ОРАНЖЕВЫЙ АГЕНТ
Для того, чтобы с толком искажать историю, её надо знать.
Леонид Шебаршин
Эта история, первая из предлагаемой серии, могла бы лечь в основу сценария фильма – катастрофы, или фильма – расследования, попади она в руки Джеймса Кэмерона, Джорджа Лукаса, или, не дай Бог, Роберта Олтмена.
Но, до Голливуда нам далеко, а город, в котором мы и сегодня живём как на пороховой бочке, нет - хуже, четыре тысячи тонн дефолианта надо бы сравнивать не с порохом, а с «Малышом» или «Толстяком», сброшенными америкосами в целях самозащиты на японские города Хиросима и Нагасаки.
Итак, был в описываемые времена в нашем городе завод, получивший при рождении не название или прозвище, как УМПО, или «Машинка», например, а номер – трёхзначное число. Память это число не удержала, но что-то вроде № 768, или похожее на него.
Весной 90-го года завод стал известен всему миру, хотя слава эта была весьма сомнительной. Завод – убийца, по-другому его жители города и не называли, слил столько диоксина, что в реке Уфа его содержание превышало ПДК в 147000 (Сто сорок семь тысяч) раз!
Проснулась тогда, закричала городская общественность – секретный завод травит не только джунгли дружественного Вьетнама, но и своих граждан, население миллионного города, и дети, мол, начали рождаться с патологией – губами заячьими и пастями волчьими. А папы-мамы этих детей лечились от неизвестной «химии» исключительно алкоголем, ведь на учёт в районных поликлиниках их не ставили, в больничных листах писали «ангина» или «грипп» и насыпали им в карманы аспирин.
Вот она – сила огласки и мнения мировой общественности! Раскрыли секрет - и не стало завода «Химпром».
А я попал на этот завод, один из самых засекреченных, несколько необычным образом, летней ночью 198... года, удивительно тёплой и ласковой. Впрочем, когда тебе двадцать пять лет, все ночи кажутся тёплыми и многие становятся ласковыми.
Мой приятель, даже можно сказать, товарищ, Серёжа Ч. работал в уголовном розыске и работал, как многие в те времена, истово, дерзко и результативно, за что получил квартиру от МВД. В пяти минутах ходьбы от своего учреждения, практически в центре города, в окружении магазинов, которые уже начинали увядать, пересыхать, проще говоря – пустеть.
Сегодня мне самому кажется странным то, что в магазине не было 20-30 сортов колбасы, как сейчас, не было ни одного сорта! Нет, нет, припоминаю… два сорта, все-таки, было. Колбаса вареная и колбаса сухая, или твёрдая, но, чтобы употреблять её на завтрак каждый день, надо было работать или как я, в ведомстве тов. Дзержинского, или как Серёга – опером в МВД.
О напитках крепких, креплёных или слабоалкогольных и говорить не приходилось – только мечтать. И – доставать. Народ выкручивался как мог, и выживал как его научила жестокая необходимость сосуществовать на одной земле с Государством. В случае с алкоголем речь могла идти только о самогоне, продукте, сегодня многим знакомым как виски, или - вискаре.
Этого самогона, русского вискаря конца двадцатого века, Серёга привёз от дальних деревенских родственников две трёх-литровые банки. К новоселью. Для ребят. Да, квартира-то его новая была ещё пустая, из мебели – две банки с ароматным напитком и подшивка прошлогодних газет. Потому новоселье откладывалось на неопределенное время, а я заскочил по какому-то пустяковому делу в ОУР, столкнулся с Сергеем в тесном коридоре и разойтись просто так мы, понятно, уже не могли. Стаканы мой приятель прихватил с работы, на закуску - так называемые сушки, тоже с работы, из стола коллеги. Короче – началось, поехало…
Часа в два-три ночи, той самой – тёплой и ласковой, мы с Серёгой, обнимаясь и покачиваясь, как матросы, сошедшие на берег после кругосветного плавания, шли по темным улицам спящего города. Редкие прохожие нам не мешали, наоборот, старались отвернуть, уйти с нашего пути. Кто сегодня помнит об уличной преступности, об уличных хулиганах советского разлива? Да, были. Были, но сплыли. Большой криминальный бизнес девяностых не мог допустить того, чтобы люди боялись выходить ночью на улицу, до ближайшего киоска с «Амаретто» или «Ройялем», вот и вымели хулиганов с улиц. Жёстко и быстро, сделали то, что не могла сделать советская милиция за все время своего существования.
