Господин средней руки

Ник Вердин
Культ еды в жизни и творчестве М.А.Булгакова

                «Есть надо уметь…»
                М. Булгаков «Собачье сердце»


Описывать то, как едят, тоже надо уметь. А большинство литераторов вовсе этого не умеет. Вы когда-нибудь задумывались о том, что литература заключает в себе прикладную функцию? К примеру, книги одних авторов стоит читать на ночь как средство от бессонницы. Произведения других можно использовать подобно афродизиакам накануне романтического вечера. Еще одна категория литературы незаменима при отсутствии аппетита. Почитал пару страниц, и слюнки потекли. Михаил Афанасьевич Булгаков – признанный классик литературы, и, в числе прочего, кулинарной. Он и сам был любитель покушать со вкусом и своих читателей посвятил в тонкости гастрономии. Раннее знакомство с произведениями писателя помогает юным отрокам поглощать полезную, но невкусную пищу, которой их пичкают родители. Ибо под лакомые страницы булгаковских книг даже заурядная ячневая каша и несносная вареная морковь проскакивают в желудок мгновенно и незаметно.

Попытка вычленить в литературном творчестве Булгакова эпизоды, посвященные еде, позволяет утверждать, что их сравнительно немного, страниц тридцать, не больше. Но при этом еда у автора не просто деталь произведения, не только обстоятельство места и времени, а, скорее, один из персонажей. Она одушевлена и живет своей жизнью. Пития и яства запотевают от холода, пышут жаром. Они издают звуки: шипят, ворчат, плачут, клокочут. А еще – пузырятся, светятся, прыгают, льются, кровоточат, истекают соком, пахнут. Они манят, соблазняют и не обходятся друг без друга: «Как же вы будете селедку без водки есть?»

Дополнительную ценность любому бриллианту придает огранка и оправа. В случае с булгаковским застольем это подразумевает сочное описание процесса приготовления и сервировки блюд. Какие слова подбираются, что за метафоры! Повар как «яростный палач» рубит беспомощным рябчикам головы и «сдирает с их костей мякоть». Папские тиары салфеток. Тяжелая гробница стола. Белейшая как бедуинский бурнус скатерть. До блеска вымытые салатные листья под свежей икрой… Пальчики оближешь.

Трапеза служит завязкой и развязкой сюжетных ходов, необходимым звеном в цепи событий, средством коммуникации героев. Застолье предшествует некоторым важным эпизодам в произведении, а также сопровождает или венчает собой ключевые сцены повествования. Судите сами, в «Мастере и Маргарите»  за импровизированным завтраком в комнате Лиходеева легитимизируется статус Воланда как гастролера театра Варьете. За дегустацией вина и шашлыка Воланд предсказывает судьбу буфетчика Сокова, а Понтий Пилат обрекает Иуду на смерть, деля трапезу с начальником тайной службы Афранием. Уютным ужином «при камельке» завершается великий бал сатаны и сюда же, к столу, прямо из клиники, Маргарите возвращают мастера. Во время завтрака Коровьева и Азазелло в нехорошую квартиру наносят визит гости из органов. Ресторан «Грибоедов» сгорает в результате предпринятой Фаготом и Бегемотом попытки закусить на дорожку. Пожар в Торгсине случается по итогам лихого налета закадычной парочки на продовольственный отдел. А замечательные гневные контрреволюционные тирады Филиппа Филипповича? А чтение и обсуждение романа Максудова? А уютные беседы в квартире Турбиных? Заметьте, все эти действия происходят за столом и сопровождаются трапезой и возлияниями.

Еда у Булгакова может даже выступать как инструмент при исполнении наказания. Достаточно вспомнить жареную курицу, которой демон из свиты Воланда «плашмя, крепко и страшно так ударил по шее Поплавского, что туловище курицы отскочило, а нога осталась в руке Азазелло». Причем последний «вмиг обглодал куриную ногу и кость засунул в боковой карманчик трико», - бегло перекусил, так сказать.

Похоже, что чревоугодие Булгаков не считал смертным грехом. Знакомые с ним еще в киевский период жизни в своих воспоминаниях отмечали, что когда у него случались заработки Михаил «предпочитал тратить деньги на вечеринки с вином и дорогими закусками». Сохранив в памяти лучшие образчики дореволюционной гастрономии, он пронес их через нужду и голод военного коммунизма и гражданской войны. Систематическое недоедание в первые, постреволюционные годы невольно заставляло писателя до тонкостей оттачивать кулинарные пассажи. Как будто воспоминание о еде могло восполнить ее нехватку. В этом смысле Булгаков был сродни героям «Поэмы о голодном человеке» Аркадия Аверченко.

Татьяна Лаппа свидетельствовала, что наиболее тяжелым временем для их семьи стал первый год в Москве. «Бывало, что по 3 дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки». Этот драматический момент жизни нашел отражение на страницах первой серьезной литературной вещи Булгакова «Записки на манжетах». Крайняя нужда прерывается неожиданно полученными деньгами. Чего только не бывало в советском хаосе. И в этот краткий миг блаженства писатель уже ни о чем не мог думать, как только о еде.  Одиннадцатая глава записок так и называется «О том, как нужно есть». Процитируем абзац: «Заболел. Неосторожность. Сегодня ел борщ красный с  мясом. Плавали золотистые маленькие диски (жир). 3 тарелки. 3  фунта за день белого хлеба. Огурцы  малосольные ел.  Когда наобедался, заварил  чаю.  С сахаром выпил  4 стакана. Спать захотелось. Лег на диван и заснул...»

