этого прошёл мимо Михал Михалыча и Григория Аркадьевича, беседовавших о трудоустройстве руководителя Юрятинской Ячейки ВСБ, а теперь зачем-то настойчиво звал Вадима к себе.
– Вадим!
– Сейчас! – так же тихо ответил Вадим и тихонько двинулся по направлению к двери, стараясь не потревожить сидящих за столом мужчин, обсуждающих в отсутствие Михал Михалыча «древнехазарские корни юрятинцев».
За порогом Вадим столкнулся с курящим шефом, который, кажется, что-то про него только что говорил.
– Вадим, ты далеко? – спросил Михал Михалыч.
– Да нет, Михалыч, мы немного с Вадимом сейчас один вопрос обсудим и отпустим его, – ответил за Вадима Андрей.
– Ну ладно, только возвращайтесь быстренько, у меня еще одно дело есть, – кивнул Михал Михалыч.
– Чего? – спросил Вадим у Андрея, как только они оказались на достаточном расстоянии от главы РосСельГаз-холдинга.
– Щаз-щаз, погоди, – Андрей вёл Вадима куда-то по известному ему направлению. Дойдя до нужной точки, Андрей наконец заговорил. – Слушай, Вадим, тут вот какое дело. Мы это, на всякий случай девочек привезли, не знали, что там и как с этими профессорами. Михалыч сказал, на всякий случай подготовить. В общем, не пригодились они, профессура оказалась стойкой и морально выдержанной. Короче, чтобы добру не пропадать, так сказать, можешь зайти, выбрать. Вот здесь, в фургоне.
Разговор Андрея с Вадимом проходил на автопарковке, недалеко от одного из коттеджей, составлявших горнолыжный комплекс. На парковке помимо автомобилей россельгазовцев и редких в это время года гостей базы отдыха действительно стоял автофургон, дверь которого для пущей ясности Андрей распахнул при последних словах своего монолога. До Вадима не сразу дошло, о чём говорит Андрей, однако распахнутая вбок дверь, открывшая невидимые до того запасники красоты, пояснила всё Вадиму с исчерпывающей ясностью. Из глубины салона на Вадима сверкнули три пары с интересом изучающих его глаз. Вадим с сомнением посмотрел на коллегу.
– Да не переживай ты, всё оплачено! – по-своему истолковал сомнения Вадима Андрей, – Михалыч спонсировал. Давай, у нас полчасика еще есть, выберешь и вон – на третий этаж дуй. Что девчонкам пропадать-то? Я подожду.
– Андрей, что это?
– Где?
– Здесь.
– В смысле?
– Что значит «всё оплачено»?
– Михалыч сказал, что всё оплатит сам.
– Что значит «оплатит сам»? Ты что, Михалыча не знаешь? У него в кармане ста рублей нет никогда. Он мне завтра скажет где-нибудь найти, откуда-нибудь дёрнуть.
– Мальчики, закройте дверь, а то дождик капает, – раздалось из фургона.
– Андрей, слушай, ну что это такое? «Не пропадать же добру», «полчасика еще есть»... Кто это придумал вообще? Откуда вы их привезли?
– Вадим, я понял, только ты не кипятись, давай, не расстраивайся, как-нибудь решим вопрос. Мы же как лучше хотели. Михалыч дал задание всё подготовить для любимых гостей по первому разряду.
– А эта, которая с Михалычем сидит, она тоже отсюда?
– Нет, там какая-то с филфака что ли, из универа, не знаю точно.
– Андрей, я вот действительно не понимаю, почему обязательно «по первому разряду» значит, что фургон с тёлками надо подгонять? Вряд ли Михалыч это имел в виду. Всё, Андрей, извини, пойду я.
Вадим развернулся и быстрой походкой направился в коттедж к Михал Михалычу и его «морально стойкой профессуре». В то же время к Андрею подошёл неотлучный Павел Серых.
– Ну что, как он? Чего ушёл? Не понравились? – спросил Павел друга.
– Да хрен его знает, – обиженно ответил Андрей, закрывая дверь фургона.
– Он мне сразу странным каким-то показался, книги какие-то заумные читает, музыку какую-то ненормальную слушает. Ну ладно профессора эти, с ними давно всё ясно, там через одного все гомосеки.
– Ладно, если подумать, он ведь прав, Паш, – задумчиво глядя в сторону удаляющейся фигуры Вадима, сказал Андрей. – К чему всё это?
– Ты меня пугаешь, Андрей. Видимо, старость не за горами.
– Интересно, когда он Михалычу надоест?
– Кто? Вадим, что ли?
Андрей знал, о чём говорил. Михал Михалыч, будучи человеком порывистым, мог внезапно влюбиться в человека. Речь здесь не о грешной земной любви, а об отношениях, прежде всего, в сфере бизнеса. Рядом с Михалычем то и дело появлялись новые фавориты, чем-то привлекшие его внимание, они взмывали вверх, как кометы, но обычно и удалялись куда-то также внезапно, не оставив ничего на память, кроме яркого следа.
– По-моему, это надолго, – заключил Павел. – Он работает-то всего ничего, а уже во всё вник. Куда мы уже без него?

Завершение встречи на базе. Акда. Тот Самый День, ближе к вечеру
Пока Андрей и Павел перемывали Вадиму косточки, он благополучно вернулся к коттеджу, в котором подходил к концу разговор между Михал Михалычем и его гостями.
– А, Вадим, заходи, я как раз о тебе хотел пару слов сказать, – обратился к нему Михал Михалыч, как только Вадим показался в дверях.
Вадим понял, что вечеринка с профессорами, похоже, закончилась, так как гости начали кучковаться у выхода, а рядом с шефом опять возникла загадочная блондинка.
– Слушай, ты не знаешь, где Андрей с Павлом?
– Не знаю, Михал Михалыч, – соврал Вадим, – заняты, наверное.
– Да чем они могут быть заняты? Баб, наверное, дерут, как обычно. Что за народ? Едой не корми, дай только тёлку зажать где-нибудь в кустах. Жаль, конечно, что народу немного, а то я хотел торжественно так, при всех, чтобы как-то серьёзно всё…
– Что, Михал Михалыч? Не понял.
– …я говорю, нет никого для торжественности. Вон Серёга только, писатель наш несбывшийся, кантор-буж, да Колян. Ну да ладно, кто есть, тот есть. В общем, Вадим, хочу тебе сказать при всех, что ты хорошо влился в наш коллектив, вкалываешь, как надо, в общем – объявляю тебе благодарность! Ну а чтобы ты продолжал работать еще более эффективно, мы дарим тебе вот этот замечательный служебный сотовый телефон.
Михал Михалыч протянул Вадиму «кирпичик» мобильника Nokia-450.
– Этот раньше у Марата был, но ему зачем? Он всё время по лесу ездит, деревья свои рубит, там связи всё равно нет. Так что вот, номер запиши и всё – будь всегда на связи.
– Спасибо, Михал Михалыч, не ожидал. Зачем мне? Вы знаете, я и так вроде нормально обходился…
– Перестань, Вадим. Мне вот самому особо ничего не нужно, ружье да избушка! Вот как надоест это всё, уйду куда-нибудь в болото! Послушай, тут дело не в том, что нормально или не нормально, а в том: нужно или не нужно. А самое главное, поздравляю тебя с еврейским Новым Годом! А какой же Новый Год без подарка?! О, вот, кстати, и Андрей пришёл. Заходи, Андрюха, хотя мы уже расходимся. Вот Вадиму трубку вручил за его достижения.
– Поздравляю, Вадим, поздравляю, – расплылся в улыбке Андрей.
– Так, в общем, мужики, раз мы тут уже собираемся потихоньку, давайте я гостей провожу, а потом с вами быстренько соберемся на пять минут, хорошо?
Вопрос не требовал ответа, Михал Михалыч вышел в «предбанник» коттеджа, где собрались гости вечера, и, по всей видимости, сказал им что-то на прощанье. Из-за полуоткрытой двери раздавался гулкий голос Михал Михалыча и периодические всполохи хохота.
– А что, все разъезжаются? – поинтересовался Вадим, когда Михал Михалыч вернулся.
– После тоста «за ирригацию Узбекистана» гости стали расходиться, – многозначительно протянул Андрей.
– Андрюх, подожди ты… Гости, конечно, стали расходиться, но не все. Кто хочет, тот остаётся. Дмитрий Николаевич с Геннадием Дмитриевичем вот останутся, я, наверное, тоже тут, а остальные вроде собрались уезжать. А ты чего, Вадим, такой убитый? Разочарован, ждешь вечеринки?
– Да нет, я просто…
– Слушай, как-нибудь надо, конечно, устроить что-то, тут ты прав, а то всё работа-работа. Соберем лучших людей, позовём… Кого позовём? Только не тёлок, Андрей, хотя как без них, с другой стороны. А давай мы каких-нибудь, Андрюха, найдём поэтесс, чтобы стихи читали. Представь, такие поэтессы, завернутые в туники, при свечах, а? Найдешь таких? И чтобы еще музыкантши были. Можно тоже в туниках. Можно и без туник. Обнаженные флейтистки и скрипачки… Кого еще не хватает? Балерин, наверное. Представляете, мужики: свечи, музыка, балерины танцуют, а рядом поэтессы читают Пастернака… Ха-ха! Чего челюсти вытянули?! Это я так, задумался что-то. В любом случае это я ведь не про ****ство, а про искусство! О, вот и Паша пришёл. Так, давайте быстренько, по делу и разбежались. Слушай, Вадим. Пара слов к тебе. Ты, конечно, парень грамотный, к тому же праздник сегодня у тебя, но позволь, я тебя немного покритикую. Вот ты говоришь «бизнес по Пелевину», умничаешь, ну это и понятно, тыжеврей, ха-ха, да ладно, не смущайся ты, ты ведь родился под счастливой звездой Давида, я вот очень жалею, что нет во мне еврейской крови, понимаешь, у меня в предках, как в песне поётся, «антисемит на антисемите», а тебе вот повезло, любую дверь можешь открыть, захотел – к Спасскому попал, захотел – к Борецкому, это мне тут надо перед ними польку-бабочку плясать, а тебе что – леша… това… эээ… как там во время Нового года говорят? Не помнишь? Не знаешь?! Ну ты даешь! Ты знать должен, как «Отче наш». Это твое преимущество, тебе его надо использовать. Потому что нам нужны инвестиции, сам понимаешь, а деньги все где? Вот, они все у евреев. Есть огромный еврейский капитал, нажитый тысячелетиями, понимаешь – тысячелетиями! Мы кто тут такие на этой земле? Прошлись – и нету нас, а евреи живут с основания мира, они знают все его тайны, бережно их хранят, они давно уже торгуют, ведут бизнес, богатеют, это мы только революции можем устраивать и… голодоморы какие-нибудь. Есть еще, конечно, другие капиталы, нееврейского происхождения, например, арабские или японские, или сейчас появился китайский капитал, но в любом случае еврейские деньги древнее, они, как бы тебе сказать, они что ли освящены… Торой там, Библией – не важно, и вот к этим капиталам тебе и нужно получить доступ, понимаешь? Это твоя задача главная, других задач, считай, что у тебя нет, все бросаешь и ищешь еврейские капиталы.
– Угу.
– И еще: мы обязательно должны попасть в новую федеральную программу по спортивным сооружениям. Понял? Меня уже Борецкий несколько раз спрашивал, почему мы не идём туда? Все уже заявки разместили, все! Кроме нас! Опять где-то недобежали.
– Куда?
– Вадим, ты пойми: спорт – это тема, просто супер! Денег из бюджета будет немерено. Развиваем физкультуру и спорт, улучшаем здоровье населения!
– Это круто. А деньги?
– Я ж тебе говорю, в федеральном бюджете отдельная статья. Мы получаем подряд, отдаем откат кому надо, причем там отдать-то надо будет три полотенца, а дальше строим спортивный объект, народ на нём сдает нормы ГТО, все счастливы.
– Я имею в виду, где мы заработаем? Вы уже про эти три полотенца говорили, когда мы к нефтяникам заходили, до сих пор полотенца им заносим, в сумме уже явно не три.
– Слушай, Вадим, ты всё правильно говоришь, вот за что я тебя люблю и уважаю, но, понимаешь, если так каждый раз рассусоливать, рассуждать, то мы не успеем ничего! Думаешь, мало желающих на этот проект по спортсооружениям?
– Да нет, я как раз уверен, что желающих полно. Просто, как бы это назвать… у нас какой-то синдром кошки, что ли. Знаете, когда кошка видит закрывающуюся дверь, она что делает? Она бросается вперед, ей важнее проскочить, чем понять, что её там ждет. Вот и мы…
– Вадим-Вадим, постой! Ты молодец, умница, мало нам «бизнеса по Пелевину», теперь еще и «синдром кошки» придумал. Ты пойми: без риска бизнеса не бывает, надо пробовать, надо ошибаться. Можно сидеть всю жизнь на печи и жаловаться, что тут «бизнес по Пелевину», а тут «синдром кошки» и еще, что кругом кризис, что кругом америкосы и т. д. А можно послать всё это подальше и работать. Так, Андрей и Павел, пока вы девок драли, у меня для вас созрело новое направление деятельности…
Михал Михалыч еще что-то говорил, чертил какие-то завитушки на листке бумаги своим старым желтым карандашом с выдвижным грифелем, Андрей слушал и кивал, Павел, как прилежный школьник, конспектировал, а Вадим внезапно куда-то улетел. То есть физически он был здесь, среди своих коллег, сидящим на мягком диване, тесно зажатым между Сергеем и Павлом, но слов Михал Михалыча Вадим не слышал, в голове снова стала крутиться утренняя мелодия «из лифта», на этот раз её играли две девушки: флейтистка и скрипачка.

Предложение Олега. Биробиджанские «Волки». Юрятин. За пару дней до Того Самого Дня
Красный юрятинский трамвай, громыхая и извиваясь, как уж, вылетел на дамбу. Как никто из юрятинцев не понимал значения слова «эспланада», так никто из них не вдавался в смысл того, почему эта вытянутая в струну территория, разделяющая «старый» Юрятин с его купеческой двухэтажной застройкой и «новый» Юрятин с его Пушечным заводом и примыкавшим к нему Трудовым посёлком, раскинувшаяся на несколько километров вдоль реки, называлась дамбой. Когда говоришь слово «дамба», в голове рисуется вовсе не дорога с трамвайными путями посередине, а какое-то сооружение, противостоящее водной стихии, какие-то мешки с землей и бетонные ограждения. Видимо, у юрятинцев своё особенное мнение на этот счёт. Большой открыл глаза, разглядывая несущиеся параллельно трамваю автомобили, и подумал, что мог бы просто отказать Олегу. Тогда тот бы его просто уволил без всех этих ненужных последствий и переживаний.
Это случилось за пару дней до Того Самого Дня. Олег позвал Большого к себе в комнату, предложил присесть и начал сразу, взяв, что называется, быка за рога:
– Нам стало известно, что ты, Иван, исповедуешь крайне правые взгляды, совершенно недопустимые в нашей школе.
«Ну вот, – подумал Иван, – кончилась счастливая жизнь, зарплата кончилась, что бабе скажу!».
– Конечно, во многом это наш просчет, поскольку мы ориентировались при приеме на работу в большей степени на твой тест, а также были во многом очарованы твоим поведением во время собеседования, так что пренебрегли традиционной проверкой, которую обычно проводим, привлекая людей из соответствующих структур.
«А я, дурак, думал, что ничего они не знают!».
– В общем, нами принято решение о твоем увольнении. Однако…
«Чего еще?».
– Мы также узнали некоторую информацию о тебе, Иван, которая несколько меняет… эээ… так скажем, диспозицию и может привести к пересмотру этого решения.
«?».
– Так вот, Иван. Есть такая футбольная команда, называется «Волки», понимаешь, Биробиджанские, так сказать, волки, единственная футбольная команда в Еврейской автономной области. И вообще единственная в своем роде команда, правда, выступает она пока только в третьей лиге. Так вот, этой самой команде выпал прекрасный шанс отличиться, поскольку, как ты, наверное, знаешь, через неделю состоится матч в одной шестнадцатой Кубка России по футболу, в котором встречаются как раз «Волки» из Биробиджана и наш юрятинский «ШихСил». По нашим данным, ты и несколько твоих друзей, в том числе некто по кличке «Манчестер», являетесь членами фанатского объединения, в вашей среде именуемого почему-то «фирмой», под названием «Юрятинские волки». «Фирма» эта ваша достаточно неплохо, как мы знаем из достоверных источников, проявила себя в недавнем противостоянии с «Уральским зверьем» из Екатеринбурга.
«Кто-то сливает…».
– Одним словом, есть предложение: ты и твои друзья облачаются в форму биробиджанского клуба и организуют… ну, так скажем, плановый бой с фанатской группировкой «ШихСила», который оканчивается поражением последней. В случае положительного исхода боя мы готовы рассмотреть возможность твоего… оставления в школе, тем более тебе тут нравится, ты вот и друга себе тут, можно сказать, завёл.
– Всё-то Вы знаете, Олег.
– Да уж. Работать умеем. Так что, Иван? Решайся: или бесславное увольнение, а дома – жена беременная, или продолжишь весело обсуждать со своим Марком последние модели итальянского автопрома, и как там какой-нибудь Карамонов гол «мясу» забил.
– А что конкретно надо-то?
– Конкретно? Ну что ж, действительно, чего там жевать сопли? Конкретно, ты надеваешь форму, которую мы тебе выдаем, собираешься вместе со своими, так скажем, «товарищами» и идешь с ними в оговоренное место, где состоится драка, в простонародье именуемая «стенка на стенку». Вот, всего-то делов. Ты в этом деле опытный, не мне тебя учить. Периметр контролируется. Всё это ваше безобразие пишут на камеру. У тебя в подручных еще 9 человек, твоего примерно возраста, тоже все после армии, я сам подбирал, за парней ручаюсь, не подведут. С той стороны тоже 10 человек. Приходишь, бьешь соперника по морде, побеждаешь, кричишь кричалку.
– Какую?
– БИРОБИДЖАНСКИЙ НАШ ФУТБОЛ – ЗАБЬЕМ ШИХСИЛУ ГОЛ – ВПЕРЕД НАШ СИБИРСКИЙ ЕВРЕЙ – СКОРЕЕ ШИХСИЛУ ГОЛЯРУ ЗАБЕЙ!
– Хреновые у вас какие-то кричалки. И вообще, как Вы себе представляете: я – и против своих. Как я на них смотреть буду?
– Через балаклаву будешь смотреть, никто тебя не узнает! Не переживай, твоих знакомых не будет, у нас всё под контролем. Для этой битвы специально договорились с фирмой послабее, так что вы их положите, как детей.
– Это с кем же вы договорились?
– С «Ясными перцами».
– Нашли тоже кого. Мне их бить будет жалко. Там же все сплошь маменькины сынки, сопляки, которым делать, видимо, нечего. У пап с мамами денег куры не клюют, а дети решили в хулиганов поиграть. Мы с ними даже тренировочные бои стараемся не проводить. Это фуфельщики.
– Вот! А я что говорю! Ты, значит, со своей командой этих фуфельщиков и отметелишь, кричалочку оттарабанишь, потом пару раз флагом махнешь – и всё!
– Каким ещё флагом?
– Как каким? Неужто не понимаешь? Таким беленьким с синенькими полосочками.
– Вы издеваетесь!
– А жена?! А ребенок?! Ты о них подумал?
– Всё?
– Почти.
– Господи…
– Еще прочтешь текстик вот этот.
– «Ле-ша-на то… то… ва…» – что это? Это про русских что-то?
– Да каких русских! Это поздравление с Новым годом! Ну, что решил?
Тоска сковала душу Ивана, как в детстве при прослушивании песни Юрия Антонова «Двадцать лет спустя».
– А Вам-то, Олег, зачем всё это?
– У каждого, Ваня, свой бизнес, – вздохнул Олег. – Кто-то цветочки продает, кто-то машины ремонтирует. А я вот хорошо научился управлять крепкими молодыми людьми, которые иногда бьют кому-то морду. Мне, Иван, за это представление денег обещают заплатить. Запишем видео, где суровые биробиджанцы лупят юрятинцев, продадим его, люди будут наслаждаться.
После этих слов Иван загрустил еще сильнее. Нет, конечно, «Ясных перцев» ему было нисколечко не жалко, но всё же они как бы свои… Хотя, конечно, жена и ребенок… «Нет, но есть же у меня достоинство, нельзя же об меня вот так вот ноги! Я, в конце концов!..».
– Ваня! Или соглашаешься, или валишь отсюда!
– Хорошо, согласен.

Бой между «Биробиджанскими волками» и «Ясными перцами». Юрятин. Тот Самый День
В Тот Самый день в Юрятине после полудня стояла прекрасная погода. Яркое солнце освещало зелёные крыши, откуда-то из центра струился запах карамели и табака – это конфетная и табачная фабрики производили свою продукцию. Если бы Большого спросили, с чем у него ассоциируется родной город, он наверняка ответил бы, что вот с этим карамельно-табачным запахом, накрывающим центр города тихими безветренными летними днями. А если бы Большого вдобавок спросили, за что он любит свой город, то он ответил бы, что, помимо вот этого незабываемого запаха, еще за красоту тихих белых ночей, когда ты сидишь так с друзьями на Проспекте Ленина под липами на спинке скамеек (с ногами на сидениях) и пьешь пиво, а мимо идут гопники, а ты им кричишь: «Скажи: Слава Руси!», а потом ты им бьешь морду или они тебе бьют морду, тут уж как повезёт; а еще – за ночное гулкое рычание родного Пушечного завода, где потерял здоровье его отец; а еще за концерты в ДК имени Товарища Менжинского, где можно скакать на облезлом паркете под Чичу или «Близнецов Бу». Впрочем, Большому никогда таких вопросов не задавали, с ним вообще редко кто говорил по душам, разве что Марк Спасский в последние полтора месяца.
– Так, вот тебе обмундирование, держи.
Олег протянул Большому сумку с одеждой. «Обмундирование» являло собой какую-то униформу с непонятными буквами. «Еврейскими, наверное», – догадался Большой. На внутренней стороне куртки на подкладе в районе «начала шеи» черным маркером была нацарапана какая-то полувыцветшая надпись. «Еще и ношеная», – нахмурился Большой.
– Одевайся, вот в этом и будешь биться. И помни: ты теперь «Биробиджанский волк», фанат одной из лучших команд третьего дивизиона!
– Олег, а почему здесь? Центр города почти.
Дело происходило в одном из многочисленных переулков «старого» города, ведущих вниз к реке. Несколько старых двух-трёхэтажных домов создавали подобие дворика, отгороженного от внешнего мира. Правда, прямо посередине «подобия» проходила дорога, в этот час совершенно пустая. Днем здесь вообще редко кто бывал, вот и сегодня дворик пустовал, если не считать пару скучающих бабушек-пенсионерок, вечно сидящих на лавочке перед подъездом. Бабушки о чём-то вяло переговаривались, украдкой бросая недоверчивые взгляды на Олега и Большого, но покидать свой пост не намеревались.
– Какой центр? Нету никого. – Олег бросил взгляд на бабушек, но, очевидно, за людей их не посчитал. – Специально выбирал место, чтобы было пусто, как в гробу. Вон друзья твои боевые идут.
По направлению к Олегу с Иваном шли несколько крепких парней славянской наружности возраста около 20 лет.
– Эти за кого будут? – поинтересовался Большой.
– Как за кого? За вас, за Биробиджан, за сибирских евреев! Я ж тебе говорю: твои боевые друзья.
Один из парней держал в руках видеокамеру, другой нес флаги. По мере приближения парней Большой всё больше начинал нервничать. Олег же, напротив, был весел и непринужденно улыбался, его всё это, скорее, забавляло, чем тревожило. Все присутствовавшие познакомились. Всего вместе с Большим было девять «бойцов», а также оператор, призванный запечатлеть победу «Биробиджанских волков» над юрятинскими «Ясными перцами». «Бойцы» были набраны Олегом по знакомству чёрт знает откуда. Честно говоря, он сам толком не понимал, кто входит в состав сформированной им команды. Большой же, подходивший к межклубным боям с высокой долей ответственности, напрягался всё более, понимая, кем ему предстоит командовать. Несмотря на крепкие мышцы, парни были в теме новичками, пороха не нюхавшими, на все вопросы Ивана они отвечали усмешками, дескать, «не ссы, прорвемся». Большой, понимавший, в отличие от своих «боевых друзей», всю серьёзность положения, был неприятно удивлен поведением Олега, подшучивавшего вместе с ребятами.
Вскоре подошли и «Ясные перцы». Ребята были уже в полной боевой готовности, в спортивных костюмах и с балаклавами на головах. Своих противников Большой, в отличие от собравшихся здесь с ним парней, знал, это были в основном старшеклассники, которым, по мнению Ивана, «просто дома не сиделось». Костяк «Ясных перцев» составляли дети из вполне благополучных семей, что вызывало в той фанатской среде, где вращался Большой, известное к ним неприятие, почти презрение. Будь Ваня сейчас со своими «Волками», он понимал бы, что «Перцев» ждет не просто поражение, а страшнейший разгром, Аустерлиц и Ватерлоо, но «Волки» у него сегодня были другие.
Вздохнув, Иван взял из рук Олега бумажку и пробубнил на камеру какую-то ахинею, которая там была записана, потом, опять же на камеру, пару раз взмахнул кулаком и помахал флагами: белым с синими полосками и еще каким-то, видимо, с символикой биробиджанского клуба.
Потом собственно начался бой. Обе группировки встали друг напротив друга и начали пытаться вытеснить своих противников за пределы воображаемого «поля боевых действий», которым была территория двора. Сначала движения были вялыми, скорее, это походило на толкотню, чем на драку, однако после минуты возни и взаимных тычков среди бойцов как с одной, так и с другой стороны стало возрастать напряжение, перешедшее во взаимный обмен ударами. Большой принимал участие уже не в одном десятке боёв, так что он, конечно, представлял себе тактику процесса, но в подобных условиях не мог её отработать на своей «команде» заранее. Обычно его, Большого, настоящие «Юрятинские волки» вставали несокрушимым тараном или даже «свиньёй», схожей по внешнему виду с воинским формированием крестоносцев, погибших подо льдом Чудского озера. «Пятачком» этой «свиньи» был, конечно, сам Большой, крепко сжатый с боков плечами товарищей. При этом кто-то небольшой и юркий, бегая перед «свиньёй», старался вытащить кого-нибудь из противоположной группы, чтобы разломать строй противника. Часто этим «бегунком» был Манчестер, не особенно сильный физически, но обладавший хорошей хваткой, позволяющей на пару секунд резко выхватить зазевавшегося неприятеля. Тогда в уже образовавшуюся брешь бросалась вся «свиная туша» во главе с Большим, стараясь смести противную сторону, при этом бока «свиньи» активно работали кулаками сверху вниз, как бы загребая чужих бойцов под себя, с тем чтобы растоптать их на поле боя. Многие упавшие и проглоченные «свиньёй» так и лежали еще потом долго ничком в позе новорожденного младенца, прикрывая руками голову и наиболее важные органы, опасаясь встать раньше времени. Лежащих, как правило, не трогали, разве что пинали иногда пару раз для порядка, не сильно, а так – «чтобы хорошо лежал». Бывало, правда, и такое, что в припадке радости от победы «тела» врагов «Юрятинские волки» выкидывали с поля боя, словно тушки убитых животных, схватив одновременно за руки и ноги, – и в ближайшую канаву. Обычно всё действо занимало 2–3 минуты и в 75% заканчивалось для команды Большого победой. Впрочем, к чему здесь эти воспоминания? Непосредственно перед боем Большой, конечно, провёл краткий инструктаж, так сказать, «Курс молодого бойца», однако «бойцы» всё больше хихикали и не принимали, похоже, слова своего командира до конца всерьёз. Когда же пошло настоящее «рубилово», когда замелькали локти и кулаки, когда проступил пот и на лицах появились первые ссадины, то стало не до смеха. «Волки», теснимые «Перцами», инстинктивно прижались к наиболее опытному в своей стае, который успевал не только мутузить противника, но и отдавать краткие указания своим бойцам. Постепенно «свинья», которую собирал перед началом схватки Большой, стала рассыпаться, а сама битва распалась на несколько мини-битв, точнее, спаррингов между отдельными членами противоборствующих фирм. Визави Большого оказался невысоким плотным парнем, явно уже имевшим представление о том, что такое кулачный бой. Более мощный физически Большой не мог достать более шустрого оппонента. Вообще, вся эта возня затягивалась, не приводя пока к итогу. Участники боя устали, бессмысленно дубасили друг друга, что не вело к решающему успеху ни «маменькиных сынков», ни псевдосибирских «евреев». Большой понимал, что для победы нужен решительный штурм, один удар, который может изменить весь ход сражения. И этот удар ему удалось, наконец, нанести! Конечно, без фортуны здесь, как и вообще зачастую в военном искусстве, не обошлось: противник Большого слегка запнулся о торчащую крышку канализационного люка, покачнулся, чуть опустил руки и потому вытащил голову из-под защиты. В тот же момент Большой направил в челюсть своего оппонента мощнейший апперкот, а мгновением позднее обрушил на него жуткий левый хук. Бабушки на скамейке охнули, прочие «Ясные перцы», уловив боковым зрением падение своего командира, стали пятиться от внезапно приобретших второе дыхание «Волков».
Большой устало вытер пот со лба и, сам не зная зачем, словно Тарзан, сначала стукнул себя в грудь кулаками, а потом издал какой-то звериный рёв. Потом он еще пару минут ходил по полю боя, вскидывая то правую руку от сердца к солнцу, словно пытаясь разрубить невидимую ленту, то обе руки, как будто осуществляя жим гантелями для развития грудных мышц, и ещё он что-то кричал вослед разбегающимся «Перцам», подбадривая одновременно «биробиджанских» коллег, кричал, наверное, что-то такое, что рвалось из груди, а что точно – он позднее не помнил. Потом, после разгона противников, Большой подошёл к лежащему спарринг-партнёру, чтобы помочь ему подняться. Это было нелегко, так как молодой человек был, по всей видимости, в нокауте, из которого с трудом выходил.
Большой помог парню снять балаклаву и с удивлением узнал в своём противнике Борю – сына Бориса Захаровича Лебензона, кандидата в мастера спорта, одного из тренеров ДК имени Товарища Менжинского. Борис Захарович являл собой зрелище весьма внушительное, настоящий человек-гора. Его отпрыск – Борис Борисович, далекий от мощной комплекции отца, но тоже крепкий парень, сейчас лежал на ковре из желтых листьев, покрывавших юрятинский двор, размазывая кровавые подтеки рукавом куртки. Большой неоднократно видел Борю-младшего в качалке вместе с отцом. Потом, когда примерно за год до Того Самого Дня отец из качалки ушёл (говорили, что нашёл другое место), исчез вместе с ним и сын. В качалке обосновался новый начальник – Владимир Саныч вместе со «славой Руси». Позднее Большой и Лебензон-младший виделись уже на стадионе, иногда пересекались в качестве футбольных фанатов, но особых достижений на этом поприще Борис Борисович, на взгляд Ивана, не добился. Большой испытывал к Лебензону-старшему уважение в связи с безусловными достижениями в спорте. К сыну же, как и ко всем «Перцам», относился с прохладцей. Однако сейчас он был, конечно, прежде всего, удивлен.
– Боря, это ты?
– Я, – ответил Борис Борисович Лебензон, пытаясь сесть, – а ты кто?
– Я Большой, Иван, вспоминаешь меня? А ты чего здесь?
– Я бьюсь, – с трудом отвечал Боря, – за Русь! Слава роду!

