Галла Плацидия. Иван Грозный. Параллели?

    Она проснулась от собственного крика.
    Была глубокая ночь. Ей снились горы. Она вместе с матерью взбиралась к вершине по крутой тянувшейся змейкой тропинке, усеянной мелкими камешками, которые скользили под сандалиями, и каждый шаг давался с большим трудом. Она шла впереди, часто оборачивалась, чтобы подбодрить мать.
    – Мама, ещё немножко. Ещё чуть-чуть…
    Девочка видела, как матери трудно идти: её лицо покрылось крупными капельками пота, левую руку она откинула за спину, а правой – поддерживала большой живот.
    До вершины оставалось десять шагов. Ярко светило солнце, по левую сторону от гор раскинулось огромное море, размеренная рябь водной поверхности  отражала солнечные лучи, слепившие глаза.
    – Мама, дай руку, я помогу тебе…
    Женщина выпрямилась и протянула руку. Неожиданный порыв ветра ударил ей в лицо, женщина потеряла равновесие и покатилась с горы. Тело, подобно бесформенному мешку, натыкалось на уступы и камни, катилось вниз.
    Ужас охватил девочку. Она пронзительно закричала. Крик разбудил её…
    В спальню вбежала няня. Она села на кровать рядом с девочкой, обняла её, приговаривая:
    – Успокойся, милая, это был всего лишь сон. Успокойся, всё хорошо…
    Девочка плакала и просила отвести её к матери.
    – К маме нельзя.
    – Я хочу к маме… – Плача, требовала девочка.
    – Нет, нет, дорогая. Нельзя. Ложись, я укрою тебя, спою тебе песенку, и ты уснёшь…
    – Почему к маме нельзя? – Всё ещё плача, просила девочка.
    – Нельзя. Скоро у тебя будет маленький братик. Не надо мешать маме. Ты усни. Какую спеть тебе песенку?
    Новость о маленьком братике отвлекла девочку от страшного сна. Она успокоилась, слёзы высохли, и уже спокойным голосом она спросила:
    – Виталия, а я могу посмотреть на братика?
    – Конечно, можешь, но только не сейчас. Братик ещё не родился. А вот, когда взойдёт солнце и наступит утро, ты увидишь своего братика…
    Плацидия не увидела своего брата. Её мать, Флавия Галла1), не дожила до утра, так и не родив. Плацидия последний раз увидела мать во время прощания. Рядом стоял отец, а по его щекам одна за одной скатывались слёзы. Феодосий готовился к походу навстречу армии узурпатора Евгения, и на следующий день, как тело его жены было захоронено в семейной усыпальнице, император покинул Константинополь, оставив дочь на попечение старшего сына от первого брака Аркадия.
    Малорослый, сухощавый семнадцатилетний Аркадий ненавидел свою сводную сестру…

    Резкая боль, пронзившая тело вдоль позвоночника от затылка до поясницы, разбудила его. Умирающий царь застонал. Тут же, предстала перед ним сиделка, тридцатипятилетняя пышногрудая Параскева.
    – Тише, тише, батюшка, – причитала Параскева, поправляя одеяло. – На, выпей успокаивающего отвара.
    – Уйди! – еле слышно проговорил царь, и сиделка бесшумно покинула спальню.
    Шесть лет болезнь костей не даёт покоя. Впервые Иван Васильевич, прозванный в народе Грозным, почувствовал сильную боль в спине, когда принимал представителей ливонской диаспоры. Разгромив Ливонский орден, царь освободил пленных ливонских князей и разрешил поселиться в Москве, рассчитывая, что ливонцы своим примером помогут внедрить европейскую культуру. Но надежды Ивана Васильевича не оправдались. Ливонская диаспора, жившая отчуждённо, получив право торговать водкой и мёдом, процветала. Их надменность и высокомерие и богатые одежды, по которым невозможно было отличить их от королей и принцев, вызывали злобу не только у московских простолюдинов, но и у состоятельных бояр. Частые нарекания на роскошь ливонцев беспокоили царя. Нередки были случаи рукопашных схваток между ливонцами и коренными жителями столицы.
    – Иван Васильевич, – говорил Борис, – немцы используют твоё великодушие в ущерб Московии. Захватив всю торговлю водкой, мёдом и другими дурманящими напитками, ливонцы завышают цены вдвое. Народ бунтует.
    Царь слушал жалобы. Лицо наливалось кровью. Ни ливонцам, ни присутствовавшим приближённым к царю боярам невозможно было понять, от чего царь гневается, от чего сужаются и без того узкие прорези глаз, а складки губ опускаются всё ниже и ниже. И, вдруг, царь застонал. Стон превратился в крик, похожий на тигриный рык.
    – Вон! – крикнул Иван Васильевич, и его тело сначала выгнулось в спине, затем он согнулся вперёд и повалился на пол.
    – Вон! Вон, все! – кричал царь. – Позовите мне лекаря!
    Дворцовый лекарь дал успокоительного отвара. Мучительная боль стихла, но не давала покоя всю ночь, и только к утру Иван Васильевич почувствовал себя легче, но не мог встать. С тех пор он носил корсет, не мог самостоятельно передвигаться.
    – Что делать с немцами? – спросил Борис, когда царь к вечеру почувствовал себя лучше и, не вставая с постели, ужинал.
    – А что делать, Бориска!? – переспросил повеселевший Иван Васильевич, приканчивая вторую тушку молодого поросёнка. – Взашей их! Дома сжечь, жалобщиков на кол, остальных утопить в Яузе. Добро – в казну!
    Всю ночь горела ливонская слобода. Февральские мороз и метель отступили, от жара, вызванного огнём, таял снег, окрашенный кровью тех, кто оказывал сопротивление. Их тела, тут же, подхватывали опричники и бросали в горящие дома. Первых попавшихся десять несчастных посадили на кол, остальных повели к реке.
    – Одёжу сымай! – кричали верные слуги царя и, не брезгая даже нижним бельём, складывали вместе с богатыми шубами в кучи с награбленным добром.
    – Я московитянка! – кричала молодая женщина, выбежавшая из погоняемой толпы. – Я московитянка! Волею батюшки выдана замуж за ливонского князя! Пощадите!
    Подскочил всадник, взмахнул шашкой, нагое тело женщины обмякло и распласталось на кровавом снегу, а голова покатилась под копыта лошади.
    Две тысячи человек: и стар, и млад – ожидали свою очередь у заранее приготовленных прорубей. Никто не обращал внимания ни на молитвы и плач, ни на просьбы и уговоры. К утру с ливонцами было покончено. Слобода догорала, а спасённое добро на телегах увозилось к царскому двору.
    Боль не давала уснуть.
    – Параскева! – прохрипел царь, и сиделка появилась в спальне. – Дай, голубушка, отвару.
    Женщина отлила из кувшина мутную жидкость и подала царю.
    – Отхлебни.
    После смерти Анастасии Иван Васильевич панически боялся, что, как и его первая жена, будет отравлен.
    Только взошедши на престол, шестнадцатилетний царь задумал жениться. К этой идеи его подтолкнул митрополит Макарий.
    – Царь для своего народа, что отец родной, – говорил Макарий, – а какой же отец без супружницы?
    Смотрины невест состоялись незамедлительно. Со всей Руси были отобраны полторы тысячи самых красивых девушек из боярских семей. Выбор пал на Анастасию. Наученный с детства Иван Васильевич отдавал себе отчёт в том, что между влиятельными семьями идёт нешуточная борьба за престол, потому он выбрал претендентку из обедневшего и незаметного боярского рода Захарьиных-Юрьевых. Покойный отец Анастасии Роман Юрьевич не участвовал в дворцовых интригах, будучи окольничим при Василии III, рано скончался, ничем себя не проявив, но дядя Анастасии состоял опекуном при малолетнем Иване. Но не только это обстоятельство предопределило выбор молодого царя. Невысокого роста красавица Анастасия, получила, как и её будущий супруг, достойное образование, обучилась грамоте и не уступала царю в знаниях философии и прочих наук. Её спокойный нрав, рассудительность и набожность благоприятно влияли на буйного и часто несдерживавшего свои эмоции Ивана Васильевича. Скромность и благочестивость, которыми обладала юная царица, напрочь исчезали в спальне, где за ночь укрощался строптивый темперамент молодого Ивана.
    Через два года после венчания, к радости царской четы, родилась Аннушка, в честь которой Иван Васильевич заложил храм во имя Иокима и Анны в Новодевичьем монастыре. Но радость была недолгой. Через год Аннушка умерла. Лишь поддержка Анастасии помогла царю пережить горе, хотя он понимал, что страдания супруги по умершей дочери не меньшие, чем его.
    Ещё через два года родился Дмитрий, первый русский цесаревич. Анастасия была на сносях, когда тяжёлая болезнь свалила Ивана Васильевича. Положение было серьёзным, неоднократно царя соборовали, а Владимир Андреевич8) и Борис Фёдорович, обеспокоенные возможным безвременьем, настаивали об имени приемника. Больной Иван Васильевич собрал бояр и потребовал присягнуть годовалому Дмитрию. Более половины бояр отказались от присяги царю в пелёнках, требуя назвать имя двоюродного брата Ивана Васильевича – Владимира Андреевича. «Видят мою немощь! – подумал царь, – страха нет!» 
    Выгнал Иван Васильевич собрание, затаив злобу на непокорных бояр и подозрение в измене двоюродного брата. Дорого обошлась им строптивость.
    К несчастью непослушных бояр, здоровье царя быстро пошло на поправку, и через год, забрав с собой супругу с сыном и служивый люд, царь отправился на богомолье в Кирилло-Белозёрский монастырь.
    Не послушался Иван Васильевич Максима Грека. А ведь он предупреждал, чтобы не брал с собой Анастасию и Дмитрия. Спускаясь к реке, перевернулись со струги сходни да в воду. Место было неглубокое, но, когда выловили годовалого Дмитрия, тот уже был мёртв.      
    И вновь Анастасия проявила себя достойно. В ней Иван Васильевич находил успокоение, да в её мастерской, в которой пропадал целыми днями, наблюдая за девками, вышивавшими пелены, покровцы да плащаницы, и ожидал вестей с похода на Казань.
    – Видишь, – выводила из задумчивости царя Анастасия, – мы вышиваем взятие Казани.
     – Но Казань ещё не наша, – отвечал царь.
     – Будет твоей, мой батюшка. Как придёт добрая весть о разгроме басурманов, а вышивка, гладишь, и готова.
     Анастасия Романовна не вмешивалась в дела государевы, но всегда была рядом и душой и мыслями со своим супругом, и добрым словом, и ласкою поддерживала царя, а через два года, 28 марта 1554 года, родила цесаревича Ивана Ивановича.
     Ожил Иван Васильевич, повеселел, всю грусть и печаль, как рукой сняло. Берёг сына, приставил смотрительниц, чтобы глаз с него не спускали. Боялись мамки царя, знали, чем грозит недогляд. Однако, Иван Васильевич не позволял им сюсюкаться с сыном. Выдел в нём своего наследника, продолжателя дел государевых, потому, как только подрос Иван Иванович, окреп, всюду с собой брал цесаревича, приучал и обучал управлению государством, но, погружённый в делах и войнах, не доглядел Иван Васильевич, жену, Анастасьюшку свою, не уберёг.   
         
