Отпуск

               
    В одной из очередных командировок, в одиноко стоящем на берегу моря горняцком поселке, моим соседом по номеру в гостинице оказался бородатый старатель.
Ну что же, старатель так старатель, - подумал я, только что-то в нем было необычное. Я измучился, пытаясь понять это, и только когда заметил на тумбочке  томик Омара Хайяма,  понял – он же трезвый. А трезвого старателя здесь увидишь не очень часто, тем более по окончанию сезона. Федор, так звали моего нового знакомого, понял мое молчаливое изумление, и уже через четверть часа рассказывал мне историю о своем первом северном отпуске.  Рассказчиком он был замечательным. Может, слова были и не слишком приличествующими, но суть отражали точно. Много времени прошло с того давнего вечера, а бородатый мужик с томиком Хайяма  так и остался в памяти.

    Эх, пора ты отпускная, долгожданная! Вот она – пришла. Жаркие пляжи и теплое море, холодненькое пивко в тени кипарисов и пальм - все это еще только будет. А сегодня общая «буза» в артели – получен хороший расчет, есть повод выпить и расслабиться с друзьями – приятелями. Артель, в теперь уже прошедшем сезоне, очень даже прилично  «наковыряла» золотишка, и каждый из старателей получил свою долю. А доля была даже для старых артельщиков очень неплохая, а уж для Федора тем более.  Было ему только двадцать один год от роду. Отслужив, и, помаявшись в деревеньке месяца три без работы, отправился, как говорили односельчане «на Север». Помог ему в этом давний знакомый родителей дядя Петя, для которого тундра - дом родной.
    Когда Федору в окошечко кассы подали ведомость для того что бы расписаться,  он глазам своим не поверил. Знал, конечно, по рассказам, что деньги могут быть большие, но чтобы столько? В колхозе лет пять нужно горбатиться, а тут за один сезон. Два «жигуленка» можно сразу купить.
Зауважал себя Федор, сильно зауважал. Родители таких денег в жизни в руках не держали. Вспомнились слова дяди Пети – «хоть человеком себя почувствуешь», и тут же червоточинкой – это ж, сколько у  председателя артели? - но пачки шелестящих купюр решительно отодвинули еще не сформировавшуюся зависть. В один миг забылись и неимоверно изматывающие смены, и ирония старателей по поводу его мягкого воронежского «Г».
    Семь месяцев назад начался сезон. Его, молодого и не опытного, приняли в артель мониторщиком. За свою короткую жизнь Федору даже слышать не приходилось о такой специальности. Он терялся в догадках, но вопросов не задавал. Дядя Петя, напутствуя, предупредил: «В артелях народ бывает разный, но не любят там трусов, терпеть не могут наивных мальчиков, и с подозрением относятся к любопытным. Поэтому и живут  по неписаному закону как в известных учреждениях, соблюдая три «Не» - «Не верь, Не бойся, Не проси».
Запомнил это Федор, и молча ждал. «Наставником» Федора оказался  старый, с выцветшими бровями, артельщик. Он в двух словах объяснил, в чем суть его немудреных обязанностей, как управляться с водометной пушкой и ушел чему-то ухмыляясь.
Первые минуты работы показались Федору забавой – мощная струя воды, выбрасываемая из ствола, играючи сметала крупные глыбы породы, а золотоносный песок проваливался  вместе с водой сквозь решето на транспортерную ленту промприбора. Ему оставалось только направлять ствол пушки  на сдвигаемый бульдозеристом  грунт, и отбивать крупные фракции. Однако это были лишь первые впечатления. Уже через час Федор почувствовал,  что у него есть руки, тяжелые руки. А  работа только началась, ведь смена в артели двенадцать часов. И так в течение всего сезона – круглосуточно: двенадцать на двенадцать. Бульдозеры глушатся  только для заправки и техобслуживания. 
     Еще через два часа  Федор уже не чувствовал рук, спину оковал железный обруч, в голове вертелось «только бы выдержать». Наконец бульдозерист остановил свою могучую машину, вылез на гусеницу. Скрестив над головой руки, а затем, приставив к губам два пальца правой руки, показал – «перекур».
О, какое это блаженство затянуться ароматным дымком, удерживая в подрагивающей руке сигарету. Вспомнилась ухмылка старателя – теперь он понял ее.
Десять минут пролетели в мгновение. И опять ручки монитора, и глыбы, глыбы, глыбы. К концу смены у Федора не осталось ни каких желаний, а в голове пульсировала только одна мысль  «спать». Опытные старатели заставили все-таки проглотить ужин (или завтрак) и кое-как, добравшись до кровати в вагончике-общежитии, он погрузился в самый глубокий в своей жизни сон.
Проснулся Федор от мучительной боли, отдающейся в каждой жилке, в каждом мускуле его тела. Даже первые месяцы в армии не было так тяжело. Но он сам этого хотел. Сюда никто, никого не приглашает, никто никого не будет уговаривать. Приехал заработать, значить надо вставать и идти, как бы там ни было.