Что занесло нас во двор этого одноэтажного дома, одиноко – вызывающе стоящего на перекрёстке в самом центре города? Нужда некоего физиологического свойства, что же ещё? Помните у Гарика Сукачева – «… вот она понеслась, веселясь и играя, зажурчала ручьем по шершавой стене»? Вот и мы с Серегой, и по той же причине, нужде… Да, стыдно вспоминать. Хотя, что естественно – то не безобразно? В то время даже мы, сотрудники органов, были людьми.
Вот так, почувствовав себя вновь человеком, я выпрямился, начал расправлять плечи и вдруг заметил, или это показалось, как угол дома начал отъезжать от меня, будто сам дом отстранялся от своего оскорбителя. Разверзлась земля и в появившейся щели стал виден свет.
Не успев подумать - Вот так и сходят с ума! – я, уже влекомый профессиональным интересом, подождал, пока дом, как избушка Бабы-Яги не повернулся настолько, что стало возможным не только заглянуть в открывшуюся преисподнюю, но и спуститься в неё по скоб-трапу, вмонтированному в бетонную стену этого удивительного супер-колодца.
Спускался-спускался, спускался-спускался, пока не лязгнул звонко затвор за спиной, крепкие руки оторвали меня от скоб-трапа и поставили на асфальтовую площадку, типа плаца, перед стоящими в две шеренги вояками.
Были там ещё два офицера, но они лишь взглянули на меня мельком, вопросов пока не задавали, видно, регламент и Устав не позволяли отвлекаться по пустякам, надо было заряжать караул.
А караул, заступающий в наряд, был построен в помещении, если можно назвать помещением пещеру, своим оформлением, раскраской и размерами напоминающей, пожалуй, спортзал городской средней школы. Вот только вместо белых канатов висели тут и там чёрные толстые кабели.
По длинной оси пещеры-помещения пролегал обычный железнодорожный путь. Одноколейный, но заметно накатанный, он входил, или уходил, в темный туннель с неровными сводами, блестевшими миллионами, как мне показалось, любопытных глаз ужей, гадюк и прочих, заслуживающих внимание, но, не располагающих к общению пресмыкающихся. Они стреляли взглядами, весело перемигивались, острыми хвостами показывали на нас, стоящих внизу.
Заступающий в наряд караул – шеренгу сержантов с налетом гвардейской независимости, присущей специальным войскам, «накачивал», часто подергивая щекой, их командир, высокий поджарый майор, с солидной орденской колодкой на груди.
- Для обеспечения секретности особо важного мероприятия, которое сегодня проводится на территории части, в дополнение к обычным мерам и способам пресечения проникновения чужих, любопытных и посторонних граждан вообще, разрешаю стрелять на упреждение, - майор прищурился на стоящих в строю. - Без этого самого – «Стой, кто идет!»
Сержанты стали переглядываться, а один из их один из них, со шрамом на скуластом коричневом лице, решился спросить.
- А если…
Комендант подземного города, к которому меня подведи, тучный полковник, настоящий полковник, с полнокровно налитым лицом, с заправленными за портупею большими пальцами, сделал шаг вперед.
- А, если – «если», то в дисбат! – Он повернулся к майору, - А с тебя – погоны офицерские!
Полковник сделал ещё пару шагов к стоящим в строю сержантам.
- Тихо у нас было, до сих пор, без происшествий, тьфу-тьфу, – заговорил он доверительно. - Но город большой, сами понимаете, журналюги, опять же, разные, все разнюхивают, сенсации ищут, носы свои длинные суют… Буратины, иху мать!
Полковник с трудом высвободил из-за тугого ремня палец правой руки и, как бы, сгребая с лица невидимую паутину, показал, какой длины может быть любопытный нос пронырливого журналиста.
- Я вам еще раз, и самым русским языком говорю, - встрял в разговор майор. - Любопытный нос, какой бы длины он не был, должОн быть отхе…
Его заглушил резкий гудок и шум маневрового локомотива, толкающего несколько вагонов, в открытых дверях которых стояли караульные с оружием.
Делать нам, прежде всего, конечно, полковнику, здесь было уже нечего и мы, оставив майора с его командой, пошли по сумрачным коридорам подземного города в штаб, где и должна была решится моя судьба.