Вадим едет домой из акдинской командировки. Трасса Акда–Юрятин. Ближе к вечеру Того Самого Дня
Обратно из Акды Вадим ехал снова в компании Андрея и Павла. Последний разговор, состоявшийся между ними на базе, тяготил всех присутствующих. Вадим, будучи человеком вежливым, тем не менее, сам за собой иногда замечал склонность преувеличивать чужие недостатки, что приводило к резким высказываниям с его стороны и к обидам – с другой. Андрей, наоборот, будучи внешне немного грубоватым, старался сглаживать углы, не доводить до ссор и неприязни. Сказанное за глаза – не в счёт: чего мы порой ни говорим о человеке, когда он нас не слышит!
– Вот музычку специально для тебя подобрал, Вадим.
Андрей воткнул кассету с записями диско-групп 70-х годов. Вадим диско терпеть не мог, но сделал вид, что очень благодарен.
– Слышь, Вадим, а ты чего от девочек-то отказался? – спросил, загадочно улыбаясь, Павел, – мы тебе хотели подарок сделать, презент, так сказать.
– Извините, ребята, если обидел, просто немного не в тему был подарок, – холодно ответил Вадим.
– Мы тут с Андреем подумали, что, наверное, палку перегнули, ты не сердись.
– Да ладно, всякое бывает.
Некоторое время все находящиеся в автомобиле наслаждались бессмертными хитами «Чингизхана» и «Оттавана».
– Слушай, Вадим, а ты вообще чем занимаешься в свободное время?
Вопрос задал Андрей, который, по всей видимости, собирался продолжить более тесное знакомство с коллегой.
– В смысле?
Вадим на прежней работе редко вёл откровенные беседы с членами коллектива, в «РосСельГаз-холдинге», однако, это считалось нормой.
– Ну, то, что ты книжки умные читаешь, это мы уже поняли. Может, ещё чего? Какое твое политическое кредо? В смысле, в кино, там, ходишь или на балет?
– В кино не хожу, а на балете бывал... – вообще-то Вадим балет не любил, но пару раз действительно бывал, как и всякий юрятинец.
– Бывал, говоришь, – как-то многозначительно с легким закатыванием глаз протянул Павел.
«К чему это? Зачем они спрашивают всякую ерунду? Что это за «бывал, говоришь»? Раздражение, появившееся после разговора перед мини-фургоном, вроде бы сошедшее на нет в начале этой поездки, снова стало расти.
– Андрей, Павел, вот вам это зачем?
– Что зачем? – отозвался Павел.
За окном показался Верхний перевал, где бойкие бабушки торговали пирожками.
– Вадим, ты чего заводишься? Мы же просто интересуемся, без всякой задней мысли, – интонация в голосе Андрея была примирительной.
– Начнёте меня пытать по поводу тёлок? Все ли со мной в порядке?
– Вадим…
– Мужики, вы поймите, у меня вообще-то девушка есть... Там, на базе, уважаемые люди собрались… А вы тут микроавтобусы подгоняете!
Вадим говорил обрывисто и нервно. Публика в машине молчала, разглядывая окрестности под музыку Ф. Р. Дэвида.
– Вадим, тебе сколько лет? – через пару минут заговорил Андрей.
– Двадцать четыре, скоро будет двадцать пять.
Вот ведь странно, Вадим вроде бы ничего такого не делал, а почему-то почувствовал себя в чём-то виноватым. Это ведь они: суровый псевдо-Добчинский с его пронзительным взглядом из-под стёкол и его язвительный как бы Бобчинский, вечно старающийся ущипнуть, подсовывали ему недавно проституток, а не он им. Так откуда же это дурацкое чувство, что он их чем-то обидел?
– Двадцать четыре, говоришь? Вот, а нам с Пашей уже за тридцать четыре. Ты, конечно, парень умный, но кое до чего тебе надо просто дожить.
Андрей, обычно такой простой, казалось, даже нарочно играющий в парня из народа, выбившегося в коммерсанты, порой внезапно преображался в грустного мудреца, погруженного в тяжёлые раздумья. Преображения эти длились недолго, но носили весьма явственный характер, проступая во всем облике замгендира по молоку: скуластые щёки как будто ещё более заострялись, прищур близоруких глаз, выглядывающих поверх оправы очков, становился немного усталым. Павел, совсем недавно такой язвительный, тоже как-то погрустнел вслед за другом. Вадима кольнуло что-то в области груди, как при утреннем разговоре с Мэри. «Кто я такой, чтобы кого-то учить», – подумал Вадим.
– Мы с Пашей десять лет назад, когда были такими, как ты, ещё на заводе вкалывали, Вадим. Вот представляешь себе: в шесть тридцать утра встаёшь, потом тащишься на остановку, забиваешься в автобус, потом со всей толпой идёшь к проходной, идёшь так, преувеличенно ровно, кто-то рядом пердит, рыгает, кто-то с похмелья… А у всех одна мечта, знаешь, какая: поскорей наработать себе горячий стаж и свалить на пенсию, чтобы сидеть дома, пить пиво и ничего не делать. Это только в фильмах наш советский народ радостно шёл на завод, чтобы построить светлое будущее, а в жизни, Вадим, никому ничего не надо было, только бы поскорее после смены дойти до пивного ларька. Мы, Вадим, ещё пять лет назад в фургоне водку развозили по ларькам, даже больше не водку, а спирт. Помнишь, было время, когда все вместо водки пили спирт? А в прошлом году мы с Пашкой всю область исколесили, когда для «Инкотрастбанка» акции скупали. Нас, слушай, чуть не убили однажды.
– Ладно, мужики, убедили, – сказал примирительно Вадим, – вы меня тоже извините! Тем более нам работать ещё вместе! Хрен с ним, с этими девочками, не обижайтесь.
– Так, просто к слову: Пашка, хоть и молчит, но он, между прочим, мехмат закончил с красным дипломом, – продолжал Андрей.
– А Андрюха – французскую школу! – поддержал Павел, – ты вот, Вадимка, что-нибудь по-французски могёшь?
– Же не манш па сис жур. Я же сказал: извиняйте, мужики.
– Ладно, Вадим, не за что извиняться, – подвёл итог Андрей, привычная ухмылка снова появилась на его лице, – нормально всё. Отложим разговор лет на десять-двадцать. Перевал проехали, щаз будем радио слушать.
Магнитола «выплюнула» прозрачную кассету и, переключившись на радио, наполнила салон автомобиля звуками музыки, пользовавшейся повышенным спросом в Том Самом Году среди населения нашей страны.
Остаток поездки Вадим провёл, ковыряясь в своём новом служебном телефоне и ведя бессмысленный диалог сам с собой.
– Кто ты такой, чтобы так к ним относиться?!
– А как я к ним отношусь?
– Да хреново ты к ним относишься! В каждой фразе так и сквозит презрение! Люди к тебе со всей душой, а ты! Хорошие же мужики, хотя бы разговор поддержи!
– А я вот просто такой. Меня не переделать. Не люблю я людей. На работе завтра поговорим. И вообще, чем я сегодня целый день занимался?! Столько времени потратил впустую.

Разговор с Мэри. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Коллеги довезли хмурого Вадима до подъезда его дома, пожали ему напоследок руку и наговорили бодрых напутствий, чем вызвали подобие кривой ухмылки на его лице. Поднимаясь минутой позже в лифте на свой этаж вроде бы к своей девушке, Вадим в то же время чувствовал, что нисколько не горит желанием открывать дверь, чтобы сказать «привет».
– Привет. Я тут, – начал Вадим, зайдя внутрь и снимая ботинки.
Ответом была тишина, прерываемая бормотанием телевизора.
Мэри сидела перед телевизором и смотрела какое-то шоу.
– Привет. Я вернулся, – сказал Вадим чуть громче.
Мэри по-прежнему сидела, уставившись в телевизор, не обращая на вошедшего внимания.
– Дарлинг! Айм хиа.
Зачем-то, помимо псевдоанглийского имени своей девушки, Вадим часто употреблял еще и псевдоанглийские выражения, нарочно страшно коверкая их русским произношением.
«Дарлинг» чуть повернула лицо в сторону вошедшего, точнее, чуть повернула к нему презрительное выражение лица, само же лицо как будто осталось на месте, глазами упершись в вечернее шоу. На экране телевизора молодой человек в костюме и при галстуке рассказывал о том, что самые радостные эмоции в этой жизни он испытывал, только переодевшись в женское нижнее бельё.
Вадим почувствовал знакомое покалывание в середине груди – верный признак волнения. «Как будто я ей чем-то обязан, что-то должен, за что-то должен понести наказание. За что? – пытался понять Вадим. – За то, что не женился на ней, так она и сама вроде не горит желанием; за то, что мало уделяю внимания, так я ж работаю, как проклятый, мне в туалет сходить некогда; может, за то, что с родителями не знакомил долго, ну на это вообще грех обижаться, я сам с ними раз в пятилетку вижусь; или за то, что родственников её не жалую, так они и меня терпеть не могут».
– Мэри, давай помиримся, не могу я так.
– Вернулся, значит, наконец!
– О, ты всё-таки не немая.
– Как ты вообще мог уехать, когда видел, что я была в таком состоянии?
– У меня командировка была вообще-то.
– Вообще-то у тебя девушка тут, непонятно, правда, в каком статусе, сидит дома.
– Кто-то деньги должен зарабатывать, не всем же балду гонять и жить на маменькины средства. А по поводу статуса…
– Это ты сейчас о ком?
– Это я вообще.
– Это ты про меня? Это я, значит, на маменькины средства живу?
– Ну, вообще-то полно таких людей! – стал сдавать на попятную Вадим.
– Я, между прочим, учусь.
– Да ради Бога, я же не имею ничего против.
– Ты вообще хоть немного обо мне думаешь? У тебя есть там где-нибудь место для меня среди этих твоих файлов? Среди этих твоих таблиц с цифрами?
– Ну, конечно.
– Ведёшь себя, как занудный торгаш. Оно и понятно, тыжеврей!
– Господи, ну это-то тут при чём?
– И вообще!
– Мэри, я помириться пришёл. Давай поговорим нормально. Что с тобой?
– Ты ничего не понимаешь!..
– Не реви только, пожалуйста. Ну, пожалуйста, не реви.
– Ты мне хоть что-то из командировки своей долбаной привёз? Хоть какой-то подарок? Хоть какой-то знак внимания?
– Дак там, кроме казеина и коровьих какашек, нету особенно ничего, я ж на молзавод ездил.
– Ну казеина бы привез!
– Хорошо, в следующий раз привезу.
– Вот тебе всё надо говорить, ты сам сроду не догадаешься! Ты хоть понимаешь, что я тебе сегодня утром сказала?
– Понимаю. Ты сказала, что ты… лесбиянка. Ой, ну не реви, пожалуйста. Я даже не знаю, что с этим делать. Может, лечить как-то.
– Сдурел? Это не лечится. Это из списка болезней исключили.
– Я понял. А чем я-то могу помочь?
– У тебя должны быть ответы, а не вопросы, а некоторые вопросы вообще нельзя задавать человеку. Ты, вообще, мог бы попытаться овладеть основами психологии, хотя бы Козлова почитать.
– Кого?
Вместо ответа Мэри махнула рукой.
Немного повыпустив пар, оба притихли. Вадим грустно присел на край дивана, Мэри перевернула колени справа налево. Оба молчали, глядя в экран телевизора, где весёлая компания девушек и юношей задорно поглощала пиво на фоне морского побережья. Это была уже далеко не первая ссора за последние дни. Инициатором разборок всегда была Мэри, хотя формальные поводы каждый раз различались. Что-то расклеилось так, что уже никакой гленью не соединишь. Если бы Вадим курил, он, наверное, сейчас бы затянулся. Но он ведь в очередной раз бросил.
– Мэри, то, что ты мне утром сказала про… свою… нетрадиционную ориентацию, это я запомнил. Но, прости, мне в это не верится, просто как-то это не вяжется всё.
– С чем не вяжется?
– С нашим совместным проживанием. Просто лесбиянки, которых я видел, – это или страстные красавицы из порнофильмов или страшные толстухи, которые ходят на всякие там концерты разных рок-групп, состоящих из таких же примерно… Первым вообще всё равно, с кем заниматься сексом, они кайф от жизни получают, а вторых ни один мужик ни за что не захочет, поэтому они и...
– Ты, вообще, что сейчас сказал?
– Ты слышала. А что я сказал?
– Ты вот меня сейчас смешал с… Да ты знаешь, чего мне стоило?!.
– Не реви.
– Чего мне стоило… через всё это пройти…
– Через что пройти? Да ты хоть раз пробовала?! Ну, с девушкой? С чего ты взяла вообще? Кто тебе это внушил?
– Я… пыталась попробовать... но у меня… нет таких знакомых. Понимаешь ли, я ни с порноактрисами, ни со страшными толстухами с концертов не общаюсь! Мне некому сказать, мне не к кому пойти, я тебе рассказала! Тебе одному! Я не знаю, что мне делать! Мне плохо! А ты меня не видишь, не замечаешь, у тебя только деньги одни на уме. А я тебе, между прочим, изменяла! Да! С кем – не скажу! Мучайся! Но ты его знаешь!
– А ты пользовалась презервативом?
– Ты дурак вообще, дурак! Хоть и Чехолто! Дураки бывают всех национальностей! Я тебя видеть не хочу, вали отсюда, вали! И вещи свои забери!
– Слушай, давай успокоимся и без крика поговорим, а то я чувствую, что скоро сам начну орать, а когда я ору, поверь, это гораздо страшнее! С чего это я должен уходить? Сама вали, если хочешь, можешь к своим девочкам или к Алёшеньке. Не удивляйся, он мне первым рассказал, только до секса у вас, как я понял, тогда не дошло, потому что он пьяный был. К тому же мы в тот период расставались. Так что можно сказать, что ты мне не изменила, не переживай.
– Я не переживаю. Вот такие вот просто у тебя друзья!
– Это не мои друзья, а твои.
– Потому что у тебя друзей даже нет! У тебя все друзья – это мои друзья!
– У меня есть Лёва в Израиле и… ну еще пара… штук.
– Эти алкоголики, наркоманы и проститутки из «Кривых ступеней»? Отличные друзья!
– Всё, я ухожу. Кота забираю, это мой кот. Это я его выкормил, выпоил и от глистов лечил, пока ты на юге жопу грела.
– Всё забери, ничего мне не надо!
– Всё не унести. Завтра заберу.
Вадим засунул полусонного кота за «шкварник», накинул куртку и открыл дверь в то время, как Мэри снова уселась в кресло, обхватив колени руками и собираясь, по-видимому, снова заплакать.

