Однажды, слушая в комнате институтского общежития по радио футбольный матч, мне пришла в голову интересная мысль: «Почему миллионы любителей популярной игры могут, лежа на диване, прочувствовать удар защитнику по ногам, внезапный пас, обостривший ситуацию перед воротами, и порадоваться забитому голу? А я, стосковавшись по любимой игре, которой почти пять тысяч лет, сделать этого не могу?».
Представил, что из динамика, прокашлявшись, хриплый голос комментатора извинился за внезапное прерывание футбольного матча ввиду срочного сообщения: «Дамы и господа, леди и джентльмены, уртоглар. Впервые в истории мне представилась возможность вести радиорепортаж с матча второй по значимости, после перетягивания каната, игры — длинные на-а-арды. (Свист, аплодисменты.) Белыми сегодня играет Хайбиш — боксер и простой таджикский бача. Черными — Жорик, пацан, которому когда-то рукоплескало ереванское СИЗО. Они терпеть не могут друг друга, поэтому поздороваются как всегда».
Обычно скороговоркой, неправильно произнося армянские слова, Хайбиш говорил: «Баревдзес, ара, вонцесс лявэ, инча асум,— и заканчивал неожиданно, под дружное ликование, вопросом: — Кунем ворот, какой город?». Жорик не оставался в долгу и, коверкая таджикские слова с местными прибаутками, отвечал: «Чту? Нагзми? Ба джо ми? Поворот ми? Багишомол ми? Нассать ми? Насрать ми? — и, махнув рукой, на узбекском заканчивал: — А-а-а, дж*ляб».
Далее бросали зарики, определяя, за кем первый ход. Хайбиш не любил, когда кто-нибудь переворачивал шашки полой стороной вверх, говоря при этом: «Ну чо ты их кверху раком ставишь?». Жорик специально ставил их «кверху раком».
Первый ход за Жориком. Бросает зары. Два — один. Он один из немногих говорил на этот ход: «Ду — бир». Секунду задумавшись, переспрашивал: «Что было?».
Ему отвечали: «Ду — як или яку — ду». На «шешу — беш» он мог сказать «пеньжю — шешь», именно «жю», на французский манер, вытягивая губы, и «шешь», смягчая и смакуя при этом каждую букву. Затем, отглотнув из трехлитровой банки пива, доставал сигарету и раскуривал ее, глубоко затягивая.
Особым шиком было при «шешу — беш» на первом ходу, не нагибаясь к дому противника, резким движением пальцев метнуть шашку точно в угол. Если она, как бильярдный шар, дрожа в губах у лузы, тихонечко замирала там до следующего хода, все понимали — это не новичок.
Далее из репродуктора полилось, как бальзам на сердце: «Дор — чар, ду — бара, джут — се, шешу — кош, хватит думать, это не шахматы». И снова: «Яку — чор, сею — панч». Иногда, в пылу азарта, стукнув шашкой по доске так, что подлетали все остальные, он произносил вместо «марс»: «Рыба!». Редко кто ему подсказывал, знали, мог ответить: «Керихар себе на голову поставь».
Внимательно смотря на доску, он не пропускал проходивших рядом, без своего замечания. У «сто восьмой» соседки, склочной и неряшливой, жившей в доме напротив, написавшей однажды в протоколе ДТП: «От него осталась лужа крови и лакированные ботинки», он спросил: «Гжоба рафтен?». «Хона ба»,— не подозревая подвоха, отвечала она. «Ахчи, мазар в другой стороне»,— добивал он ее.
Обращая внимание на пробегающую мимо стаю собак, он искал кого-то глазами: «Где Славик? У него тут «хе» бегает, а он шарится вечно не знаю где». Вообще-то праздно слоняющаяся стая собак была не характерна для нашего района, видимо, это залетная стая, прибывшая из вегетарианского района.
Работал Жорик в ГПТУ, возле военкомата. Показывая мне однажды чертеж кровати с ремнями и щетками, с гордостью сказал: «Вот, еб*льный станок придумал». Оценив по достоинству изобретение, подумал, наверняка труды преподает.
Интересная история в его исполнении была про то, как Владимир Ильич открыл полностью глаза всем, кроме китайцев. Чувствовалось, это импровизация, потому что передвигались мы по Крытому рынку бессистемно и подошли к рядам, где продавали рис.
До этого он издевался над продавцами овощей. Что-то ему не понравилось в ответе рисового барона, и он, взяв внаглую щепотку риса, запрокинул голову, насыпал рис на закрытые глаза и начал монолог, говоря при этом сюсюкая с китайским акцентом: «Ми раньце лука не сасали, морковка не сасали, капуста не сасали, а риса сасали, Ленина присла и ... — и, резко выпрямив голову, так что рис снова попал на прилавок, скосив глаза продавцу: — Всем гласа открыла и нам цуть-цуть». Пока мы ржали, он стянул кочан капусты, понятно было, что для прикола.
Все воскресенье, играя на двух досках и меняясь в порядке очереди, бегая с двумя трехлитровыми банками к бочке с пивом у остановки, сливая лишнее тут же за гаражом, мы были счастливы, понимая, что прожигаем жизнь впустую.