«Коряга», что была при мне, Удостоверение о принадлежности к Конторе Глубокого Бурения, давала преимущества и привилегии только там, на поверхности земли, а здесь, в ста метрах под улицами большого города она могла сыграть роль совершен-но противоположенную и способствовать вынесению решения, вполне похожего на приговор и последующее его исполнение.
Страна серьёзно, по-взрослому, берегла – защищала свои государственные секреты, зачищала, отрубала хвосты и укорачивала языки генералам, даже маршалам и партийным деятелям самого высокого полёта, а хозяйственникам – тем вообще, без счёта.
Что для него, коменданта подземного города, полковника химических войск, имеющего особые полномочия от 15-го управления Генштаба Советской армии, значило моё звание – капитан и моя должность – старший оперуполномоченный КГБ? Ровно ничего! Мигнёт своим сержантам, и - «Ага»!
И, хотя не я, а полковник шел впереди, в двух шагах, ощущения были такими, что он не ведёт, а конвоирует меня, направляет короткими «Вправо, твою …», «Влево твою …», причём, все эти присказки, я понимал, не от злобы или ненависти происходили, от армейской привычки выражать свои пожелания используя не мысли, а чувства.
Минут через двадцать мы вышли в ярко освещённый коридор, прорубленный в известняке и на мгновение притормозили перед вполне гражданской, с виду, дверью, которую полковник открыл лёгким пинком и пропустил меня вперёд.
- Проходь, гостем будешь!
Кабинет выглядел сурово, под стать своему хозяину. Без окон, пол покрыт плитами полированного гранита и лишь на одной стене, чисто для уюта, висели шторы на обычных квартирных карнизах. Что ещё? Пара старых кактусов в углах, книжный и платяной шкафы, Т-образный стол для совещаний и десяток стульев с высокими спинками вокруг него.
Во главе стола, под большим и заметно выцветшим портретом Ленина, сидел в уютном кожаном кресле средних лет мужчина с бледным круглым лицом, над большими красными ушами нависали козырьки из белесых редких волос. На плечах погоны подполковника.
Он внимательно изучал графики и таблицы, которые держал в руках, и вздрогнул от хлопка внезапно распахнувшейся входной двери.
- Вот, смотри, мой зам, - буркнул недовольно полковник. - Уф! Освободи-ка место, запыхался…
- Бежал, что ли, Петрович, - улыбнулся подполковник, поднимаясь с места. На меня он даже не взглянул.
- Уф! Смеешься?
- Никак нет! Бегущий полковник может вызвать панику, но никак, ни смех! Какой уж тут смех…
Комендант начал устраиваться в своем кресле, а подполковник занял один из стульев, поближе к начальству.
- Вагоны подали. – Полковник на ощупь стал распускать ремень портупеи. - Ну, а что там у тебя с отгрузкой получается?
- Что получается? Как всегда получается, ни больше, ни меньше. Вот, смотри, ровно сто тонн, дефолиант «оранжевый агент, партия 1966 года. Ажур! - Подполковник протянул коменданту картонку с таблицей. - Возим, возим эту… химию! За-стукают нас, Петрович, когда-нибудь, и закроют как цуциков.
- Что каркаешь! Что каркаешь? Когда застукают – тогда и будем отбиваться! – Полковник стрельнул взглядом на своего зама. - Устал?
- От отпуска не откажусь, и устал, конечно, Петрович, каждый день ходить средь этой самой… Сны стали сниться…
- Ты, Иван, кончай мне тут, знаешь, всякую… такую, разводить! С лейтенантов здесь ходим, и сны тебе не мешали! – Полковник трижды кулаком постучал по столу. - Или боишься, что америкашки узнают - как мы их миллионы прокручиваем под видом разоружения? И в Гаагу, под конвоем, а?
Полковник сделал пару оборотов в своем великолепном кресле, встал, пошел к книжному шкафу. На меня они, по-прежнему, не смотрели, будто и не было меня вовсе.
- Ты лучше меня, Ваня, знаешь, что эту «химию», как ты говоришь, нельзя уничтожить даже теоретически. – Полковник оглянулся на меня и понизил голос. – А, деньжищи наш дорогой Леонид Ильич, как-то выбил на разоружение химическое, договора подписал, и что теперь? Признаться, что всему миру мы тут голову кружим и мозги пудрим?
Полковник открыл дверцы книжного шкафа. В нем, среди завалившихся набок Уставов и Справочников, стояли разномастные бутылки. Подумав пару секунд, Полковник взял одну, с высоким горлышком, и вернулся к столу.