Четвертый сон Вадима. В бане у Романовича. Москва. Вечер Того Самого Дня
Грудь Вадима жгло, изнутри в разные стороны как будто летели искры. Он быстро шёл, почти бежал в сторону трамвайной остановки. Голова его наполнялась чёрным дымом, сквозь который он видел, как в бане, расположенной на окраине Москвы, Члены Совета Мудрейших, а также некоторые «кандидаты в Члены» собирались на мероприятие, о котором еще утром им сообщил Абрам Борисович Дубовский.
Баня, в которой должно было проходить действо, представляла собой комплекс домов, выстроенных в псевдорусском стиле с теремками, резными ставнями, фигурными балясинами. Приезжающих встречала строгая охрана, состоявшая из суровых мужчин с невероятно толстыми шеями, затем на крыльце гостей ждала длинноногая блондинка, которая провожала их внутрь теремка, служившего предбанником.
Баня эта была достаточно случайно открыта Абрамом Борисовичем несколько лет тому назад, когда он, по его собственному признанию, «хотел просто по-человечески где-то помыться» и набрал первый попавшийся на глаза номер из объявления в «Московском комсомольце». По приезде в баню Дубовский был в хорошем смысле удивлен как приятной обстановкой, так и уровнем сервиса. Хозяином бани был некий Романович, которого все звали просто «Ромашей», молодой и улыбчивый человек, всего в жизни добившийся сам. К этой «добивчивости всего» Ромашу сподвигла уверенность в том, что никто ему ни в чём не поможет, перешедшая в веру в свои и только в свои возможности. А этому Ромашу научили ранние годы, проведённые в детском доме, впрочем, нисколько его не ожесточившие. Ромаша, скорее, стал расчётливым, чем злым, он был немногословен, поскольку предпочитал пустым словам дело. Его случайная встреча с Дубовским в начале девяностых в бане была судьбоносной, причём для обоих. Абрам Борисович, знавший толк в людях и умевший «читать их по лицам», с первого взгляда понял, что перед ним «тот» человек. Первая встреча переросла во вторую, третью, Ромашу пригласили в офис Абрама Борисовича, дали первое поручение, блестяще вскоре выполненное, затем просьбы и поручения стали множиться и переросли в нечто большее, близкое к доверию, хотя вряд ли Абрам Борисович кому-либо до конца доверял. Вернее всего, он чувствовал близкого по духу человека, который был многим ему обязан и потому, по мысли Дубовского, уж точно не мог обмануть. Абрам Борисович, будучи человеком государственным, во избежание ненужной шумихи стал раз за разом оформлять на Ромашу доли в предприятиях, которые, вообще-то, считал своими. Сложные цепочки корпоративной зависимости, перекинутые через моря и океаны, вели к богом забытым островам, загадочным секретарям и подставным акционерам, которые подписывали малопонятные трастовые соглашения с истинными владельцами собственности. Всё чаще подписантом этих соглашений становился, с одобрения Дубовского, именно Романович.
Тем временем баня Ромаши стала увеличиваться в размерах, к одному теремку пристроили ещё три, внутреннее убранство заблистало серебром, золотом и сваровскими блестяшками. Ромаша стал проводить «тематические» вечеринки для VIP-гостей. Характер «тематики» определялся запросами публики и был весьма дифференцирован, что и понятно: люди все разные, тем более люди с деньгами, порой заменявшими им воображение и вкус. Ромаша никому ни в чем не отказывал, он не лез в душу, он просто записывал, звонил, ставил задачи и следил за их выполнением. Никто не видел, чтобы он повышал голос, тем не менее его слушались беспрекословно. Постепенно, по мере роста бани, имущественных возможностей самого Романовича, руководство банным комплексом он стал передавать своим подчиненным, сосредоточившись на более важных поручениях Дубовского, однако все вокруг всё равно говорили по старинке: «Идём в баню к Ромаше».
Этот вечер должен был стать особенным, так просил «шеф». Поэтому всё было на высоте. В предбаннике с посетителей снимали одежду две улыбчивые девушки, на которых были длинные в пол чёрные юбки. Помимо юбок, на девушках из одежды не было ничего. Далее в комнату отдыха гости сопровождались двумя юношами – официантами, на которых, в противоположность девушкам, одежда была только на верхней части тела. Молодые люди представали взору вошедших в чёрных жилетках, а также чёрных бабочках, надетых прямо на голое тело. Некоторую пикантность официантам придавало и очевидное отсутствие крайней плоти на сами-знаете-каком месте (видимо, устроители мероприятия хотели подчеркнуть еврейскость праздника).
Наконец, стали появляться гости мероприятия. Среди них были как уже известные нам члены Совета Мудрейших, так и прочие, приближенные к телу Абрама Борисовича Дубовского. С лёгкой руки последнего подобных лиц стали именовать по аналогии с кандидатами в члены ЦК КПСС «кандидатами в Совет Мудрейших» или просто «кандидатами». Таковых было много, так что вскоре все теремки, составлявшие банный комплекс, были заполнены людьми. Члены Совета Мудрейших и «кандидаты», закутанные в белые простыни наподобие древнеримских сенаторов, расхаживали по сооружению или, разбившись на группы, уединялись в укромных уголках.
Одну из таких групп составили Яков Соломонович Бердичевский (банкир) и Матвей Израилевич Птицинский (владелец «пятой кнопки» ТВ), которые продолжали свой, начатый ранее на заседании Совета разговор о смысле талмудических понятий.
– Вот еще какой обычай есть, Яков Соломонович, на Рош Ха-Шана называется «тишлих».
– Как, Матвей Израилевич?
– Тишлих. Это когда группа наших собирается у реки или ещё какого-то водоема и молится, чтобы все нам простили и всё у нас было в будущем хорошо.
– Ясно.
Яков Соломонович задумался на миг и изрёк, не глядя на собеседника:
– Слушай, Матвейка, а тебе не кажется, что этого всего нет?
– Чего нет, Яша?
– Что мы на самом деле не существуем, а являемся кем-то придуманными персонажами какого-то дурацкого романа про… не знаю, душевные терзания молодых людей конца девяностых?
– Совсем ты, Яша, переутомился, – вздохнул Матвей Израилевич и, немного поразмыслив, продолжил, – знаешь, задолбал, честно говоря, Дубовский с этими своими посиделками. Собираемся каждый месяц, ведём какие-то протоколы на пергаменте, пейсы носим, чушью какой-то занимаемся, а у меня, между прочим, банк. У меня дел по горло, как и у тебя. Ты, кстати, как всё успеваешь?
– А я ничего и не успеваю. Поначалу переживал, пытался оптимизировать, секретарей нанимал, графики строил, а потом понял, что всё равно до чего-то не добежишь. Хотя, если бы не эти Протоколы наши, ещё бы что-то успел.
– Вот у тебя кукушка-то и перегрелась, Яшка, вот тебе и чудится не пойми что. «Персонажи», «какого-то романа», «про душевные терзания». Выспаться бы тебе.
– Да, пора заканчивать эту ахинею. Вот придёт Абрам, я с ним поговорю. Ладно Мурмулис и Липшиц, они чинуши, им всё равно, где языками чесать и по какому поводу, но мы-то с тобой люди дела! Так, Матвей?
Матвей не ответил, так как в предбаннике раздался какой-то шум, свидетельствовавший о том, что приехал Хозяин. Действительно, Абрам Борисович показался на территории, разрезая толпу своих восторженных почитателей, как нож масло. Всё вокруг Абрама Борисовича, включая как будто даже воздух, расступалось.
– Ого, Ромаша, ну ты молодец, расстарался сегодня на славу, сразу видно – человек понимает толк в роскоши. Насчёт мальчиков ты, возможно, погорячился, обратно им не приклеишь ведь, хотя, кто его знает, девушкам же как-то зашивают... но во всем остальном – красавец, просто красавец!
Абрам Борисович расточал комплименты Романовичу за, как всегда, хорошо организованный вечер, Романович молча слушал и улыбался, растягивая свои небритые щёки и сверкая белыми зубами.
– Ну, что тут у нас интересного? – продолжал Дубовский.
Среди интересного в теремке № 1 гостям мероприятия был предложен Аполлон Макарович Вербинский, поэт-шестидесятник, чьи стихи давно уже стали классикой. Абрам Борисович питал определенную слабость к представителям творческой интеллигенции, и такие личности, как поэт Вербинский или режиссер Борцов, давно стали завсегдатаями проводимых под патронатом Романовича мероприятий.
– Я в сайт сейчас вхожу, как в женщину когда-то,
Собака для меня теперь не зверь, а знак.
Пусть потерял страну, но я не чувствую утраты,
Пока жую латук и пастернак.
Вербинский декламировал, в одной руке держа перед собой тетрадку с текстом и размахивая другой рукой. Вокруг раздавались крики «браво», «великолепно», «ещё давай», «жги, Макарыч». Аполлон Макарович, слегка наклонив голову, чуть, кажется, смущенно, прищурившись, принимал овации в свою честь, а затем, после небольшой паузы, начинал «жечь» снова. Абрам Борисович кивнул Аполлону Макаровичу и прошёл дальше.
В следующем помещении он увидел другую группку посетителей, которая сформировалась вокруг шеф-повара известного московского ресторана, угощавшего «членов» и «кандидатов» блюдами национальной кухни в стиле отмечаемого праздника. Сунув в рот какую-то корзиночку с непонятной рыбной начинкой и запив её рюмкой «Джемисона», Абрам Борисович продолжил путь.
В третьем «теремке» он сначала услышал, а потом и увидел струнный квартет, состоявший из прекрасных юных учащихся московской консерватории, исполнявших что-то из Брамса. Тела исполнительниц были прикрыты только инструментами, особенно ярко, как показалось Абраму Борисовичу, это шло прекрасной виолончелистке. Музыка лилась посреди дрожащих теней, отбрасываемых от зажженных вокруг семисвечников. Дрожание теней было вызвано отчасти движениями танцующей под музыку пары (как шептались гости вечеринки: «тех самых из Большого»). Балетная пара что-то пыталась изобразить на весьма ограниченном пространстве комнаты под не совсем подходящую музыку, но получалось не очень. Мешала, наверное, не только обстановка, но и нагота, которая была, очевидно, одним из необходимых элементов здешнего дресс-кода (всё-таки дело происходило в бане). Абрам Борисович невольно получил наглядное подтверждение тому, что даже хорошему танцору что-то может мешать.
Покинув пристанище Эвтерпы и Терпсихоры, Абрам Борисович достиг четвертого «домика», составляющего банный комплекс. Здесь находился еще один предбанник, а также, собственно, путь к парилке и в моечную. В предбаннике сидели замышлявшие, как мы помним, бунт на корабле Яков Соломонович и Матвей Израилевич. Абрам Борисович устало дошагал до скамейки и присел рядом с товарищами по Совету Семи Мудрейших. Услужливый молодой человек в бабочке на голом теле тотчас же возник рядом и поинтересовался, не желает ли чего господин Дубовский. Абрам Борисович, не говоря ни слова, вытащил из стоящих на подносе у официанта напитков банку «Туборга», резким движением открыл её и начал пить.
– Слушай, – спросил он молодого человека в бабочке, отхлебнув пару глотков, – а что ещё сегодня в программе?
– Роман Романович, кажется, еще цыган хотели привезти-с и медведей-с, – учтиво поклонившись, ответил юноша.
– Ну как же без цыган и медведей отмечать еврейский новый год?! – заметил с издёвкой Абрам Борисович, – ладно, ты иди, спасибо, – отпустил он молодого человека и снова пригубил банку с пивом.
Допив, он выжидательно посмотрел на Якова Соломоновича и Матвея Израилевича.
– Что это такое? Ну что это за голые бабы кругом? Ну какие еще медведи? – вопрошал Дубовский, разглядывая «сенаторов».
Закончив вопрошать, Абрам Борисович задумался, устремив взор вдаль. Перестав выглядеть могущественным вершителем судеб, он на мгновение стал поразительно похож на популярного актёра Евгения Леонова в «Тевье-молочнике».
– Ну что, Яшка и Матвейка, сидите и смотрите? Говорите, что хотели.
Решимость говорить отчего-то покинула двух членов Совета, едва они поймали взгляд Дубовского.
– Ну, не хотите, я сам вам скажу. Меня самого всё это достало. Все эти игры в евреев и всемирный сионистский заговор. Ну какой я еврей, ну посмотрите на меня? Ты вот, Матвейка, хоть книжки изучаешь, мальчику этому в бабочке хоть отрезали там кое-что, забыл, кстати, у него спросить, как теперь ощущения, ну да ладно. Идея, конечно, неплохая, но не век же в Советы Мудрейших играть.
– Что значит «играть», Абраша? – заинтересовался Матвей Израилевич.
– Ладно бы Я всё это придумал, так ведь какой-то дурачок из Юрятина…
– Что придумал? – восторженные почитатели в «тогах» плотно обступили своего кумира.
Абрам Борисович выдержал театральную паузу и продолжил.
– Всё, уважаемые, из Центра поступило распоряжение о закрытии проекта «Совет Мудрейших». Все вы, за ненадобностью, распускаетесь, – сообщил Дубовский и с интересом стал наблюдать за реакцией присутствующих.
– А дальше что? – удивленно спросил кто-то.
– Дальше? Мне тут один человек сказал недавно: все мы люди русско-советские вне зависимости от национальности. Так что будем возвращаться к своим корням, истокам своим, так сказать. Ясно, поцики?
«Поцики» слушали слова Дубовского молча.
– Кстати, этимология слова «поцик» кажется мне весьма интересной, – раздался голос Матвея Израилевича в тишине, чуть заполненной Брамсом, – скорее всего, слово это происходит от еврейского «поц», что, как вы наверняка знаете, означает…
Подожди ты, Матвейка, что же нам делать-то теперь, Абрамушка? – спросил немного опешивший Яков Соломонович.

Монолог Дубовского. Оправдание девяностым. Москва. Вечер Того Самого Дня
– Что делать?! Что делать?! На балалайке учиться играть! Прекратите уже ожидать указаний, выкиньте эту дурную совковую привычку с нетерпением глядеть на руководство, ловить каждый знак. Вы же свободные люди, вы же сами определяете, как вам жить! Да, я могу что-то предложить, но решать всё равно вам. А прежде чем говорить о будущем, можно и оглянуться. Мы многое уже сделали: вырвали страну из лап красного чудища, дали возможность людям зарабатывать, дали свободу рабам, то есть, по сути, всему населению этой страны. А за это нам многое можно и простить. Не мы искали власти, она сама к нам пришла, причём тогда, когда её никто не хотел брать. Где были все эти «товарищи», когда Союз затрещал по всем швам? Золотой запас тырили по карманам, вместо того чтобы сплотиться вокруг своего генерального секретаря. Он, правда, оказался человеком мудрым, не стал заниматься воскрешением трупов, спасибо ему. А что ошибок мы наделали, так я ведь раньше в правительстве не работал! Попробуйте-ка порулите, посмотрим, что у вас выйдет. А что касается результатов, то одно то, что сейчас можно на Красную площадь выйти и прокричать, что Президент у нас «говно», и тебя за это не посадят, я думаю, стоит всего того, что мы пережили. Но страницу всё равно надо перевернуть. На ощупь иду, надеюсь, что не обманусь, как говорится, война план покажет. С Новым Годом Вас, товарищи олигархи!

Увольнение Большого. Юрятин. Тот Самый День
Олег смотрел на Большого дружелюбно, но в то же время слегка отстраненно.
– Иван, – вздохнул Олег. – Ох, Иван, – еще раз вздохнул Олег и посмотрел в окно. За окном была осень, кризис и рост курса доллара. – Даже и не знаю, что с тобой делать. Вот вроде бы ты человек хороший, хотя и связался с плохой компанией, но… вот что мне с тобой делать? – Олег вздохнул в третий раз.
Большому даже слегка стало жаль Олега, настолько искренним был разыгрываемый перед ним спектакль. То, что это был спектакль, оба знали с самого начала, Олег уже принял решение уволить Ивана, Большой уже с этим смирился. Однако всё равно оба старательно играли свои роли.
– Ты пойми, – продолжил Олег, – у тебя, вообще говоря, было всё для личностного роста и самореализации. Тебе были выданы определенные авансы, которые необходимо было отработать.
Прошедшее время, использованное Олегом, говорило о будущем Ивана вполне определённо.
– Вот смотри, Ваня, ты ведь понимаешь, что это за школа? Ты ведь понимаешь, что здесь есть некоторые ограничения? Вот, кивнул, значит, всё тебе ясно. Я тебе и так пошёл навстречу, предложил тебе сделку, а ты что? Ведь всё шло хорошо, по-моему. Собрались, записали сюжет, начали драку, напендоляли этим соплякам, а потом? Ты что там орал? Тебя кто за какое место тянул, ты мне объясни? Ты чего там наговорил на камеру?
– Так стереть же можно плёнку?
– Да сотрём уж, не переживай, не тупые. С плёнки-то сотрём, а из памяти? Ты зачем этому парню всё рассказал? Он тебе кто? Он же всем разболтает.
– Да нет, я его знаю, это же Боря, сын Бориса Захаровича Лебензона.
– Кого? Ну ты вообще, Большаков… Это ж надо было ещё найти, кому разболтать! В общем, всё, ясно, давай не будем продолжать этот бессмысленный разговор. За твою отвагу, проявленную в бою с врагом, я тебя, конечно, денежно отблагодарю, ты не сомневайся.
– Я вообще удивляюсь, как Вы меня столько времени терпели, – тихо проговорил Иван.
– Ну, что ж, раз ты всё понимаешь, то давай и разойдёмся без обид…
– Хотя Вы, по-моему, всё уже решили заранее, даже до этого боя.
– Вот здесь подпиши, ага, один экземпляр тебе…
– Не совсем это хорошо, Вам не кажется?
– Трудовую я тебе тоже подготовил, забирай…
– Но и спорить я с Вами не буду.
– Ну и, как обещал, конвертик. Если справка нужна или что ещё из бухгалтерии, заходи на следующей неделе, всё подготовим. Давай, Иван, собирай вещи, какие у тебя есть на рабочем месте, даю тебе пять минут на сборы, и можешь идти домой. Остаток смены я за тебя сегодня додежурю.

Последний разговор Большого с Марком. Юрятин. Тот Самый День
Большой вышел из комнаты Олега усталый и обессиленный, не столько от тяжёлого дня, сколько из-за осознания невозможности что-либо изменить. Он медленно приблизился к своему, теперь уже бывшему рабочему месту, чтобы, как выразился Олег, «собрать вещи». Собирать, впрочем, было нечего. Присев в последний раз на свой рабочий стул, Большой грустно смотрел на разложенную на столе газету с недорешенным кроссвордом. Надо было идти, уходить из этого места, уходить куда-нибудь подальше, однако ноги не шли, а глаза бессмысленно смотрели на газету.
Минутное остолбенение Ивана было прервано впорхнувшим Марком, который во главе одноклассников выбежал из кабинета после окончания урока, радостно жестикулируя и размахивая портфелем.
– Дядя Иван! Что с Вами? – спросил Марк, остановившись перед Большим.
Через пару секунд, прошедших после того, как Марк задал вопрос, Большой понял, что перед ним стоит маленький мальчик и смотрит на него своими большими глазами. «Меня уволили, надо же, опять уволили, хотя вроде бы всё шло хорошо», – возникло в голове у Большого.
– Меня уволили, Марк.
– Откуда?
– Вот отсюда, из школы.
– Как? За что?
– Вот так. Так вот.
– Жалко! Как же так?! Это же несправедливо! Я с папой поговорю, он обязательно должен помочь! – чуть не плакал Марк.
– Не надо, Марк, спасибо. Видно, судьба у меня такая.
– А как же праздник?!
– Какой праздник?
– Ну как какой, я же Вам говорил! Рош Ха-Шана! Новый год! Мы сегодня не учимся вообще-то, нас ребе Мейзер собрал на праздничный обед, мы сейчас домой пойдём.
– Ну, что ж… Празднуйте, а у меня, значит, вот такой будет новый год…
– И что же Вы будете делать?
– Пойду напьюсь, наверное.
Марк порылся в портфеле и вытащил оттуда пакет.
– Вот, возьмите, это Вам!
– Что это?
– Маца. Это хлеб такой. Она Вам сейчас нужнее. Чтобы Вам хоть немного веселее было! Пусть Вам что-нибудь хорошее впишут в книгу жизни на следующий год!
– Как ты сказал? Спасибо. Спасибо тебе, Марк, хороший ты парень. Увидимся на стадионе.
Большой пожал руку маленькому Марку. Рука мальчика утонула в огромной руке крепкого мужчины. Появился Олег, и Большой понял, что, по всей видимости, отведённое на прощание время вышло. Иван в последний раз взглянул на свое рабочее место, встряхнул ручку Марка, казалось, вместе со всем его маленьким тельцем, развернулся и направился на выход.
Иван долго ходил по городу одному ему ведомым путём, сначала куда-то вниз по направлению к реке, потом налево мимо огромных портовых кранов и промплощадок. Путь его петлял, Большой сворачивал куда-то, переходил дорогу в неположенном месте, блуждал по эспланаде, пока наконец не упёрся в трамвайные пути. Красный юрятинский трамвай распахнул перед ним двери, и нежный голос обрадовал приглашением войти. Иван вошёл внутрь и стал искать свободное место.

Красный юрятинский трамвай. Юрятин. Ночь Того Самого Дня
Красный юрятинский трамвай № 14 заканчивал своё путешествие по городу, совершив за день семь поездок в обоих направлениях. Четырнадцать раз с грохотом промчавшись по эспланаде, четырнадцать раз проехав мимо Амфитеатра, четырнадцать раз посмотрев в глаза фигурам на доме с фигурами, красный юрятинский трамвай наконец-то ехал на отдых. Его ждало тёплое местечко, его законные несколько метров рельсовых пар на запасных путях депо. После долгого трудового дня трамвай ждала крыша над головой, уборщица с ведром и тряпкой и даже лёгкий душ. Красный юрятинский трамвай был отечественного производства, его двери открывались медленно и скрипя, обнажая в момент движения «пулемётную ленту» цепи, а не выгибались, словно ножки кокетливой девушки, внутрь. Порой наш друг трамвай даже немного завидовал своим чешским «братьям» колесившим по стальным желобам соседнего города-миллионника. Это он зря! Жители Юрятина, проехавшие тысячи километров на нашем красном трудяге, любили свой трамвай, его кресла с подогревом и дребезжащие компостеры.
Отдых ожидал и Мисс Трэм, отработавшую сегодня свою смену и в последний раз перед тем, как направить трамвай по направлению к ночной стоянке, обращавшуюся к своим благодарным слушателям.
– Дорогие пассажиры! Это была последняя остановка на нашем маршруте: «Сад Культуры и отдыха имени Товарища Менжинского». Дальше трамвай не идёт. Если вы захотите снова совершить поездку в нашем комфортабельном трамвае, вы, конечно, сможете это сделать, но уже завтра. А сейчас будьте, пожалуйста, осторожны, двери закрываются! Всего вам хорошего!
Редкие пассажиры, выходящие на конечной остановке, улыбались, слушая речь Мисс Трэм. Они были давними почитателями её таланта, пусть даже во многом и вынужденно, но ничуть не расстраивались по этому поводу, унося с собой в темноту ночи теплоту нежного голоса.
Мисс Трэм меж тем положила устройство для громкой связи на держатель, нажала на зелёные кнопки закрытия дверей и направила трамвай на отдых. Краем глаза она увидела молодого человека, грустно сидящего на скамейке аллеи в глубине сада. Молодой человек, освещенный лампами трамвая, на секунду поднял голову и, как показалось Мисс Трэм, взглянул ей прямо в глаза. Но двери закрылись, свет ламп померк, трамвай уехал, и Мисс Трэм, задумавшаяся было о том, где же она видела этого парня, перенесла взгляд на двух балбесов, которые шли по дороге, обнявшись, и весело горланили какую-то песню, размахивая руками.
Трамвай меж тем мчался по ночному Юрятину по направлению к Дому с Фигурами. Там, недалеко, находилось депо. Последний трамвай развёз работников депо по домам. Мисс Трэм сошла на своей остановке около Главного Гастронома и направилась к дому, растворившись посреди сталинско-хрущёвских пятиэтажек, которыми был щедро усеян центр города.

Случай на мини-рынке (окончание). Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Читатель, помнишь, мы оставили Вадима, стоявшего вместе со Спасским-старшим в окружении крепких молодых людей неславянской наружности. Недружественный круг их был разорван Большим, да, это был, конечно, он. Иван твердо и уверенно говорил, глядя в глаза толстоватому продавцу, положив правую руку на нижнюю часть окошка для выдачи товара и сжав пальцы, словно не давая ларьку уехать прочь.
– Так что же ты… не уважаешь нас, русских людей, не можешь нам продать своих сладких яблок и персика очень вкусного? Может быть, ты языка нашего, русского, не понимаешь? Мы ведь тебе дали всё: работу, рынок этот, возможности для личностного роста и самореализации, а ты? Что ты привнес в наш город – столицу мировой культуры, в котором, между прочим, родился, вырос и умер великий русский поэт и художник Пастернак!
Толпа мужчин окружала Большого, но это его не пугало. Что его могло напугать после всего, что с ним произошло сегодня?
– Вадим, слушай, я тебя порадовать хочу: нашёл тебе зама, ты его наверняка знаешь, у него фамилия, почти как у тебя: Мельник, а зовут – Роман Исакович. А то вижу, что у тебя уже кукушка скоро поедет от работы, а он человек дельный, разгрузит тебя немного, язык Вы общий точно найдёте, в смысле иврит, ха-ха! Шучу! Что молчишь? Ладно, детали завтра обсудим.
Вадим смотрел на своего недавнего соседа по трамваю, одновременно слушая бодрый голос Михал Михалыча, доносящийся из телефонной трубки.
Вокруг: качающиеся жёлтые фонари, оставляющие отблески в глазах присутствующих, мелкая морось, материализующаяся в капли, общее состояние напряжения. Может быть, это и есть кульминация и катарсис, о которых мне говорила Любовь Александровна в восьмом классе?!
Иван рассуждал спокойно, размеренно, лишь иногда подчеркивая интонационно отдельные элементы своего спича. Продавец по мере развития его речи как-то постепенно успокоился, даже немного заулыбался, достал откуда-то полиэтиленовый пакет, в который снова стал набирать виноград. Молодые люди в чёрных кожаных куртках, стоявшие вокруг, начали помаленьку рассасываться, очевидно полагая, что конфликт улажен, и их помощь не понадобится. Вместе с молодыми людьми как-то рассосались, похоже, и кульминация с катарсисом, если это были, конечно, они.
Вадим и Григорий Аркадьевич набрали фруктов, расплатились, получили от продавца сдачу, попрощались и разошлись. Еще раньше незаметно и тихо куда-то делся Большой.

Разговор Большого с отцом. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Иван решил дойти до дома пешком, хотя мог бы и пересесть на другой трамвай. До Трудового посёлка надо было идти в лучшем случае двадцать минут напрямик по кривым и запутанным линиям местных улиц, сначала мимо квартала низкопотолочных хрущёвских пятиэтажек, в которых стены, казалось, готовы были удавить своих несчастных жильцов, а затем мимо монументальных сталинских трёхэтажных строений, в которых унитаз был с трудом виден где-то вдали от входа в туалет, а люстры находились на недосягаемой для человека высоте, чем невольно провоцировали самоубийства.
Тот Самый День подходил к концу. Ничего, кроме расстройства, он, вроде бы не принёс, но, тем не менее, конверт с деньгами и пакет с мацой приятно тяжелили внутренние карманы куртки, воспоминание о случае на рынке тоже как-то приободряло: всё-таки помог нашим, русским, людям в их справедливой борьбе с оккупантами. Однако как само увольнение, так и то, что ему предшествовало, все эти «Биробиджанские волки», все эти разговоры на камеру и махания флагами… Большой даже приостановился, глубоко вздохнул и выдохнул, так, словно собирался исторгнуть из себя всё накопившееся за день, а не просто мокрый юрятинский осенний воздух. Он не спеша взбирался на пригорок своей улицы, вот и психушка показалась, теперь уже совсем близко. Из стоявшей рядом грузовой машины выгружали мешки и заносили их внутрь больницы. Какой-то мужчина стоял рядом и о чём-то разговаривал с водителем грузовика. Большой понял, что в психушку завозят продукты, судя по доносящимся до него обрывкам разговора, гречку.
Дома ждала беременная жена и, похоже, пьяный папа. Состояние отца Большой научился определять ещё на подходе к дому по каким-то еле заметным следам: по чуть слышным обрывкам фраз бати, спорившего со своей невесткой, по кособоко заправленным занавескам, по полуотворённой двери.
Вот и дом родной. Да, точно, батяня бухал.
– Всем привет.
Большой прошёл внутрь дома, где раскрасневшийся «батяня» выяснял отношения с Ларой, которая была не из тех, на ком воду возят, и на одно слово Сергея Ивановича Большакова отвечала двумя.
– …потому, что мы войну выиграли! Да! Мы человека в космос запустили! А вы? – вопрошал отец.
Большой снял куртку и ботинки и устало присел на порог. По всей видимости, он пришёл в разгар спора отцов и детей о достижениях каждого из поколений. Спор этот возникал периодически по инициативе Большакова-старшего в случае, если он доходил до нужной кондиции. С одной стороны, Иван принимал доводы отца о героизме старшего поколения, с другой – не до конца понимал, к чему был весь этот героизм, о котором так страстно говорил отец. Что же касается поколения девяностых, к которому принадлежал Большаков-младший, то и здесь он готов был разделить точку зрения о бессмысленности и бесполезности большинства его представителей, о полной утрате целей и горизонтов и вообще о всеобщей никчемности его окружения. Особенно сегодня Большой готов был согласиться со всеми тезисами отца, чем ещё более вгонял себя в беспросветную тоску.
– Что вы сделали? О чём вы думаете? О сникерсах? О шмотках? Ты посмотри на себя, что ты надела?
– Дядя Серёжа, я лично не знаю, что вам не нравится.
– Это вот как можно в таком виде ходить?
– Дядя Серёжа, я ведь не на улицу собралась, а в доме хожу. У меня, между прочим, беременность! Я вашего же внука ношу, и мне тяжело сейчас в одежде!
– Поэтому в трусах и в лифчике надо ходить?!
– Дядя Серёжа, не в трусах и лифчике, а в шортиках и в топике!
– Привет, пап, – слабо вставил своё приветствие Большой, по-прежнему сидя на пороге.
– Вот у вас одни топики на уме! Попробовала бы сестра моя ходить дома при отце в таком вот «топике»…
– Привет, Лара, – снова обозначил своё присутствие Большой.
– Привет-привет, или как к тебе лучше обращаться? Зиг хай, наверное?
– Хайль, папа. Там в конце «ль».
– О! Ты смотри-ка, как хорошо мы разбираемся в «зигхайлях», товарищ фашист. Или как там тебя называть?
– Лучше: русский националист.
– Ой, прости-прости, я ваших тонкостей не знаю!
– Пап, ты не пей лучше, нельзя тебе, сердце. Я вот завязал.
– Завязал! Завязал он, видите ли! Да в твои годы я вообще не пробовал ещё ничего! Сердце моё он пожалел! Где был? Вместе с дружками своими факельные шествия устраивал? Да лучше мне умереть от инфаркта, чем смотреть на такое. Сдохну и на том свете деду твоему, который на рейхстаге расписался, расскажу, что внук его фашистом стал!
– Папа, ну не надо, я тебе столько раз всё объяснял, – начал Большой, вздохнул и стал обратно натягивать ботинки.
– Что ты мне объяснял? Вот у нас в цехе был коллектив, кого только не было: и татары, и чеченцы, и русские и… даже вот, помнится, был такой у нас инженер по фамилии Чехолто, хрен его знает кто, еврей, наверное. Мы все жили дружно, работали, никто никому ничего не говорил, что у него нос не тот или жопа не та. Вместе все работали, потом отдыхали, в сад отдыха ходили, играли в волейбол, было братство, единение, а у вас?
– Пап, чего тебе надо?
– Я всю жизнь работал, лёгкие себе сжёг химией этой, вот на руки мои посмотри, видишь? Места живого нет! Ради того, чтобы ты со своими дружками пиво пил под окнами и орал как ненормальный? Чтобы жена твоя тут в одних трусах по дому ходила? Вот потому вы всё и просрали! Всю Россию, все богатства наши!
– Пап, да мы не успели ещё ничего, у нас ещё всё впереди. Это ВЫ всё просрали.
Большой сказал быстрее, чем подумал, и, хотя был внутренне согласен со сказанным, немедленно об этом пожалел. Ему было жалко отца, его здоровья, его старых искалеченных рук и обожжённых дыханием электрошлаковых печей лёгких, но и не спорить с ним он не мог. Поняв, что совершил оплошность и что отец сейчас сорвётся на ещё большую грубость, Большой встал, надел куртку, кивнул Ларе и вышел. Отец что-то говорил вослед, звонкий голос Ларисы периодически прерывал его (жена в отсутствие мужа встала на его защиту), но Иван их уже не слушал, ноги несли его прочь из родного дома, от посылающего проклятья отца на улицу, на прохладный, сырой осенний юрятинский воздух.