    Аркадий в Галле Плацидии, как и в родном брате Гонории, видел конкурента на престол единой и могущественной империи. Он видел отношение отца к матери Галлы и юношеским умом сделал неблагоприятный для себя вывод, кого отец готовит в свои приемники. По законам Рима женщина не могла стать единоличным императором, но соправительницей вполне могла быть. Не стоило сбрасывать со счетов случай, когда в отсутствие Феодосия тринадцатилетний Аркадий выгнал из дворца Флавию, вторую жену императора, вместе с её дочерью. Гнев отца, возвратившегося с похода, сполна был познан Аркадием, он чуть было не лишился права в наследовании империей.
    Аркадий, хотя и задумывался над своей судьбой после смерти отца, но ему нужна была империя не для того, чтобы управлять ею и на благо её. В тринадцатилетнем возрасте в молодом теле будущего императора просыпалось мужское начало. Постоянно сонливый и с часто открывающимся от зевоты ртом Аркадий, вдруг, проявлял незаурядную бодрость и подвижность. В его затуманенном мозгу, не воспринимавшем учение, активно рисовались сцены плотских утех, которые он видел, украдкой наблюдая за старшими. Первый свой подростковый опыт он получил во время гуляния в саду, когда увидел молодую девушку, нёсшую корзину с виноградом. Не помня себя, Аркадий набросился на неё, повалил на землю, содрал с неё тунику и, как коршун, вцепился в молодое женское тело. Он не осознал, что произошло с ним, когда неожиданные толчки, поднимаясь от поясницы, ударили в затылок. Он сильно сжал пальцами пухлые плечики девушки, оставляя на них синяки, а сам застонал и, помимо своей воли, освободил девушку. Она, только почувствовав свободу, вскочила на ноги, схватила тунику и убежала прочь, оставив неудачного обольстителя одного, перепачканного соком и кожурой винограда и проявлениями своего мужского начала. Неудавшийся опыт нисколько не обескуражил Аркадия, напротив, лишь подогрел интерес к противоположному полу. Если он с трудом постигал скучные науки, то в удовлетворении похоти проявлял незаурядную сообразительность и быстро познавал её тайны.
    Спустя три дня Аркадий приметил повариху. Хотя женщине было под тридцать, но удивительная худоба скрывала её возраст, и она выглядела не старше шестнадцатилетней девушки. Миловидное лицо и играющий взгляд привлекал к ней мужчин, как мух на мёд. Повариха, обладая чрезмерно добрым характером, подпускала к себе всех, кто заинтересуется ею, несмотря на возраст. Ночью партию ей мог составить древний старик, который решил вспомнить молодость, а утром она принимала молодого мужчину, соскучившемуся по женской ласке. Как все женщины, повариха безошибочно определяла очередного претендента, и в этот раз, только поймав тайный взгляд Аркадия, она решила не отказывать императорскому отпрыску и провела с ним не одну ночь, преподав уроки любви.
    Аркадий быстро учился. Очередной жертвой стала его мачеха. Однажды, возвращаясь с уроков, он вместе с братом проходил мимо Флавии Галлы, сидевшей в окружении служанок, с которыми плела венки из полевых цветов. Аркадий не понимал, почему раньше он не обратил внимание на необычайную красоту мачехи, а сегодня она показалась ему прекраснейшей женщиной во всей империи, и им овладело желание. Его отец, Феодосий, уже три года находился в Италии, и Аркадий решил воспользоваться отсутствием императора. Когда весь дворец погрузился в сон, Аркадий покинул свою спальню и направился к Флавии Галле. Но его надеждам не суждено было сбыться. Получив унизительный урок, он затаил злобу на мачеху, а через день, пользуясь властью, данной ему в своё отсутствие отцом, выгнал Флавию Галлу из дворца. Лишь по возвращению отца, мачеха была возвращена во дворец, а Аркадий чуть не лишился права наследования.
    Нет, он не думал об империи, пусть этим занимаются магистры, а он будет императором, во власти которого будут его подданные, плотские утехи, соблазны, развлечения.
    Он ненавидел сестру и брата, боясь, что они станут преградой к его заветной мечте.

    Гонорий рос болезненным ребёнком. Быстрая утомляемость не позволяла успешно овладевать науками. Из-за частых головных болей и сопровождавшей болезнь повышенной температуры он нередко пропускал занятия. Отец не мог брать его с собой в походы, или приглашать на важные аудиенции с магистрами и полководцами, во время которых будущий наследник мог обучаться нелёгкому ремеслу управления государством. Да и сам Гонорий не проявлял интереса к политике, что Феодосий относил на счёт малого возраста своего второго сына. Однако, годы шли, Феодосий старел. Со старостью слабело тело, и частые простуды докучали императору. Смерть Флавии, второй жены, ещё более подкосило его здоровье, и только неимоверным усилием воли он заставил себя подготовить армию к походу навстречу армии узурпатора Евгения, которого обвинял в убийстве своего племянника Валентиниана, молодого императора Западного Рима.
    Накануне, перед походом, Феодосий пригласил своих сыновей и дочь. Долго ждали Гонория. Слуги не могли отвлечь его от голубей, с которыми будущий император проводил всё своё свободное время. Феодосий терпеливо ждал. Он не сердился на детей даже тогда, когда кто-нибудь из них совершал серьёзный проступок, всегда оправдывал их, беря под свою защиту. Он жалел сыновей, рано лишившихся материнской ласки и заботы, с трепетной любовью относился к Галле, похожей на свою красавицу мать и постоянно напоминавшей ему о недавно ушедшей Флавии. В отличие от сыновей в семилетней Галле Плацидии прозорливый ум Феодосия отмечал развитие качеств, достойных будущему наследнику. Спокойный нрав, вдумчивость, способность к наукам и настойчивость в достижении целей выделяли Галлу среди детей. «Ей следовало бы родиться мальчиком,» – подумал Феодосий, когда, наконец, в кабинет вошёл долго разыскиваемый Гонорий, как всегда, с утомлённым выражением, отражавшим болезненную желтизну, лица.
    Феодосий не надолго задержал детей. Объявив о начале похода, император оставлял Новый Рим10) на попечение старшего сына Аркадия, советником которого был назначен вызванный два года назад из Аквитании Флавий Руфин.
    – Аркадий, ты старший сын. Тебе доверяю Новый Рим и доверяю жизнь твоих брата и сестры. Рассчитываю, что при поддержке Руфина, ты мудро будешь управлять городом, – говорил Феодосий. – Надеюсь, Всевышний не покинет нас и даст нам силы одержать победу над узурпатором, и мы освободим Рим от язычников.
    На следующий день Феодосий вместе с армией покинул столицу. Он обнял провожавшую его дочь.
    – Ты очень похожа на мать, – сказал Феодосий и отпустил Галлу. Затем обратился к Аркадию:
    – Береги сестру.
    Феодосий взобрался в императорскую раеду и взмахом руки отдал приказ трогаться. Зазвучали фанфары, забили барабаны, и армия, сопровождаемая громкими возгласами и приветствиями горожан, в строевом порядке тронулась с места.
    Гонорий не провожал отца. Когда Галла, как только скрылся за воротами города последний солдат уходившей в поход армии, пришла в голубятню, для которой была отведена просторная комната под крышей императорского дворца, Гонорий сидел в кресле, а вокруг него важно ходили голуби, одна из птиц сидела у него на плече. Гонорий, повернув голову, о чём-то ворковал с голубем и целовал его клюв, не обращая внимания на сестру.
    Галла часто проводила время вместе с Гонорием в его голубятне. Хоть Гонорий и был молчуном, но он, в отличие от Аркадия, любил свою сводную сестру и всегда становился на её защиту от нападок старшего брата.
    – Почему ты не проводил отца? – прервала молчание Галла.
    – Мне не здоровится, – ответил Гонорий.
    – Аэций рассказывал, что у них был слуга, который ухаживал за голубями. Он тоже болел. У него, как и у тебя, была жёлтая кожа, и часто болела голова.
    – Кто такой Аэций? – спросил Гонорий.
    – Это мальчик. Если помнишь, его отец командует конницей.
    Гонорий никак не отреагировал на ответ Галлы. Он и вопрос задал, чтобы формально поддержать разговор, а сам продолжал кормить голубей, ворковать с ними, будто сестры не было рядом. Девушке стало скучно, и она направилась к выходу.
    – Галла, – остановил её брат, – опасайся Аркадия. Будь всегда на виду у слуг. А ночью приходи в мою спальню. Не оставайся одна.
    И Гонорий, не отрываясь от своих голубей, продолжал за ними уход, забыв о сестре.
    Аэция, шестилетнего крепыша, Галла нашла в дальнем углу сада, раскинувшегося вокруг дворца. Она неслышно подошла к мальчику, увлёкшегося игрой. На площадке около пня срубленного бука Аэций разложил разноцветные камешки, разделив их на несколько групп, и, передвигая их, изображал битву.
    – Во что ты играешь? – спросила Галла.
    – Я веду свою конницу на армию варваров, – ничуть не смутившись, ответил Аэций.
    – Можно, я тоже поиграю с тобой?
    – Можно, – разрешил мальчик. – Ты будешь узурпатором Евгением. Вот твоя армия, а это – моя.
    Галла не желала быть узурпатором, но, чтобы Аэций принял её в игру, согласилась. Командуя своей армией, она дала возможность одержать над собой верх, принося себя в жертву во благо великой победы над императором язычников и торжества дружбы, которая будет продолжаться до окончания её дней, а Аэций, переживший Галлу Плацидию на четыре года, умирая, в тяжёлом бреду, будет повторять её имя.

