- Вся беда нашего времени в ощущении человеком своей исключительности, своей обособленности, индивидуальности, «фундаментальной непохожести», в этих атомах и молекулах, составляющих ткани организма, цвет глаз, волос, в сугубо специфичной скорости перемещения нервных импульсов по нейронной сети, в социальной ситуации развития, воспитания, накладывающих свою тяжеловесную печать на мозговую активность личности, выражающуюся в ответственности, планах, целях, мечтаниях. Во всей этой мишуре цивилизации. Разница идет не в розницу, а оптом. Разница – опора, маяк, ограда, за которой – пропасть.
- Разве же это беда, проблема? Нет, это скорее благоприятная возможность отличия себя от других, границы собственного «Я», позволяющие полнее наслаждаться жизнью, ни с холодных пиков крайнего солипсизма, а поражаясь разнообразию видовых форм, выражающихся ни сугубо в окраске оперения, количества шипов на хвосте, глубоководности, быстроте реакций, а в больших и малых устремлениях к вечности, неумолимой в своей поспешности, и требующей шепотом свершений, намекая на скоротечность любого бытия.
- Свершения, вечность, устремления... Это требует сознательного выбора и риска. Допустим, некий человек считает себя бессмертным, жизнь относится к этому заблуждению снисходительно, и не бросает его в пучины переживания преждевременной кончины близких, гладит по голове, всегда суя под руку «подушку безопасности», он не ушибается, не травмируется, никогда серьезно не болеет. К сорока годам уверенность его прямо пропорциональна количеству удачи. И вот, насмешливое бытие, вручает ему интересную головоломку, в прямом смысле слова, то есть событие такого масштаба, что по окончанию его он поймет, что такой же как все, что исключительность его – пшик, выдумка, мираж, иллюзия. Будет ли он рисковать? Не думаю.
- Говоря «не думаю», вы озвучиваете свою собственную позицию на этот счет, но уж никак не этого выдуманного персонажа. К тому же, где это так бывает, что случай предупреждает о своем прибытии – это нонсенс.
- Естественно. Я равняю всех по себе? А вы так не делаете? Вы птичка, что свободно перелетает с ветки на ветку, любуясь красотами своего светлого леса, с цветущим шиповником у подножия сосен и красным солнышком, приветливо укладывающимся спать за темно-зеленые волны холмов?
- Это сейчас к чему? Нет, не делаю. Мне нравится метафора, но разве вы сами не «свободная птица в чаще леса»?
- Думаю, что не совсем. Вернее да, птица. Да, в чаще леса. На облюбованном древе. Но скорее такая, что стала прототипом строк Фроста: «Too dark in the woods for a bird/ By sleight of wing/ To better its perch for the night,/ Though it still could sing».
- Выходит, что птичка все еще можете петь, разве это не счастье – дарить миру нечто прекрасное и самостоятельное?
- Может, но кто сказал, что хочет. Дело не в песне, а в диспозиции. Это весьма статичная птица, приросшая к этой ветке, к этому дереву, к этому лесу, и к этой тьме. Даже не приросшая, это звучит неестественно, скорей по прилету слишком вцепившаяся коготками в древесную плоть, на свежих порезах выступила смола, янтарная сукровица, сковавшая лапки, а поутру, проснувшись, она безуспешно билась крыльями о еловые колючки, медленно осознавая, что здесь надолго.
- Жуткое зрелище.
- Действительно жуткое. А вы о песнях.
- Что если птица знала, что произойдет, сядь она именно на эту ветку, сильно сжав ее своими когтями?
- Тогда это очень глупая птица.
- Но все же…
- Ну, гипотетически, еще будучи свободной, она уже разуверилась в своей исключительности, смотря на других птиц, парящих более высоко, ныряющих в озеро за мелкой рыбешкой, громко звенящих в бескрайних полях. Видимо этот факт причинил ей некий дискомфорт, раз она выбрала пусть самоотречения от свободы небес.
- Взгляните со стороны, что, если на самом деле, эта птица знает о своей исключительности, которая состоит в этой статичной позиции сидения на опушке леса, приклеенной к ветке? Большинство птиц летает, некоторые плавают, есть такие, что перемещаются исключительно сухопутным образом, и совсем удивительные, что совмещают все это в себе, например, лебеди. С другой стороны, прилепленная на вершине ели птица, у которой не меняется горизонт, которой не нужно делать выбор, не нужно принимать усилий, решений. Никаких треволнений, страхов, сомнений. Один выбор сделан – и достаточно. На большее ее не хватило. Весьма удобно.
- Действительно удобно, но кто сказал, что неправильно.
- Никто не сказал, кроме нее самой, в начале нашей беседы, когда она начала щебетать о том, что поголовная исключительность нашего времени – пагуба. Теперь ей хочется, чтобы все окружающие деревья были усажены другими птицами, жалостливо перекликающимися в сырой темноте мрачного леса. Тогда ее положения не будет таким отчаянным, ее песнь станет особенной, паваной на смерть выбора, в силу огромности опыта сидения на одном месте.
- Я буду гордиться нею.
- До тех пор, пока я не напомню вам, что поутру, после своего пробуждения в качестве пленницы, она «безуспешно билась крыльями о еловые колючки».