Разговор Вадима с отцом. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Вадим пришёл, наконец, домой к родителям, точнее, к отцу, так как мама уехала неделю назад к родственникам, и отец был дома один. Первым делом Вадим выпустил на волю Лаки, который с интересом принялся обнюхивать жизненное пространство вокруг, особенно приглянулся ему запах ботинок отца Вадима.
– Пап, это я.
Вадим неторопливо зашёл в гостиную. Отец с наушниками на голове сидел напротив недавно купленного Вадимом нового телевизора и смотрел футбол.
– Пётр Георгиевич! Это я! Привет!
Вадим почему-то часто называл отца по имени-отчеству, это настолько вошло у него в привычку, что слов «папа» или «отец» он почти не произносил.
– А, это ты? – удивленно посмотрел Пётр Георгиевич на вошедшего Вадима Петровича.
– Я тебе звонил, ты не ответил, футбол свой смотрел, наверное.
– Да, я решил посмотреть. Английская лига. Манчестер против Ливерпуля. А ты что это приехал вдруг?
– Как телевизор показывает? Нормально всё?
– Нормально.
Вадим второй раз за день присел на край дивана и задумался, глядя на то, как Лаки продолжает усваивать все имеющиеся в комнате запахи.
– Это кот. Его зовут Лаки. Он пока у нас поживёт, – прокомментировал Вадим появление кота.
– А, понятно, – ответил отец и взял кота на руки. Кот благодарно замурлыкал.
«Вот предатель», – подумал Вадим.
– Пётр Георгиевич, слушай, а откуда мы родом?
– Кто мы?
– Ну, ты, я, дедушка с бабушкой, царство им небесное.
– А тебе зачем? Ты вообще чего приехал-то?
– Я кота привёз. Ты можешь ответить?
– Дедушка и бабушка твои родом с Украины. С Полтавщины. А ты зачем кота привёз?
– А они… православные были или как?
– Конечно, православные. И меня в детстве крестили, ну, правда, отец-то коммунистом был, а мама… нормальным человеком. А тебе зачем всё это? Ты что с Мэри поругался?
Вадим задумчиво разглядывал кота, который, выгибая спину от удовольствия, урчал, поглаживаемый Петром Георгиевичем.
– А почему они оттуда уехали?
– Отец уехал, потому что в институт хотел поступить в Юрятине, а мать не уехала, а, скорее, уползла. У неё вся семья умерла во время голода, она и выползла на дорогу умирать, но тут ехала телега из райцентра. Они тех, кто ещё шевелился, собирали. В общем, она мало что рассказывала про это, сам понимаешь, история грустная, да и помнила, наверное, не всё. Ясно только, что ползла она за этой телегой, её заметили, закинули внутрь, довезли до больницы.
Пётр Георгиевич замолчал. Сколько раз он представлял себе эту картину, сколь часто он словно наяву видел весь ужас описанного матерью. Палящее солнце, хата, полная мёртвых родителей, братьев и сестер. Десятилетняя девочка с трудом отпирает дверь и решается выйти, поскольку это её единственный шанс выжить. Сил идти у неё нет, и поэтому она ползёт, ползёт туда, к дороге, где слышится топот копыт и скрип тележного колеса. «Я тут. Дядьку. Заберить мене. Я тут» Маленькие худые ручонки тянутся по направлению к звуку…
Вадим помнил бабушку. Она умерла совсем недавно, прожив долгую трудовую жизнь. К великому его сожалению, Вадим разговаривал с ней лишь несколько раз, да и то будучи «маленьким». Дед же умер незадолго до его рождения, и о нём Вадим не знал вообще почти ничего.
– А дед?
– Что «дед»?
– Ну, коммунист который?
– Ты чего приехал вообще? С Мэри этой своей разойтись решил? Вернулся, значит, в отчий дом, блудный сын мой.
– Пап, да это неважно. Долго объяснять, да я и сам не понимаю до конца…
– Миллионами своими ворочаешь, а идти некуда. Хотя куда ж ещё идти, если разобраться. Коту корм купил? Кошачий туалет с наполнителем?
– Нет.
– Молодец, чего скажешь. Подкинул отцу подарочек. Как его зовут, ты говоришь?
– Лаки.
– Лаки… Тоже нашёл как назвать. Ты чего стоишь-то в проходе? У меня супчик есть.
– Да нет, спасибо… Я… спросить тебя хотел…
– Чего? Слушай, ты видел, сколько мыло стало стоить?
– Какое?
– С триклозаном! Это что ж такое?! Куда власть смотрит?
– Так доллар дорожает, а власть сейчас цены не регулирует.
– А кто регулирует? Какой ещё доллар! Какая мне разница, какой там доллар!
– Пап, сейчас всё рынок регулирует, а повышение курса доллара вызывает инфляцию, то есть рост цен, в том числе и потому, что многие товары или комплектующие для их производства мы покупаем за границей.
– У-ммм. Ясно. А ты что хотел спросить-то?
– Ладно, пап, поеду я. У меня встреча…
– Какая ещё встреча? Ночь уже. Ложись. Мы твою комнату не трогали, всё как было.
– Спасибо, пап, не надо. Да, слушай, у меня же теперь телефон есть!
– Какой ещё телефон?
– Сотовый. Вот я тебе номер тут напишу. Сначала набираешь «8», потом вот эти цифры. Так что если что – звони.
– Ладно. Да и ты не забывай нас. А ты чего заходил-то? Кота только отдать, что ли?
– Пойду я, Пётр Георгиевич! Надо мне, извини. Если приду поздно, я тихонько к себе проскочу, ты спи, не переживай.
Вадим, пятясь, вернулся в прихожую, вышел на лестничную клетку и направился наружу с неясными намерениями.

Встреча Рош Ха-Шана в семье Спасского. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Сегодня в семье Григория Аркадьевича Спасского собирались праздновать Рош Ха-Шана. Провести этот вечер вместе с Григорием Аркадьевичем, его супругой Татьяной Юльевной и сыном Марком собирались приглашённые четой Спасских: Нинель Семёновна Гельфанд – преподаватель русского языка из частной еврейской школы города Юрятина имени Бен-Гуриона; старые знакомые Григория Аркадьевича и Татьяны Юльевны – супруги Ольга Борисовна и Александр Маркович Хейфицы; закоренелый холостяк Натан Самуилович Грузман, адвокат, уже несколько лет работающий с Григорием Аркадьевичем; ну и, конечно, Роман Исакович Мельник.
Компания подобралась небольшая, но дружная, как раз подходящая для встречи Нового года. Омрачало ситуацию то, что глава семейства Григорий Аркадьевич, к сожалению, задерживался на «одной очень важной встрече с невероятно интересными людьми», как он пояснил по телефону жене. Тем не менее вечером он перезвонил уже откуда-то с полдороги и обещал обязательно успеть. Татьяна Юльевна попросила любимого мужа купить по дороге яблок, если он приедет не слишком поздно, на что Григорий Аркадьевич твердо пообещал не оставить праздник без яблок.
В отсутствие Григория Аркадьевича инициативу по развлечению гостей взял в свои руки Спасский-младший, рассказывавший им о последних событиях, произошедших в школе. Друзья семьи Спасских с интересом и не без умиления слушали маленького Марка.
– У нас сегодня ужасная история произошла, просто ужасная! Я даже не могу вам передать всего того кошмара, который я ощутил. То есть ощущаю. Вот вроде Рош Ха-Шана, а радости даже нет никакой. Да, не смейтесь, вы же не знаете, что случилось! А случилось то, что уволили дядю Ивана из нашей школы. Вот так вот взяли и уволили! Испортили человеку Новый год! Вместо того, чтобы идти к себе домой, кушать там рыбку или гранатик, он, наверное, идёт куда-нибудь, бедный, сейчас и плачет. Или напивается каким-нибудь пивом или водкой. Да, он так и сказал мне, что напьётся сегодня! Вот придёт папа, я ему скажу, чтобы дядю Ивана снова взяли на работу, потому что он хороший. Он мне про «ШихСил» рассказывал, про кричалки всякие. КТО В ФУТБОЛ У НАС ИГРАЕТ! ЭТО ШИХ! ЭТО СИЛ! УА-УА-УА-УА-УА ЭЭЭЭЭ УА-УА-УА-УА-УА КАРАМОНОВ ЛУЧШИЙ! ЗА ЮРЯТИНСКИЙ ШИХСИЛ МЫ БОЛЕЕМ СО ВСЕХ СИЛ! ОДИН ЧЕТЫРЕ ВОСЕМЬ ВОСЕМЬ! МЫ РАДОСТЬ В КАЖДЫЙ ДОМ ПРИНОСИМ! УА-УА-УА! КТО ФУТБОЛОМ ЗНАМЕНИТ ТО ШИХТА И СИЛЬВИНИТ! В общем, нормальный такой, весёлый, хороший был человек. И вот уволили его. Ну что вот мне делать?
Наконец раздался звук брякающих ключей, и в квартиру вошёл хозяин, Григорий
Аркадьевич, который, как и обещал, принёс яблок.
– А мы уж думали, ты не придёшь! – деланно вскинула руками Татьяна Юльевна.
– Ну что ты? Я же обещал. Вот яблоки.
– А что так долго-то? – не отставала жена, хотя и совершенно беззлобно.
Григорий Аркадьевич разделся и прошёл в комнату к гостям.
– Здравствуйте, дорогие мои! Лешана това тикатеву! Ну, что, как думаете, запишут нам что-то хорошее в книгу судеб на следующий год?
– Ээээ…
– Маркуся, привет!
– Привет, папа!
– Ромка, дорогой, не поверишь: только о тебе сегодня и думал!
– Да ладно врать-то!
– Александр Маркович, жму руку.
– Что ты, как ты, Григорий Аркадьевич?
– Ничего-ничего, поживаем помаленьку. Ольга Борисовна, Вы – как всегда!
– Как всегда ужасно, Григорий Аркадьевич?
– Да что Вы? Как можно?! Вы великолепны!
– Спасибо, Гришенька!
– Нинель Семёновна! Натан Самуилович! Как рад, спасибо, что пришли! Поскольку Вы сегодня оба без пары, то прошу ухаживать друг за другом, глядишь, скоро и поженим!
– Ой, Григорий Аркадьевич, как можно?! Я уже женщина немолодая.
– По-моему, так в самом соку, Нинель Семёновна!
Пока Григорий Аркадьевич перешучивался с гостями, Татьяна Юльевна, как и положено доброй хозяйке, с удовольствием рассадила гостей за столом.
– Ну что, по маленькой!? – предложил, не мешкая, Александр Маркович.
– Саша, ну ты даёшь, только сели, – слегка засомневался Григорий Аркадьевич, впрочем, сомневался недолго, так как Александр Маркович немедленно начал разливать водку по рюмкам.
– Ого, «Кеглевич!» – заинтересовался Натан Самуилович, – вы знаете, детки, мне можно вас так называть, вы же хоть и большие все люди, но по мне так вы всё равно ещё маленькие, так вот, помнится, как-то собрались мы праздновать Новый год, не еврейский, а такой – обычный, да, может, в 58 году, может, в 59, точно не воспроизведу, я ещё только-только пошёл по комсомольской линии…
– Натан Самуилович! Как мы Вас любим, дай Вам Бог здоровья, светлый Вы человек, замечательный, давайте первым тостом мы за Вас выпьем, – перехватил инициативу у старшего поколения Александр Маркович.
– Сашенька, вот ты знаешь, мне сразу другое вспомнилось: когда я ещё маленьким был, и отец мой с друзьями собирались, они тогда первый тост, знаешь, за кого поднимали? Правильно, за товарища Сталина! А всё остальное – это уже потом.
– Ну тогда, следуя обычаям, давайте поднимем тост за товарища Ельцина, или как его там называют, – за Эльцинда! А, товарищи? – усмехаясь, оглядел присутствующих Александр Маркович.
Собравшиеся опрокинули по рюмке и принялись за салаты.
– А нас ребе Мейзер учил, что водку пить – это нехорошо, и вообще есть древние традиции празднования Рош Ха-Шана, я вам сейчас расскажу, – начал было Марк, но был быстро прерван Александром Марковичем.
– Маркушка, погодь. Тут у нас ребе Мейзера, слава Богу, нет, красных раковин тоже, мы уж давай без древних традиций, по-простому, а? – взгляд Александра Марковича упал на Григория Аркадьевича, который принял «алаверды» и заговорил.
– Ну, я бы вообще начал с того, что подходит к концу старый год, он был полон трудностей, надежд и тревог, все мы окунулись в пучину кризиса, который…
– Сразу видно: человек ушёл во власть, – тихонько прокомментировал речь Спасского-старшего Александр Маркович.
– …конечно, слегка опустошил наши кошельки, кое-кого вообще разорил вконец, но знаете! – Григорий Аркадьевич на секунду замолчал. – Это, как говорит один мой хороший знакомый, можно сказать, друг, не повод, чтобы не работать, это, наоборот, новые возможности. Так что, ну его, этот старый год, пусть уходит, дальше впереди пусть будет у нас всё хорошо и радостно! И не такое переживали, да ведь, Натан Самуилович, и это всё переживём!
– В общем, с новым еврейским годом! – резюмировал Александр Маркович, чокаясь со всеми сидящими за столом.

Через час в руках Александра Марковича была гитара, и своим грудным баритоном он выводил про Мишку Фишмана, который «башковит, у него предвиденье».
Марк возился где-то с игрушками, периодически появляясь среди взрослых и напоминая им о том, как «правильно» надо справлять Рош Ха-Шана. Взрослые и ранее не очень отзывались на его призывы, а уж теперь находились в таком состоянии, что просто на них не реагировали.
– Ромка, – негромко обратился к другу Григорий Аркадьевич, находясь в тени голоса Александра Марковича.
– Чего?
– Что там с банком-то? Какие последние известия?
– Ну, какие-какие?! Печальные. Ты, надо сказать, весьма вовремя от нас слинял…
– Да никуда я не слинял! Я…
– А то, знаешь ли, с обездоленными бабушками как-то тяжело общаться.
– Я ещё никуда не назначен, во-первых, а во-вторых – я своим переходом на эту должность, между прочим, и тебе помогу, и банку. А бабушки? Ну что, бабушки! Жалко их, конечно, но сами должны были головой думать, куда деньги нести.
– Щаз же кризис! – согласно закивал головой Роман Исакович. – Точно! Верно всё говоришь, только вот деньги они несли, ещё когда кризиса не было.
– У нас кризис, по-моему, всё время кругом, всегда и везде. Он не прекращался ни на минуту.
– Да, я примерно так им и объясняю. Но знаешь, какая интересная штука: меня почему-то не слушают, а всё больше матерят и обвиняют в воровстве. А я ведь, Гришка, даже и не акционер, как некоторые.
– Ой, Ромка, ну перестань!
– Нет, я не против, чтобы ты находил новые интересные работы, ты человек большой, умный, тебе, конечно, надо идти вперёд, искать новые горизонты, а я что? Мне и с бабушками можно пообщаться.
– Я сегодня знаешь, куда ездил?
– Ты вроде на молочный завод какой-то собирался?
– На хрен мне нужен этот молочный завод! Я ради тебя только в Акду эту долбаную ездил к Михалычу.
– Это к какому Михалычу? К Сотникову что ли? Слышал-слышал, говорят, очень интересный человек!
– Я тебя этому интересному человеку почти сосватал на работу, Ромка.
– Гришка! Ты просто… Ты лучший, самый золотой человечище на свете! Спасибо тебе большое!
– Ой, ну перестань, ну что ты, правда, взрослые мужики, чего нам целоваться.
Александр Маркович к этому моменту допел и, видя, что застолье расползается на группы по интересам, предложил немедленно выпить и обсудить положение в стране, мотивируя это известным четверостишием от Губермана:
– Вечно и нисколько не старея,
Всюду и в любое время года
Длится, где сойдутся два еврея,
Спор о судьбах русского народа.
– Кстати, о судьбах русского народа, – вставил Григорий Аркадьевич, – вы знаете, где я сегодня был? Я сегодня посетил по приглашению моего доброго знакомого Михал Михалыча Сотникова прекрасный посёлок на юге нашей области. Посмотрел, как работают люди, чем живут.
– Ну и чем же они живут, Гриша? – заинтересовался Натан Самуилович.
– Подождите, Натан Самуилович, – прервал Грузмана Александр Маркович, – это тот самый Михал Михалыч, который «Древняя Хазария»?
– Да, он самый. И, кстати, знаете, кто у него сейчас финансовым директором работает? Вадим Чехолто, который у нас в банке замглавбуха был. Представляете? Ты же его знаешь, Александр Маркович?
– Он с Лёвушкой дружил нашим, – за мужа ответила Ольга Борисовна.
– Так вот, мы с ним сегодня сначала на базе у Михал Михалыча виделись, а потом уже здесь на мини-рынке, вот прямо перед тем, как я к вам зашёл. Знаете, у нас там инцидент один произошёл, ну, продавец что-то там нахамил Вадиму, ну, чурка, знаете, что с них взять, и тут подходит парень, спокойный такой, очень, знаете, интеллигентный, Пастернака, в частности, упомянул, и объясняет продавцу, что он не прав. Как сейчас модно говорить, разрулил инцидент. А я смотрю на этого парня и понимаю, что видел его где-то, да не пойму только где, а потом вспомнил – это же из Маркушкиной школы охранник!
– Которого уволили? Который футбольный фанат? – пробасил Александр Маркович.
– Кого уволили? Какой ещё фанат?
– Ну, который МЫ ШИХТА И СИЛЬВИНИТ УА-УА-УА!
– Не знаю, какая там ещё шихта. Это нормальный был такой парень, он у нас на вахте в школе сидит, я же говорю, интеллигентный такой, про культурную столицу сказал. В общем, я что хочу сказать: просто удивительно, как порой судьбы людей переплетаются в этом мире, как неожиданно мы встречаемся…
– За это не грех и выпить, пока Марк нас не видит и не учит жизни по еврейским канонам, – завершил за Григория Аркадьевича Александр Маркович.
– Кстати, Михал Михалыч – молодец, – продолжил Григорий Аркадьевич, закусив. – Хорошую команду подобрал, ребята дельные. Мне у Михалыча нравится, что он сам всегда держит руку на пульсе, во всё, как он говорит, «втыкается».
– Это правильно. Хотите, кстати, анекдот в тему, – вмешался «тамада» Александр Маркович и, не дожидаясь разрешения, продолжил. – Был один еврей – Абрам. Работал с утра до вечера, всё вроде бы делал правильно, а бизнес хромал. Что делать? Решил обратиться за советом к раввину, к местному Соломону Мейзеру. Приходит и спрашивает: «Ребе, что мне делать?». Ребе его переспрашивает: «А ты часто на фабрике бываешь?». Абрам: «Нет, я в конторе в основном сижу». Ребе: «Возьми за правило: каждый день три раза – в 8 утра, в обед и в 5 вечера – бери свиток Торы под мышку и обходи с ним помещение фабрики, читая молитву, которую я тебе скажу». Абрам так и сделал. Через месяц приходит к раввину довольный. «Спасибо тебе, ребе, помог! Всё отлично! Фабрика работает, прибыль приносит. В чём же секрет, ребе?». Ребе: «Секрет прост: хозяин должен быть на производстве!». Абрам: «А как же свиток Торы, а молитва?». – «Это так, понты».
– Знаешь, Гриша, – тихонько обратился к другу Роман Исакович посреди всеобщего хохота, – письма что-то совсем прекратились.
– Опять ты про эту галиматью! Говорю же тебе, какой-то дурак придумал и стал тебя разводить!
– Если бы дурак! Ты знаешь, какие мне люди писали? Там такое было в этих письмах! Целая программа действий. А сейчас вот перестали писать, совсем перестали… Слушай, ты ведь сейчас человек большой будешь, может, закинешь удочку, узнаешь, как там у них?
– У кого?
– У Членов Совета Мудрейших.
– Рома, ты больной, тебе лечиться надо!
– Они мне, кстати, в последнем письме анекдот прислали, хочешь расскажу? А то Саша рассказывает, а мне не даёт. Вот, значит, слушай: приходит один еврей к раввину и спрашивает: «Ребе, а можно ли пИсать в субботу или это считается работой? Всё-таки надо достать, держать». Ребе подумал и говорит: «ПИсай спокойно. Если бы это была работа, то гои у нас бы и доставали, и держали». Классно, да? Знаешь, я решил, что вот напишу им последнее письмо, и если на него ответа не будет, то всё, завязываю с этим. Что думаешь?
– Рома…
Григорий Аркадьевич набрал в грудь воздуха, хотел было что-то ещё сказать, но передумал. Александр Маркович затянул «Ой, мороз-мороз». Натан Самуилович рассказывал Нинель Семёновне о своих похождениях в стройотрядах.
«Как-то не так мы справляем Рош Ха-Шана, – подумал Григорий Аркадьевич, глядя на задумчивого Романа Исаковича, – надо будет послушать, чему там учат сына в этой его школе».
– Слушайте, уважаемые, – внезапно обратился к присутствующим Роман Исакович, – дамы и господа. Я же совсем забыл вам сказать. Мне же кассету дали посмотреть, вот буквально сегодня записали, говорят. Кучу денег за неё отдал! Какой-то товарищ, представьте себе, организовал наш еврейский футбольный клуб, и его фанаты напендоляли, значит, местным, юрятинским. Только Марка убери, там может быть всякое такое нехорошее, что ему не нужно смотреть. Вот эта кассета! Григорий Аркадьевич, врубай.