В дальнейшем, меню в творчестве Булгакова эволюционирует и разнообразится параллельно с развитием литературной карьеры и ростом финансовых возможностей от горохового пайка и таблеток сахарина до перепелов по-генуэзски и судачков «а натюрель». Изучение творчества Булгакова и мемуаров современников дает основание предположить, что хороший стол, наряду с отдельной, комфортной квартирой, солидной библиотекой и модным гардеробом составляли как бы каре литераторского благополучия, как оно виделось Михаилу Афанасьевичу. На рубеже 20-30-х годов, будучи отлученным от театральной сцены и лишенным доходов, причитающихся автору пьес, Булгаков услышал в свой адрес такую реплику: «Ведь вы же привыкли голодать, чего вам бояться!» «Я, конечно, привык голодать, но не особенно люблю это», - холодно отвечал драматург.

Спустя несколько лет, когда на сцене МХАТ возобновили «Дни Турбиных», а Михаил Афанасьевич стал помощником режиссера, а чуть позже либреттистом Большого театра, благосостояние его новой семьи отчасти стабилизировалось. Невестка Елены Сергеевны - третьей жены Булгакова, Дзидра Тубельская вспоминала: «Уровень жизни в доме   Булгаковых, с почти ежедневными приемами, резко отличался даже от весьма обеспеченных литературных  домов. Я не помню дня, чтобы у нее на столе не  было  икры,  шампанского  и ананасов». Это подтверждается дневниковыми записями самой Е.С.Булгаковой. Чета вела довольно роскошный образ жизни и регулярные выходы в свет чередовались с домашними вечеринками. Запись в дневнике от 10 сентября 1934 года: «Ужин при свечах, пироги, икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы. Сидели уютно до четырех». Запись от 11 апреля 1935 года о приеме у Боолена: «Ужин – икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жаренные, водка, белое вино». И так далее. Как заметил бы кот Бегемот: «Ноблесс оближ».

Но вернемся к литературе. Любопытная деталь – в кулинарии, как мы знаем, существуют усилители вкуса. В кухне литератора Булгакова тоже имелся собственный «глутамат натрия». Это перегруженная словами, длинная строка перечислений качеств блюда или напитка. Помните, Коровьев и Бегемот чокаются «второй рюмкой прекрасной холодной московской двойной очистки водки». Подобные нагромождения вспомогательных слов сейчас, как говорят, не в тренде. Некоторые авторы и вовсе советуют избегать прилагательных как лишних частей речи. Но они, подобно нанизанным на шампур кусочкам жареного мяса, составляют особую прелесть булгаковского литературного гурманства. В итоге рюмка водки, описанная Булгаковым, стоит настоящей. Достоверность созданного образа заменяет собой градус алкоголя. Чтение – пьянит.

Здоровый аппетит и чувство голода символически утверждают победу живого над мертвым и преобладание физического над духовным. Собравшиеся в «Грибоедове» литераторы, поначалу пораженные известием о скоропостижной кончине  председателя Массолита, тем не менее, довольно быстро приходят в себя: «Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и – сперва украдкой, а потом и в открытую – выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодными останемся? Да ведь мы-то живы!»

Характерно, что порой писатель не конкретизирует меню застолья, ограничиваясь неопределенным, но очень емким и ласковым словом – закусочка. «Вы… э… дайте нам вообще закусочку… э… – благожелательно промычал Коровьев, раскидываясь на стуле». Иная закуска по сей день остается для нас кулинарной загадкой. «Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало… – Сюда их! – хищно скомандовал Филипп Филиппович… Он подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик». Из последующего диалога становится ясно, что блюдо это «бесподобно», что «из горячих московских закусок – это первая», и что «когда-то их великолепно приготовляли в Славянском Базаре». Но что же это такое?! Вкусная тайна, приоткрывать завесу над которой даже не хочется. Однако есть версия, что это запеченый костный мозг, поданный на ломтиках поджаристого черного хлеба. Кстати, действительно, великолепная закуска. Отметим попутно, что горячую закуску предпочитал не только профессор Преображенский, но и вор Милославский из пьесы «Иван Васильевич». Культ еды, создаваемый в «Собачьем сердце», столь велик и прекрасен, что становится понятен испуг Шарикова, которому угрожает отлучение от стола: «Я без пропитания оставаться не могу, где же я буду харчеваться?»

Даже легкий ленч в ярком исполнении Михаила Афанасьевича способен удовлетворить самые взыскательные требования, да и, пожалуй, насытить: «На подносе помещались два бутерброда с  зернистой икрой, два с оранжевым прозрачным балыком, два с сыром, два с холодным ростбифом». Тут читаются пристрастия автора. Рыба и икра – неизменные спутники его произведений, а сыр чеддер, по словам Валентина Катаева, Булгаков «особенно любил и умел выбирать, вынюхивая его своим лисьим носом».

Еда украшает страницы булгаковских книг. Ее описания заставляют читателя испытать чувство легкого приятного голода. Гоголь, как мы помним, завидовал господам средней руки, обладающим уникальным достоинством – крепким желудком и неиссякаемым аппетитом. Эти, пользующиеся завидным даянием неба, господа "на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом". Михаил Булгаков сам безусловно принадлежал к разряду таких господ. И воспел застолье так, что «вчуже пронимает аппетит». Булгаковская трапеза красива и совершенна. Она отлично приготовлена, изысканно сервирована, изящно подана и охотно поглощается читателями. Так что мой вам добрый совет – не читайте перед обедом советских, да и вообще никаких газет. Читайте Булгакова.

*Эссе является победителем литературного конкурса, посвященного 125-летию М.А.Булгакова, и опубликовано в журнале «Новый мир» № 5 (1093) за 2016 год.

Перепечатки статьи в изданиях:
"За кадры верфям" №5 (2552) май 2016 года;
"Detroit Express". №14 (41) июль 2016 года.