Села писать ввечеру, в зимние сумерки. Пишу – и что же я вижу?..
За мною наблюдает Ван Гог! Строгое око Ван Гога пристально смотрит сквозь занавеску.
Ка-а-к? Ужели Ван Гог?.. Я уронила перо...
Мистер Ван Гог, за что мне такая милость? За что такая великая честь почтить меня своим глазом? Одарить меня гением вашего присутствия в моем захудалом жилище? Вы, верно, и не догадываетесь как отвратительно я рисую? Да я и вовсе рисовать не умею. Не вижу цветов и оттенков, и перспективы. Мой глаз неуклюж, и все краски валятся разом у меня из рук. Мистер Ван Гог, вы, верно, ошиблись дверью, или занавеской оконной? Художники дальше живут. А здесь – только скромный автор с чернильницей и бумагой, затворник и вечный странник, и просто гороховый шут. Здесь только скромный автор.
Ах, мне бы увидеть Андерсена, нелепого милого сказочника, одинокого пилигрима и чудака. Заглянуть в его золото глаз, искупаться в его волшебстве, осветиться серебром его чистой души.
Мне бы прозреть... и увидеть Андерсена!
Мне бы вкусить вина с Хармсом, съесть кружок колбасы и ломоть ржаного хлеба, и выкурить трубку, и сжечь город. Сжечь дотла какой-нибудь мерзкий город со всеми домами, трамваями и людишками. И пусть он горит синим пламенем, встают на дыбы великаны мостов, скрючиваются картонные домики, лопаются витрины и плавятся рекламы… Пусть корчится синим червем этот неправильный, насквозь гнилой и фальшивый мир. А кошки, собаки и дети пусть улетают, возьмутся за лапы и дружно летят. Они умеют летать, только кто же об этом знает? Все умеют летать, только не пробовали. А вы, древние старики? Почто дремлете у своих прялок, засиженных мухами? Почто опустили дряблые руки? Или не видите, как золотые трубы сверкают на солнце? Мудрые, древние старики, ангелы в небе трубят вам!
Мне бы вкусить вина с Хармсом. Мне бы выкурить трубку и сжечь город…
Мне бы склонить усталую голову к плечу Достоевского. Выдохнуть несказанную, неземную печаль настоящего. Зарыться прозрачным облачком в его умные кудри, укрыться озяблой птичкой в его подмышке.
Мне бы склонить усталую голову на плечо Достоевского. И заглянуть в пропасть безумия, и не увидеть дна, и не успеть отшатнуться…
* * *
Села писать ввечеру, в зимние сумерки… – и что же я вижу?
Сквозь занавеску за мной наблюдает строгое око Ван Гога.
Око Ван Гога безмолвно. Око Ван Гога бессмертно.
Око Ван Гога желтою пчелкой жалит мне мозг.
Милый Ван Гог, сегодня будет метель, я не выдержу этой ночи…
Я в желтой комнате качаюсь на солнечной табуретке, и в голове моей безобразие и кавардак.
Я жду вас. Может быть, год или два, а может и целых сто лет, я во времени не разбираюсь. Ибо все, что начинается, не заканчивается уже никогда.
А я в желтой комнате качаюсь на солнечной табуретке. А я в солнечной табуретке качаюсь на желтой комнате. И сердце мое гранатовым перламутром стекает по кистям рук на солнечный пол…
И я знаю, что вы не придете. Я знаю, как больно умирать с пулей в сердце. И знаю, как в синих сумерках на белой льдине листа проступают три зловещие слова: «Ты – не напишешь!» На бессмысленно-белой льдине листа – "не напи-и-ше-е-шь!.."
Да, я знаю, что вы не придете, мистер Ван Гог. Ни кистью, ни словом, ни оком, ни рыжей своей бородой. Не прошелестите пшеничным полем, не каркнете вороном, не заалеете красными маками в изумруде трав. Не прошумите сладкой оливковой рощей, не рассыплетесь гирляндами желтых звезд в океане неба. Я знаю, что вы не придете…
И я знаю теперь, что смерть – это так же, как есть картофель. Это не страшно. Смерть, это просто упасть осенним листом на теплую землю. Лечь в глубокую вечную землю, и стать ей сыном, и отдыхать от трудов. Смерть – это холмик над твоей головой. Это пение птиц на весеннем дереве, над холмиком над твоей головой. Смерть – это белые облака, что плывут и меняют формы, меняют формы и тают – над поющими птицами, над деревом, что над холмиком над твоей головой...
Я знаю теперь, что смерть – это так же, как есть картофель…
Села писать в вечеру, да что-то не пишется. Не пишется, и не спится. И не пьется ни кофей, ни водка анисовая, ни клюквенная настойка. И в горло не лезет пряник... с коньяком. И рыжая борода робко щемится в открытую дверцу старого, молью побитого шкапа…
Милый, милый... милый Ван Гог!..
---------------------------------------
Инсталяция автора
по репродукции Ван Гога.