«А если бы все так и было? Взял бы я эти деньги, положил в кубышку или все до копеечки истратил! А что, не тридцать же серебряников. И кто бы тут устоял, халява. Да, не малые денюшки, Петрович. Как раз на дачку и хватило, не распылил я» – два пожилых мужчины сидели в пивнушке рядом с автовокзалом, оба уже в годах, лысые и пообтрепанные жизнью. Запасливо был взят пакетик с воблой, собственного приготовления. Оба не признавали новомодных закусок в разноцветных привлекательных пакетах. Зачем? Грамотный рыбак сам себя обеспечит.
Заводила беседы, попивая уже вторую кружку, вновь пустился в рассуждения.
«Ты же знаешь, я и раньше, еще при Ильиче бровастом помогал кому следует. Ну, Петрович, ты ж не мальчик, должен понимать, тогда была борьба, две системы, борьба. Да че я тебе буду политбеседу? Давай лучше чекнемся, да пенку сдуем? На кладбище то свою Марусю посещаешь? Красавица она у тебя была!»
Петрович, вспомнил жену, пригорюнился и уставился в свою недопитую, затем смахнул слезу, которая вдруг появился на морщинистом лице, проглотил комок в горле и вновь глянул на собеседника – "А скажи Слава, не жалко было тебе эту конторскую, ведь стихи она писала, а ты ее.."
«Да ты что Петрович, че ее жалеть то? Мы с тобой на токарке спину гнули, а эти расфуфырятся и целый день про наряды и про мужиков. Поделом, не хрен было перед Октябрем листовки у заводской проходной клеить. Быстро вычислили антисоветчицу. Дура, не понимала, что все машинки известны в сером доме, вляпалась. Ну дали ей условно, радоваться ей надо было. При отце родном, наверняка, бы парилась где ни будь на Колыме или вообще тютю…»
Петрович недовольно повел бровями и решил немного поменять тему, жалко ему вдруг стало поэтессу, читал он ее стихи, по молодости даже своей Марусеньке переписывал.
«Слава, ну давай к последней твоей «победе», с чего и начали тут лясы точить. Давай про Кольку.»
«А что, сам виноват, работал бы себе литейщиком, не лез куда не надо. Нет же, уши развесил, перестройка мать родная, гласность… туды ее в печенку. Поддался малохольный, убедили, уговорили…выскочил! Ишь ты какая персона, председателем профкома заделался. К тому времени много уже народа сбегла с завода, мы то с тобой Петрович, ветераны, до последнего держались. Директор ушлый, по ветру нос держал. Надо ж и о себе родном подумать, то се и уже магазинчик свой. А ты думал, бизнес!
Колька то дурак, за народ боролся, за права… какие права, кончились права, уже капитализм на носу, а ему права… Ну и смекнул директор, как еще больше гешефт поставить. Коля ему доверял, ведь с малолетства он под ним, авторитет. Даже профессорское звание у этого крупного человека. Короче, дал он совет Коле, поделись кассой, будет всем прямая выгода, на кой ляд деньги без дела. Мыслить надо широко, массы это поймут. Поддался дурачок, тогда еще у профсоюза деньги водились.
Недолго музыка играла, что то не так пошло у хозяйчика. Да и сам посуди, разве он рулил производством, наш директор. Плевал на все с десятого этажа.
Однажды вызвал меня к себе в кабинет, это ж надо какая честь. Ну и про Кольку все и выложил. Естественно, по его разговорам, Колька и был самый главный растратчик на заводе, не сберег народную копейку, гад! Поговорили, ну за помощь ему пообещал и выполнил все родимый! Я ж тебе в начале об этом и говорил, Петрович.»
Недалеко от парочки одиноко сидел высокий мужик с истрепанным лицом, седой шевелюрой и не по сезону холодно одетый. Он забежал согреться, взял с собой четвертинку и потихоньку потягивал из горлышка. Какой то салатик принесла ему официантка, он ковырял иногда его без аппетита. Он весь был во внимании, давно приметил говоривших. Еще бы, это о нем они и говорили. Прикрыв глаза он вдруг вспомнил давнее, десятилетней давности…
Встать суд идет! В зале родные заплаканные лица, жена привела и детей. Зачем? Как папку позорят. Они бедные и так натерпелись, дразнят в школе.
И вот уже и приговор, все как в тумане…за нецелевое…десять лет.
Да, от звонка до звонка хлебнул ты Коля, наелся тюремной баланды.
А он вон сидит, пивко с приятелем хлещет. Подойти, дать бы по башке этому иуде. Ведь когда то встречались, вместе в курилке юморили, даже на каком то банкете за одним столом сидели. Ну, а с другой стороны, ведь если честно, сам виноват, этому жуку прожженному поверил. Пусть треплет языком, недолго ему осталось.
Николай вспомнил свои разговоры в камере с одним из зеков. Тот в мирной жизни был алтарником. В советское время это было не слишком уважаемое занятие, очень даже просто можно было получить по полной. Сидел он совсем по другому делу. Атеист Колька вдруг пристрастился слушать этого старика. У него была окладистая борода, при нем всегда маленькая книжечка, читает…читает. Почитал и Коля Евангелие. Потом стало не оторвать, вместе читали, время то много…Почти наизусть стал знать, мудрая книга.
При выходе, а старик еще остался досиживать, книжка осталась у Николая, она и сейчас при нем.
Парочка уже сильно захмелела, много ли старикам надо, слегка покачиваясь покидала пивнушку. Они не обратили внимания на обращенный взгляд на одного из них, хмурого седого мужика…мало ли тут всякой пьяни.
Закрылась дверь, на столе остались пустые кружки, шкурки от воблы, недоеденный хлеб.
Николай допил свою норму, расплатился и закурив, вышел. Уже стемнело. Очень не хотелось возвращаться в общагу. Все прошлое для него сгинуло, не семьи, не родного дома, он совсем один. А этот, ему хорошо? А ТАМ будет хорошо? Сразу всплыли строки из Вечной книги…Да нет, не будет. Жалко неожиданно вдруг стало его. С чем придет, чем оправдается? Надо будет завтра помолиться за него в храме. Мысли о завтрашней Службе сразу приободрили мужчину, он плотнее запахнул пальтишко и заторопился к троллейбусу. Будет вновь и вновь читать Апостола, звонить в колокола и помогать батюшке. Он теперь мог и любить и прощать, он Верил!