Ночь на заводе железобетонных изделий прошла спокойно. Постреливали, конечно, как всегда. Снайпер впорол в оконную раму диспетчерской три пули по вертикали. Кто-то из наших минувшей ночью, видимо, светанулся там в окошке.С правого фланга на позициях казаков была какая-то стрельба, но, похоже, так — перестраховывались.
Утром поймали «пленного». В кавычках слово «пленный» не случайно. Мужичок-молдаванин лет под пятьдесят, с хорошим перегаром. Ворчал, что «у вас тут племянник вчера пропал...». Парни шуганули и мужичка - «сейчас и ты пропадешь, шляешься тут на линии огня...». Заставили натаскать воды в подвал с колодца, опохмелили стаканом вина и отправили восвояси. Нет, не стакан был...Помню, как мужик пил то винцо из залапанной литровой банки...Какой там на хрен стакан — там все три стакана было — не меньше.
Хорошая ночь была, тихая. Грохотульки начались почему-то в шесть утра. Мы уже пересменку ждем, а тут на выезде в город та-та-та началось. Сначала в три-четыре ствола, потом граната ухнула, зачастило-зачастило, и слышим — уже и пулемет запел. Напряглись. Контрольно связались по рации с постами, близкими к месту боя. Похоже, что какая-то группа молдаванских бойцов либо выходила от нас и не смогла сделать это незаметно, либо это был маневр — пошли на прорыв тогда, когда не ждали. Просчитывалась и третья ситуация — здесь отвлекуха, а где-то сейчас происходит большое просачивание. Сигнал ушел по линии.
К семи часам пересменку уже не ждем. Кто ж сейчас будет прорываться между огнями. Но хлебовозка приходит. Ага — именно на бывшей хлебовозке развозил караульные группы шофер Володя.
Приехали прострелянные в шести местах. Все живы, но потные и бледные. Слегка хвастались: «Им и в голову не пришло, что у нас столько дури — раскатывать на машине ...Но мы, конечно, как в тире были...» Лица их кривятся от невеселых мыслей. Честно говоря, шансов прорваться без крови у них было маловато. Зачем так глупо рисковать? Сейчас — ещё минут двадцать-тридцать погрохочет, стихнет, ну а там и приехали бы. Что мы — не подождали бы, не «послужили бы» лишние час-два?
Сдаем посты, жрем тушонку, забираем манатки, которые в стирку везти и грузим пару пустых пластмассовых фляг. А стрельба, блин, не утихает. Уже пара-тройка пулеметов молотит, уже и разрывы штук пять, семь... Сбились считать.
- Ребят, а стрельба ведь на нас проваливается. Где-то в районе выезда уже почти, по дороге нам все равно не проскочить... - рассуждает командир караула, он же командир третьей роты Саша Спиридонов.
- И шо? Будем позориться, через казаков проезжать — дугу в пять километров? Можа наоборот — пойдем-ка навстречу этим стрелкам? - это как-то разом загалдели почти все за Геной Шкильнюком, усатым «ковбоем», воюющим в брюках клеш с широченным ремнем и подсумками совсем не в цвет его багряного ремня, - На хрен. Либо давай командир, навстречу бою, либо нехай они там стреляют, а мы давай прорываться на базу.
Как-то почти сразу и порешили — прорываемся на базу , хотя опять же никто рационально не мог объяснить — спешить-то зачем?!! Ну выедем на полчаса позже — мир рухнет что ли? Или дома коровы не доены?... Нервы, уставших за караульную ночь, уже заточены прорываться, а не высиживать лишний час, полчаса или пятнадцать минут.
Посадка в хлебовозку. И тут тихий, но любопытный момент. Все понимают — вот тут , сидящему у вырезанного окошка по правому борту, шансов при обстреле меньше, чем у кого-либо. Вообще, правый борт калибр 7.62 прошьет даже с шестисот метров, а проскакивать-то будем метрах в двухстах-трехстах... То есть правый борт — это смертники, «если что».
Я поднимаюсь в кузов шестым, но у правого борта из пятерых предыдущих сел только Толик Нирша, рыженький тихий парнишка. Четверо присели у левого. Я , наверное, задержался на секунду, глядя на все это. И этой секунды было достаточно, чтобы обнаружить странную тишину, понять, что на самом деле все смотрят на каждого нового садящегося и на его выбор места. Я сел у окошка... Разговор рассаживающихся неестественно оживился. Загрузились ещё бойцов семь-восемь. Я выставил ногу на середину кузова, упираясь в приваренную к полу раму салазок, по которым когда-то сюда загружали стойки с хлебом. Сделав упор, выставил в окошко автомат. Пытался понять, как в тряске будет кидать в окне, уперся плечом в стенку. Обычное прилаживание амуниции. Только в этот раз позиция и амуниция — одно и то же — вся хлебовозка и её обшитые листовой нержавейкой борты — моя амуниция.
У правого борта сел и Гена Шкильнюк. Пытался так же, как и я, примоститься в окне. Вдвоем было тесновато. Из-за спины стрелять в тряске опасно — тряхнет так что впереди стоящему очередью башку снесешь. Поэтому я Генке говорю: «Успокойся... Высунешься, если я упаду...».
- И если он сам не упадет, гы-гы-гы, - мрачновато пошутил, закрывающий за нами двери, Володя-водитель. Ох, ты ж елки-палки... Так мы ж если гореть будем и не выскочим — нас же снаружи закрывают! Вроде как в предыдущий раз с открытыми дверцами ехали... «Э! Э! Э! Володя! А ну открой! Ты охренел что ли? А если тебя свалят... мы тут — готовые пленные, садись да вези до генерального штаба.Ну думай же своей пьяной макитрой!!!..». Это правда — пьяный водитель на войне — это просто, как «уставший водитель». Или «водитель много переживший»...
...Мы доехали хорошо. В машину попало всего несколько пуль. Дырки сосчитали на базе. Никого не убило, даже почти не ранило — бойцу, сидящему в кабине рядом с Володей-шофером, рикошетом подсекло ногу чуть ниже колена. Крови не много было. Наверное, ту историю все уже забыли. Я бы тоже, наверное, забыл. Но вот секунду помню. Когда садился в кузов и выбрал правый борт у окошка.