    – Ну, что тебе надо, Борис Фёдорович? – вопрошал недовольный царь Годунова, своего первого помощника в делах государевых. – Вот, помру я, как вы без меня жить-то будете?
    Борис Фёдорович стоял перед лежащим в постели умирающим царём, еле сдерживаясь от смрада, заполнившего спальню. Неподвижный, больной царь не только не мог встать без посторонней помощи, но и умирал страшно, как и вся его жизнь, так и смерть смердела удушающей вонью. «Скольких людей низвёл! Вот, их сгнившие тела смердят в тебе!» – подумал Борис Фёдорович, а вслух сказал:
    – Литовский князь отправил в Москву посла для переговоров…
    – А пошто он нам!? Думать прежде надо бы, – ответил Иван Васильевич. – Что!? Отняли у них поляки и земли, и волю. Не нравится!? Нет у нас сил воевать. Утвердиться надо на тех землях, что отвоевали у Литвы, да в Сибири. Гони его прочь, Борис Фёдорович. Не время ещё с поляками ссориться.
    Объединение русских земель вокруг Москвы, укрепление власти Ивана Васильевича и усиление централизации шло под пристальным вниманием окружавших Московию держав. Ни шведский и польский короли, ни литовский князь, ни крымский и казанский ханы не желали видеть в будущем сильное русское государство, но вступать в войну с царём не решались. Мешали любыми средствами. По наущению шведов, поляков и ливонцев, проявлявших особое опасение усилением Московии, сенат Любека арестовал Ганса Шлитте, посланного Иваном Васильевичем в ганзейские города за мастерами и докторами, дабы обучить русских европейским ремёслам, наукам и врачеванию. Перенёс обиду Иван Васильевич, но затаил злобу на ливонского герцога, а спустя десять лет построил на Нарве порт. Однако, ни Ганзейский союз, ни Ливония не пропускали европейских купцов в русский порт, и, как прежде, те продолжали ходить в Ревель, Нарву и Ригу. Но Московское царство не то было, что десять лет назад. Собрал Иван Васильевич армию и направил её на Ливонию. Недолго длился поход. Хоть и не получила Русь новых земель за счёт Ливонского герцогства, разделённого между Польшей, Данией, Литвой и Швецией, зато добилась своего права на свободную торговлю с Европой, а захваченных в плен ливонских князей и мастеровых людей царь вынудил служить Московии.
    Расширялась Русь за счёт земель Крымского, Астраханского и Казанского ханств и укреплялась, что вызывало беспокойство у литовских магнатов. Предупреждал Иван Васильевич литовского князя не вступать в союз с хитрой польской шляхтой против Московии, видел своим прозорливым умом, что поглотит Польша Литву, укрепится за счёт земель простиравшегося от Балтийского до Чёрного морей Великого княжества Литовского. То и вышло. Потеряли литовские магнаты и власть, и земли, на которых расселилась польская шляхта. Росло недовольство литовцев притеснением со стороны польского короля Стефана, сменившего на троне Сигизмунда и укрепившего мощь Речи Посполитой, отражавшей интересы шляхты, всюду слышалась польская речь, а литовский язык забывался, насаждалось католичество, притеснялись русины, проживавшие на землях, соседних с русскими.
    Прогнал Иван Васильевич Годунова, приказав отправить литовского посла домой. Не может сейчас Москва ссориться с Речью. Ещё со времён войны с Литвой отошли Руси ливонские и литовские земли, с чем Речь Посполитая согласиться не может.
    – Анастасьюшка! Милая, ох, тяжко мне, – звал в забытьи Иван Васильевич свою первую супружницу. – Тяжко мне! Помоги!
    – Свят, свят, свят! – причитала Параскева, крестясь и поправляя одеяло. – Покойницу зовёт! Господи, сохрани!

    Шла война с Польшей и Швецией, а в Москве случился второй за год пожар. Половина города горело, а с ними народ и богатство их. Отличавшийся высоким ростом и крепким телосложением молодой царь лично тушил пожар, не отсиживался в безопасном месте, бросался в горящие дома, выводил задыхающихся от дыма стариков, детей и женщин. Своим бесстрашием подавал пример остальным боярам, и те, видя, как царь таскает воду, лазит по крышам, то скрываясь в пламени, то вновь появляясь из-за него, вместе с простым людом боролись с огнём.
    Несколько дней бушевал пожар в Москве. Иван Васильевич, опасаясь за жизнь Анастасии и малолетнего Фёдора, отправил их в Коломенское. Смерть дочери, трёхлетней Евдокии, подкосило здоровье царицы, с прошлого лета недуг не отступал. Каких только врачей не приставлял к супруге Иван Васильевич, не могли они справиться с болезнью.
    Благодаря доктору, выписанному из Саксонии на свои деньги Алексеем Фёдоровичем, здоровье Анастасии, поначалу, пошло на поправку, но зимой в нынешнем году болезнь снова взяла верх, и царица не могла даже посещать свою мастерскую. Ещё дымились пожарища, а из Коломенского пришла весть о кончине Анастасии Романовны.

    «Эх, Анастасьюшка, оставила ты меня одного…» – с этой мыслью, выйдя из забытья, царь открыл глаза и долго не мог сомкнуть их. Воспоминания о первой супруге болью отдались в его слабевшем теле, сердце сжалось, и Иван Васильевич глубоко вздохнул и застонал. Вбежала Параскева. Увидев неподвижный взгляд царя, женщина испугалась. «Неужели, помер!» – и, перекрестясь, приблизилась к его постели. Увидев, как поднимается от слабого дыхания одеяло, снова перекрестилась и тихо покинула спальню.
    Слухи об отравлении Анастасии Романовны пали на благодатную почву. Истерзанная от горя душа легко приняла за веру обвинение в чародействе и отравлении. А тут Борис Фёдорович кстати отдал приказ об аресте девки Магдалены, жившей в доме Адашевых, давних соперников Годунова за влияние на царя. Под пытками Магдалена признала, как по совету протопопа Сильвестра Адашев вместе с братом Даниилом выписали заморского доктора, якобы наши не могут справиться с болезнью царицы. Признала, что порошки с ядом доставлялись доктору, а тот потчевал ими несчастную Анастасию Романовну, потому и Фёдор родился слабеньким.
    – Кто порошок доктору доставлял!? – лично вёл допрос Иван Васильевич.
    – Не гневайся, батюшка, – умоляла о пощаде Магдалена, – не по своей воле, а по воле Даниила я носила порошки доктору, не ведала, что яд то был…
    – Раздеть догола и плетьми хлестать, пока дух не выйдет! – приказал царь. – Род Адашевых извести, чтобы памяти о них не осталось!
    Страшный царский гнев обрушился на боярский род. Начались аресты и пытки. Старший Адашев был переведён в Дерпт и посажен под стражу. Не дождался Алексей Фёдорович казни, заболел горячкой и умер, а брата его, Даниила Фёдоровича, вместе с малолетним сыном казнили, отрубив им головы, которые выставили на всеобщее обозрение на радость врагам Адашевых и простому люду и на устрашение царским недругам. В течение следующего за смертью царицы года род Адашевых прекратил существование.
    Не обошёл Иван Васильевич и протопопа Благовещенского собора Сильвестра, от смерти которого спасло его звание и недостаточность прямых доказательств в отравлении Анастасии. По указу царя был сослан Сильвестр в Соловецкий монастырь, где принял монашеский постриг.

    После кончины Феодосия вся полнота власти в Западно-Римской империи перешла к Стилихону, которому, ещё перед смертью, Феодосий поручил заботу о Гонории, и его супруге Серене, племяннице ушедшего императора.
    Феодосий скончался быстро. Накануне, гуляя по окрестностям Медиолана, император попал под дождь и мокрый снег, часто выпадавший в это время года. От переохлаждения он простудился, ночью страдал от жара и харканья кровью, а к утру его бездыханное тело было передано священникам для бальзамирования, чтобы отправить в Константинополь на погребение.
    Ещё при жизни Феодосий успел передать управление великой империей своим сыновьям. Восточная часть перешла семнадцатилетнему Аркадию и его опекуну Флавию Руфину, а западная – одиннадцатилетнему Гонорию, до совершеннолетия которого фактическим правителем стал Флавий Стилихон, враждовавший с Руфином и мечтавшим объединить восток с западом в единую империю. Но планам Стилихона не суждено было сбыться. С уходом Феодосия, единолично правившим огромной империей в течение пяти месяцев, величие Рима катилось к закату, а через восемьдесят лет Западная Римская империя прекратила своё существование.
    Что подтолкнуло Феодосия разделить империю между своими сыновьями, почему восток он оставил старшему сыну, а запад – младшему, нам уже не узнать, как не узнать, какими доводами руководствовался великий император, принимая решение, под чьё попечительство доверить Галлу Плацидию. Вероятно, прозорливый Феодосий понимал, что его дочь будет в большей безопасности при Гонории, нежно относившемся к своей сводной сестре, чем при Аркадии, не единожды выказывавший к ней неприязнь. Не следует сбрасывать со счетов, что Феодосий понимал, на что способен каждый из его сыновей. Слабовольный и болезненный Гонорий, навряд ли, сумел бы обеспечить верное правление Константинополем, колыбелью истинной христианской веры, но Западный Рим, раздираемый междоусобицей, частыми восстаниями рабов, неподчинением полководцев и нашествиями язычников, сначала высокомерный и амбициозный Стилихон, а затем повзрослевшая Галла Плацидия, которой Феодосий предвещал великое будущее, помогут Гонорию сохранить.
    История не приемлет сослагательного наклонения, однако, исследователи сходятся в одном, не будь Галлы Плацидии, Рим, как великая империя, исчез бы с карты мира на пол столетие раньше. Благодаря Галле Плацидии, её таланту, терпению и уму, Западная империя просуществовала ещё четверть века после её смерти, а не сгинула сразу после Феодосия. Взрослевшая Галла Плацидия на интуитивном уровне сознавала свою роль в истории. Она жадно впитывала знания и изучала окружавший её мир и тех, кто влиял на него. Когда Гонорию исполнилось четырнадцать лет, Стилихон, дабы укрепить своё положение при дворе, женил его на своей дочери Марии, ровеснице Галлы. Влияние Стилихона росло, он не только занимал высочайший пост magister militum, но обладал фактической властью над всем Римом, что вызывало в юной Галле Плацидии подозрение в амбициях Стилихона, создававшему условия своему сыну Евхерию на пути к императорскому трону.
    Галла, как всякая молодая девушка, задумывалась над судьбой своего ещё не появившегося потомства. Являясь дочерью великого императора, она не желала сойти с исторической сцены, но её целью было сохранить пост императора её будущим сыном. Ведь, скоро она станет чьей-то женой и обязательно родит ребёнка.
    Серена, поддерживавшая мужа, дала согласие на брак Марии с императором Гонорием. Однако, по причине малолетства своей дочери, делала всё возможное, чтобы брак между Гонорием и Марией не перерос в настоящие супружеские отношения. Гонорий вступил в ту пору, когда подростка мучают желания, но, лишённый доступа к супруге, он проявлял свой интерес к двенадцатилетней сестре, под влиянием южного солнца быстро формирующейся во взрослую девушку. Его притязания были не настойчивы, но юная Галла Плацидия, мечтавшая об иных проявлениях любви, корректно отвергала нападки брата, не раня его самолюбия. Получив отказ, Гонорий уединялся в голубятне и вместе со своими питомцами забывал о сестре, о Марии и об империи.
    Когда Стилихон укреплял своё влияние в Западной Римской империи, над Константинополем нависла угроза захвата полчищами вестготов под предводительством Алариха, помогавшему Феодосию в битве при Фригиде с императором-узурпатором Евгением и потерявшему более половины своих воинов, не получив взамен ни титулов, ни влиятельного положения при императорском дворе. Узнав о смерти Феодосия, Аларих двинул свою армию на Константинополь, но, осадив его, не сумел овладеть городом. Флавий Руфин подкупил короля вестготов, и тот, сняв осаду, направил армию на Пелопоннес, где на подступах к южным Олимпам дожидался Стилихона.
    Стилихон, ссылаясь на предсмертное завещание Феодосия, требовал от Руфина передачи Иллирика Западному Риму, но, получив отказ, направил свою армию на Балканы, встретив непокорного вестгота Алариха. Обе армии несколько месяцев стояли друг против друга, но не начинали битвы: Аларих потому, что не обладал достаточными силами, а Стилихон – потому что не мог принять решение о начале атаки. Разбив армию Алариха, Стилихон один на один противостоял бы Востоку, но, оставив Алариха и заключив с ним мир, мог бы использовать вестгота в своих планах по подчинению Константинополя Западу. Не только Стилихон составлял расчёты в отношении Алариха, но и Константинопольский двор, опасаясь чрезмерного усиления влияния Стилихона сделал ставку на варвара. Аркадий отдал приказ военному магистру Запада снять осаду Алариха и покинуть Балканы, а Руфин во время тайной встречи с Аларихом пообещал тому свободу действий на Пелопоннесе. Используя спор двух держав, кому из них владеть Иллириком, Аларих отправился вместе со своим племенем и армией на юг, опустошая эллинские земли, беря, практически без боя, один за другим древние греческие города.
    Коварный план Руфина не остался незамеченным для Стилихона, понимавшим, что пока рядом с Аркадием хитрый и искусный интриган из Аквитании, ему не достичь своих целей. Обвинив Руфина в предательстве, Стилихон подговорил константинопольского полководца Гайну, возвращавшегося после снятия блокады Алариха в Новый Рим, убить Руфина. Больших трудов составило Стилихону убедить Гайну, лишь последующие события подтвердили его правоту: войдя со своей армией во Фракию Аларих не встретил сопротивление расквартированных там легионов, а поместье Руфина не подверглось разграблению. Обвинённый в предательстве, коррупции и вымогательстве Флавий Руфин был казнён по приказу Аркадия с подачи Гайны. Казнь состоялась в ночь на 27 ноября 395 года вне стен Константинополя в присутствии самого императора. После казни Руфина, его жена и дочь были изгнаны из Константинополя в Иерусалим, а всё имущество и поместья бывшего опекуна были переданы в вечное пользование императорскому фавориту евнуху Евтропию.
    Два года Аларих хозяйничал на Пелопоннесе, пока весной 397 года Стилихон вновь не совершил поход на Балканы. Дав несколько сражений вестготам, Стилихон вытеснил с Пелопоннеса Алариха и прижал его к Олимпу. Вестготы страдали от недостатка пищи, воды и эпидемий, казалось, дни многочисленного варварского племени сочтены, но военный магистр Западного Рима счёл верным снять блокаду и уйти, рассчитывая в последующем заключить союз с Аларихом и включить в свои планы овладения Иллириком и, позже, всей Восточной империей. Однако, Аркадий по совету своего фаворита Евтропия, опередил Стилихона. Он незамедлительно заключил мир с Аларихом, назначив того магистром Иллирика, и разрешил вестготам поселиться на Балканах. За четыре года Аларих сумел укрепить свою армию, обеспечив её современным по тем временам римским оружием, и, опустошив земли Иллирика, которые уже не могли прокормить многочисленных вестготов, двинул своё племя на запад, в богатую Италию, до сих пор не подвергавшейся нападению варваров. Аларих рассчитывал накормить свой народ, пополнившийся за четыре безвоенных года остготами, аланами и гуннами.
    Уже осенью Аларих был в Италии. Попытки сопротивления римлян на реках Изонцо и Тимаво не увенчались успехом, и Аларих зимой 402 года покорил множество городов и равнинную часть Венетии. В Риме спешно восстанавливались городские стены и возводились укрепления.
    Этой ночью перепуганный Гонорий вошёл в спальню Галлы Плацидии, уже уснувшей, свернувшись калачиком в своей постели. Гонорий бесцеремонно улёгся рядом, укрылся одеялом и прижался к сестре.
    – Не гони меня, Галла, – просил император, – мне страшно.
    – Отчего? – спросила проснувшаяся сестра, обняв брата.
    – Аларих повернул свою армию к Медиолану. Он убьёт меня.
    – Не бойся, Гонорий, – успокаивала его Галла, – у нас достаточно сильный гарнизон, чтобы выдержать осаду несколько месяцев, а там подоспеет Стилихон в конницей.
    – А если Стилихон не успеет? Разве ты не помнишь, как он отпустил Алариха на Балканах, хотя мог уничтожить его ещё пять лет назад?
    – Успеет, – заверяла Гонория сестра. – В Медиолане осталась Серена и его дочери. Он не может не успеть.
    – Для этого варвара нет ничего святого. Мне кажется, что он сам претендует на императорский пост. Ему выгодно, чтобы Аларих взял столицу и уничтожил меня.
    – Но не сейчас, дорогой Гонорий. – Галла приложила ладонь ко лбу брата и воскликнула: – Братец, у тебя жар! Ты болен!?
    Девушка вскочила с постели и позвала придворного лекаря. У Гонория начался очередной приступ водянки. Лекарь дал выпить мочегонный отвар и всю ночь вместе с Галлой Плацидией просидел рядом с больным императором. В это время Серена была в своей спальне, находившейся рядом со спальней императрицы Марии, её дочери, чей покой строго охранялся. «Не время тебе умирать, – думала о больном Гонории Серена. – Жаль, что мои дочери ещё малы, чтобы родить наследника!..»