Через месяц  похудевший Федор оброс бородкой, стал злым в работе и был уверен – выдержит.
      И вот финиш, впереди четыре месяца отпуска - море и солнце ждут его. 
-Нет, надо все-таки заглянуть в деревню к родителям. Помочь немного деньгами - он представил, как мать, пряча свои счастливые слезы, вначале отказывается, но под его напором сдается и прячет деньги в заветную шкатулку. И как потом, у колодца, будет рассказывать соседкам какой у нее хороший и заботливый сын.
-Да, сначала в деревню - Федор сидел за столом в артельской столовой, рядом были его новые друзья. Они пили водку под короткий, бесконечно повторяемый тост: «Быть добру!», закусывали ароматной олениной и говорили о работе и женщинах. А мысли Федора были далеко, в родительском доме.
    Утром, загрузившись в «вахтовки», отпускники  почти день добирались до небольшого северного городка – районного центра, где их ждал самолет, специально арендованный артелью, для доставки старателей на «материк». Все, конечно, опять пили. И в самолете  тоже.
    Осенняя Москва встретила золотодобытчиков низкими свинцовыми тучами, забытым шумом огромного мегаполиса, юркими и наглыми таксистами. Большая часть аэропорта была закрыта на реконструкцию.
   -Вот, где денег завались - подумал Федор и  вышел на площадь перед зданием. Продираясь сквозь плотные ряды торговок, он добрался до перрона, взял билет до Москвы и, ожидая отправления поезда, с любопытством провинциала осмотрелся. Ему нравились электрички. Размеренный перестук колес вносил какую-то правильность в его жизнь. Откуда у сельского жителя такая страсть – электрички? Может он прирожденный железнодорожник? Федор над этим не задумывался. Это потом, он будет много раз прокручивать в памяти короткий отрезок его жизни и сетовать: «почему он не поехал на «маршрутке» или автобусе?», а сейчас просто курил, разглядывая  снующих вокруг пассажиров, и мучился от последствий вчерашнего веселья.
     - Как у вас здесь холодно, - приятный девичий голос заставил Федора оглянуться.  Загорелая блондинка, кутаясь в ветровку,  стояла рядом. Ее  милое лицо, брови «домиком» сразу же понравились ему.
     - Вы не москвичка?, - спросил Федор, разглядывая стройную фигуру.
     - Из Краснодара только что прилетела.
     - Так что же вы здесь, пройдемте в вагон. Там теплее, - Федор не стал разубеждать случайную спутницу в том, что он тоже не москвич. Хотя по внешнему виду это  можно было понять сразу. Обжигающий северный загар ни в Москве, ни на юге не получишь.  Провожая девушку в вагон, он почему-то подумал, что за те семь месяцев, что так трудно ему достались, он больше привык к грубым мужским словам,  часто матерным, чем к нежному девичьему голосу.
Забравшись на теплое сиденье вагона с ногами, Таня, так представилась попутчица,  раскрыв небольшую дорожную сумку достала бутылку кока-колы. Перехватив страждущий взгляд Федора, она достала другую, не открытую и предложила ему. Федор долго отнекивался, но жажда, как и голод, не тетка и он сдался.
     - Только открыть нечем - повеселевший голос девушки и ее простота в общении как-то сразу располагали к себе.
Федор, как истинный старатель, (он так думал о себе) открыл бутылку о сиденье электрички, и залпом выпил почти половину.  Стало тепло и уютно. В ретрансляторе, под потолком вагона, Розенбаум танцевал свой «Вальс Бостон», рядом красивая девушка.
    - Может пригласить ее с собой на море… - мысли становятся ленивыми, веки наливаются свинцом, язык не хочет шевелиться …
Очнулся Федор оттого, что кто-то тряс его за плечо, приговаривая:
    - Ты что это милок притомился так, пора выходить.
    Была темная осенняя ночь. Его первая московская ночь. Электричка стояла на каких-то путях. Хоть глаз выколи. Гудящая голова Федора разламывалась от боли, а маленький, всепроникающий комочек формирующегося страха уже наполнял грудь. Он  быстро проверил карманы.
   - Твою мать, - денег не было, все до единой копеечки пропали.
   - Вот тебе «жигули», вот тебе и море с пальмами, - слезы навернулись на глаза, слезы незаслуженной обиды и горечи. 
    Как Федор добрался домой это отдельный рассказ. Наконец вот он, родительский дом.
    - Здравствуй ма… - встретившись с взглядом матери, Федор не выдержал и заплакал. Навзрыд.
    - Ну что же ты сынок, не плачь, ты ведь дома.
    Все понимают мудрые мамины глаза. Все они знают о нас.

   Весь отпуск, все долгие четыре месяца, провел Федор в деревеньке под Воронежем. К концу отпуска, пряча глаза, занял у матери денег на дорогу, и уехал в ту же артель повзрослевшим и  теперь уже опытным старателем.
С тех пор водочку Федор пьет только дома, и  любит читать Омара Хайяма. Говорит: - мудрый был мужик, этот Хайям.



Анадырь

1999 г