- Не-ет, Иван, так и будем мы с тобой гонять по стране эти «золотые» составы, пока не узнает новый министр, или генсек, или журналюги вой не поднимут на весь мир, вот тогда… - Полковник посмотрел на меня. - Коньяк будешь? Для успокоении совести, так сказать…
Не дожидаясь очевидного ответа, Полковник, открыл ящик своего стола, послышался звон перекатывающихся стаканов.
Полковник достал из ящика три стакана, подышав в них, поставил на стол, занес над ними бутылку.
- Лей полный, Петрович, сердце чтой-то… - поторопил его подполковник. - Предчувствие…
Я вполне был согласен с «подполом» в том, что не стоит затягивать процедуру знакомства и потянулся было за своим стаканом, как вдруг, со звуком ружейных залпов начали лопаться лампы дневного света в потолочных плафонах и светильниках. Наступила темнота и в ней зазвенели по полированному граниту миллионы тонких стекляшек.
Тут же, в разных местах кабинета, начали загораться тусклые синие лампочки аварийного освещения и звонить сразу все телефоны на столе коменданта.
- Что? - Рявкнул полковник в одну из трубок. - Какой карст? Что ты мне мозги! Тревогу объявляй! Боевую тревогу! Ворота – двери – люки и всю прочую вентиляцию…
Свободной рукой полковник дотянулся до бутылки, и я увидел, как заходил вниз - вверх острый кадык на толстой, с седыми клочками щетины, шее.
Ждать дальнейшего развития событий смысла не имело, и я пользуясь навыками, полученными в спецшколе командного состава флота и ещё в одной спецшколе, рванул из этого подземного царства, то ли жить захотелось, то ли умирать время не пришло.
Недоверчивый читатель может сказать, что после трёхлитровой банки русского вискаря, даже распитой на двоих, может и не такое показаться, привидится. Я уже и сам начал склоняться к мысли – да, привиделось, однако, по прошествии десятка лет, когда рухнула Великая страна и затуманилось «недремлющее око», выяснилось вот что:
«В диоксиновой истории нашей страны особое место занимает Уфа. После массовых поражений работников цеха № 19 уфимского ПО "Химпром" в 1965-1967 гг. выпуск гербицида 2,4,5-Т был с 1968 г. прекращен. Выпуск 2,4,5-ТХФ в цехе № 5 и его переработка в другие гербициды, однако, продолжались. Лишь в 1973 г. после очередных событий в Уфе производство и использование бутилового эфира 2,4,5-Т было в СССР запрещено. В действительности этот запрет носил формальный характер. Во-первых, он ничего не решал, поскольку технологически высокотоксичный 2,3,7,8-ТХДД и родственные соединения рождаются еще на стадии синтеза 2,4,5-ТХФ и, таким образом, мало связаны с судьбой одного из конечных продуктов. Во-вторых, испытания бутилового эфира и других производных 2,4,5-Т продолжались и после 1973 г. (во ВНИИХСЗР, НИИ фитопатологии, НИИ сельской гигиены и т.д.). Более того, через несколько лет после запрета была сделана попытка восстановить в Уфе выпуск производных 2,4,5-Т. Так, в 1977 г. было вновь разрешено производство кислоты 2,4,5-Т, равно как и некоторых ее эфиров (метилового и других). Кроме того, несмотря на соответствующие предупреждения, в 80-х годах все более расширялись масштабы применения ГХФ в лечебных и профилактических целях. Наконец, в 1981-1982 гг. в Уфе во ВНИИТИГ была сделана попытка выпуска опытной партии (порядка 20 т.) гербицида 2,4,5-Т в расчете на восста-новление производства в промышленном масштабе. Качественное определение 2,3,7,8-ТХДД в этой партии, выполненное в 1983 г. аналитиками Уфы, привело к выводу, что его там по-прежнему было чрезвычайно много. Очевидно, уже сам факт обнаружения 2,3,7,8-ТХДД в этой партии был прямым свидетельством чрезвычайной опасности, если учесть недостаточно высокий уровень персонала химиков-аналитиков тех лет. После этого выпуск дибутиловогоэфира 2,4,5-Т был вновь прекращен. Производство же основного носителя 2,3,7,8-ТХДД, а именно 2,4,5-ТХФ, продолжалось до 1988 года).
(По данным доктора химических наук, генерала Фёдорова Л.А.)