    Ещё дед Ивана Васильевича, великий князь московский Иван Васильевич, начал собирать вокруг Москвы русские земли. Его дело продолжил великий князь московский и владимирский Василий Иванович, отец Ивана Васильевича. Нелегко давалось московским князьям объединение русских земель, много крови русской было пролито. Князья смоленские и ярославские, суздальские и владимирские, претендовавшие на роль монархов единой Руси, с неохотой принимали главенство московских князей из старшего рода Рюриковичей. Когда под страхом перед татарскими ордами, когда понуждаемые силой, шли князья на союз с Москвой, но оставляли за собой право на безраздельную власть в своих уделах. Новгородская республика, простиравшаяся от Финского залива до Белого моря, отстаивала свою независимость и от Москвы, и от татар, и от западных захватчиков.
    Иван Васильевич венчался на царство единой Руси, но разрозненной по духу княжескими и боярскими интригами.
    С востока угрожали ханства татарские: казанское – разоряло Нижний Новгород, Владимир и Вологду, астраханское и крымское – южные княжества, до Москвы ходили и не раз огнём выжигали дотла, десятками тысяч народу в плен уводили и продавали в рабство турецким и кабардинским правителям. И князья Шуйские, не оставлявшие надежду на царский престол, и князья Шереметевы и Курбские, Оболенские и Репнины, боявшиеся за уделы свои, толкали царя на войну с Крымским ханством. Не желали они войны с Ливонией. Под различными предлогами уводили Ивана Васильевича от мысли утвердить Русь на Балтийском море, чтобы лишить Ливонию монополии на торговлю с передовой и просвещённой Европой, но самим свободно торговать со шведами, немцами и англичанами, обучаться новым ремёслам и наукам. Выгоден был союз русских князей с Литвой и Ливонией, богатели они в ущерб Московии, не желали терять свой барыш, но требовали от царя расширять русские земли за счёт татарских. И Ганзейский союз, и Швеция, и Литва, и Ливония отстаивали свои интересы в торговле русским лесом, пушниной и хлебом в Европе, а потому подкупали русских князей, переманивали их, чтобы не допустить Русь к морю, не дать Ивану Васильевичу утвердиться в Европе.    
    – Не столь страшны набеги татарские, как изоляция Московии от Европы, – убеждал царь думу боярскую. – Выйдем к морям северным, и до татар время придёт.
    Не соглашался с Иваном Васильевичем протопоп Сильвестр, настаивавший на церковные реформы и принятии закона о секуляризации монастырских земель, князь Курбский и князь Курлятев, князья Шереметевы и Воротынские противились царским замыслам, но по своему поступил Иван Васильевич, и вступили русские войска в Ливонию. Уже к весне, через три месяца боёв, русская армия овладела Нарвой, Нейшлоссом и Дерптом, летом – восточной частью современной Эстонии, – а через год армия Ливонии была разбита, и Ливонский орден прекратил своё сосуществование.
    Посланник Фредерика II, короля Дании, без особого труда уговорил протопопа Сильвестра заключить за спиной Ивана Васильевича мирный договор с Ливонией. Это отвечало интересам не только западных держав, но и русским князьям Курбскому, Шереметеву и Курлятеву. Состоявший в одной с ними партии приближённый к царю Адашев Алексей Фёдорович приказал воеводам заключить перемирие, во время которых велись сепаратные переговоры с Литвой и Польшей. За незначительные уступки в торговле с Европой завоёванные русскими войсками земли бывшего Ливонского ордена перешли Польше, Литве, Швеции и Дании.
    Не напрасно царица Анастасия остерегалась протопопа Сильвестра и близких к нему людей, князей и воевод. Открытым предательством Руси и царя обернулось перемирие с Ливонией. Не ведал Иван Васильевич, что, приблизив к трону Сильвестра, Курбского, Шереметевых, Адашева, получит удар в спину, все его замысли о величии земли русской разобьются о корыстные цели бояр.
    Дорого обошлась прозорливость самой Анастасии. Понимала партия Сильвестра, что противостоит им женщина, не только выделявшаяся своей красотой среди прочих именитых княжеских дочек, но и обладавшая недюжинным умом и мудростью. Решили погубить царицу и травили её ядом, доставляемом Адашевым.
    Дорого обошёлся Руси мирный договор с европейскими державами. Получив завоёванные русской армией ливонские земли, Швеция, Польша и Литва пошли войной на Московию. Решил Иван Васильевич разорвать единство вражеской коалиции и посватался к Екатерине, сестре польского короля Сигизмунда II Августа, но тот взамен потребовал Псков, Смоленск и Новгород. Обратил тогда свой взор Иван Васильевич на юг в поисках новых союзников. Уж больно хороша была собой Кученей, четырнадцатилетняя дочь кабардинского князя Темрюка. Женитьба на Кученей, принявшей в 1561 году православие и наречённой Марией, позволила Ивану Васильевичу приобрести сильного союзника на юге в противовес крымскому  ханству, что улучшило политическое положение Руси и позволило не только успешно противостоять западной коалиции, но и отвоевать земли у Литвы, а, впоследствии, закрепиться на Волге, разгромить крымское ханство и завоевать Сибирь.
    Возненавидел Иван Васильевич сословие боярское за предательство и измену, за смерть супруги своей Анастасии. Убоявшись царского гнева, бежал князь Курбский, по примеру других князей, в Польшу, поступил на службу к польскому королю, стал воеводой и вёл поляков на Москву.
    Князь Дмитрий Иванович Курлятев, по приказу царя, вместе с сыном Иваном насильно были пострижены в монахи и отправлены в Иосифо-Волоколамский монастырь, где, спустя два месяца, были задушены. Печальная участь не обошла и князей Дмитрия Палецкого и Михаила Морозова. Они тайно были убиты, а их семьи высланы из Москвы, всё имущество перешло в царскую казну.
    По примеру своего зятя и по совету супружницы Марии Темрюковны собрал вокруг себя Иван Васильевич людей опричных из различных сословий в количестве трёхсот человек, забрал казну, личную библиотеку, иконы почитаемые и символы власти и, покинув столицу, поселился в Александровской слободе, а в январе 1565 года от рождества Христова отрёкся от престола. Убоялись бояре и священники народной смуты, через два дня подоспела в Александровскую слободу депутация из духовенства, бояр и посадских людей во главе с архиепископом Пименом и архимандритом Чудского монастыря Левкием уговаривать Ивана Васильевича вернуться в Москву и «вершить дело государево».   
    – Не гоже, Иван Васильевич, Москву бросать, – уговаривал Пимен, – убоись гнева народного. Народ, что стадо, осталось без пастыря, разбредётся, каждый в свою сторону тянуть будет. Не только боярам и священникам достанется, но и до тебя доберётся.
    – Вернусь в Москву, – соглашался Иван Васильевич, – об отречении откажусь, но впредь моё слово первым будет, но, чтобы слово моё вес имело, дума Боярская согласие должна дать на государеву опричь, куда войдут Москва, Суздаль, Вязьма, Козельск и ещё двадцать городов. В царском уделе своя дума решать будет, и личная гвардия меня охранять будет от предателей и изменников, казнить, иль миловать которых лично волен буду. На устройство опришнины требую с земщины сто тысяч рублей. Но пусть не думают бояре, что в земщине их право будет безраздельным – царёво око за всем следить должно.
    И понеслась по земле русской опричнина, полилась кровь рекой, летели головы боярские, а за ними и люда простого. Утверждалась единоличная власть царя, за счёт горя людского и разорения. Увидев выгоду свою, вступили в опричнину князья Трубецкие, Хованские, Одоевские и бояре, а в противовес им приходили наёмники иностранные и люди служивые. Чтобы князья и бояре в опричнине волю царскую не ограничивали, возвышал Иван Васильевич простых людей над ними. Пономарь церковный дослужился до головы опричников. Угодил царю изощрёнными пытками и казнями. Собственноручно задушил митрополита Филиппа лишь за то, что тот словом выступил против творимого опричниками беззакония. Боялись Малюту Скуратова не только в земщине, но и свои же подельники, повязанные преступлениями и кровью людской.
    Страшен человечишка, возвысившийся по воле случая, или по воле царской, до власти. Не боится он ни суда Божьего, ни суда людского, вся жизнь его подчинена повелителю своему, заменившему ему и Бога, и законы. Устои нравственные презирая, станет человечишка исполнять всякую волю государеву, ничем не гнушаясь, не боясь ни настоящего своего, ни будущего, пока не отпадёт надобность в нём, и по воле царской, иль по воле народной, не сгинет.