Бар «Кривые ступени». Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Свободный от кота, уставший после тяжёлого трудового дня, слегка утомлённый после разговора с отцом, Вадим, тем не менее, нашёл в себе силы продолжить своё путешествие и направился в бар под названием «Кривые ступени». Бар этот, находившийся в центре города, был широко известен в узких кругах и по какой-то неведомой причине привлекал в свои стены всякого рода мечтателей, неудавшихся артистов, диджеев, офисных клерков и прочих «интересных» личностей.
При всём том ничего выдающегося бар собой не представлял. В зимнем исполнении это было двухкомнатное помещение с коридором и туалетом, располагающееся на втором этаже старинного здания, которое когда-то было квартирой. К входным дверям в бар вела лестница с действительно ужасно кривыми и неудобными ступенями, с которых постоянно улетали в непроглядную ночь подвыпившие посетители. В летнем варианте бар располагался на прилегающей к зданию территории в уютном, хоть и тесном дворике. Летом же к пиву прилагалось дополнительное развлечение в виде караоке, так что белыми юрятинскими ночами прохожие окрестных переулков могли наслаждаться «Зеленоглазым такси», «Уно Моменто» и прочими шедеврами эстрады в ужасном, но искреннем исполнении подвыпивших посетителей.
В Тот Самый День бар уже переселился на зимовье в бывшую квартиру, поскольку на улице по вечерам стало холодать. Интерьер обеих комнат, составляющих бар, был крайне прост, если не сказать – беден: грубо сколоченные деревянные столы без скатертей, деревянные же скамейки, какие-то обшарпанные стены и убогие светильники. В углу у входа за барной стойкой находилась хозяйка заведения – Татьяна, знавшая всех своих завсегдатаев в лицо, а большинство – ещё и по имени. Татьяна разливала гостям «Чепецкое» пиво и угощала снеком. Какой-то еды в баре не наблюдалось, если не считать пары салатов и пиццы. Несмотря на все недостатки заведения, каждый вечер оно было набито «интересной публикой» под завязку.
«Интересные» личности начинали собираться в баре с шести часов вечера и тихонько расползались по домам к часу ночи. Со временем здесь образовался костяк завсегдатаев, смотревших на всех остальных, «случайных», посетителей бара немного свысока. Вадим начал посещать это заведение в начале лета Того Самого Года и уже знал всех завсегдатаев поименно.
Мужскую часть компании, к которой присоединился Вадим в баре, составляли Егор, Гиви, Лёха Смарт и Юра.
Егор – молодой человек студенческого возраста с восторженным взглядом и постоянно меняющейся причёской, безусловно, душа «кривоступовцев». Он вообще душа любой компании, шумный и говорливый.
Гиви – неиссякаемый источник слов, мужских гормонов, волос на груди, в общем, Гиви – он и есть Гиви, был в этой компании героем № 2, постоянно боровшимся с Егором за внимание женской аудитории. Гиви обладал способностью говорить быстро, страстно и долго, при этом глядя «жертве» в глаза и постоянно улыбаясь, – великие качества для обольстителя.
ДиДжей Смарт – ещё один постоянный участник посиделок в «Кривых ступенях». Вообще-то его звали Алексеем, но в кругу «кривоступовцев» он был или ДиДжей Смарт, или «на крайняк» Лёхой Смартом. Он был самым старшим в этой компании и единственным, кто уже был женат, правда, не совсем удачно. В начале девяностых Алексей ушёл с головой в шоу-бизнес, сначала крутил пластинки на мелких вечеринках, потом добрался до больших клубов, на волне успеха даже переехал на пару лет в Москву, где сочетался законным браком с длинноногой красавицей. Всё хорошо началось, но, увы, за первым успехом последовала череда неудач, а также алкоголь, этот вечный спутник разочарований. Оказалось, что в столице недостаточно быть просто хорошим и талантливым мальчиком. Для долгой и плодотворной работы нужны ещё связи, команда, а в первую очередь – деньги. Как Алексей ни старался, но пробить стену не смог, а суровый мир шоу-биза не терпит неудачников, так же, как их не любят и длинноногие красавицы. Так что домой Лёха Смарт вернулся без денег и семьи, но с багажом знаний, позволявших ему организовывать закрытые вечеринки «для своих» в Юрятине. Зарабатывал он этим немного, так что частенько угощался в «Кривых ступенях» за счёт друзей.
Юра – крепкий бородатый парень неопределённого возраста. С первого взгляда ему можно было дать тридцатник то ли из-за бороды, то ли из-за задумчивого взгляда. На самом же деле Юра был достаточно молод, ему всего-то было двадцать четыре года, но за свою короткую жизнь он уже успел послужить в армии, поработать моделью для местной академии ваяния и зодчества, побывать под следствием за мелкое драг-дилерство и сменить несколько вузов.
Женскую или, скорее, девичью, поскольку средний возраст присутствовавших колебался между 20 и 22 годами, половину компании представляли Оля, Саша и Наташа.
Оля – красавица с голубыми глазами, точёной фигурой и длинной русой косой – в данный момент составляла основной объект желания Гиви, который, загадочно глядя девушке в глаза, что-то рассказывал ей своим глубоким баритоном. Во время разговора Гиви периодически брал Олину руку, наподобие того, как её берут врачи для измерения пульса, однако Оля с нежной улыбкой, вежливо, но уверенно через несколько секунд отбирала свою руку обратно. По всей видимости, пульс у неё был нормальный.
Саша, или чаще – «Сашенька», в противоположность Оле была брюнеткой. Саша также, словно соревнуясь с Ольгой, отличалась от неё и фигурой. Если Оля была вся такая маленькая и худенькая, то Саша была девушкой высокой и в теле, как принято говорить про таких: «приятной полноты». Она, находясь на одной скамейке между Егором и Лёхой Смартом, непринуждённо вела с ними диалог, покуривая сигарету и запивая её «Чепецким», Сашенькины руки при этом время от времени поглаживали плечи и другие части тел собеседников. Если Оля в основном тихо улыбалась, то Саша громко комментировала фразы молодых людей и периодически взрывалась хохотом.
Наташа, еще более, чем Сашенька, брюнетка с тёмными глазами, курчавыми волосами и задумчивым взглядом, который переходил по очереди с одного из присутствующих в баре на другого, сидела одна в компании с маленьким бокалом «Чепецкого».
Оценив диспозицию, Вадим направился к Наташе и расположился на скамейке рядом.
– Привет всем!
– Привет, – отозвались «все».
– О чём гуторим?
– Ни о чём.
– О сиськах.
– О легализации.
– О кризисе.
– Ну и как, кризис?
– Развивается.
– О легализации чего?
– Непонятно, как трамваи всё ещё ездят при таком курсе доллара?
– Мне вот пофиг лично.
– Куда и зачем люди идут на улице?
– Я думаю, они все идут на биржу труда.
Последнюю фразу произнёс Егор, напротив которого пристроился Вадим.
– А у тебя-то как жизнь, Вадимка? – спросила Саша. – Что-то тебя давно не было видно. Мы уж про тебя и забыли почти.
– Да так, ничего, – ответил Вадим нейтрально, – работы просто много. Сегодня вот в командировку ездил.
– Куда? – заинтересовалась Саша.
– В Акду на туристическую базу «Снежинка», – честно ответил Вадим, полагая, что на этом расспросы окончатся, и он сможет спокойно выпить пива и послушать трёп друзей о сиськах и легализации.
– К Михалычу что ли? – тем не менее, к искреннему изумлению Вадима, спросила Саша.
– Ну да. А ты его откуда знаешь?
– Я не только его знаю. Я ещё знаю Равиля Юсуповича, Капелюшкина Андрея, Павла Серых, Ривнура, вот, – гордо заявила Саша, – А что там сегодня было?
– Ну собрались вот эти все тобой обозначенные люди, плюс ещё несколько очень достойных-предостойных товарищей и обсуждали культуру, искусство, Пастернака и прочее развитие молочной промышленности.
– Слушай, а Мишаня там один был или с девочкой? – спросила Саша, явно не заинтересовавшаяся перечисленными вопросами повестки дня.
– Михал Михалыч?.. Там крутилась одна, не знаю, какая-то девушка. Меня, знаешь ли, эти вопросы не очень интересуют. В смысле: с девочкой он там был или нет.
– А Борецкий был Лёня?
– Нет, но Михалыч про него говорил, что он Амфитеатром собирается заниматься, разогнать бомжатник этот и…
– Ты в курсе, Вадимчик, что Лёнька-то жениться собирается?
– Нет, – Вадима поражала осведомленность Саши в вопросах подобного толка. Лично он не знал ни про чьи свадьбы, – Я вот про себестоимость яиц, поставляемых в детские дома через газовые зачёты, могу рассказать. Или про то, сколько свёртков с долларами помещается в штанах, – Вадим пытался найти тему, которая могла бы заинтересовать девушку, – или про Древнюю Хазарию, обнаруженную на территории Акдинского района.
Последнее предложение попало в точку. Девушки с интересом взглянули на Вадима. Саша убрала руки с плеч мальчиков, Наташа перестала посасывать пиво.
– Мне тоже Мишанька про это рассказывал! – радостно вмешалась Саша, – Вааще жутко интересно! Мы ведь, оказывается, потомки древних Хазар! Они обнаружены в раскопках тут, прямо под нами, – Саша энергичным жестом показала пальцами по направлению к полу. По-видимому, древние хазары располагались прямо под фундаментом бара «Кривые ступени».
– А откуда такие данные? Я что-то не слышала ни про раскопки, ни про хазар, – заинтересовалась Наташа.
– По-моему, это всё псевдонаучно, – отозвалась Оля. – У нас на кафедре работает преподаватель такой, Радонежский его фамилия, вот он и придумал всё это, про Древнюю Хазарию. Он вроде бы эти раскопки сам и проводил, но никто толком ничего не видел и не знает. В общем, сам раскопал, сам разъяснил, что он там раскопал, теперь всем вокруг пудрит мозги.
Вадим почувствовал, что внимание всей девичьей аудитории их столика приковано к нему, значит, тема для разговора была выбрана правильно. Немного задетый переменой обстановки, Гиви вынужден был также втянуться в разговор о потерянных в веках потомках древних хазар. Вскоре над столом стоял гул, посвящённый спору о существовании хазар в юрятинских краях. Вадим, первоначально завязавший дискуссию, мало в ней участвовал, предпочитая слушать. Дискуссия перерастала в спор, страсти накалялись, самую большую активность в словесной перепалке проявлял Гиви, менее всего знавший тему. Взгляды девушек снова постепенно стали обращаться к нему. «Может быть, Михалыч всю эту историю раскручивает ради внимания девушек?» – подумалось почему-то Вадиму.
Улучив минутку, Вадим сбегал наконец в туалет, о чём мечтал ещё с утра. Туалет в «Кривых ступенях» представлял собой ужасное прямоугольное сооружение, изнутри обитое фанерой без каких-либо изысков вроде обоев или хотя бы краски. Тонкие фанерки стен были исписаны разноцветными маркерами, так что в течение всего времени нахождения в помещении Вадим имел счастье наслаждаться созерцанием сердечек, признаний в любви, откровений о чьих-то сексуальных пристрастиях, призывов к миру, проявлений ненависти, строчек из песен и прочего. Вымыв руки и откинув крючок, как-то по-колхозному закрывавший дверь, Вадим нырнул в плотный табачный дым и сквозь белую пелену стал пробираться к стойке, чтобы заказать себе «Чепецкого».
Привычка гасить отрицательные эмоции алкоголем вырабатывается не сразу, но зачастую навсегда, что позднее приводит к печальным, порой летальным последствиям для мужчин среднего возраста. Вадим был ещё молод, достаточно крепок здоровьем, но планомерно разрушал его каждый вечер порцией пива или коньяка. Сегодня был день пива. Татьяна, хозяйка заведения, улыбнувшись Вадиму, уверенным движением опустила ручку барного крана и стала набирать в бокал пиво. В промежутке между тем, как Татьяна начала процесс, и тем, как Вадим ощутил прохладное стекло в своей руке, ему привиделось сквозь белую пелену дыма, как будто Великий Эльцинд в каре из своей охраны куда-то бредёт, обречённо махая рукой. Сбросив видение привычным жестом, словно бы приглаживая несуществующую прическу, Вадим выдохнул и направился обратно в компанию своих товарищей.
Через 20 минут бокал Вадима опустел, и он сидел рядом с Наташей, обсуждая наболевшее. Наташа была хорошим собеседником для чуть подвыпившего мужчины, говорила она немного, но интересно, во всём поддерживала собеседника и улыбалась.
– Разбежался я с нею.
– Что ж так? – поинтересовалась Наташа.
– Она сказала, что она лесбиянка.
– Да ну?! – ахнула Наташа прежде, чем Вадим успел подумать, что, наверное, сболтнул чего-то лишнего.
– Ну… да.
– А как вы раньше жили? Ты же с ней уже давно встречаешься?
– Ну, раньше я как-то не замечал. Да и сейчас что-то не очень верится. Знаешь, я, наверное, зря это всё рассказал, мне не совсем удобно, ты, пожалуйста, никому... ладно?
– Ладно-ладно, не переживай, – Наташа отхлебнула «Чепецкого», глядя на Вадима поверх стекла бокала.
Вадим решил сходить за второй порцией пива, по дороге обдумывая ситуацию, в которой оказался. В двух метрах от него сидит молодая симпатичная девушка, которая, вообще говоря, ему небезынтересна, а дома сидит другая девушка и плачет перед телевизором, хотя вроде бы она ему уже и не девушка, да и дом ли ему там, скорее всего, дом там, где кот, а кот теперь живёт у родителей. Запутанная история. Жизненные ситуации куда сложнее деловых, поскольку в них меньше констант, это вообще какая-то рыхлая матрица с постоянно меняющимися определителями. Хозяйка Татьяна снова улыбнулась и снова протянула Вадиму бокал. Снова мелькнул Великий Эльцинд, что-то объясняющий своему охраннику. Где-то в груди чуть сжалось и не сразу отпустило. Наташа закурила (читатель, оцени пастернаковскую краткость изложения). Несмотря на пагубность данной привычки, в курении определённо есть что-то привлекательное: нежный изгиб запястья, короткая вспышка, которая на миг освещает лицо, клубы дыма, поднимающиеся ввысь, это не считая (пусть и короткого) психотерапевтического эффекта.
– Знаешь, что мне здесь не нравится, – спросил Вадим свою собеседницу.
– Что?
– Когда домой приходишь, то чувствуешь, как весь, насквозь, включая нижнее белье, пропах сигаретами. Тут двух метров не видно от дыма.
– Смотри на то, что ближе.
Вадим понял, что Наташа с ним заигрывает, и стал анализировать происходящее. Вадим вообще был человеком не чувств, а мыслей. «Поскольку человек – существо мыслящее, то глупо отдаваться на волю эмоциям при принятии решений», – думал он. Алкоголь, правда, сейчас слегка спрямлял цепочки его умозаключений, делал менее очевидные выводы более очевидными.
– Наташ, ты чего куришь? Дай мне тоже сигаретку, пожалуйста.
– Ты же бросил?
– Я снова брошу.
Вадим помнил, что Сотников курил только «Мальборо», стараясь привезти сразу несколько блоков любимых сигарет из дьюти-фришных магазинов, расположенных в аэропортах по всему миру. Летал он много, причём в какие-то далёкие и экзотические страны вроде Непала, Кот-Д’Ивуара, Мексики и т. п. Наташа протянула Вадиму именно «Мальборо», чем и вызвала эту волну воспоминаний. Вадим закурил и подумал, глядя сквозь белую завесу, что он, как-то незаметно для самого себя, из покрытого панцирем делового костюма типичного офисного клерка превратился в… «В кого же я превратился?». Немного подранные джинсы и чуть-чуть замызганный свитер, с утра до вечера на работе, мысли (и во время секса тоже) всё время о работе. Да что там?! Даже сны все о работе. «Я и в баре этом не был уже две недели». Какие разительные перемены всего за каких-то полтора месяца.
– Вадим! – окликнула его Сашенька.
– Да?
– Ты чего такой убитый?
– О, нет. Ну хоть здесь-то… Живой я.
– А чего ещё Михалыч говорил?
– Слушай, он много чего говорил, всё не упомнишь. Ой! Слушайте! У меня же новость!
Аудитория с интересом повернулась к Вадиму, который только теперь вспомнил, что является счастливым обладателем сотового телефона.
– Вот, смотрите, я теперь с мобильником! – Вадим с трудом достал из кармана джинсов прямоугольник телефона.
– Ух ты! Ого! Дай позырить! Четыреста пятидесятая! – откликнулась аудитория, немедленно отобрав у Вадима игрушку и пустив её по рукам.
– Вадим, а можно я позвоню? – попросила Сашенька, когда очередь дошла до неё.
– Звони, если хочешь, – немного помявшись, согласился Вадим.
– Ты не думай, я быстро, я только Мишаньку наберу, спрошу, как у него дела.
В то время как Сашенька уверенно набирала номер, как будто уже неоднократно это делала, Вадим посмотрел на Наташу и сказал:
– Наташка, ты классная.
Наташа отхлебнула пива, отбросила прядь своих темных кудрявых волос, посмотрела куда-то вдаль, а потом – снова на Вадима, но уже немного другим взором.

– Вадим, а ты чем на работе своей новой занимаешься?
– Деньги считаю.
– Слушай, а если бы у тебя был миллион долларов, ты бы что с ним сделал?
– Я бы постарался из него сделать два миллиона.
– Зачем?
– Чтобы из двух потом сделать четыре.

– Вот вы смеётесь, а я настаиваю, что сегодня особенный день! Когда-нибудь лет через двадцать-тридцать мы соберёмся здесь и вспомним, как мы изменили историю именно в Тот Самый День в Том Самом Году!
– Чем изменили-то? «Чепца» перепили?
– Я поддерживаю Юрку. Допускаю, что мы нашими мыслями запустили цепочку неких преобразований, которые привели к трансформации человеческой сущности!
– Лёха, ты пей лучше и молчи. И вообще, я щаз заметил: ты когда смотришь вот так, то очень похож на Дроботенко.
– Егор, кончай перебивать. А кто это, Дроботенко?
– Это такой несмешной юморист.

– Вообще всё изменилось вокруг: раньше, чтобы прослыть каким-то революционером и бунтарём, надо было пить, курить, употреблять наркотики и трахать всех подряд.
– А сейчас?
– А сейчас ты дикий бунтарь и разрушитель нравов как раз, если не куришь, не пьёшь, не употребляешь и спишь только с женой.
– Это ты про себя?
– Это я вообще.
– Слушай, если ты такой умный, то почему такой бедный?

– Оленька, Вы великолепны! Я гляжу в Ваши глаза и не могу насмотреться. Вот уже месяц, как я горю от желания узнать Вас поближе. Позвольте Вашу руку. Вот я вижу, что линии у Вас на ладони образуют такой же символ, как у меня, вот смотрите, видите? Можно, я Вас чем-то угощу, только не говорите про это банальное пиво, умоляю. Только коньяк. Ладно, вино. Ладно, коктейль. С чем? Позвольте, это будет сюрприз. Мне так хорошо с Вами, а Вам? Позвольте, я ещё раз взгляну на Вашу руку? Какие у Вас красивые, длинные и тонкие пальцы. А этот взгляд! Не смотрите на меня так, прошу, я ведь всего лишь мужчина. Оленька, Вы великолепны!

– Слушать нечего вообще.
– Японцев слушай. Краш и Тосинори Кондо.
– Лёха, я про рок.
– Никакой ты не пророк.
– Я имею в виду, что после смерти Курта нет никого.
– Почему? Дэйв вроде пишет что-то. Крист тоже чего-то ваял… И вообще, сколько можно преклоняться перед Западом?! Наших слушай.
– Кого?
– «Отпетых мошенников».
– Сдурел?
– Ладно, Женю Чичерина.
– И смотреть нечего. Одни шоу тупые. Вот раньше, я помню…
– Что ты помнишь?
– Вот, я помню, сюжет был такой в программе «Время» про дяденьку, который голодал у стен Белого Дома. На всю жизнь запомнил. Он уже умер, наверное, давно от голода. Так и лежит там ссохшийся. А я про него помню. А вот что я буду помнить про наше время?

– Мишанька, привет! Это Саша. В смысле Сашенька. Вспомнил? Ну, я ещё с подружкой была, с большой грудью. Нет, это у неё грудь большая. Хотя у меня тоже немаленькая. Ну, вспомнил, наконец?.. Мне Вадимка твой телефон дал, да… А он не знал, что я с тобой знакома… Что?.. Вам, Вадим Петрович Чехолто, привет и поклон от Михаила Михайловича Сотникова!.. Да, передала… Он? Он головой кивнул… Нет, он говорит, что тоже передаёт поклон до земли!.. Вадим, Михалыч спрашивает: ты помнишь, что у тебя завтра встреча в минфине?.. Да, он кивает опять, помнит, говорит… Ему щаз некогда, он за девушкой ухаживает… Да, Михал Михалыч, он такой, мы сами в шоке… А что Вы там? Зависаете? А почему без меня? И ни разу не вспомнил… Поэтессы? В смысле, стихи почитать?.. Что ты ржёшь?!. Конечно, могу! Любить иных тяжёлый крест… Приехать?.. Ну, может, подкинет кто-то. Я могу такси вызвать, а ты оплатишь!.. Светку взять?.. Это которая с грудью большой!.. Щаз звякну ей… Подожди, Мишаня, а правда, что Ленька Борецкий женится?.. Что значит, не знаешь? Ты всё знаешь! А я знаешь, что знаю? Я позавчера с Петькой Хорошиным каталась на прямушке у аэродрома… Да, катал меня на своём «субарике». Меня и Ритусю… Ну, это такая стройненькая вся, длинненькая такая, голубоглазая красавица. Прямо вся такая красивая, что облизать хочется… Я-то?.. Я кого хочешь оближу… Так вот, Ритуся вчера звонит, её, значит, Петюньчик в ресторан приглашает!.. Вот, всех подружек почти пристроила!.. Чего ты?.. Ладно, всё, поняла, звоню в такси, жди через полтора часика. Пока. Вадим, можно я ещё в такси позвоню?

У Манчестера дома. Юрятин. Поздний вечер Того Самого Дня
Через пять минут после расставания с «батяней» Иван обнаружил себя на улице Героев Первой Русской Революции стоящим около минимаркета «Супер», витрина которого предлагала в этот поздний час широкий ассортимент спиртных напитков и шоколадных батончиков. Большой вплотную подошел к окошку и, как немногим ранее на Площади Мира и Согласия, опёрся на прилавок, на несколько секунд задумавшись.
– Чего случилось-то, сынок? Заболел что ли? – сочувственно обратилась к Большому продавщица.
– Водки мне, – после некоторого размышления наконец произнес Большой тихим, усталым голосом.
– Водки-то какой?
– Нашей, простой, русской водки.
– Простую-то всю продала уже. Вот «Кеглевич» остался, возьмёшь?
– Какой еще Кеглевич? Возьму. Сколько? Сколько?!! Ладно, давай, у меня деньги сёдня есть. И еще сникерсов пару штук, на закусон.
С бутылкой в правой руке и с шоколадными батончиками в левой Большой направлялся к дому Манчестера, который, как мы помним, был счастливым обладателем однокомнатной квартиры, подаренной ему отцом. Большой шёл уверенной походкой, не глядя на прохожих и особенно ни на кого не обращая внимания. В трудный час ему нужна была поддержка друга.
Хозяин открыл дверь, несильно удивившись появлению Ивана.
– Зигулька тебе, мой белый брат. Носит же тебя по ночам, – поздоровался Манчестер, – ну заходи, заходи. Где-нибудь положу тебя, если что, не впервой.
Большой скинул ботинки, вошёл внутрь однёрки и сразу же наткнулся на Данилу, вышедшего вслед за Манчестером встречать гостя.
– Привет! И ты тут?
– И я! Привет, Большой!
– А ты чего тут? – На самом-то деле Большой внутренне обрадовался присутствию Данилы в квартире у Манчестера, ему сейчас как раз нужен был, скорее, такой собеседник, как Данила, чем такой, как Манчестер. Последний с его болтовней и резкими суждениями сейчас был как-то немного не к месту, точнее, не к текущему его, Большого, душевному состоянию.
Впрочем, мысли эти пролетели в голове Большого в виде импульса на острие нервных волокон быстрее, чем Данила ответил ему (тоже вопросом): «Ты мне не рад, что ли?».
– Рад.
– Проходи, если рад! – Манчестер, приобняв друга за плечи, подтолкнул его в комнату. – Так, что тут у нас? Водочка! Ты же завязал, вроде. Ладно, разберёмся.
– Манчестер, слушай, а вот если всё идёт не так, как надо, ты что делаешь? Когда всё не по плану? Когда жена беременная, когда на работе кругом одни евреи?
– Сникерсы-уикерсы! Вааще ты суперский перец! Кончай нудеть, всё будет зыко. Так, Данила-мастер, тащи стаканЫ, ща раздавим по маленькой, всё обсудим. Всё обсудим, Ванятка, всё решим! Нет таких проблем, которые мы бы не решили, особенно по теме «когда кругом одни евреи». Это я тебе щаз особенно подробно и ясно объясню. Тока давай сперва дерябнем по первой.
После «первой» друзья на минуту задумались. Большой, занюхивая рукавом выпитую порцию водки, осматривал пейзаж квартиры: стол, местами забрызганный пеплом, просыпанным мимо пепельницы; бумбокс «Филипс», кассеты, рассыпанные повсюду в комнате, порой в самых неожиданных местах. «Россыпь кассет – это наш угрюмый стиллайф», – вспомнил Большой строчку из песни.
– Ты бумбокс что ли купил, Ман? – выдохнул Большой.
– Да. Отец помог. Вот только с Данилкой «Продиги» слушали на нём.
– Баско. Воткни мою кассету, там сборка хорошая, сам писал.
– Знаешь, Большой, поскольку Манчестер, по-видимому, не собирается отвечать на твой вопрос, позволь, я тебе объясню, что надо делать, когда не знаешь, что делать, – начал Данила, пока Манчестер управлялся с кассетой Большого.
– Угу, – Иван согласно кивнул. Ему действительно была интересна точка зрения Данилы.
– О, «Вандал»! Клево, Большой – ты чел! – Манчестер с уважением взглянул на Большого, прислушавшись к звукам, доносившимся из бумбокса. Наверное, члены «Могучей кучки» примерно так же приветствовали звуки, которые, скажем, Цезарь Антонович Кюи извлекал из рояля, презентуя им свой новый романс.
– Да, вот послушай, это на самом деле очень просто. Когда не знаешь, что делать, лучше ничего не делать, Господь Бог сам разберётся, поверь мне, он гораздо лучше знает, что тебе нужно и, что характерно, никогда не ошибается.
– Да, прикинь, Большой, Данила-то наш мастер, он теперь того, опять… – посмеиваясь, вмешался в разговор Манчестер в то время, как Иван старался переварить последнюю фразу Данилы. Тот много чего раньше говорил, но в основном это были какие-то пересказы, причем плохие пересказы чужих мыслей. Здесь же, очевидно, мысль была своя, значит, Данила действительно так думал.
– Подожди ты, Манчестер, не лезь.
– То есть, что же, Данила, вот так вот сидеть, ниччо не делать и ждать, когда на тебя всё само свалится?
– Сначала, поцики, мы ещё по одной раздавим, – вмешался Манчестер, разливая по рюмкам «Кеглевича».
– Сидеть и ждать! И будет, как у Атоса с лошадью! – Данила выпил и занюхал кусочком сникерса.
– У какого Атоса? С какой лошадью, Дан, ты чё?
– Подожди, Манчестер, я к тому, что ты, Ваня, не ссы, Господь всё видит!
– Я ж говорил, – начал скалиться Манчестер, – Данилка у нас переметнулся!
– Куда? – спросил Ваня, чувствуя, что начинает тихонько «плыть», – ты же вроде в последнее время растаманом был.
– Видишь линет, Большой, я прозрел. Я понял, в чём моё предназначение, в чём мой путь. После долгих мучительных поисков я решил вернуться к православию.
– Это у него из-за профессора этого московского крышак поехал окончательно, – продолжал подтрунивать над другом Манчестер.
– Ман, слышь, не подсевай.
– Подожди, какой профессор? Это который про древних богов говорил и что всю историю переврали? Он-то тут при чём?
– Понимаешь, Ванька, для прозрения порой достаточно одной небольшой детали, знака. Профессор этот оказался, по-русски говоря, педиком, а по-научному – геем. Я ему тогда, когда мы ушли с ним от Владимир Саныча, предложил обсудить отличие традиционного христианства от язычества, влияние его на ход мировой истории, вообще – различные вопросы религиоведения и метафизики. А он говорит: пойдём ко мне в гостиницу, я тебе покажу мою коллекцию редких артефактов, связанных с культом фаллоса в древнеславянском мире, я её, дескать, всю жизнь собираю. Ладно, думаю, хрен с ним, посмотрю я твою коллекцию…
Данила остановился на минуту, чтобы перевести дыхание. Произошедшее произвело на него столь сильное впечатление, что даже в собственном пересказе слушать это было тяжело. Большой, слегка открыв рот, внимательно смотрел на друга.
– Вот, говорит, фаллос: в древности славяне почитали его, обожествляли. Это тебе, говорит, не на деревяшки с круглоголовыми бородачами молиться. В этом есть сила жизни, не то что в этих ваших иудо-христианских бормотаниях. Ладно, давай выпьем ещё.
Манчестер налил, все немедленно выпили. Данила явно разволновался то ли от водки, то ли от нахлынувших воспоминаний и весь покрылся испариной.
– В общем, стал мне водки предлагать. Говорит, я тебе, если хочешь, покажу обряд древний, связанный с этим самым богом-членом, Велесом, главное – тебе расслабиться и почувствовать силу свёрнутой в тебе энергии. Вот, ну а потом, ладно, короче… не буду я вам рассказывать.
– У кого короче, тот дома сидит! Рассказывай давай, хрен ли начал тут!.. – возмутился Манчестер.
– Ну, там, в общем… он как-то так постепенно повернул, незаметно так, как бы вроде бы ничего такого и не говоря, вроде и не заставляя так, но почему-то я через некоторое время оказался в одних трусах.
– Может, гипнотизировал? – спросил Большой, крайне удивленный тем, что друзья Владимира Саныча совращают его товарища.
– Может, и так. Не знаю, он всё время говорил мне что-то, про то, что вообще белая раса, конечно, важнее всех, потому что белые люди изобрели всё – от лампочки до унитаза, а ниггеры только героином на углу могут торговать, что вот нормальная страна была ЮАР, пока там расизм был, а как только он кончился, и ниггеры стали сами собой управлять, так всё и развалили сразу. Короче, по всем пунктам белые люди впереди, но вот в одном мы отстаём, «трагически», он говорит, отстаём. В чём это, говорю? А он мне отвечает, так вздохнув: «В длине членов». Это, говорит, совершенно очевидно, если внимательно смотреть порнуху…
Данила глубоко вздохнул, возможно, так же трагически, как ранее это сделал Семён Яковлевич, и продолжил.
– В общем, стал он мне объяснять про обряд, древнеславянский, как он сказал, связанный с культом Велеса. Ну, у него всё, как я понял, древнеславянское и связано с культом Велеса. Он сам такой ходячий древний славянин, поклоняющийся Велесу.
– Это ясно. Ты про обряд начинал говорить. Что он там делал-то? – интересовался Манчестер.
– А, обряд! Да, конечно. Но мне об этом трудно говорить. Всё моё естество восстаёт против. Поймите моё душевное состояние. Простите, что говорю так отрывисто. В общем, обряд этот заключается в следующем. Сначала профессор достал из чемодана своего какого-то идола, высеченного из дерева. «Это, говорит, и есть Велес». Он его, что интересно, у Геннадия Дмитриевича купил, который нам тоже лекцию читал, помните? Так вот, там раньше была фигурка Спасителя, так этот мой, наш… профессор, в общем, он ему, Спасителю, то есть руки-ноги поотрубал, чего-то сам ножом наковырял и решил, что теперь, дескать, это Велес. «Я, – говорит, – лишь возвращаю историческую справедливость. Раньше христиане наших идолов превращали в своих, на наших капищах ставили свои церкви, наших богов превращали в своих святых, теперь же мы возвращаем своё». В общем, поставил он этого, прости Господи, обрубленного Спасителя на середину комнаты, потом обвёл вокруг мелом на полу. «Это – круг Сварога». Встали мы, значит, внутрь этого круга, потом он мне говорит: «Почувствуй силу Сварога, впусти его в себя, ты будешь сосудом, наполненным Сварогом, а я – сосудом, наполненным Перуном. Закрой глаза и считай до 7».

