"Авдотьюшка.. Милая моя... Господи, да что же это такое... Авдотья..."-встревоженно бормочет чей-то мужской голос. Дуняша открывает глаза и видит... Видит ... Его бледное лицо и, золотистые кудри склонились над ней... Его васильковые глаза с тревогой и болью всматриваются в её, потухшие и больные... "Дуняша, милая моя... Любимая..."-шепчут красиво очерченные, бледные губы парня и она плачет...Плачет от осознания того, что любимый её жив... "Ник... Николенька... Ты..."-шепчет Дуняша, но он приказал ей молчать, приложив палец к бескровным своим губам...
...И кто-то больно хлещет её по лицу ладонью... Едва приподняв свинцовые веки, Дуняша вновь видит неясный мужской силуэт... Но ведь это не он... Не её Николенька, нет... Мужчина наклоняется , поднеся что-то плоское и прохладное к её губам...
"Милая моя... Жива, жива! Слава Богу! Ты меня так напугала!"-взволнованно повторяет он, и, бережно поднимая её безвольное, поддатливое тело, укладывает его на постель. "Ну вот,видите, всё у вас в порядке. Обычный обморок. Видите ли: предсвадебные волнения, первая брачная ночь и всё такое... Пусть больная отдыхает больше и чаще... И проводите меня,сударь, будьте любезны! "-прослушав в очередной раз биение её сердца, произнёс полноватый старик, вышел в сени и Прохор последовал за ним следом.
"Супруга ваша исключительно, просто исключительно хороша собой... Понимаю я ваше молодое нетерпение... И всё же послушайтесь старика: отложите брачную ночь на более позднее время... Она слаба ещё, да и подругу потеряла недавно... Обождите недельку-другую..."- бодро похлопав по плечу Прохора, проговорил доктор. "О ком это они ? "-равнодушно думает Дуняша и в её больной памяти чётко всплывают события последних дней, предшествующие её странной болезни... Церковь... Сияние свечей... Ослепительное сияние икон в золотых и серебряных окладах... Страшась пошевелиться, она стоит напротив Царских Врат и смотрит, как под самым куполом легко парит золотистый голубь. Впервые в жизни одетые туфли-подарок жениха- больно жмут ей ноги. Венчальная свеча трепещет слабым, испуганным мотыльком и слеза, непрошенно скатившаяся по щеке, падает на неё,
разбиваясь о пламя, и... И свеча новобрачной гаснет. Прохор же, стоящий рядом, беспокойно задвигал сапогами, пытаясь зажечь её свечу от своей, однако, всё было тщетно... Вспыхивая с новой силою, свеча в дрожащей руке невесты никак не желала гореть и упрямо гасла...Она смотрит, как парит под куполом золотистый голубь, заполняя душу благодатью, радостью и чистотой. "Венчается раба Божия Авдотья рабу Божьему Прохору..."- слышит она густой бархатный бас священника. "Многая лета, многая лета..."-стройно отзывается хор и Дуняша внезапно осознаёт, что это всё. Всё, теперь она замужем... Потом... А что же было потом? Муж, безмятежно спящий на брачных пуховиках и ужасаюший, зловещий лик Смерти на его груди... Нет... Нет...я не хочу об этом думать, не хочу... "Что с тобой, милая? Что?"-взволнованно шепчет Прохор ,склонившийся над Дуняшей и осторожно сжимает её руку. "Дети... Что с ними? Где?"-еле вымолвила девушка. "Всё в порядке. Дуняша, если ты... Ну, вообщем, если ты из-за этого"-муж кивнул на постель-"Не переживай так. Я буду ждать столько, сколько нужно..."
Тихо, неспешно и размеренно потекли её серые,однообразные дни... День за днём... Однако, вскоре молодая женщина окончательно поправилась и встала с постели. По-прежнему она занималась детьми и домом. Прохор же, не докучая ей ничем, помогал по хозяйству, вернее, добрая половина дел лежала на его плечах. Прослышав о выздоровлении молодой знахарки, к ней вновь потянулись со своей нуждой люди. А однажды... Однажды вечером подвезли на подводе к их дому крестьянку и, взглянув в её источенное хворью лицо, Дуняша едва сознание не потеряла... Эти прядки рано поседевших волос из- под знакомой с детства клетчатой шали, запавшие и будто ушедшие в глубь черепа пустые невидящие глаза...
Совершенно серое, неподвижное, словно пергаментное лицо и мутная слезинка, заблудившаяся в глубоких морщинах... "Примай хворую, Лукинишна... Страх как занедужила старуха, силов никаких нету!"-незнакомый мужицкий голос вывел её из оцепенения и Дуняша невольно подняла глаза. Махонький, тщедушный мужичонка в изъеденной молью поддёвке её отца и видавших виды сапогах стоял перед нею. "Я никто ведь ей, так, сожительствую.. С другой деревни я, дом сгорел, жить-то где-то надо. А у ей , у хворой то, семья вся вымерла: дочерь семнадцати лет два года как померла, а потом и мужика ейного медведь заломал... Только-только поладили с бабой- и на тебе....Захворала окаянная... Помоги, а, . Лукинишна..."