    – Помирает наш батюшка, – причитала Параскева в присутствии Годунова, ожидавшего, когда царь проснётся, – до Святой Четыредесятницы не доживёт. Господи, господи, храни нас!
    – Лекарства, что лекарь приносит, даёшь ему? – спросил Годунов.
    – Даю, даю, батюшка. Только, вот, не помогают они ему, – отвечала Параскева.
    Послышался стон, и Годунов, вдохнув полной грудью воздух, распахнул дверь в царскую спальню. Иван Васильевич лежал с открытыми глазами и о чём-то неслышно шептал. Лишь по движению его губ Борис Фёдорович понял, что говорит царь.
    – Анастасьюшка, грешен я, милая. Но сына нашего, Иванушку, не убивал.
    Царь увидел вошедшего Годунова и обратился к нему:
    – Ты, наверное, тоже думаешь, что я Ивана убил!
    – Не верю я слухам, – ответил Годунов, а про себя подумал: «Тебе, что сына убить, что боярина, что собаку, всё едино!»
    – Не убивал я Ивана! – повторил Иван Васильевич. – Зачем мне убивать его, ведь растил я его, души в нём не чаял, наследником моим готовил, чтобы дело моё продолжил. Зачем же мне убивать его? Из всех сыновей, Иван достоин был царского престола, не то, что Фёдор, более для кельи, нежели для власти царской рождённый.

    Очередной приступ остеофита застал Ивана Васильевича, когда он, оставшись один в рабочем кабинете, размышлял о договоре с Польшей, чьи отношения с бывшим союзником в Ливонской войне Швецией пошли на спад после открытых притязаний Юхана III на часть русских земель в противовес интересам Польши.
    Иван Васильевич лежал на полу, выгнувшись в спине, с широко раскрытыми выражавшими невыносимую боль глазами, открытый рот не мог издать ни звука, лишь втягивал в переполненные лёгкие воздух, когда из своей комнаты, находившейся на втором этаже, вышел Иван Иванович. Испугавшись, опрометью бросился он к отцу по крутой лестнице, но, в спешке, его ноги запутались, и Иван со всего лёту ударился виском о дубовую столешницу стоявшего подле лестницы стола. Удар был столь сильным, что угол столешницы треснул и прогнулся вниз, а Иван потерял сознание, истекал кровью.
    Иван Васильевич, превозмогая боль, полз к сыну, причитая: «Иван, Иван, не дури, а ну-ка, встань, сукин сын!»
    Обнял царь бездыханное тело сына, разрыдался: «За что же мне такие кары господние!?»
    Так и застали его, рыдающего, с обагрёнными кровью руками.
    – Прости меня, Анастасьюшка, что сына нашего, Иванушку, не уберёг. Грешен я, милая, грешен…