Самая короткая глава, рассказывающая о том, как Данила побыл немного Сварогом. Иная реальность. Вне времени
Раз, два, три, четыре… Где я? Пять… Кто Вы? Шесть… Я… Семь. Я Сварог! Я великий Бог и Повелитель Стихий, моя могучая сила, о как ты могуча! А ты кто такой? Перун? Тоже Бог? Круто, значит, мы вместе, а вместе мы – сила, пойдём и завоюем этот мир, пойдём выбьем из них всё иудо-христианское, ведь мы-то с тобой помним про Мать-Сыру-Землю, про Небо и Огонь. Оооо! Хорошо-то как быть Богом! И совсем не трудно! Эй, Перун, ты что делаешь? Отойди от меня, Перун. Перун, иди на хрен! Отстань, придурок! Ман, у тебя кассету, кажется, зажевало!

Данила снова Данила. Завершение встречи у Манчестера дома. Юрятин. Начало ночи Того Самого Дня
– Не помню уж всего... ну, в общем, не знаю как, но тут до меня вроде как дошло... дошло, что он… Одним словом, собрал я манатки и бегом оттуда.
– Да уж, Данила-мастер, чего-чего, а этого я от тебя не ожидал! – издевательски заметил Манчестер, при помощи карандаша наматывая плёнку на катушку кассеты.
– Чего ты не ожидал? Я же не переспал с ним, с профессором этим долбаным, так что не надо тут, не гунди! Но зато я многое понял, так что это печальное, я бы сказал, трагическое происшествие, не только оставило шрам в моей душе, поскольку я разочаровался окончательно в этом вашем национализме, но и оказало существенное влияние на формирование моего мировоззрения.
– Лишь бы в жопе у тебя шрамов не осталось, а в душе-то что… – продолжал издеваться Ман.
– Какого мировоззрения? – с трудом выговорил Большой, понявший вдруг, что давно уже не пил много, – говори скорее, пока я не накидался.
– Кстати, давай-ка по последней, – незамедлительно отозвался Манчестер и разлил остатки «Кеглевича». Друзья взяли рюмки, – давай за самое святое для русского человека – за нацизм!
– Я же говорил тебе, что я прозрел, – Данила махнул рукой на последнюю фразу Манчестера, типа «отстань уже со своей фигнёй», и опрокинул в себя рюмку. – Видишь ли, любой опыт несёт в себе положительное зерно. Профессор хоть и принадлежит к националистам и сексуальным меньшинствам, но он тонко подметил определённое превосходство темнокожего африканского населения, пусть и в такой пошлой форме, как сравнение негритянских, то есть африканских членов с, так скажем, европейскими. А ведь, в сущности, действительно, будущее за ними, за африканцами, так что пофигу, что они унитаз не изобрели и героином на углу торгуют.
– Слушай, Большой, а что это у тебя за хрень такая играет? – прервал его Манчестер, прислушиваясь к звукам, доносящимся из бумбокса после того, как кассета была перемотана на начало, – это что – «Отбитые мошонки» что ли?
– А, это… да, нравятся они мне почему-то… – смущённо пробормотал Иван.
– Да ладно, Ванятка, не ссы, ты хоть и говно слушаешь, зато член профессору не сосал.
– Потому что они держатся своих корней! Вот тут-то я и решил, что всё, необходимо менять ориентиры, учти, Ман, не ориентацию, а ориентиры. Всё это ваше «Дед мой был штурмфюрер СС» и прочая хрень нацистская, а также и всё это, это… – язык у Данилы стал заплетаться, – растаманство, Джизас-рэп… Это всё не наше, не родное. Мы же русские, и вера у нас должна быть наша, русская, православная. Ты вот, Большой, «Отче наш» знаешь? Ты вот знаешь, почему мы тремя пальцами крестимся? А ты, Ман, знаешь, где в церкви солЕй?
– Данил, а ты который раз «уже прозрел»?
– В этот раз навсегда. Потому что это от земли, это с молоком матери. Это то, что сформировало нашу… нашу идентичность. Так что вот, братья мои, – Данила приобнял «братьев» за плечи. – Я принял решение: окончательно возвращаюсь в лоно русской православной церкви и завтра же начну изучать каноны православия. Ибо мы настолько отринули и забыли…
– Слышь, Данилка, подожди проповедовать, ты хоть и бывший растаман, но это, у тебя, может, немного осталось, слышь, из старых запасов? Или каноны православия запрещают? – опять прервал рассуждения товарища Манчестер.
– Насчет канонов не знаю, не уверен, но вообще у меня немного есть, – несколько снизив голос, ответил Данила.
– И ты молчал?! Давай, может, напоследок, а? Во славу Великого Джа! Как завещал Питер Тош! Проводим твоё растаманство? – предложил Манчестер.
– А меня сегодня из еврейской школы уволили, – тихо пробормотал Большой.
Друзья осеклись посреди своего диалога и удивленно посмотрели на Ивана.
– Из какой школы? – спросил Манчестер.
– Из частной еврейской школы города Юрятина имени Бен-Гуриона.
– Имени кого? – с интересом переспросил Манчестер, услышав знакомое по «Осторожно: сионисты» имя.
– А за что уволили? – в свою очередь спросил Данила.
– А ты что там делал? – не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, снова спросил Манчестер.
Большой чувствовал себя «не очень», с каждой минутой ему становилось всё более «не очень», сказывался долгий период нахождения в завязке. Ему явно было сейчас не до долгих рассказов о своих последних похождениях. Друзья были в курсе, что он работает в какой-то школе, но никаких подробностей Большой им не открывал, а сейчас, похоже, был не готов к новым откровениям.
– Пойду я, – пытаясь привстать, сообщил пьяный, как он это теперь отчётливо чувствовал, Большой.
– И как они?
– Тебе хоть заплатили?
– Заплатили. Пошёл я, плохо мне что-то, – проговорил Большой. В животе у него бурлило, того и гляди, скоро мог раздаться взрыв.
– Большой, а ты в курсе, что у иудеев существует такая заповедь: не вари козлёнка в молоке его матери?
– Данила, ну что ты всякую хрень выдумываешь? – возразил Манчестер, – это кому ж в голову такое придёт? Это сначала козу надо подоить, потом туда козлёнка засунуть, потом варить…
– Ман, ты не знаешь и не лезь! Это на самом деле метафора.
– Кстати, хорошо, что книга у меня с собой, щаз погадаем!
– Да засунь ты её себе!
– Мне идти надо… – промычал Большой.
– Большой, подожди, – Манчестер схватил поднимающегося Ивана за рукав. – Слушай, а как они вообще? Вблизи… А то я только по переписке…
– Вообще? Маленькие вроде нормальные, только евреи, конечно, а больших я толком и не видел.
Иван наконец поднялся с дивана, оставив друзей наедине с их вопросами, вышел в коридор, оделся и тихонько затворил за собой дверь.

Большой возвращается домой после посиделки у Манчестера. Юрятин. Ночь Того Самого Дня
Большой с трудом шагал по ночному Юрятину, по пустой улице Имени Героев Первой Русской Революции в сторону Сада Культуры и отдыха имени Товарища Менжинского.
Иван любил свой город, любил эту улицу, но сейчас он был немного не в том состоянии, чтобы оценить окружающую его красоту убогости провинциального города. В сущности, если бы кто-нибудь другой, скажем, прадед Большого, а Большой был коренным юрятинцем, шёл бы по этой улице, например, сто лет тому назад, никаких особых перемен он бы не обнаружил. Те же обшарпанные стены двухэтажных домов. Те же лужи, в которых качаются желтые зрачки фонарей, если, конечно, сто лет назад здесь были фонари.
Вот в этом здании, где посреди фронтона (или как там это называется наверху под крышей) красуется надпись «1904», аккуратно выложенная кирпичами, наверное, был дом какого-нибудь купца, а сейчас здесь магазин на первом этаже и бомжатник на втором. Вот тут на углу, где сейчас банк, наверное… тоже был банк, тогда ведь уже были банки! Вон там, где начинается подъём, где сейчас вытрезвитель, наверное, был трактир. Дальше, на горе, у нас церковь, самая красивая наша юрятинская церковь, высоко уходящая в небо башенками куполов и звонницами. Церковь в Том Самом Году была ещё не до конца восстановлена, в ней велись реставрационные работы, поэтому и купола и звонницы были закрыты монтажными лесами.
Большой прошёл перекресток с ведущей наверх дорогой и продолжил путь к кинотеатру «Трубач». Справа остался вытрезвитель и подъём, за которым располагался родной переулок. Слева был мини-рынок, именуемый в народе «кораблём», получивший известность благодаря нелегальной торговле марихуаной. Почему место это называлось «кораблём», Большой точно не знал. Может быть, из-за специфичной формы мини-рынка или, может, из-за соседнего магазина, чьи торчащие на крыше воздуховоды напоминали трубы парохода? Из вытрезвителя Большой как-то пару раз вызволял отца, а сегодня туда вполне мог попасть и сам, равно как и его друзья. В чём-то неплохо, что учреждение это, столь необычное по своему профилю, находилось недалеко от дома. На «корабле» Иван как-то покупал у некоего Штирлица пакет с травой. Точнее говоря, покупал Данила-мастер по заказу Большого, потому что Штирлиц незнакомым лицам товар не толкал. В находящемся по курсу кинотеатре «Трубач» Большой как-то после дискотеки набил рожу одному хмырю, посмевшему усомниться в турнирных возможностях «ШихСила». В общем, кругом были до боли родные места, при одном взгляде на которые у Большого возникали приятные ассоциации. Иван нетвёрдой походкой шёл мимо всех этих достопримечательностей к речке, вытекающей из местного пруда, разлившегося сразу за Дворцом имени Товарища Менжинского.
Облокотившись о железные перила набережной и глядя в мутные воды речки, Большой пытался прийти в себя, протрезветь. От речки шел приятный холодок, который немного бодрил, но вместе с ним доносился и запах какой-то тухлятины. Запах этот, по всей видимости, и стал последней каплей, которая переполнила чашу терпения Иванова желудка. В течение двух минут Большой стоял, перегнувшись через перила, исторгая из себя «Кеглевича» вперемежку со «Сникерсом». По окончании сего процесса, во многом символичного, Иван тихонько дошёл, а точнее доковылял, до ближайшей скамейки и присел спиной к шумящей речке и лицом к виднеющемуся на горе храму. Несмотря на лёгкую дрожь в конечностях, Большой чувствовал, что ему явно стало легче.
– Господи, – тихо, но громко посреди юрятинской ночи, вслух прошептал Иван, глядя вдаль, – прости меня, Господи! За что только, не знаю. Я ведь как лучше хотел, я же не знал, что всё так будет! Что мне было делать? Что мне щаз делать? Я думал, хоть у евреев этих задержусь подольше, уму-разуму научусь, а они… Даже ведь и не они, а этот… «мы тебе авансы выдали». Я ведь в общем-то хороший человек… У меня ребенок будет…
Господь внимательно слушал Ивана. Морось, оседающая кругом: на листьях, перилах, скамейке, лице Большого – вдруг ненадолго прекратилась. В облаках появился небольшой просвет, как раз такой, которого хватило для луны, осветившей своим белым ночным сиянием окрестности. Большой неотрывно смотрел на полузакрытый строительными лесами купол храма.
– Господи, пусть грехи мои там останутся, – Иван слабым движением руки показал Богу, живущему в куполе храма, на речку. – Там пусть всё останется, а завтра я… начну отрабатывать выданные мне авансы. Я, правда, начну. И пить снова брошу.
Вдалеке на перекрёстке, соединявшем вытрезвитель с «кораблём», показались фигуры двух обнявшихся молодых людей, медленно двигающихся по улице Имени Героев Первой Русской Революции. Пьяные и довольные Манчестер и Данила горланили «Джа пустит трамвай из болота в рай». Красный юрятинский трамвай обогнал их, что было неудивительно, так как друзья то и дело останавливались, обнимались, начинали смеяться, потом петь, потом путаться в словах, потом выяснять точность текста, в то время как трамвай стремительно летел к последней своей остановке.
– И их тоже прости, Господи, дураков обдолбанных. Чёрт, я кассету у них оставил, зажёванную. Вот честное слово, Господи, иже еси на небеси, теперь драться буду только за «ШихСил», пить брошу снова, потом… ммммм… ребёнка рожу, потом на работу устроюсь, вот хоть охранником в ДК имени Товарища Менжинского. Кстати, Господи, давно хотел спросить: а кто такой товарищ Менжинский? И ещё: что там было у Атоса с лошадью?
Трамвай остановился, открыв двери и вывалив наружу жёлтый прямоугольник света. Редкие пассажиры трамвая покидали его под воркование Мисс Трэм. Большой поднял голову и посмотрел в сторону водителя. «Опять она?».
Двери трамвая закрылись, и он улетел куда-то по своим делам. Пьяные товарищи свернули в ближайший переулок, откуда доносилось теперь что-то из советской эстрады, кажется, «шлёт за пакетом пакет…». Так они шли и шли, и пели.
Мысли в голове у Ивана закончились, остался только звон, ждать было нечего, поэтому он тихонько поднялся со скамейки и побрёл в гору по направлению к дому.
Большой не знал слова «ташлих», он и «Отче наш» до конца не знал, но, думается, мудрому Богу, выглядывающему из-за строительных лесов, его молитва понравилась.

Большой повернул с горы направо, пересек дорогу. Вот и психушка, ставшая такой родной за все эти годы; вот напротив – отчий дом, вот и жена не спит, ждёт меня, дурака.
– Ты прости меня, родная, опять меня уволили.
– Ванюшка! Ну ты что! Я так испугалась, не знала, куда звонить: в морг или в больницу. Батяня твой опять нажрался. Ты выпил, что ли? Ты ж завязал? Получишь у меня!
– Да я не буду больше, всё, я завтра новую жизнь начинаю. В книгу жизни впишу только самое лучшее. Ты не знаешь, где моя гитара? Вот хлеба тебе принёс еврейского на праздник и конвертик ещё. Всё, спать пошли.
Большой был дома. Ничего нет лучше, чем лежать в родной кровати, обнимая любимую женщину, и засыпать под стук капель дождя и глухой рёв, доносящийся из недр металлургического цеха Юрятинского Пушечного Завода.

Сон Большого, или немного пелевенщины
Большой спал. И снился ему сон.
Посреди пустынных степей, среди мрачных колючек и кактусов идёт дорога, такая же пустынная и безжизненная. Но вот вдруг откуда-то со всех сторон на дорогу стали выходить крепкие, мускулистые чернокожие мужчины с копьями в руках.
– Кто вы, о прекрасные воины? – вопрошал их во сне Большой.
– Мы – воинство великого Джа! – ответил один из воинов, очевидно, их предводитель.
– Зачем вы тут?
– Мы здесь, чтобы защищать столицу Древней Хазарии – Великий город Биробиджан – от страшных орд Перуна Белого. Вон, смотри, там, на горе – наш славный город.
Иван увидел на пригорке посреди пустыни где-то вдалеке как будто остров, состоящий из небоскрёбов, покрытых огнями. Толпа воинов великого Джа направлялась как раз к этому острову огней. Тут Большой почувствовал, что перспектива неожиданно изменилась, и вот он уже стоит на дороге посреди воинов и движется вместе с ними по направлению к городу. Дорога шла сверху вниз, как будто в центр какой-то гигантской долины, по краям все такой же жёлто-безжизненной. Центром же долины был Великий город Биробиджан – гигантское скопление невероятно высоких домов, становившихся всё более и более гигантскими по мере приближения к ним. Меж домов летали самолёты, почему-то похожие на мультяшные джеты из «Чудес на виражах». Ярко сияли огни окон, фонарей и рекламы. Пространство между домами было заполнено серым смогом. Небоскрёбы уже нависали над Иваном и воинами, они становились всё толще по мере роста этажей, как какие-то грибы-мутанты-переростки.
– А вон там они – наши враги, – снова заговорил предводитель африканского воинства.
Большой повернулся в сторону и увидел в лучах ослепительно сияющего солнца группу каких-то, очевидно, также воинов, похожих чем-то на викингов, чем-то на былинных русских богатырей из детской книжки. Впереди ехал богатырь на белом коне с обнажённым мечом в одной руке и какой-то хищной птицей – в другой. Яркое солнце, играющее на доспехах «белых» воинов, как подумал про них Большой, контрастировало с тёмным смогом Биробиджана и чёрной кожей его защитников.
«Зачем я здесь?» – подумал Большой.
– Ты нужен нам, чтобы провести обряд, – белозубо улыбнулся чёрный предводитель.
– Какой обряд? – только успел спросить Большой, как вдруг…
– Началось! – тревожно произнёс воин Джа и опустил своё копьё.
Вокруг всё зашумело и затряслось. Иван посмотрел на белых воинов и увидел, как их предводитель взмахнул рукой, и сидевшая на ней птица вспорхнула и полетела по направлению к Биробиджану. В тот же момент стоявшие, было, неподвижно белые воины бросились навстречу воинам чёрным.
Клубящийся повсюду в городе смог собрался где-то высоко, под самыми шляпками грибов-небоскрёбов, в облака с тем, чтобы пролиться дождём. Капли полетели вниз прямо на чёрное воинство. Мокрые и прекрасные воины Джа бросились навстречу белому воинству, такому же прекрасному, но сухому. Они бежали навстречу друг другу: одни – сопровождаемые мокрыми каплями, с дикими криками, сотрясая копьями; другие – в лучах белого солнца, покрытые звериными шкурами, с мечами в руках. На границе солнца и тьмы, посреди пустыни они встретились. Началась схватка. Большой чувствовал, как его дух воспарил над битвой и пролетел по переднему краю, где крепкие мужчины сражались не на жизнь, а на смерть. Он летел и видел под собой мелькание стали, сцепленные руки, он слышал стоны людей и крики птиц.
– Вот он, ловите его, – закричал предводитель чёрных воинов.
Иван понял, что это про него. Неожиданно он снова очутился на земле, причём уже на границе городских кварталов Биробиджана. Он бежал по пустынным улицам, пытаясь скрыться от преследователей, он ускорялся, но ему всё время что-то мешало, чем-то липким были покрыты панели, мостовые, поручни лестниц. Бежать становилось всё тяжелее, преследователи настигали его.
– Это глень, она задержит его, – услышал он радостный крик, доносившийся сзади.
Большой сделал усилие и бросился в первую попавшуюся дверь. Внутри была необъятных размеров комната, непонятно как поместившаяся в здании. Вдали, в другом конце комнаты, которая, как разобрался сейчас Иван, была вовсе не комнатой, а стадионом, виднелись люди. Большой из последних сил направился к ним, пересекая огромное зелёное поле, освещённое со всех сторон яркими огнями прожекторов.
Взору Большого предстал длинный стол, за которым сидели бородатые люди в лёгких накидках. Стол был заставлен фруктами, какими-то напитками в изящных посудах, хлебом и чем-то ещё. Иван подумал, что где-то видел этих людей, то ли по телевизору, то ли на картине какой-то, вот только название картины он не помнил, и кто там на ней изображен, тоже не знал.
– Кто вы? – спросил Большой у обедающих бородачей.
– Что же ты, Большой, не узнаёшь нас? – рассмеялся «председательствующий».
– Не узнал, – честно ответил Большой.
– Я ведь Перун, дурья твоя башка, а это вот с бокалом вина – Джизас, там вон с косяком – Джа, Мухаммед с кальяном, да и остальные тоже, в общем, парни известные.
– А я вам зачем? Я что ли умер? – забеспокоился Большой.
– Нет, что ты! Ты всего лишь принимаешь участие в обряде. Тебе надо будет выварить козлёнка в молоке его матери.
– А зачем?
– Слушай, этого никто толком не знает, ты не вдавайся. Сказали тебе варить – вари, сказали тебе не варить – не вари.
– Так варить или не варить?
– Варить!!! – громко хором рявкнули «обедающие».
Перун протянул Большому ведро с какой-то палкой.
– Вот здесь будешь варить, а этим будешь перемешивать!
– Это ж мой набор «канадский»! – обрадовался Большой, – я эти вёдра и эти швабры прохожим впаривал!
– И много впарил?
– Да нет. Не хотели брать. Всё интересовались, как долго протянут швабры эти. А они же говно полное. Один дяденька, правда, так взял, без разговоров.
– Да, Ваня, вот видишь, что ж ты натворил! Дяденька-то сейчас, поди, страдает! Так что придётся тебе искупить свою вину.
Большой увидел, что бородачи окружили его плотным кольцом. В середине кольца стоял он с зелёным пластиковым ведром, наполненным молоком. Посреди молока плавал козлёнок. Всё вокруг стало белым и ослепительно ярким.
«Когда они его туда засунуть-то успели», – подумал Большой и неторопливо стал помешивать содержимое шваброй.
Внезапно откуда-то сверху, кажется, что-то капнуло, будто бы морось. Небо сменило окрас на тёмно-синий, набежали тучи. Чей-то грозный рёв раздался в тишине. К «обедающим» приближался великан.
– Эльцинд! – раздался чей-то истошный крик.
– Мы разбудили Великого Эльцинда! – паниковали «обедающие» и разбегались кто куда, смешно сталкиваясь, падая, вставая и снова падая, как в фильмах Чарли Чаплина.
– Эй, Перун, а я? – вопрошал Большой, – а козлёнок? Мне доварить?
Но Перуна уже не было. Не было и «канадского» набора. Вообще никого не было. Большой был один посередине тёмного, густого зимнего леса. Луна освещала верхушки елей, за которыми Иван отчетливо видел приближающегося великана. Тот шёл уверенно и твёрдо, раздвигая руками деревья, ломая и вырывая их с корнем. Великий Эльцинд целенаправленно шёл к Большому. Большой часто-часто дышал, ему становилось всё страшнее, вот и ещё одним деревом меньше, вот он уже совсем рядом…
И тут его кто-то обнял, кто-то прикрыл его своим плечом или, может быть, не плечом, кто-то вытащил его из тьмы густого морозного леса. Большой чувствовал, что летит куда-то среди облаков над городом.
«Это же Юрятин! – подумал Иван, – вон Пушечный завод, вон ДэКа Менжа, вон там телебашня».
Большой летел над родным городом, держа за руку своего таинственного спасителя, от которого исходил такой яркий свет, что Иван просто не мог его разглядеть. «Странно, там ведь не было никого. Значит, он меня и вытащил, это же Эльцинд!». Впрочем, Ивана это особо и не волновало. Он просто летел и просто чувствовал себя свободным.
Ощущения, которые Большой испытал во время сна в Ту Самую Ночь, он часто силился вспомнить позднее, особенно тогда, когда нуждался в позитиве, посреди невзгод и неурядиц своей жизни. Пытался он вызвать в памяти и содержание сна, чтобы найти ему объяснение. Однако, как ни сильны были впечатления Большого непосредственно после пробуждения, но деталей сна он уже не мог отобразить. Постепенно, день за днём, год за годом, сон затирался, зажёвывался, как лента кассеты, а потом и забылся вовсе. Осталось только ощущение полёта, ощущение свободы.