"Матушка! Бедная моя матушка...."-защемило, заплакало сердце Дуняши, и она отвернулась, прикрыв взмокшее вмиг лицо ладонью.
"По што молчишь то, хозяйка? Примай хворую, зачтётся,чай, тебе... Без бабы-то мне ведь никак неможно..."- растерянно пряча глаза, торопливо бормотал мужичонка. Дуняша похолодела и события последних двух лет всплыли в её памяти. "Ты ведь обрекла меня на лютую смерть, матушка..." -бессильно плакала её душа. "Прости её, дочка...Матерь ведь твоя..."-коснувшись бессильно опущенных плеч девушки произнёс старый Лука . Дуняша вздрогнула и словно ото сна очнулась..."Матушка!"-отчаянно завопила душа её. Девушка бросилась к матери, она хотела покрыть поцелуями её так исхудавшие почерневшие от хвори руки, но... "Нет, доченька, нет... "- едва слышно шепнул Лука, так и не позволив ей обнять мать. Сердце Дуняши замерло, затихло и время точно остановилось... Не смея пошевелиться, молодая женщина стояла, глядя широко раскрытыми глазами в лицо матери.. Однако, справившись с собой, широко распахнула дверь."Заноси"- глухо произнесла она. Что ж.... Мужик тот вскоре уехал, а мать Дуняши осталась при ней... Плоха была она, слаба очень, билась в судорогах и в память не входила долго... Пять дней и пять бессонных ночей провела Дуняша подле её постели, в слезах молясь Господу помиловать рабу Божью Агафью..На исходе шестых суток болящая открыла глаза, обвела мутным, невидящим взглядом комнатку и слабо застонала. Измотанная событиями последних дней, Дуняша, прикорнувшая на полу подле неё, живо вскочила. "Что? Как ты, тё... тётка Агафья?"-осторожно взяв материнскую руку, запинаясь, спросила она. Агафья приподняла голову. "Туман... Туман глаза застит... Не вижу я... "- еле слышно, прошептала она, бессильно уронив голову на подушки...
Прохор, смирившийся уже было с тем, что в их доме находится больная,угрюмо молчал. Его молодая жена всю себя без остатка посвятила отнюдь не ему-законному мужу и даже не деткам, в которых души не чаяла... Она, негодная, отдавала всю себя выхаживанию какой-то измождённой и грязной старухи: персонально для неё готовила целебные отвары, рубила молоденьких кур-несушек, чтобы напоить эту убогую свежим домашним бульоном...
Мыла сморщенное, почерневшее от старости тело своей подопечной, меняла бельё и даже отдыхала подле неё на полу, прикорнув на старом соломенном матрасе... "Тьфу ты! Сквернота одна! "- выругался он и смачно сплюнул сквозь зубы, когда Дуняша в очередной раз, ворочая старуху, меняя запачканные простыни. ". Я... Того... У матери с робятами пока поживём..."-буркнул он, одевая деток и прикрывая за собой дверь...
Странно... Расставаясь с Олюшкой, со своей милой дочуркой и с Митенькой, ставшим ей сыном,разлуку с которыми она раньше и вообразить-то не могла, Дуняша с ужасом ловила себя на мысли, что как раз сейчас дети здесь лишние и... И ей следует остаться с матушкой наедине...Эти сутки выдались самыми тяжкими для девушки. Болящая бредила. Плача, она непрестанно звала её, свою дочь, Дуняшу, похороненную заживо в одной могиле с барским кучером Николкой и... И ещё одну свою дочь, Олимпиаду, у которой особо истово просила прощения. "Как же это? Ведь у матушки только одна дочь была-я... Как же это?"- беспрестанно размышляла Дуняша. .
Близилась полночь-синяя, безветренная и звёздная, какая бывает только в январе, вблизу Крещения Господня. Сияла луна, полноправная царица январской ночи и Дуняше захотелось вдруг полюбоваться предпраздничным звёздным небом. Поправив одеяло у матушки и накинув старенькую кацавейку, молодая женщина вышла во двор.
Горделивая морозная полночь властно накрыла голову девушки своей прозрачною тёмно-синей шалью... Вглядываясь в ночное звёздное небо она молилась и взывала к Господу, прося Его об выздоровлении для своей матушки и ей опять вдруг почудилось... Почудилось, как знакомая ладонь ласково легла на её плечо и голос... Вновь этот добрый голос : "Молись, дочка... Молись, и всё будет ладно..."