    – Галла, как нам быть? – вопрошал Гонорий, оправившийся накануне от очередного приступа болезни. Он лежал в постели сестры, обнимая её, уткнувшись в её густые иссиня-чёрные волосы. – Что же нам делать? Власть Стилихона безмерна. Он готовит своего сына в императоры. После смерти Марии, теперь женит меня на Ферманции, а тебя выдаёт замуж за Евхерия. Он объявил о завтрашней вашей помолвке, после которой ты, его сын и Серена отправитесь в Рим. Я остаюсь в Равенне.
    – Я знаю, Гонорий. Серена ещё в полдень передала мне решение Стилихона. – Ответила Галла брату.
    – Ты даже не противилась его воле?
    – Что я могу сделать? Ты император, не я.
    – Какой я император? Стилихон правит Римом. И нами.
    – Наш отец завещал ему защищать Рим и нас. Никто, кроме него, не сумел разгромить Радайгиса, отбить войско Алариха, не допустить захват Медиолана, никто, кроме него, не способен сохранить империю. Не мучай себя, Гонорий. Подчинись воле магистра. Он умён и знает, что делает.
    – Я не хочу жениться на Ферманции. Серена не допустит меня к ней, как и к Марии. Мне уже двадцать три года, но я ещё не познал женщину.
    – Разве в этом смысл жизни?
    Гонорий молчал. Галла уложила брата на спину и нежными движениями руки гладила его грудь, переходя к его животу и ниже. Гонорий не проронил ни слова, лишь, прерывисто дыша, издал короткий стон. Когда же его напряжение спало, восстановилось дыхание, ещё слабый после болезни организм потребовал сна. Гонорий, уткнувшись в грудь сестры, уснул, как младенец засыпает в объятиях матери. Галлой неожиданно овладело чувство жалости к брату. Оно смешалось с чувством любви матери к сыну, сестры к брату, с влечением любовницы к предмету своего обожания. Под воздействием охвативших её эмоций она обняла Гонория, поцеловала его в висок и тихо прошептала: «Отдохни, милый братец, не волнуйся. Я всё устрою. Потерпи. Я не дам тебя в обиду».
    Галла встала, вытерла руки полотенцем и подошла к окну. Светила яркая круглая луна, с моря дул свежий ветер и доносился шум волн.
    Для Рима наступили тяжёлые времена. В Галлии бесчинствовали франки и бургунды, в Тарраконии – свевы и вандалы, с востока империи угрожал Аларих. Лишь благодаря Стилихону, его уму и полководческому таланту, сохранялась целостность Рима. Успех сопутствовал военному магистру. Пока Римом управляет Стилихон, есть надежда, что вечный город не падёт. Это понимали все: и сам Гонорий, и римская знать, ненавидящая полуварвара-выскочку, но отдававшая отчёт, что в настоящее время ему нет замены, а потому вынужденная терпеть его. Понимала это и Галла Плацидия, принимала власть Стилихона над империей и беспрекословно подчинялась ему. Для неё не был внезапным сегодняшний вызов Серены. Она знала, какая новость ожидала её. Галла давно обратила внимание на недвусмысленные взгляды Евхерия. Она знала о силе своей красоты и знала, что этой силой следует пользоваться. Хотя ей давно приглянулся Аэций, но его не было рядом, уже два года, как он был отдан в знатные заложники гуннам. Поначалу, Галла тосковала по нему, но со временем чувства остыли, и она постепенно забывала Аэция. Однако, Евхерий был ничуть не худшей партией, даже более выигрышной. Будучи сыном великого полководца, молодым, красивым и статным мужчиной, Евхерий привлекал многих знатных римлян в качестве будущего мужа для их дочерей. Вступавшая в пору совершеннолетия, Галла подчиняла себя разуму, но не сердцу. Она давно раскрыла тайный смысл целей Стилихона: женив своего сына на сестре императора, магистр ещё более возвышал свой статус, и Евхерий, по законам и обычаям Рима, приобретал право наследника престола, если у Гонория не будет сыновей. По тем же законам, Евхерий может стать соправителем Гонория, чего, без сомнения, добьётся Стилихон, и, будучи супругой соправителя, Галла Плацидия, в свою очередь, приобретёт титул августы. Всё вместе давало основание признать её будущего сына императором. Нет, решение Стилихона женить Евхерия на дочери Феодосия Великого не ввергло Галлу в тяжёлые раздумья, а даже наоборот, совпало с её жизненными целями. Что же касалось Гонория, то до этой ночи, Галла ничуть не мучилась угрызениями совести. В истории Рима нередко новый претендент на престол лишал жизни своего предшественника, расчищая путь к высшей должности. Нет, жизнь Гонория не вызывала сочувствие. «Какой он император!? – думала Галла. – Болезненный, безвольный, глупый. Ему только голубями заниматься». Но недавно охватившая её жалость к брату направила мысли будущей августы в иное русло. «Можно обойтись простым отречением, – думала она, – не обязательно лишать его жизни. Он согласится. Это я устрою».
    Но история распорядилась по-своему, отведя Галле Плацидии более значимую роль, чем она сама могла предполагать.
    «Какая красивая луна! – подумала Галла, отвлекаясь от своих мыслей. – Пора будить Гонория…»
    Галла подошла к постели и уселась рядом с братом. Не хотелось прерывать его сладкий сон, но она не могла допустить, чтобы Гонорий остался на всю ночь в её спальне. Ни к чему пересуды, тем более в преддверии её помолвки с Евхерием.
    – Гонорий, просыпайся, – будила брата Галла, – тебе пора уходить.
    Разбуженный Гонорий сделал робкую попытку овладеть сестрой, но получив вразумительный отказ, покинул спальню. У двери он обернулся и сказал:
    – Нам надо держаться вместе, чтобы не погибнуть.
    – Успокойся, братец, – заверила Галла. – Мы не погибнем. 
    Обручение состоялось рано утром. По обычаю, молодые дали друг другу обещание вступить в брак, Евхерий вручил Галле монету, как символ союза между опекуном сестры Гонорием и отцом Евхерия Стилихоном, и железное кольцо, которое Галла, тут же, одела на безымянный палец левой руки. На этом торжественная часть закончилась, и начались сборы. Будущая супружеская чета вместе с матерью жениха должны были отправиться в Рим в полдень, но отъезд задержался из-за спора Стилихона с Сереной, настаивавшей, чтобы Ферманция тоже следовала с ней. Однако, по замыслу военного магистра, вторая дочь должна была заменить старшую почившую сестру в роли супруги императора, а потому  Ферманция осталась в Равенне, и через неделю состоялась её свадьба с Гонорием.
    Отъезд Серены, Евхерия и Галлы в Рим был отложен на следующий день, а вечером Стилихон вызвал Галлу к себе, в свой рабочий кабинет, который располагался во дворце, рядом с императорскими апартаментами, где проводились важные совещания, осуществлялся приём именитых чиновников и гостей. То ли по причине излишней уверенности в своей силе, то ли по причине беспрекословного подчинения Галлы, но Флавий Стилихон доверил дочери великого императора бывшей единой империи часть своих планов. Увидев в Галле Плацидии, обручённой с Евхерием, свою союзницу, Стилихон рассчитывал, что с её помощью он может влиять на римских сенаторов, ненавидевших и боявшихся его, при любом удобном случае готовых избавиться от военного магистра. Надеялся, что Галла будет информировать его о тайных заговорах среди сенаторов и состоятельной аристократической верхушки Рима, оказывающих значимое влияние на политику империи. Кого, как не дочь Феодосия Великого, сестру его наследников в двух частях империи, они с открытой душой примут в свой круг и доверят свои тайные помыслы, пытаясь привлечь на свою сторону.          
    Состоявшийся разговор был долгим. Стилихон пытался убедить Галлу и, одновременно, хотел убедиться в её верности.
    – Двенадцать лет назад умирающий император Великой империи твой отец Феодосий завещал мне защищать Рим и вас. За прошедшие годы вы с Гонорием стали для меня родными детьми. Моё сердце и душа более расположены к вам, чем к собственным детям. У них есть мать и отец, но вы – сироты. Ничто так не вызывает сочувствие и желание помочь, как горе детей, лишившихся родителей. Вся моя жизнь подчинена одной цели – защите Рима и его величия, что невозможно без укрепления власти императора. Никто в Риме не способен на такую трудную работу. Римская аристократия, обременённая роскошью и погрязшая в интригах, отдаст великий город любому варварскому вождю, лишь бы сохранить своё богатство. Я же, рискуя собой, ещё при жизни твоего отца отстаивал интересы империи. Будучи вашим опекуном, я неоднократно доказывал свою приверженность и преданность императору, защищал Рим от франков и варваров, от гуннов и готов. Пока я веду войны против врагов империи, за моей спиной римская верхушка выстраивает козни против меня, а, значит, против империи.
    Стилихон замолчал, он пристально наблюдал за Галлой Плацидией, пытаясь прочитать её мысли. Галла понимала, что она должна подтвердить свою преданность магистру, а потому ответила:
    – Я разделяю твоё беспокойство о будущем Рима и полностью поддерживаю твои действия по укреплению его мощи. Как будущая супруга твоего сына, я не имею иных помыслов и желаний, как быть помощницей в делах, направленных на сохранение империи и преумножение её силы и богатства. С кем, как не с тобой, доказавших свою преданность Риму и христианской вере, возможно достижение поставленных целей.
    – Рад слышать из твоих уст разумные слова. Укрепление Рима, – продолжал Стилихон, – невозможно без укрепления власти императора. Но сила императорской власти невозможна без наследника. Гонорий слаб здоровьем, часто болеет, из-за чего не может полностью отдаваться управлению империей, что вызывает во многих сомнение в силе власти императора. Кроме того, Гонорий, к величайшему сожалению, не может родить наследника…
    – Но как же он родит наследника, – прервала Галла речь Стилихона, – если Серена не допускала его к Марии?
    – Мария, бедное создание, была ещё очень юна, чтобы стать матерью. Я надеялся, что, когда ей позволит возраст, она родит достойного наследника. Но, на наше горе, моя дочь преждевременно покинула нас. Что же касается Гонория, то он не способен к деторождению. Это я заявляю с той же уверенностью, с какой могу заявлять о том, что ты рядом со мной.
    – В откровенном со мной разговоре Гонорий признался, что до сих пор не познал женщину. Я не могу не верить ему. Он – мой брат.
    – Наивное дитя! – воскликнул Стилихон. – Гонорий, как и Аркадий, похотлив и блудлив. Можешь поверить мне, я знаю, сколько в его спальню приводили рабынь. Я сам неоднократно давал распоряжение евнухам. Даже подбирал ему женщин. Но за всё время до его совершеннолетия и после ни одна рабыня не понесла от него.
    – Значит, Гонорий обманул меня, – обиженно проговорила Галла.
    – Не сердись на своего брата, – успокаивал её Стилихон. – Он не желал расстраивать тебя. Его обман во благо. Даже Христос не осуждал такой обман. Что же касается империи и наследника императора, то я долго думал над этим. Благополучие Рима и каждого гражданина заключается в постоянстве. Будет наследник императора – будет надежда и на процветание. Так как Гонорий не в состоянии иметь наследника, надо искать выход. И он есть. Потому я решил женить тебя на своём сыне. Ты красивая молодая женщина, а красота – признак здоровья. Проследи внимательно мою мысль. Всякий император когда-то уходит. Для империи жизненно важно, когда есть продолжатель его дела. Отсутствие наследника вызовет смуту, что может разрушить государственное устройство и саму империю, а потому тебе надлежит родить наследника. Ты – дочь Феодосия, а, значит, после Гонория твой сын станет прямым наследником престола. При таком раскладе никто не посмеет оспаривать его право.
    – Я понимаю тебя, – ответила Галла.
    – Но это не всё. Чтобы наш план исполнился, необходимо знать, чем живёт римская аристократия, о её настроениях и тайных помыслах. Мы должны перехитрить их, чтобы добиться своего. Ты, как дочь Феодосия, будешь принята в аристократической верхушке Рима, с тобой они будут откровенны, а, значит, мы будем знать об их интригах. Предупреждённый – вооружён. Мы сумеем вовремя принять необходимые меры, чтобы пресечь козни, выстраиваемые против нас. Вот об этом я прошу тебя.
    – Уверяю, я сделаю всё, что нужно для Рима, – ответила Галла.
    Утром, провожая Серену в Рим, Стилихон попросил свою супругу:
    – Будь внимательна к Галле. Она не настолько проста, насколько желает нас в этом убедить.
    Высшая знать быстро приняла Галлу Плацидию, в свой круг, что было для неё несколько неожиданно. Римская аристократия нуждалась в ней. Она видела в Галле Плацидии, дочери великого Феодосия, свою надежду на избавление от власти военного магистра. Галла, в свою очередь, скоро поняла, насколько сильна аристократическая партия, с которой следует считаться, не отвергать её, но лучше сделать её своим союзником. Зная о планах Стилихона укрепить свою личную власть, в душе противясь им, Галла Плацидия увидела в сенате силу, способную помочь ей в победе над Стилихоном и в спасении Гонория. Она отдавала себе отчёт в том, что, став женой Евхерия, дни её брата будут сочтены. Евхерий будет объявлен императором, но реальным правителем Рима останется Стилихон, безраздельной власти которого уже ничто не будет мешать. Лишившись брата, Галла, в качестве супруги императора, будет лишь именоваться супругой и не более. Это в лучшем для неё раскладе, но её жизнь будет всегда под угрозой.
    Обладая красотой, тактом, умом, Галла не только была принята римской аристократией, но скоро завоевала высокое положение в их партии и фактически руководила ею. Она начала задумываться над тем, как отменить помолвку с Евхерием. Время шло неумолимо, наступил 408 год от рождества Христова, год, в котором Галле Плацидии исполняется двадцать лет. По законам Рима, наступает совершеннолетие, и, по замыслам Стилихона, в этом году должна состояться свадьба Галлы и его сына.
    Галла не торопила события, она выжидала. Она рано поняла, что большинство проблем разрешаются сами собой, нечего тратить силы на их преодоление. Ещё в детстве она наблюдала за котом, который, подкравшись к мышиной норке, спокойно ждал, когда мышь сама попадётся в его когти. Пока кот ждал, он, с присущий кошачьим ленью, спал, между отрывками сна вылизывал свою шерсть, снова спал и грелся на солнце. Казалось, что он упустит мышь, но стоило мыши выскочить из норки, откуда только взялась прыть!? Кот мгновенно проснулся, молниеносно выпустил когти и в прыжке овладел мышью. «Надо уметь выжидать, – сделала вывод девочка, – не стоит суетиться. Кот всё равно не сумеет достать из норки мышь. Мышь сама выскочит. Но тут уж не зевай, хватай! И добыча в твоих лапах».
    Терпение Галлы было вознаграждено. В мае умирает Аркадий, император Восточного Рима. События развиваются стремительно. Смерть Аркадия развязывает руки Стилихону. Он заключает мир с Аларихом, чтобы в союзе с ним овладеть Восточной империей. Олимпий, один из влиятельнейших аристократов Рима, обвиняет военного магистра в предательстве и настраивает против него часть полководцев и легионеров, недовольных засильем в армии выходцев из варваров. Сенат поддерживает обвинение и вызывает Стилихона в Рим, но тот прячется в Равенне в церкви, боясь разъярённых солдат, до недавнего времени преданно служивших ему, но теперь готовых растерзать своего полководца, видя в этом выгоду для себя. Прибывший в Равенну Олимпий коварно выманивает Стилихона из церкви, сообщив, что сенатом сняты все против него обвинения, что он восстановлен в должности, и граждане Рима просят Стилихона возглавить армию, чтобы защищать Рим от варваров. Обманутый Стилихон покидает церковь, и солдаты, по приказу Олимпия, убивают бывшего военного магистра. Расправившись со Стилихоном, солдаты три дня и три ночи грабят семьи варваров, проживающих в Равенне, убивают стариков, женщин, детей. Более тридцати тысяч родственников погибших бегут к Алариху с просьбой отомстить за злодеяния римских солдат.
    А в это время в Риме Галла Плацидия потребовала от сената казнить Евхерия, аргументируя своё требование тем, что Евхерий давно вынашивает план захвата императорского трона. Требование сестры императора поддерживается сенатом, Евхерий вместе с матерью препровождается в темницу, а через две недели после убийства Стилихона Евхерий лишается головы. Избавившись от жениха, Галла Плацидия направляет свою месть против двоюродной сестры – Серены. Однако, прямых доводов для устранения матери Евхерия не находится, и лишь осада Рима войском Алариха в октябре 408 года предоставляет сенату и Галле Плацидии возможность для формального обвинения Серены, якобы виновной в призыве Алариха уничтожить Рим в отместку за убийство её мужа и сына. Как и её сын, Серена была обезглавлена, а её тело было выброшено в клетку к львам на съедение.
    Осада Рима армией короля вестготов Алариха продолжалась.
    – Мы избавились от внутренних врагов империи, – говорил Галле сенатор Флавий Агрикола, будущий консул, – однако, Риму угрожает не менее, а, даже, более опасный враг. Гарнизон в состоянии выдержать атаки варваров и не дать город на разграбление, но голод уничтожит нас.
    – Мы просили помощь у Гонория. Он выслал армию? – спросила Галла.
    – Император не в состоянии помочь нам. Тем войском, которым он располагает, достаточно лишь, чтобы оборонять Равенну. Хотя Аларих преследует цель захвата Рима, но рисковать резиденцией и самим императором неразумно, – отвечал Агрикола.
    – Но должен быть какой-то выход? Или мы обречены?
    – Выход есть, – вступил в разговор Аниций Авхений Басс, – мы должны лишь выполнить условия короля вестготов.
    – Каковы его условия? – спросила Галла.
    – За снятие осады Аларих требует: золота – семь тысяч либр, серебра – сорок две тысячи либры, перца – четыре тысячи либры, шёлковых платьев – четыре тысячи, покрывал, окрашенных пурпуром, – три тысячи.  Сверх того, Аларих требует отпустить всех рабов.
    – Я думаю, – отвечала Галла после непродолжительного раздумья, – спасение Рима стоит того.
    – На сегодняшнем заседании сената мы обсудим условия варвара. Можно рассчитывать на поддержку сенаторов, – заверил Флавий Агрикола.
    Получив своё, Аларих снял осаду Рима и двинул армию на равнины Тусции. Заняв выгодное стратегическое положение, армия варваров контролировала две столицы: и Рим, и Равенну. Император вынужден был уступить требованиям Алариха и вступить с ним в переговоры, которые от его имени вёл префект претория Италия Флавий Авит Мариниан. Возросшие аппетиты Алариха, потребовавшего ежегодной дани, а также земли в Венеции, Далмации и Норике для расселения вестготов и пост главнокомандующего римской армии, не могли быть выполнены, а потому Флавий Авит от имени императора объявил Алариху войну.
    Развалившаяся римская армия не в состоянии была оказать сопротивление вестготам, и Аларих в 409 году вновь оказался со своей армией у стен Рима. Прибрав к рукам богатую хлебными запасами главную римскую гавань Остию, Аларих довёл Вечный город до крайней нищеты. Голод свирепствовал в Риме. На улицах исчезли кошки и собаки, нередки были случаи людоедства. Чтобы спасти город, сенат вынужден был признать императором ставленника короля вестготов Приска Аталла, который не был признан ни Гонорием, ни приемником Аркадия Феодосием II.
    Не только население Рима страдало от голода, но и вестготы, использовав все запасы хлеба, недоедали. Истощённый Рим не мог больше прокормить многочисленную армию Алариха, что вынудило его пойти на переговоры с Гонорием. Встреча короля и императора состоялась близ Равенны, однако, она не принесла Алариху ожидаемых результатов. Гонорий, воспользовавшись нападением на вестготов враждебных им германцев по главе с Саром, отверг все требования варвара и прекратил переговоры.
    Взбешённый и обиженный Аларих расправился с Саром и вновь двинул свою армию к Риму. Третья осада города оказалась удачной. Доведённое до отчаяния население Рима открыло вестготам Саларийские ворота. Три дня, с 24 по 27 августа 410 года, город был предоставлен варварскому уничтожению. Не сохранилось ни одного произведения искусства, половина города сгорела в пожарах, сопровождавшихся убийствами и насилиями. Всё, что представляло, хоть, малую ценность, было вывезено вестготами. Воинам Алариха помогали перешедшие на их сторону рабы, обрушившие копившуюся годами ненависть на своих прежних хозяев, не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин.
    Через три дня Аларих вместе со своей армией, пополнившейся несколькими десятками тысяч освобождённых рабов, покинул Рим. Вместе с ними на целых пять лет покинула Рим и Галла Плацидия, не по своей воле, но в качестве знатной заложницы.