Вадим у Наташи дома. Юрятин. Ночь Того Самого Дня
Наташа, держа Вадима за руку, уверенно вела его к своему дому, точнее сказать, к общежитию, в котором она жила с мамой.
Общежитие располагалось в двух кварталах от «Кривых ступеней» в старом, явно требующем ремонта двухэтажном здании, зажатом между двумя современной постройки многоэтажками. Из вывески над входом Вадим понял, что в общежитии проживали преподаватели и студенты местного педагогического института.
– Это со мной! – громко и даже как-то грубо буркнула Наташа в ответ на взгляд вахтёрши.
– Поздно уже, Наташа, с собой гостей приводить! – заметила вахтёрша, сделав на слове «гостей» такой акцент, чтобы всем слышавшим было понятно, что она-то понимает, какого рода гостя привела к себе Наташа, точнее, для каких целей она его сюда привела, даже ещё точнее – кто после всего этого Наташа есть, и какой позор она для её матери, преподавателя со стажем.
– Когда хочу, тогда и привожу, я живу тут вообще-то, тётя Надя! – грозно ответила Наташа, протаскивая за собой через турникет Вадима, в свою очередь, всей своей интонацией показывая, что она уже не маленькая девочка, чтобы какой-то вахтёрше ей тут указывать, с кем и когда ей видеться, когда и во сколько приходить, и вообще: при чём тут мама?
– А можно? У тебя проблем не будет? – вяло расспрашивал Вадим Наташу, пока они поднимались по лестнице по направлению к Наташиной комнате. Его вдруг охватило позорное желание сбежать отсюда, как часто бывает с теми, кто неожиданно оказался на пороге исполнения желания, о котором долго думал.
Наташа молча провела его по тёмным коридорам общаги, открыла дверь своей комнаты и ткнула выключатель. Вадим очутился в каком-то царстве книг! Помимо стеллажей, заставленных книгами от пола до потолка, книги были на полу, на подоконнике, они были везде: в твёрдой обложке и в мягкой, потрёпанные и новенькие, на русском языке и какие-то иностранные. Здесь явно жили поглотители букв, словоеды, книголюбы. Будучи сам книгоманом, Вадим почтительно восхищался таким изобилием. Взгляд его после некоторого брожения по всему этому великолепию упал в конце концов на толстый том Соловьёва.
– Ничего себе у вас книг!
– Это всё мама. Она у меня преподаёт русский язык и литературу. Мы когда из Украины переезжали, в основном везли только книги, не знаю даже, сколько их, тонны две, наверное, – усмехнулась Наташа.
– А Соловьёв чей?
– В смысле, чей? Он свой собственный.
– Я в смысле, кто читает? Мама или ты?
– Я.
– Не совсем женская литература…
– Тебе, видимо, одни дуры попадались. Я, знаешь ли, тоже, конечно, не гений, но вот взяла как-то и прочитала. За ночь весь том. Однажды, когда не спалось. Чай будешь? Хотя нет, у нас вроде чай кончился. Иди лучше сюда, я тебе свою комнату покажу.
«Комнатой» Наташи была территория, отделённая от остальной части помещения шкафом. Почти все пространство «комнаты» было занято диваном, на полу, так же как и в других местах, стояли стопки книг.
– Слушай, а Салмана Рушди у тебя нет? – почему-то спросил Вадим и, приобняв Наташу правой рукой, немного притянул её к себе.
– Нет, его не печатают на русском, вроде бы, – слегка дрожащим голосом ответила Наташа, поглаживая Вадима по лицу, потом опустив руку на плечо и ниже, проведя кончиками пальцев по рубашке, продолжила, – он там что-то такое написал, типа «Мастера и Маргариты», но про ислам.
Вадим высвободил Наташину кофточку из-под джинсов и тихонько потянул наверх, Наташа послушно подняла руки и помогла Вадиму снять с себя тёплую одежду, после чего, оставшись в лифчике, вся немного съёжилась от холода и немедленно юркнула под одеяло на диван. Вадим скинул рубашку и джинсы и тоже залез к Наташе, которая в это время возилась под одеялом с застёжкой от своих джинсов. Наконец молодые люди остались в нижнем белье один на один, нежно поглаживая друг друга.
«Все-таки, несмотря на всеобщую бездуховность и безыдейность, полную потерю нравственных идеалов, есть что-то хорошее в нашем времени. Или, наоборот, вот именно в этой-то потере всё хорошее как раз и заключено. Можно вот так вот взять и внезапно оказаться в одной постели с девушкой. А что бы я делал в 18-м веке? Полгода бы ходил к папаше понравившейся девицы на чай, потом полгода ходил бы обрученным, потом… Хотя вот Пушкин, судя по его похабным стихам…».
– Ты не уснул, зайчик? – впервые так нежно обратилась к Вадиму Наташа.
Молодые люди некоторое время изучали тела друг друга с помощью рук, попутно помогая освободиться от ненужных остатков белья, как вдруг в комнате раздался звук, к которому Вадим пока ещё не привык. «Что-то из Бетховена» звучало из нутра мобильного телефона. Вадим выскочил из постели и направился в сторону звука. Нащупав аппарат, он нажал на кнопку и сказал своему телефону: «Алло».
– Вадим!
– Да?
– Это Валера!
– …Ты?
– Я! Что, не узнал? Мне дядя Петя звонил, сказал, что ты теперь большой человек с мобильным телефоном!
– Папа тебе звонил?
– Да! Рад за тебя! Давно знал, что ты далеко пойдёшь!
– Валера, слушай, я сейчас немного занят…
– Блин, Вадимка, это, правда, ты?
– Правда.
– Три года ведь не виделись! Приезжай ко мне в Вологду, на речку сходим, порыбачим!
– Конечно, да, слушай, а можно я тебе перезвоню?
– Подожди, Вадик, слушай, не вешай трубку. Тут такое дело. Ты не мог бы мне помочь? Ненадолго, месяца на три, не больше. Просто с меня бандюганы трясут! Я отдам, мне очень надо! Помоги, братишка, убьют ведь меня. Не к кому идти, один ты у меня.
– Валера… Ты… Сколько?
– Тыщща долларов всего. Я тебе паспорт свой продиктую, через Сбербанк завтра скинешь, а?
– Диктуй.
Вадим записал паспортные данные брата, попрощался с ним и положил телефон обратно в карман куртки. Он почувствовал себя уже совершенно трезвым. Доза алкоголя, которую он впитал в себя в «Кривых ступенях», улетучилась, а вместе с ней ушло то весёлое и беззаботное ощущение, которое обычно сопутствует легкому опьянению. Зато взамен вернулось чувство тревоги, вернулся этот, такой длинный, почти уже прожитый день вместе с ожиданием завтра, которое уже расписано до вечера, и ещё вернулась полузабытая за последние пару часов Мэри. Вот почему-то сейчас, когда мозг вроде бы должен был отступить под напором инстинктов, в голове у Вадима крутился образ плачущей девушки перед телевизором.
– Кто звонил? – Наташа присела на кровати, стыдливо прикрыв углом одеяла грудь.
– Брат. Денег просил.
Вадим молча присел на кровать спиной к Наташе. Нелюбимый брат, с которым он дрался всё детство, брат, научивший самому главному в жизни: курить и играть на гитаре; брат, уехавший от них после окончания института и в своё время, как он хвастался, «первым в Великоустюгском районе» купил себе «Мерседес», этот самый брат звонит ему посреди ночи и просит денег.
– О чём ты думаешь? – спросила Наташа.
Вадим думал о многом и в то же время ни о чём, откуда-то из глубины вылезло и стало разворачиваться, как гегелевская спираль, противное чувство вины за что-то ещё не совершённое. Вадим, недавно радостно рассуждавший про себя о преимуществах своего века, отчётливо осознал, что спать с Наташей он сегодня не будет.
– Наташ, ты знаешь, я… ты мне нравишься, но я, наверное, не могу вот так.
– Ну да, мы же ещё не обручились, – грустно усмехнулась Наташа, всё уже понявшая без слов.
– Не в том дело, просто, видишь ли, у меня ведь девушка есть, ну, как бы сказать, мы с ней официально ещё не расстались.
– Обалдеть! Вот сейчас, после того, как мы тут друг друга держали за то самое, действительно, самое время вспомнить о том, что у тебя есть девушка! Чуть пораньше не мог об этом подумать?!
– Ну я не думал, что до этого дойдет… – врал Вадим.
– О Боже! Ну везет же мне на… – Наташа схватилась рукой за голову и глубоко вздохнула.
– Наташ, ты извини. Давай, я тебе массаж сделаю что ли, раз уж мы всё равно тут голые.
Наташе захотелось закурить. Сначала она как-то по-женски обиделась на Вадима, а потом… Как Вадим никоим образом не был героем-любовником и не совсем до конца понимал, как же он оказался в постели с «не своей» девушкой, так и Наташа не была ветреной особой и тоже, в общем, до определённой степени чувствовала себя не совсем комфортно. В её жизни этот секс, если бы он состоялся, был бы самым быстрым, несмотря на три месяца знакомства с Вадимом.
– Вообще, ты знаешь, – проговорила Наташа через пару минут тихого созерцания потолка, – тебе ведь это тоже не всё равно, но сегодня же еврейский Новый Год, так что, может, оно и к лучшему, не о том сегодня надо думать.
Про себя Наташа еще подумала, что у неё сегодня не очень красивые трусы и ещё она в душ не сходила.
– Мне сегодня уже про это говорили, – повернулся к собеседнице Вадим, радуясь перемене темы, – просто я, вообще-то, и устал ещё очень, у меня же командировка была, да и, вообще, я ведь не кОбель какой-нибудь, ты не подумай, я не смотрю на женщину только как на объект удовлетворения потребностей.
Про себя Вадим ещё подумал, что потенциально мог бы переспать сегодня аж с тремя женщинами и установить таким образом личный рекорд в категории «количество женщин в сутки».
– Господи, Вадим, ну какой ты дурень всё-таки!
– Почему?
– Потому, что кОбель – это еврейская фамилия, а собака мужского пола – это кобЕль. И да, ладно, раз уж, как ты сказал, «мы тут всё равно голые», можешь мне сделать массаж, только дай я трусы надену, а ты не смотри.
Вадим расположился на уровне Наташиной попы и начал разминать ей плечи и спину мягкими поглаживающими движениями. Ему вспомнилось, как кто-то из кривоступовцев, кажется, Егор, однажды называл Наташу по фамилии, причём по такой, которая, как сказал бы Михал Михалыч, была «примерно, как у тебя, Вадим», и он задал вопрос, давно уже вертевшийся на языке.
– Наташ, а ты еврейка?
– Да.
– Как ты легко это сказала.
– А что тут сложного? Знаешь, когда ты понимаешь, кто ты, становится легко. Не надо притворяться, надо быть самой собой. Я когда-то пыталась обмануть себя, давно, ещё в детстве, и до сих пор сожалею, что ответила тогда не так, как сейчас. А что, тебя это беспокоит?
– Видишь ли, у меня фамилия Чехолто, меня все вокруг считают евреем. Как сказал бы один мой коллега, власть фамилии над человеком безгранична. Хотя, если мне зададут такой же прямой вопрос, как я тебе сейчас, то я не буду столь уверен в ответе.
– Ну да, судя по тому, что я у тебя там нащупала, не такой уж ты и Чехолто. К тому же крестик носишь. Зато тебе не придётся в бане выбирать, ну, ты знаешь – в анекдоте…
– Да, я понял… У меня есть знакомые евреи: друг, коллега по работе, такие, понимаешь, настоящие… А сам я ни в зуб ногой… Мне тут сказали, что надо морковки купить на какой-то симес, а я даже не знаю, что это.
– Цимес, наверное.
– Вот, видишь… мне непонятны все эти разговоры, все эти мишигордоновские переживания «что значит быть евреем». Я толком, честно говоря, даже предков своих не знаю, отец говорит, что мы с Украины.
– Удивил, все русские евреи с Украины! Я тоже, между прочим.
– Откуда, с Полтавщины?
– С Одесщины. Я одесситка. Классическая одесская еврейка.
– И что, почему сюда?
– Мама так решила. Из-за национализма. К нам туда прилетали люди из Израиля, помогали организовывать хедер. Помню, мы шли, ещё совсем маленькие, а они на пути стояли и кричали всякое… Кто стоял? Украинские националисты. Да и потом, работы у нас там не было, а здесь всё-таки город высокой культуры или, как мои знакомые шутят, «коль тувы».
Соль шутки Вадим не понял, хотя в целом этот разговор его, без сомнения, волновал.
– Наташ, а вот зачем вам всё это нужно было? Хедер этот? Кстати, что это?
– Это школа такая, еврейская. Я думаю, что это попытка найти свою национальную идентичность, которую в своё время у наших отцов и дедов отняли большевики.
– Какую ещё идентичность?! Мы все люди. С научной точки зрения, найти национальную идентичность – это выделить несколько сотых процента из общечеловеческой ДНК. И потом, получается, что одни националисты у вас там гоняли детей, которые шли в школу, организованную другими националистами. А как определить, какие националисты лучше?
– Не говори ерунды! У нас история разная. Потом, наш народ прошёл через величайшие страдания.
– А все остальные не прошли через величайшие страдания? Или они были так себе? Страданьица?
– Кто, например?
– Ну, какие-нибудь древние хазары?
– А что у них такого было?
– Они себе жили спокойненько, никого не трогали, ходили в свои древнехазарские синагоги, а потом их цивилизацию разрушили древние славяне во главе, наверное, с вещим Олегом, он им вроде как собирался отмстить за что-то. Такая вот древнехазарская катастрофа. Кстати, как ты думаешь, несут ли потомки вещего Олега ответственность за эти события? Ну, вот немцы же несут ответственность за сама знаешь что…
– Какую ты чушь несёшь! Наши отцы и деды боролись за право быть евреями!
– Странно, я всю жизнь борюсь за право не быть евреем. Мне просто хочется быть самим собой. Я вообще не уверен, что подобные вопросы будут актуальны лет через сто, например.
Вадим хотел ещё что-то рассказать о своём видении светлого будущего человечества, но в этот момент тишину ночи снова прервал звук сигнала мобильного телефона. Вадим смешно вскочил с дивана и побежал к входной двери, около которой висела куртка. Достав из кармана телефон, Вадим нажал на кнопку звонка.
– Вадим! – раздался из динамика голос Михал Михалыча. – Вади-и-им! Ты чего молчишь?! – казалось, что голос раздаётся на всё Наташино жилище.
– Здрастье, Михал Михалыч, – тихо ответил Вадим.
– Ты спишь, что ли? – искренне удивился Михал Михалыч небодрому ответу.
– Так ночь ведь, – слабо попытался защититься Вадим.
– А-а-а! Ночь, говоришь! Хе-хе. Слушай, а я вот Спасскому звонил, они сидят там празднуют, и ничего, не жалуются. Слушай, Вадим, я посмотрел твой бизнес-план наконец-то, так вот, там что-то есть, конечно, но если разобраться – хрень полная. Выкидывай его или на черновики пусти. Можешь писать новый. Значит, запомни: надо на прибыль выйти уже в следующем году, без всякой раскачки.
– Для этого объёмы должны быть другими и издержки… и потом, у нас входная цена…
– Подожди ты, Вадим, ну послушай меня. Я недавно созванивался с серьёзными людьми, обсуждал молочные проекты, они говорят: «Да ты что! Это ж золотая жила! Молоко, в смысле. Какая там нефть!». Так что давай быстренько пересматривай свои показатели и бегом завтра в «Тюркобанк», я тебе говорил на базе, встречаешься завтра в 10 утра в их центральном офисе с каким-то то ли Александром, то ли Алексеем, какой-то он там то ли начальник кредитного отдела, то ли замначальника правления, не помню, в общем, разберёшься, придёшь, скажешь, что был разговор между мной и директором банка этого, или владельцем, хрен его знает, Рафаиловым, понял?
– Да, я записываю: завтра в 10-00, «Тюркобанк», Рафаилов, Алексей, Александр.
– Вот идёшь к ним на предмет кредита.
– На какую сумму?
– На какую? Да на любую! Сколько дадут, столько и берём. Покажешь им, значит, какие у нас планы, какие у нас будут объёмы!
– А какие у нас будут планы и объёмы?
– Вадим, ну не тупи, пожалуйста! Видно, что ты уже спишь, не соображаешь ни черта. Давай высыпайся, завтра метнись в банк этот, потом мне отзвонись. Хорошо?!
– Хорошо.
– Слушай, ещё одно. Тут это, Андрей с Пашей одно мероприятие организовали, а у меня денег нет, чтобы оплатить. В общем, три раза по триста долларов надо будет завтра отдать, куда – Андрей скажет.
– По триста?!
– Да, и ещё сотню одну прибереги, это уже мне надо будет, по моим личным делам. Итого тысяча. У нас ведь тысяча там ещё наскребётся?
– Наскребётся.
– Ну ладно, Вадим, давай, извини, что разбудил. Спокойной ночи.
– До свидания, Михал Михалыч.
Вадим сидел на корточках голый во тьме посреди заставленной книгами комнаты, зажимая правым плечом мобильник и делая пометки в ежедневнике. Закончив разговор, он сунул бумагу, ручку и телефон обратно в карман.
– Наташа, ты извини…
– Да ладно, ты хоть трусы-то надень, звезда стриптиза. И ложись спать здесь, я на маминой кровати лягу.
– Спасибо, а то мне уже очень поздно ехать. Да и куда? Слушай, Наташ, а ты… в Бога веришь?
– Ничего себе у тебя переходы. Какой-то вечер откровений просто. Верю, конечно. А ты?
– А можно не отвечать? Я верю немножко, но я как бы чуть-чуть и атеист. Видишь ли, это сложный вопрос, он кажется простым, но когда его начинаешь изучать, то видны разные нестыковки и с той, и с другой стороны. Меня больше беспокоит то, о чём Кант размышлял, а Достоевский за него сформулировал, что если Бога нет, то всё можно, правда, он так нигде не написал, но…
– Ясно всё с тобой, философ. Спи давай, а то тебе, я так поняла, завтра с утра в банк какой-то.
– Слушай, Наташ, а ты знаешь, кто такой Козлов?
– Какой ещё Козлов? Из «Брейн-Ринга»?
– Да нет, какой-то психолог… Мне тут посоветовали почитать его.
– А, этот. Ну есть такой, он пару книг написал про то, как надо жить.
– Ну и как?
– Там, знаешь, много чего: про то, что можно сексом до брака заниматься; про то, что детей надо воспитывать лучше; про то, что бога нет, и всё это сказки; ну ещё разные советы, как сделать свою жизнь лучше.
– Например?
– Например, если расслабишь мышцы лица и изменишь линию губ, то станешь из холерика сангвиником.
– Ясно. Спокойной ночи! Спасибо тебе!
– Спокойной ночи.
«Интересно, как же это так надо линию губ расслабить-то? Возьму завтра у Мэри книгу. Я ведь вроде бы ей не изменил, если разобраться. Не то что не кончил, а даже и не начал; сидение на попе за секс не считается. Так что можно сказать, что совесть чиста. Могу завтра смело к ней подойти и поговорить. Хотя какой смысл? Командировка эта дурная, только день потерял. Что я там хотел завтра? С утра в контору заскочить, потом в банк, потом мне с Голодовой надо засесть на пару часов. Сергей просил схему новую разобрать по налогам, Конституционный суд что-то принял, так что мы зависшие в РосВенчуре бабки отправим на налоги, вроде как должны зачесть. Теперь уже два бизнес-плана надо «нацарапать», один по базам, другой по молоку. Или ещё и по спорту? Зачем нам эти кредиты? Мы ж не отработаем. Надо БДДС поправить. Блин, поговорить бы с кем-то знающим. А она одна там спит, плачет, наверное. А я вот тут лежу, переживаю. Может, меня Бог за что-то наказывает? За что, интересно? За то, что вкалываю круглосуточно? И с Наташей как-то нехорошо получилось. И зачем я про Мэри разболтал? Не мог промолчать, что ли? Вот бы заранее всё знать, что делать. Ладно, завтра схожу к Мэри, помирюсь. Или, наоборот, разбегусь. Зачем я ей так про лесбиянок сказал?! Человеку и так плохо… Я ведь, главное, так не думаю… Или думаю? Ё-моё, зарплату ведь завтра обещал, опять ко мне эти ходоки пойдут, надо наскребать где-то, а где? Все деньги на благотворительность уйдут и строительство храмов. Православный строим, мусульманский строим, иудейский тоже, похоже, строим. Для полного счастья нам чего не хватает? Наверное, буддийского. Видимо, у Михалыча нет знакомых буддистов. Может, из кредитных дёрнуть? Так, если договорюсь с банками завтра-послезавтра, то через две-три недели примерно можем выйти на подписание. А закрывать как? Интересно, а меня какой Бог наказывает: православный, мусульманский или иудейский? А если иудейский, то горский или любавичский? Надо попробовать свести богов в таблицу. И ещё стать сангвиником».
Посреди размышлений Вадим снова услышал мелодию – всё ту же, которая была с ним утром в лифте, днём на базе и вечером в трамвае, но звучала она на этот раз нежнее и тоньше, гитара была не электрической, а акустической, так что до Вадима доносилось швыркание при переставлении гитаристом пальцев с лада на лад. И ещё был голос, только в этот раз не хриплый мужской, а тихий женский. Какая-то чудесная девушка пела его песню, пела так, как могут петь только девушки, сладко и робко, печально и прекрасно. Мысли Вадима вплетались в эту мелодию, постепенно растворяясь в ней.
И вот уже только песня в его голове.
Песня, которую он завтра наверняка забудет.

Прогулка Великого Эльцинда. Москва. Поздний вечер Того Самого Дня
Вадим уснул и вновь, как вечером в «Кривых ступенях», увидел Великого Эльцинда, куда-то бредущего по вечернему городу. Великий Эльцинд, надо сказать, любил эти прогулки инкогнито по Москве. Ему нравилось ощущать себя свободным человеком, нравилось ловить обрывки фраз, глазеть украдкой на хорошеньких женщин. Закутанный в шарф и с тёмными очками на глазах, он расхаживал по Александровскому саду и Манежной площади до тех пор, пока охрана, прогуливавшаяся где-то неподалеку, изображая случайных прохожих, не начинала уже излишне нервничать и настойчиво просить «хозяина» вернуться обратно.
В этот раз Великий Эльцинд решил пройтись по Красной площади от Мавзолея до могилы Неизвестного солдата. Несмотря на поздний час, люди на площади стояли. Небольшие группки молодёжи, по всей видимости левого толка, с красными тряпочками, приколотыми к фасаду курток, весело болтали и тихонько фланировали под уклон по направлению к Музею Революции. Великий Эльцинд невольно залюбовался светлыми лицами молодых людей и девушек, вспоминая свои юные годы, первые поцелуи, бериевскую амнистию, толпы уголовников, поездки в теплушках, плановое снижение цен, комсомольские стройки. «Ой, рябина кудря-а-авая, белые цветы», – тихонько стал завывать Великий Эльцинд, чуть прикрыв глаза, как вдруг его ностальгию прервали крики молодёжи.
– Банду Эльцинда под суд! – пару раз проскандировали молодые люди, на всякий случай оглядываясь по сторонам и задорно хохоча.
Охрана, невидимой серой массой до того формировавшая вокруг Великого Эльцинда брожение «просто людей, шляющихся туда-сюда», внезапно материализовалась прямо перед ним в виде Владимира, ранее уже появлявшегося на страницах нашей книги во время заседания Совета Мудрейших.
– Извините, здесь может быть опасно, предлагаю вернуться!
Великий Эльцинд ощутил, что находится внутри кольца, состоявшего из дюжины крепких мужчин.
– Володенька, ты откуда здесь?
– Нельзя Вам сюда, извините, пойдёмте лучше домой.
– Ты шта-а ли всё время рядом был?
– Не надо привлекать внимание, пойдёмте со мной, Фаина Иосифовна звонила уже несколько раз, Валечка тоже, пойдёмте.
– А я тебя не заметил… Ты где прятался?
– Поздно уже, вы видите, что они тут кричат, зачем Вам это всё, пойдёмте.
Великий Эльцинд почувствовал, что охрана постепенно превратилась в конвоиров, которые мягко и ненавязчиво направляли его движение в сторону Кремля. Подчиняясь их воле, он тяжело вздохнул и медленно поплёлся в середине каре, выстроенного людьми Владимира.
– Вот ты неправ, Володенька! Они имеют право так говорить! – чётко и раздельно произнёс Великий Эльцинд. – Это их конституционное право. А мой конституционный долг слушать мой народ, панимашь. Это демократическое волеизъявление свободных людей!
Владимир молча шёл рядом, слегка поддерживая Великого Эльцинда под локоть. «Сволочи, что они сделали со стариком! – размышлял он, хмуря брови и поглядывая украдкой на Великого Эльцинда, продолжающего свои тирады про демократию и права человека. – Бухают там сейчас, тёлок автобусами завозят. До чего они его довели! Ну ничего, ничего, подождите, «мудрейшие», придёт ещё наше время».
«Бедные вы мои, шта ж с вами такое? – думал в то же время Великий Эльцинд. – Не понимаете вы ещё всего, маленькие вы, не доросли пока, не видели вы всего того, что я видел, ох, не видели. Но я вас всё равно всех люблю, все вы дети мои: и ты, Володенька, и ты, Абрамушка, и вы, мальчики и девочки! Абрамушка думает, шта я не замечаю ничего, думает, он хитрее всех. Я, может быть, Володеньку не замечу, а уж Абрамушкины дела мне видны, как на ладони. Вижу я, шта он задумал. Убрать меня хочет, думает, шта сам во всём разберётся. Ну уж нет, Абрам, ты, конечно, парень головастый, но меня не перехитришь. Я сам решу!».
– Сам решу, Володенька!
– Конечно, конечно, решите, всё решите, пойдёмте, пожалуйста.
«Когда найду достойного человека, тогда и уйду! И спрашивать не стану никого! Ни-ко-го! В понедельник! С утра! Или нет: на Пасху! Или нет: на Новый Год, только не на еврейский! И поеду на дачу собирать грибы. А то думают, шта я совсем уже свихнулся и не понимаю ничего. Всё я понимаю. А в комедии этой твоей я согласился участвовать, Абрамушка, потому что лучше уж так, как Чуба, кандидат в члены, предлагает: всё поделить среди своих, чем отдать, панимашь, все богатства наши «этим». А среди своих, глядишь, и появится кто достойный. Вот, Хавроша – неплохой вроде парень, энергичный, или Ромаша, банщик – тоже ничего, он себя ещё покажет. Да и сам Абраша, шта там говорить, парень умный. Да вообще у нас людей замечательных пруд пруди!».
Великий Эльцинд в сопровождении охраны как-то незаметно для себя проникнул на территорию Кремля через Никольскую башню, взглянул на купола Успенского собора и остановился. Охрана тоже остановилась, скучковавшись вокруг шефа.
«Богу шта ли помолиться, прощения попросить. Так уж поздно, наверное, кто в такое время грехи-то прощает. Мне ведь и не надо уж ничего, вот деткам бы. Пусть у них всё сбудется. Это мы всю жизнь в концлагере прожили: то зэками, то конвоирами, то снова зэками – так и менялись. Это мы зубами проволоку сцепляли, кишки на кулак наматывали, ломом мерзлоту долбили, заводы строили, ракеты запускали, а потом в ДК бежали фильм смотреть или на танцы… Эх, помнится, танцевали мы! Но не только! Мы ещё построили все эти газопроводы, атомные станции, панимашь, аэродромы, хоть порой и жрать-то особенно нечего было. Ладно, нам уже на покой пора».
– А вот Вам, Володенька, Вашему поколению и тому, которое после Вас, панимашь, ещё работать и работать!
– Я согласен, согласен.
– Вам ещё предстоит всё это построить, перестроить, может быть, и заново отстроить. Помните своих отцов и не повторяйте наших ошибок, дети мои.
Он взмахнул рукой, намереваясь ещё что-то сказать, но из всей аудитории перед ним предстал лишь Владимир, внимательно его слушавший, да несколько сотрудников из охраны, смотревших по сторонам, так что, оценив обстановку, Великий Эльцинд сунул руку обратно в карман и тяжёлой походкой зашагал дальше.