Вернувшись в избу, Дуняша застала свою матушку в бреду. Упав на колени в Святом углу, она молилась и неустанно клала земные поклоны. Когда же наконец Агафья затихла, девушка опустилась пред ней на колени и прижалась губами к её измождённой, с опавшими жилами руке. "На улице до-ождик... С у-утра по-олива-а-ает... "-тихонько затянула она колыбельную. "Я так для своей дочушки покойной пела, для Дуняши... "- широко раскрывая глаза, прошептала Агафья и слезинки вновь покатились из потухших её глаз... Дуняша замерла. "Кто ты, детынька? Кто? Я ведь тебя не вижу. Дуняша? Это ведь ты, моя дочушка? Выходит, померла я и теперь с тобою рядом, в Раю?"- вновь и вновь вопрошала крестьянка, ощупывая руками похолодевшее лицо своей дочери. Дуняша молчала. "Прости меня, дочушка! Прости и пойми... Ведь и она, Олимпиада, дочерь мне, такая же, как и ты... Только тебя- то я вынянчила, выкохала да молоком своим вскормила, а её, бедную, даже на коленках ни разу не подержала... Пятнадцати лет тогда я в услужение к барину пошла, чёрной кухаркой. Недолго служила я;снасильничал меня ирод старый, да и сбежала я оттуда. Понесла к несчастью... Не знал о том никто- пузо-то последнего скрывала... Когда же роды начались-в лес сбежала... Девочку родила, махонькую, слабую, в юбку свою нижнюю завернула да на крылечко-то барское подкинула... Барин одинокий был, бездетный , оставил дитё себе , так и прижилось оно у родного отца... Со стороны глядела я, какой красавицей растёт кровная моя дочерь, Олимпиадушка моя, подойти же и признаться к ней так и не посмела... Тяжко мне тогда было, ох, тяжко! Однако, слух прошёл, что не девица я, порченая и замуж потому вышла поздно. за бездетнлгл вдовца. А вскоре ты родилась, моя дочушка. Олимпиада же красавицей писаной выросла, отец-то ейный замуж выдал её за соседнего барина, за старика. Понимаешь... Я даже радовалась тогда, что больше её не увижу... Однако...Вскорости помирает барин наш. И,похоронив отца, Олимпиадушка с мужем осталась жить в родительском имении.... Слух шёл, что жестока была она к крестьянам, да я её не виню... Ведь не знало дитятко моё родное материнских рук, не вскормила её грудь материнская, вот и выросла злой...
Простила я её, всё простила ей и твою смертушку лютую ей прощаю... И ты прости её, дочка... Сестрица твоя ведь родная! Заплатила бедняжка моя за это самую высокую и страшную цену- убили крестьяне Олимпиадушку мою лютой казнью... Тебя не стало... Её казнили... Отца твоего, Ивана, в тот же год медведь заломал... Как же могла я дальше-то жить, дочка? Да и зачем жить мне, для кого? Рада я , что Господь услышал меня, пожалел, да и принял на свои руки... И ты со мной, голубушка моя..." Страшась пошевелиться, Дуняша сидела на полу, слушая матушку, веря и не веря её словам... Как это: барыня её родная сестра?... Вдруг Невидящие, широко раскрытые глаза Агафьи, подёрнутые мутной белёсой плёнкой задрожали, будто испугались чего-то . Сменившись в лице, болящая судорожно приподнялась, и в горле её заклокотали ужасные хрипы. Вперив невидящий безумный в глаза дочери, она указывая рукой на кого-то, стоявшего позади неё и хрипела... Обернувшись, Дуняша вновь увидела её, казнённую барыню, родную свою сестру Олимпиаду. В истлевшем платье, с кусками сгнившей, чёрной плоти, свисающей с обнажённых костей, она жутко и безобразно хохотала... Её почерневший череп с редкими клоками мёртвых волос ужасной короною венчал клубок змей, пустые глазницы кишели могильными червями, безгубый рот застыл в безобразном оскале, из которого вырывался безумный свистящий шёпот..."Все вы сдохнете тут... Все!" -страшно прохрипела покойница. Дуняша живо сорвала с груди нательный деревянный и сунула его в лицо страшной гостье. Та гнусно захохотала да так, что изба затряслась, ходуном заходила. " Господи! Спаси нас , грешных!,,,"- горячо взмолилась Дуняша. Вдруг... Ясный, добрый столп света осенил махонькую избёнку. Господи! Боже мой... Да ведь это... Это... Сгорбленная фигура старика в светлых одеждах, знакомые до боли глаза, излучающие добро , улыбка, запутавшаяся в длинной, седой бороде... Шагнув из света, покойный Лука преградил путь страшной гостье... Не в силах сопротивляться, покойница застонала, захрипела , точно зверь лютый, у которого неожиданно отняли добычу и ... И растаяла, растворилась в ночной тьме... "Дедушка! Не оставляй меня, прошу..."-падая на колени пред своим спасителем, плача, взмолилась Дуняша.
Протянув руку, Лука коснулся головы девушки и поднял её с колен. "Не оставляй меня больше... Дедушка, родный!... Не выдержу я больше, страшно мне, не оставляй! Или забери к себе!"-плача, горячо молила она.Глядя в глаза ей, старый Лука долго и укоризненно качал головой. "Де-е-душка..."-рыдала Дуняша. "Ты нужна здесь, в этом мире, дочка... Детки у тебя малые, пропадут они без тебя.... Срок твоей земной жизни ещё не завершён. И ведь только ты сможешь усмирить покойную Олимпиаду... Только ты.. Молись..."-осеняя её крёстным знамением, строго произнёс старик и пропал...