    – Как жить будем, Борис Фёдорович? – настаивал Бельский, когда выдался свободный вечер от дел государственных, когда за окном завывала февральская вьюга, а на кухне, рядом с печью, от которой шло располагавшее к откровенности тепло, за обеденным столом разомлевшие от домашнего уюта и клюквенного кваса Годунов и Бельский завели разговор о судьбе Руси, тесно связанной с их личной.
    Возвысившиеся при Иване Васильевиче, благодаря  своим верноподданническим чувствам, состоявшими в родстве с кровавым Григорием Ивановичем Скуратовым-Бельским, геройски погибшим десять лет назад при взятии Вейсенштейна, и Годунов, и Бельский опасались за свою жизнь и награбленное богатство. За время правления Ивана Васильевича много крови боярской и простого люда было пролито при их прямом пособничестве. Не только царь вызывал справедливый гнев, но и его подручные и прихвостни на века остались в горькой народной памяти. Никогда Бельский не забудет, как его дядя, Григорий Иванович, прозванный в народе за малый рост Малютой, собственноручно отрезал ухо приговорённому к мучительной смерти дьяку Ивану Высковатому. Тогда в холодный июньский день 1570-го года были замучены и казнены более ста человек, в том числе первые руководители опричнины Афанасий Вяземский, отец и сын Басмановы.
    Богдан Бельский сыграл одну из главных ролей, проводя расследование об измене после похода на Новгород. Обвинив первых людей опричнины и ещё триста человек в намерении передать Новгород и новгородские земли полякам, по совету своего дяди, подал письмо царю. Хотя Иван Васильевич и помиловал большинство обвиняемых в измене, но казнь остальных позволила устранить опасных соперников и укрепить влияние на царя со стороны Скуратова, Годунова и Бельского.
    Приглянулся Ивану Васильевичу молодой и деятельный Бельский. Умело Богдан при содействии дяди угадывал желания царя и с готовностью исполнял их. Только однажды после разорения опальных бояр чуть не поплатился Богдан за своё угодничество, когда привёл боярских дочек и девок на забаву царю. Не было рядом Малюты, дяди его, некому было подсказать, что не охоч царь до блуда. Обозвал его Иван Васильевич псом смердивым и велел на кол посадить за непристойность и нарушение веры Христовой. Если бы не подоспевший Скуратов, не сдобровать бы Богдану.
    – Опрометчиво поступил ты, Богданушка, – поучал Скуратов вызволенного из лап опричников своего племянника. – Царь наш вино да водку пить всю ночь будет, обжираться станет до смерти, но заповедь Христа о непрелюбодействе чтит свято. А Марфу Вяземскую отдай на забаву охочему до молодых девок князю Оболенскому.
    Через год, после похода опричнины на Новгород, пошёл на Москву крымский хан Девлет-Гирей. Разложившаяся от террора против собственного народа опричнина сдала Москву татарам на сожжение и разграбление. Не пришли воевать опричники, не встали на защиту города. Привыкшие к убийствам и грабежам беззащитных соотечественников, не рискнули своей жизнью в битве с Девлет-Гиреем. Лишь один полк пришёл против пяти земских. С неожиданной лёгкостью взял хан Москву, а позабавившись, покинул город, по дороге продолжая грабить и разорять города русские.
    Озлобился Иван Васильевич на опричнину, приказал следствие учинить и виновных выявить. Малюта Скуратов поручил расследование племяннику своему, Богдану Бельскому. Старался Богдан. Вместе с виновными в список изменщиков попали и верные делу государевому, те, кто стоял у истоков опричнины. Шурин царя князь Черкасский Михаил Темрюкович был вызван в Александровскую слободу и на кол посажен, а его жену и сына шестимесячного зарезали и тела их изуродованные оставили во дворе. Боярин Захарий Очин-Плещеев и ясельничий Пётр Зайцев были повешены на воротах собственных домов. И боярин Чёботов, и Воронцов, и многие другие были казнены. Льва Андреевича Салтыкова постригли в монахи и выслали в Троице-Сергиеву лавру, где спустя два года удушили по приказу царя.
    Добился своего Малюта, всех соперников устранил, да и повод значимый был: измена государю. Быть иного не могло. Подставит ли грудь свою под пики врага иноземного опричник, или шею свою под саблю татарскую? Не для того князья да бояре, посадские да холопы пошли в опричные, чтобы жизнью своей рисковать в войне с крымским ханом. В обогащении своём, в войне с собственным народом опричник видит смысл. Грабежи и убийства мирных жителей, не могущих оказать сопротивления, беззащитные перед своим же государством, – вот суть опричника. И ищет опричник врагов государевых не за пределами родины, а среди своих же соотечественников, обвиняя их в измене и предательстве, наживаясь на горе людском, возвышаясь посредством уничтожения неугодных тирану. Молчит народ и сносит позор и побои, оправдывая тирана, и рад казни очередного опричника по велению царя-батюшки, но на смену казнённого приходит другой ещё более жестокий и изощрённый. И вновь народ недоволен, но не тем, кем опричнина создана, а тем, кем сабля занесена над головой народной. То ли по лености своей, то ли по неразумению, не хочет народ до истины докопаться, палача с занесённым топором видит, но не видит, кто руку палача поднимает, и повторяется история, и приходят новые Иваны Васильевичи и новые Малюты Скуратовы и топчут свой собственный народ, наживаясь на горе его и нищете. Как враг придёт, встаёт народ, привыкший к лишениям и унижениям, и гонит врага с земли русской. Но опричник отсиживается далеко от поля битвы, он изменников ищет, чтобы отстоять своё право на существование, и, в угоду тирану, летит голова с плеч того, кто родину от иноземных врагов защищал. Всех предателей и изменников выявили, всех перебили, казалось бы процветай земля родная, но не тут-то было. Нужны опричнику изменники, и находит их. Стареет тиран, вот-вот уже и его смерть дожидается, но не может тиран спокойно умереть потому, как созданный и выпестованный им же опричник, по природе своей, боится ухода тирана, но ненавидит его. Привыкший к убийству не видит опричник различия между тираном и простолюдином, и копошатся в его голове мысли страшные от страха за жизнь свою. Чтобы не опоздать, но сохранить самого себя, в убийстве ослабевшего тирана видит он спасение.
    – Жить-то как будем, Борис Фёдорович? – спрашивал Богдан после выпитой кружки кваса.
    – Так и будем жить, как жили… – отвечал Годунов.
    – Тебе-то что? Ты лишь приказы царские раздавал, сам-то не убивал.
    – И тебе беспокоиться нечего, – успокаивал Бельского Годунов, – пока бояре очухаются, мы нового царя объявим, малоумного Фёдора Ивановича, и сами себя регентами его объявим. При власти будем, я и ты, Богдан Яковлевич, а тому, кто при власти, никто не страшен.
    – Так-то оно так. Не благоволит царь к Фёдору, как не захочет его наследником своим видеть, а Дмитрию престол завещать станет?
    – Не может Дмитрий, мал слишком, да от незаконного брака он.
    – Будто не знаешь царя нашего, – противился Богдан. – Иван Васильевич как вздумает, так и поступит. Всё по-своему норовит сделать. Болезнь, она, Борис Фёдорович, не помощник в делах государственных.
    – Не столь глуп царь, чтоб капризам болезни поддаваться. Да уж скоро помрёт. Ты, вон, уже заходить к нему не можешь, нос воротишь от гнилого духа его, а раньше-то вместе с ним в одной комнате ночевал.
    – Смердит от царя. Не переношу я дух этот. Вонь от него, как от мертвеца, хоть жив ещё.
    – В том-то дело, Богдан Яковлевич, что царь на ладан дышит, – отвечал Борис Фёдорович, – а дела государственные стали. Стучатся к нам послы английские да немецкие, встречи с царём просят, а не может царь принять их. Да и как к царю их вести? Чтобы показать, что и Русь с ним загнивает? Никак нельзя.
    – Помер бы уж скорей… – вставил реплику Богдан, как вошла Мария, располневшая после родов Ксении жена Годунова, и тихим голосом, умиротворяющим, исходящим из глубины её тела, будто голубка проворковала:
    – Хватит вам о делах говорить. Ночь, скоро утро уж. Отдохнули бы. Богданушка, у тебя глаза красные от усталости. Тебе кровать застелена в спальне, пойди, ложись. И ты, Боренька, спать бы шёл. Не дождусь никак тебя.