Завершающий разговор автора с читателем
Ну вот и всё, дорогой мой читатель, рассказ наш подошёл к концу. Получился ли он или нет – решать тебе. Я же, следуя советам Любови Александровны, моей любимой школьной учительницы, старался со своей стороны сделать всё, чтобы твоё путешествие в мир моих букв было максимально интересным.
«И что? – скажешь ты мне, – и это всё? Всё уже закончилось? По-моему, так даже толком и не началось. Во что разовьются намеченные любовные линии? Где конфликт героя и антигероя, их антагонизм? Кстати, а кто тут герой? Этот сомневающийся в себе финансист, работающий валютным курьером, или этот самоуверенный радикал, впаривающий прохожим канадские швабры? А может быть, этот любящий поговорить предприниматель, поощряющий сомнительные сделки? А главное, что там дальше?».
Во многом соглашаясь с тобой, мой читатель, позволю всё же возразить, так, чуть по-еврейски, вопросом: а что ты хотел, дорогой мой? Чтобы Вадим ушёл от Мэри, почти жены, к Наташе, толком даже и не любовнице? Чтобы Большой вдруг взял и перестал исповедовать националистические взгляды и перешёл в иудаизм? Чтобы Совет Мудрейших разработал план спасения Подопечной страны, а Михал Михалыч ушёл с одним ружьём в болота?
Так не бывает, это ведь жизнь, хоть и придуманная. В жизни надо вставать в 7 утра и идти на работу, сортировать почту для отчетности перед Советом Мудрейших и воровать молоко во время грозы, пристраивать своих непутёвых друзей и принимать взятки, в общем, трудиться, чтобы потом в конце трудового дня сидеть в баре с красивой женщиной или обнимать парапет, изрыгая из себя «Кеглевича». В жизни всё начинается неизвестно где и неизвестно чем заканчивается. В жизни нам всегда не хватает ни на что времени. Счастлив тот, кто хоть что-то успел. Я вот, например, успел написать эту книгу, в основном сидя в малоприметных углах юрятинских кафе, пытаясь вспомнить то, чего никогда не было. Интересно, кстати: если счастливые люди читают книги в кафе, то кто же их там пишет? В общем, не судите меня строго, дорогие читатели, за это произведение, подумайте лучше о том, в каких условиях я его написал!
Кто-то творит в стерильном пространстве запертых кабинетов, и его произведения излучают тишину. Моя же книга была написана под аккомпанемент разнообразной музыки, громкой и относительно тихой (в основном электронной, реже – джаз, рок и советская попса), под шуршание шин, под восклицания прохожих, под мерный гул деловых переговоров, под пугливый шёпот влюблённых парочек. Так что тишины в этой книге нет нигде, разные главы её звучат по-разному, но нигде не молчат. Прислушайся, читатель, и, может быть, ты даже уловишь мотив, который в течение всей истории крутился в голове у Вадима.
Замечу под конец, что, как ни старался я написать что-то современное, сдаётся мне, вышло всё наоборот – немного старомодно, но это объяснимо: я ведь из того поколения, которое ещё помнит значение фраз «кассету зажевало» и «телеграмму отбить».
Напоследок, если у тебя есть желание побыть ещё немного в компании Вадима Чехолто, а также людей и вещей, которые его окружали, я могу предложить тебе ознакомиться с текстами, вынесенными в отдельные приложения к настоящей книге, поскольку они, хотя и несут в себе информацию о наших героях, но всё-таки в силу своей специфичности не могли быть, по-моему мнению, включены непосредственно в повествовательную часть книги.
Также, руководствуясь современным пониманием того, как должна завершаться хорошая книга, ставлю в конец повествования историю, которая при «нормальном» пересказе должна была быть где-то в середине. Но что ж поделать, сейчас ведь 21-й век, а не 19-й, так что, уважаемый читатель, гадай, зачем этот фрагмент оказался именно здесь.
Засим позволю себе откланяться, надеясь, впрочем, ещё увидеться и с тобой, мой читатель, и с Вадимом, и с другими обитателями Юрятина, города высокой культуры.

Телефонный разговор Михал Михалыча и Абрама Борисовича. Москва–Юрятин. Незадолго до Того Самого Дня
– Алло, Михал Михалыч! Привет! Это Дмитрий Николаевич.
– О! Дмитрий Николаевич, здравствуйте-здравствуйте! Рад Вас слышать.
– Я тоже рад, привет ещё раз. Слушай, я про тебя тут одному человеку интересному рассказал, про твои представления о культуре, развитии бизнеса и вообще про все твои мысли о великом.
– Ну уж, ты не преувеличивай, пожалуйста! О великом!
– Да нет, Михалыч, ты же знаешь, я тебя люблю очень. Ну так вот, человек этот рядом со мной, горит желанием с тобой познакомиться.
– А, ну давай, всегда готов поговорить с достойным человеком.
– Его зовут Дубовский Абрам Борисович.
– …
– Я ему трубку передаю.
– …
– Здравствуйте, Михаил Михайлович, это Дубовский Вас беспокоит.
– Здравствуйте, Абрам Борисович, можно просто Миша… или Михаил, я, знаете ли, человек простой.
– Перестаньте, Михаил Михайлович, не прибедняйтесь, пожалуйста. Мне Дмитрий Николаевич про Вас такого рассказал! Я так понял, Вы там, в Юрятине, горы ворочаете?
– Это он наговорил Вам напрасно. Мы люди скромные, тихие, хе-хе, не то что Вы, Абрам Борисович. Даже и не представляю, зачем это Вы мне решили позвонить.
– Во-первых, книгу Вашу почитал, очень понравилось, нестандартно так, свежо, во-вторых, Дмитрий Николаевич передал Вашу записку о том, как нам обустроить наконец Россию, взгляд, так сказать, из глубинки. Вспомнили, да? Вы знаете, взгляд там у Вас, конечно, уж очень из глубинки, но, определённо, есть что-то опять-таки свежее, непосредственное, искреннее. Вы не представляете, как этот Ваш труд читается на фоне того, с чем постоянно приходится иметь дело. Кругом ведь люди, мнящие себя бог знает кем, а на поверку… в общем, знаете что – надо бы встретиться, обсудить всё это. У Вас, я там слышал от Дмитрия Николаевича, ещё много разных мыслей, не только про энергетику, вот мы бы всё и обсудили! Услышали бы голос народа, так сказать.
– Я... Вы знаете... Абрам Борисович, очень приятно и неожиданно…
– Да и мэра этого Вашего захватите с собой, я слышал – тоже перспективный такой человек, можно обсудить дальнейшее его продвижение по карьерной лестнице, если ему это, конечно, интересно.
– Петю Хорошина? Возьму, конечно.
– Дмитрий Николаевич сказал, что Вы интересуетесь историей еврейского народа. Что-то там раскопали такое неслыханное, меняющее представление обо всём!
– Опять он преувеличивает. Но, вообще-то, раскопали кое-что.
– Это я так, к слову, меня слегка эта тема тоже интересует, но поговорить-то хотел о другом. У меня, Михаил Михайлович, времени не очень много, поэтому подготовьтесь, пожалуйста, к разговору, подумайте, что Вы считаете нужным изменить, может быть, исправить. В смысле, как нам обустроить Россию, ха-ха.
– Очень объемный вопрос… Но, Вы знаете, я много думал как раз об этом, так что попробую ответить сразу, раз уж есть возможность. Возможно, мешает коррупция. То есть, например, подходишь к какому-нибудь клерку, к мэру, я не говорю, конечно, про Хорошина, ха-ха, и начинается вот это выдаивание из тебя всех соков. Подряд хочешь – дай, в приватизации поучаствовать – дай, всюду – дай. Хотя, с другой стороны, Абрам Борисович, Вы знаете, я, наверное, смелую мысль выскажу, но в какой-то мере именно коррупция сейчас – это нечто системообразующее, это, можно сказать, фундамент нашей экономики. Убери коррупцию – и всё развалится! Может, лет через двадцать… А сейчас, знаете, я не говорю про себя, но многие ведь как рассуждают: есть определённый канал решения вопросов, подошёл, дал Клаве какой-нибудь три полотенца и решил вопрос. Убери это канал – и куда идти, кому нести три полотенца? Так что это тоже вопрос – стоит ли вот так, рубить с плеча…
– Интересно. И что же сейчас делать по-Вашему?
– Ну что делать? Приводить во власть новых, достойных людей, которые не будут иметь желания воровать. Я вот, Вы знаете, Абрам Борисович, периодически прохожу тут у нас в Юрятине мимо рынка, вижу там ребят молодых, они торгуют всякой ерундой, золото скупают, какие-то часы продают, какие-то швабры впаривают, знаете, я бы вот их бы на работу брал, потому что, ну столько в них энергии!
– Торговцев что ли?
- Предпринимателей. Можно шире сказать – молодых, энергичных людей. Приезжайте к нам в Юрятин на рынок, забирайте! Или ко мне на работу. У меня, знаете, полный офис таких: молодых и умных, а в будущем – еще и богатых, вот на них и надо будет опереться, когда они подрастут. Нам такие и нужны! Нам – это стране. Извините, я Вас не очень отвлекаю, а то всё говорю и говорю?
– Я Вас внимательно слушаю.
– Так вот, я говорю, у меня полный офис ребят молодых, которые работают 24 часа в сутки. Когда они отдыхают, не знаю даже, да и зачем им отдыхать? Пока силы есть, я считаю, надо работать. На том свете отоспимся все. Причём, зарплаты у них, Вы знаете, не такие уж, чтобы очень. И никто не жалуется, все на работу ходят, как на праздник! Знаете, вот прям как в нашем комсомольском прошлом, я думаю, Вы понимаете. Ну и я так смотрю у друзей, коллег моих, вот Вам, наверное, Дмитрий Николаевич про Борецкого Леонида говорил, у него то же самое: все при деле, все бегают. Мальчики, девочки – без разницы. Девочки, правда, рожают иногда, но это тоже не беда, родила и дальше побежала работать. Вот таких вот надо побольше, а не болтунов всяких.
– А Вы сами-то во власть не хотели бы, Михаил Михайлович?
– Нет, что Вы, Абрам Борисович, это не моё совсем, я же от сохи, мне бы кочергу в руки или окучник какой-нибудь. Что Вы, какое там «во власть»? Я лучше рядом постою.
– Ну, смотрите, Михаил Михайлович, а то не с кем дело иметь порой, некого не то что в Правительство пригласить, в губернаторы даже.
– А в президенты?
– Да уж, это Вы точно… И в президенты тоже. Кстати, если бы речь шла о выборе, скажем, между толковым бывшим партаппаратчиком, по-настоящему толковым, таким «пожившим», и каким-нибудь военным или, там, кэгэбэшником, каким-нибудь полковником отставным? Я понимаю, что выбор тот ещё, но мне чисто гипотетически хотелось бы Ваше мнение послушать, мнение, как Вы говорите, «человека от сохи». Вы бы кого выбрали?
– Я понял, Абрам Борисович. Да уж, выбор, конечно… Вы знаете, я бы кэгэбэшника лучше бы выбрал. Партаппаратчики, они, знаете, во-первых, уже поправили своё, во-вторых, от них не знаешь чего ожидать, в отличие от сотрудников органов, которые всё-таки более предсказуемые.
– Угу, ясно. Ну, а вообще, как Вам кажется, Михал Михалыч, как бы сформулировать… Вот куда нам двигаться? Мы в какой-то степени на перепутье сейчас… Раньше была идеология, под ней определённая экономика. Это всё в прошлом. А что предложить людям сейчас?
– Абрам Борисович, мы, такое впечатление, что всё время на перепутье: не понос, так золотуха, не застой, так перестройка. Пора бы уже с перепутья двинуться куда-то, и тут я с Вами согласен, что идеология должна быть, а какая? Ну, я бы так сформулировал: давайте работать, деньги зарабатывать. Американцы ведь не тем сильны, что у них авианосцы самые большие, хотя и этим тоже, а прежде всего тем, что у них много всего: денег, машин, мостов, дорог, домов… Может, хватит завидовать, а пора создавать что-то самим, стараться, ошибаться. Я вот смотрю и понимаю, что много бы переделал в своём прошлом; но главное – не стоять, двигаться, а там… война план покажет. Ну, и потом, вот как сказал мой юрист недавно, не надо жить в выдуманной реальности, как же он это назвал… по Пелевину, это писатель такой модный сейчас. У него основная мысль, что кругом всё выдумка, нами кто-то управляет такой таинственный, какие-то сборища тайные, ну вот всё такое. Вообще, Вы знаете, мне кажется иногда, что народом нашим, русским то есть, даже неплохо, чтобы тайно поуправляли какие-нибудь мудрецы еврейские, только где их взять? Я, Абрам Борисович, поверьте, очень хорошо отношусь к еврейскому народу, я вообще ко всем народам хорошо отношусь, хотя всё же все, вне зависимости от национальности, прежде всего люди русско-советские. Так что вот: выкинуть из головы все эти сказки, выдумки про то, что кто-то там что-то замышляет, все нас ненавидят, и работать. Да, лопату в руки – и вперёд! Извините, я, наверное, путано говорю, увлекся…
– Ну что Вы, Михаил Михайлович, очень интересно… Но, вообще, простите, действительно не могу больше. Так что… жду Вас в гости. Может, обсудим ещё раз всё это лично. Через Дмитрия Николаевича будем держать связь. Прощайте, Михал Михалыч!

Прощайте, Михал Михалыч. Стояние на перепутье – неотъемлемая наша черта ещё со времен трёх богатырей. Ничего с Того Самого Года особенно не изменилось. Оглядываясь вокруг, я пытаюсь найти кого-то, похожего на Вас, но не нахожу. Время прошло, война показала план. По итогам войны: кто-то стал генералом, а кого-то списали в расход. Капитализм с комсомольским задором строить не так-то просто. Мы всё ещё живем в выдуманной реальности и не любим брать в руки лопату. В нашей стране по-прежнему много болтунов, но очень мало Михал Михалычей, людей, которые не боятся ошибаться.

Приложение № 1. Сборка записей на кассете Вадима
Pizzicato 5 – It’s a beautiful day
DJ Krush & Toshinori Kondo – Sun is shining
Foo Fighters – Big me
Radiohead – Exit music (For a film)
U2 – Exit
Therapy – Diane
The Verve – Bitter Sweet Symphony
Joy Division – Disorder
Игорь Сорин – Русалка
Porno for Pyros – Hard Charger
Fun Loving Criminals – We have all the time in the world
The Libertines – Can’t stand Me Now

Приложение № 2. Сборка записей на кассете Большого
Отпетые мошенники – Вечерина
Коловрат – Герои РОА
Вандал – Дед мой был штурмфюрер СС
T.N.F. – Скажи России
Alice in Chains - Died
Underworld – Dirty Epic
Евгений Чичерин и «Хмели-Сунели» – В трамвае
Marilyn Manson – Last day on earth
Rage against the machine – Bulls on Parade
Sweet 75 – Oral Health
Близнецы Бу – Завела и бросила
Foo Fighters – Exhausted

Приложение № 3. Последнее письмо Романа Исаковича Мельника членам Совета Мудрейших
Уважаемые господа, члены Совета Мудрейших!
Вынужден констатировать, что в последнее время я почти не получал писем ни от Вас, ни от членов Юрятинской Ячейки ВСБ. Данный факт вынуждает меня пойти на крайние меры: отбросив всякую конспирацию, я пишу Вам под своим настоящим именем, а не под партийной кличкой, которую Вы мне дали. Кличку, впрочем, тоже припишу, чтобы Вы не путались.
Если б Вы только знали, как же мне не хватает Ваших писем!
Вы буквально придали моей жизни смысл два года назад!
Что же Вы не пишете?!
Кстати, поздравляю Вас с наступающим Новым Годом или, как правильно будет сказать, Рош Ха-Шана! Вообще-то, я его раньше не праздновал, но один мой друг (не буду называть его имени из соображений конспирации, но Вы-то понимаете, о ком я!) предлагает всё-таки начать отмечать Наши праздники, а как и что там делать, ему расскажет сын, который учится в Нашей школе.
Очень, очень, очень жду ответа!
Не представляю себе жизни без нашего ВСБ!
Всего Вам хорошего, или, как я прочитал в разговорнике, КОЛЬ ТУВ!
Р. И. Мельник, Вам хорошо известный как «Солдат Сиона Ромка Масончик».

Приложение № 4. Некоторые рассуждения Вадима Чехолто об интересующих его вопросах, или Философия перепутья
В этом приложении собраны воедино те рассуждения, которые Вадим пытался высказать на протяжении всей книги своим собеседникам, но, во-первых, они никого не интересовали, во-вторых, он сам их толком не мог сформулировать. Я попробовал помочь Вадиму всё-таки высказаться, хоть он персонаж и выдуманный, но тоже имеет право на свою точку зрения.
Сразу оговорюсь, что рассуждения эти носят характер сумбурный, и потому вы можете поступить так же, как и прочие собеседники Вадима, то есть прекратить его выслушивать, а в данном случае – завершить чтение. Если же Вас по какой-то причине интересует внутренний мир моего персонажа, то Вы найдёте его мысли сразу после слова «Итак», возможно, это слегка изменит Ваше отношение к нему.
Итак, что ни говори, но все мы немножко философы в том смысле, как это понимал Мамардашвили, последний наш великий мыслитель: встретились два человека, поговорили, обсудили что-то.
Нам, последнему выросшему в Советском Союзе поколению, многое представляется ясным с первого взгляда. В основе нашего миропонимания до сих пор лежит концепция, которую в нас вбивали, начиная с детского сада. Мы твёрдо знали: бога нет, нами правят самые мудрые правители, все люди братья, а человек создан для великих целей. Такой вот «детский набор» юного пионера-мыслителя из начала 80-х годов 20-го века.
С распадом же СССР вокруг нас возникла новая экономическая реальность, не подкреплённая, однако, новым философским базисом. Мы стоим на перепутье и стремимся нащупать свой путь. Причём тот набор знаний, полученных нами ранее, по-прежнему давит, его не выкинешь прочь, как ненужный груз, тем более что зачастую знания эти не лишены здравого смысла.
Весьма примечательно в этом вопросе отношение к собственности. С одной стороны, мы держим в уме, что нужно быть щедрым и бескорыстным, что мещанство и вещизм – это плохо (нас так учили), а с другой – каждодневно участвуем в отношениях, способствующих приращению капитала, его концентрации, возникновению новых благ.
Другая ситуация, ставящая в тупик рождённых в СССР, – взаимоотношения с богом. Дети приходили из школы, где их потчевали суровым атеизмом, а дома встречали родители, тайком красящие яйца на Пасху. В итоге получились полуатеисты, которые полуверят в Полубога.
Ещё один пример: отношение людей к власти. Впервые за многие годы получившие возможность избирать себе правителей люди не верят в столь естественное происхождение власти. Люди как бы насильно отделяют её от себя, словно не желая никоим образом быть к ней сопричастными. Многочисленные теории порабощения народа некими тёмными силами будоражат умы, тем более что тема эта вовсю тиражируется различными писателями и журналистами. Гораздо проще верить в несуществующий план заговора в отношении страны, чем работать на её благо. Конечно, лучше лежать на диване, чем что-то строить, ведь всё равно коварные, проклятые, ненавистные они (масоны, сионисты, либералы, американцы, европейцы, китайцы, члены всемирного какого-нибудь конгресса, авторы плана Даллеса и проч.) всё отберут и разрушат.
Состояние вакуума в мозгах приводит к тому, что его пытаются заполнить различные псевдоучения, как грибы, разросшиеся на болоте медленно гниющего Союза. Отсюда и метания, и резкий контраст в поведении различных людей в однотипных ситуациях. Кто-то стыдливо молчит о своих миллионах, а кто-то нагло ставит «Мерседес» в неположенном месте, кто-то становится сатанистом, а кто-то постится 40 дней.
В общем, взяв за основу наш «детский набор», попробуем сформулировать правила, отражающие текущее положение дел.
Есть бог или его нет – сказать трудно. Если уж великие люди за тысячи лет не выдали убедительного ответа, то куда уж мне, провинциальному юрятинскому финансисту. Этот, современный Джизас, обнимающий мальчиков и львят с картинок заезжих «агитаторов», выглядит неубедительно. А тот, «старый» бог, в которого верили наши деды и прадеды, хотя и пробивает себе постепенно дорогу к нашим сердцам, но успеет ли он за нами, вечно куда-то бегущими? Да и, вообще, нужен ли бог в эпоху интернета и мобильных телефонов? С учётом кантианских сомнений, которые всё же скребут в душе, попробуем сформулировать первое правило философии перепутья: можешь в бога не верить, но живи так, как будто он есть.
Допустим, что тёмные силы, проникшие во всё и вся, действительно без устали нас гнетут. Однако полагаться на них во всём не стоит, вдруг самая главная из гнетущих инстанций окажется выдумкой какого-нибудь шутника? Так что попробуем сохранить немного места для разумного поведения в этом безумном мире и сформулируем второе правило философии перепутья: даже если и есть тайные правители, готовые отобрать у тебя всё, живи так, как будто их нет.
Люди-братья в последнее время стали остервенело искать взаимные отличия, забывая о том общем, что в нас есть. Странные люди в странных одеждах уговаривают идти в будущее, основываясь на позабытых бедах прошлого. Далее я теряюсь в своих жалких попытках вывести достойное умозаключение из предыдущих двух предложений. Наверное, тут что-то должно быть типа «все мы люди, все мы человеки», но это уже явно кем-то сказано до меня. Пойду ещё подумаю.
Для каких уж там великих целей мы созданы – не знаю. Впервые в своей истории значительная часть наших граждан получила возможность практически вообще ничего не делать (тем более, как мы выяснили выше, есть вероятность, что всё равно всё отберут). Однако на этом фоне откуда-то возникают люди, чья безудержная энергия заставляет всех вокруг шевелиться, невзирая на прочие трудности. Благодаря этим людям, можно сформулировать последнее правило философии перепутья: если тебе не нравится этот мир, переделай его или создай свой собственный.

Вместо послесловия. Отрывки из отзывов некоторых героев книги о самой книге и о её авторе
Нинель Семёновна Гельфанд: «…какая-то мешанина слов, какая-то попытка совместить несовместимое, впихнуть в текст всё, что только возможно, показать, что автор-де много чего знает… пытается удивить нас тем, что в каждой фразе Капелюшкина присутствует скрытая цитата… автор как будто прячется за этой эклектичностью… причём тут Рушди?.. автор постоянно убегает от поставленных им же самим вопросов, скрывается за иронией… критика того же Пелевина во многом обоснованна, но сам же автор, словно подражая стилю этого писателя, превращает анекдот в неотъемлемую часть… таким образом, можно констатировать, что на горизонте российской словесности взошла очередная бездарность…».
Профессор Семён Яковлевич Смирский: «…интересной мне кажется теория «десяти жоп», выдвинутая одним из персонажей этой книги, я вот не поленился пересчитать их в тексте, по-моему, для полного успеха не хватает одной… не совсем раскрыта, к сожалению, тема половых извращений, затронутых… инсинуации в отношении себя с гневом отвергаю… главы, посвящённые сионистскому сборищу в Москве, весьма правдоподобны…».
Ребе Соломон Мейзер в лице пресс-секретаря Юрятинской Любавичской синагоги: «…абсолютное непонимание основ иудаизма… ошибки почти в каждой фразе… создаётся впечатление, что автор намеренно… ему ведь наверняка известно, что Рош А-Шана начинают праздновать с вечера, предшествующего… если это 1998 год, то этот вечер выпадает на воскресенье, а если 1999 год, то вообще на субботу!.. это как же, позвольте спросить, уважаемый автор, члены семьи Спасских могли праздновать… или тут вообще какой-то другой год?.. тогда какой?.. может быть, путает с Йом Киппур… а эта шовинистическая попытка поставить на одну доску Шоа и события тысячелетней давности, произошедшие с хазарами?.. вообще, почему именно о Любавичском направлении иудаизма автор отзывается так…».
Профессор Сергей Александрович Акбашев: «…так что местоположение дома с фигурами, обозначенное автором, спорно, поскольку, как мы понимаем, смотреть из окна доктор мог и в других направлениях…».
Манчестер: «…покурил, почитал, немного поржал, «Сионисты» лучше…».
Лев Хейфиц: «Спасибо, что не забываешь обо мне, друг».

Автор выражает благодарность сетям «Кофе сити» и «Компот», в которых в основном и была написана эта книга.
Юрятин, город высокой культуры
Июль 2014 – июнь 2015 гг.
Вадим Юрятин