    То ли от сна пробудился Иван Васильевич, то ли из забытья вышел, но не из-за болей в спине, обычно будивших его и мучивших, пока Параскева отвара успокоительного не даст, а проснулся невзначай, как у каждого из нас бывает, вдруг, среди ночи просыпаемся, будто выспались. До утра ещё времени уйма, а не в одном глазу. И начинают мысли всякие нас посещать, будто страницы книжные перелистываем, ищем на какой бы остановиться. Перелистнули очередную, и, вот, та страница, которая нашему душевному состоянию отвечает, и потекли наши думки о том, что тревожит нас более всего. Так и царю вспомнилось недавнее сватовство к княжне Хантинской. Третий год Иван Васильевич женат был на Марии, дочери окольничего Фёдора Фёдоровича Нагого. Не признавала церковь восьмой брак царя, но не противилась его буйному нраву, а отмалчивалась. Через два года Мария родила сына, названного Дмитрием, но стала неугодной царю. Не заменила молодая и красивая женщина ему Анастасию, которую забыть не мог Иван Васильевич. Как родила Мария сына, охладел к ней царь и приказал отправить её в Углич,  где жила она вместе с Дмитрием, пока по недосмотру не лишилась его, и после смерти мужа своего, в 1591 году, пострижена в Николовыксинской пустыни.
    Послал Иван Васильевич в Лондон дворянина Фёдора Писемского с поручением, чтобы наедине с королевой английской Елизаветой открыть тайну царёву о желании просить руки племянницы её Марии, прозванной на Руси княжной Хантинской, да чтобы образ Марии описать. Не желал царь Иван Васильевич жениться на ком попало, хотя для государства родство с королевой Англии на пользу пошло бы, видел Иван Васильевич в союзе с Елизаветой как брешь пробивается для Руси в Европу, минуя поляков и шведов. Помнил и письмо Фёдора Писемского, в котором описание он дал родственнице королевы, что «ростом та высока, стройна, тонка, лицом белая, глаза у неё серые, а волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие». По нраву пришлась Ивану Васильевичу княжна Хантинская, непременно жениться решил, настаивал, чтобы скорее Писемский с королевой договорился.
    Не в интересах Англии было лишаться торговли с Московией, но и с сильной Польшей и Швецией не могла королева войны вести. Нужны были русский лес да пушнина, руда железная да беломорские порты, и задумала Елизавета послать вместе с Писемским в Москву своего посла. Выбор её пал на противника союза с Русью Джерома Боуса.      
    – Не следует Англии ссориться со Швецией и Польшей, – наставляла королева. – Женив Марию с русским царём, мы, таким образом, заключаем с Московией кровный союз, для Англии приносящий больше вреда, чем пользы. Но и ссориться с Иваном нам тоже не следует, а потому поручаю тебе, сэр Боус, нелёгкую миссию: торговлю с Московией сохранить, Московской компании права широкие обеспечить и от союза Ивана отклонить, и от брака с Марией.
    Одержимый мыслью жениться на молодой англичанке прощал Иван Васильевич грубые выходки Боуса и нелюбовь его к Московии, подтвердил все привилегии Московской компании, разрешил монополию на торговлю на всём побережье Белого моря, вернул взысканные подати и пошлины. Но не добился царь ни союза с Англией, ни княжны Хантинской.
    Длинные ночи бессонные. Вьюга февральская тоску навевает, в окно стучится да покоя не даёт: на мысли тяжкие наводит. Вспомнилась царю Мария Темрюковна, после Анастасии супружница его чернобровая. Пока жива была Марьюшка, забыл Иван Васильевич свою первую жену, отравленную Адашевым и сообщниками его. Полюбил он дочь черкесского князя, ни минуты без неё находиться не мог, всюду брал с собой и по монастырям, и по городам русским в поездках своих. Пленила молодая царица Ивана Васильевича красотой своей, души в ней не чаял царь, нет, нет, да похвастается перед приближёнными: «Краса неземная! Глаза чёрные, что тучи на небе, а брови, словно крылья орлицы, кожа смуглая, чистая и гладкая!»
    Нелюбовь к Марии народа русского, не видевшего в ней, как в Анастасии, царицу-матушку, породило слухов великое множество о злом нраве Марии Темрюковны, что по её наущению Иван Васильевич опричнину ввёл да гнусные дела вершил. Знал о слухах царь, но увлечённый молодой женой, не внимал им, а всё пуще гневался на бояр и приказных людей, и вершил свой суд неправедный, казнил неугодных, изводил смертью лютой. Удовлетворённый мучениями врагов своих, уводил Иван супругу свою в опочивальню, раздевал до нага, наслаждался телом её молодым и приговаривал: «Люба ты мне, Марьюшка! Ох, люба! Проси, что хочешь, всё для тебя сделаю…» И просила Мария, наученная братом своим, наречённым Михаилом, состоявшим на службе у Ивана Васильевича, избавиться от новых предателей и врагов царских. И летели головы с плеч бояр да приказных, а земли их и богатства переходили в казну царскую, и Михаилу не мало доставалось. Так богател на Руси род Темрюковичей, пока не прогневался царь на Михаила, что тот Москву на сожжение отдал Девлет-Гирею да на кол не посадил отпрыска князей черкесских.
    Семь лет прожил Иван Васильевич с Марией. В том, 1568 году, устроил царь длительную поезду в Вологду и, по обычаю, с собой жену взял. Холодное лето выдалось, дожди не переставали, грязь и слякоть плохими помощниками в дороге были. Усталость от переездов и отрыв от привычного образа жизни сказались на здоровье Марии. Захворала царица, с утра слабость в теле её одолевала, а к вечеру жар мучил. К новому году[во времена Ивана Грозного новый год исчислялся с 1 сентября - прим. автора] вернулся царь в своё имение в Александровскую слободу, приказал лекарям Марию лечить, но болезнь сильнее оказалась, и на шестой день сентября 1569 года умерла царица.
    И вспомнил царь похороны Марии, как вынесли гроб с телом отец и сын Басмановы, Вяземский, Бельский, Годунов, Милославский да Глинский. Не видел он на лицах их скорби по почившей царице, лишь Михаил, брат её, впереди гроба шедший, думами и печалями занят был. Да и сам царь спокойно смерть супруги принял, не то, что при похоронах Анастасии. И задумался царь, любил ли он Марию? Или её молодостью и красотой забавлялся? «Не любил я её, Анастасьюшка, как тебя любил,» – признался Иван Васильевич.

    Разграбив Рим, Аларих вместе со своей армией и многочисленным племенем, пополнившимся освобождёнными рабами, направился на юг Италии и в Сицилию, откуда намеревался вторгнуться в Африку, богатую хлебом. Разорённая Италия не могла прокормить ни армию, ни его народ. Лишь в проконсульской Африке сохранялось относительное спокойствие, где с 409-го года правил комит Гераклиан, а власть Равенны была условной.
    Двадцатишестилетний Гонорий, страдавший водянкой, отсиживался в неприступной Равенне, большую часть времени проводя в птичнике с голубями, петухами и евнухами, а в это время ослабевшую империю растаскивали по кускам варвары и узурпаторы. Вандалы, свевы и аланы, пройдя Галлию, ушли за Перинеи и обосновались в Тарраконии и Лузитании, комит британских легионов Константин, провозглашённый солдатами императором, овладел большей частью Галлии и угрожал самому Риму. В Нижней Германии, при поддержке вождей аланов Гоара и бургундов Гунтиария, правил самопровозглашённый узурпатор Иовин. Казалось, империя, лишившись талантливого и властолюбивого полководца Стилихона, прекратила своё существование, лишь бессильная Равенна осталась во власти императора.
    Аристократическая верхушка в Равенне настаивала назначить на освободившийся пост военного магистра коренного римлянина, отвергая любые попытки Гонория в выборе полководца из числа варваров. Поддавшись на уговоры аристократии, безвольный император остановился на Флавии Констанции, чьё иллирийское происхождение не вызывало сомнений, и, по мнению антиварварской партии, Констанций, как нельзя лучше, подходил на эту должность. Начав службу ещё при отце Гонория императоре Феодосии I, Констанций участвовал во многих походах и, хотя ничем не проявил себя, дослужился до должности комита.
    Назначение на пост военного магистра было воспринято Констанцием спокойно. По его угрюмому выражению лица невозможно было определить, то ли рад, то ли опечален новый главнокомандующий римской армией, или тем, что от неё осталось, назначением, но, поблагодарив императора за доверие, Констанций принял командование остатками армии и, проведя ряд организационных мероприятий по её восстановлению, в 411 году приступил к освобождению Галлии от узурпатора Константина. Замысел был прост: чтобы добраться до богатой Испании, необходимо было восстановить власть императора над Галлией.
    В это время новый вождь вестготов Атаульф, провозглашённый королём после смерти Алариха, покидал Южную Италию, отказавшись от замыслов своего шурина завоевать Африку. Попытка Алариха переправиться по морю закончилась неудачей. Попав в шторм, вестготы потеряли большую часть своих кораблей и армии. Заболевший Аларих не мог пережить неудачу и, в возрасте сорока лет, покинул бренный мир, оставив народу разорённую Италию и голод. Вторгшись год назад в южные провинции, вестготы нарушили устоявшуюся веками хозяйственную жизнь и уничтожили торговлю, что привело к нищете и голоду не только среди коренного населения. Обеспокоенный Атаульф прилагал усилия договориться с Равеннским двором о поставках хлеба взамен на возвращение пленённой Аларихом сестры императора. Но Равенна не могла обеспечить продовольствием многочисленных вестготов, по вине которых Италия была разорена, и Атаульф принял решение покинуть полуостров, уводя с собой знатную заложницу Галлу Плацидию.
    В Консенции, Атаульф занимал один из богатых домов местного аристократа, казнённого за сокрытие запасов продовольствия. Взбешённые от голода и дерзости аристократа солдаты вестготов убили хозяина и членов его семьи, а роскошный дом и прилегавшие к нему сады были превращены Атаульфом в собственную резиденцию, где он, по примеру римских императоров, устраивал приёмы, принимал важные решения о судьбе своего народа, жил и отдыхал вместе со своей большой семьёй, окружённой заботой многочисленных слуг и рабов. В этом же доме жила и Галла Плацидия, которая была удивлена неожиданным приглашением короля. Слуга из числа воинов проводил Галлу к кабинету Атаульфа и передал её в распоряжение начальника личной королевской стражи. Смущённая и мучимая множеством мыслей, Галла недолго ждала, пока начальник стражи доложил королю, а потом пропустил её в комнату к Атаульфу, прикрывая медленно дверь.
    Во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной часто бывает, когда, однажды встретившись с глазу на глаз, они вновь открывают себя друг для друга. Между ними пробегает незаметная искорка, устанавливается невидимая связь, которая, помимо их воли, крепнет, развивается по восходящей, и каждый, вдруг, задумывается, почему раньше они не обращали внимание на то, как хороша она и насколько благороден он. В тот июньский вечер 411-го года, когда Атаульф пригласил в свой кабинет доставшуюся ему по наследству от Алариха знатную молодую заложницу, он по-новому взглянул на Галлу Плацидию. Её средний для женщины рост, пропорциональное телосложение, чёрные волосы, правильные черты лица и карие с зеленоватым оттенком глаза, в которых отражались уверенное спокойствие, образованность и ум, поразили вождя. «Красивая женщина! – подумал Атаульф. – Странно, что я раньше не замечал это».
    В свою очередь, Галла отметила про себя благородную осанку, правильные черты лица и целеустремлённый взгляд Атаульфа и, хотя ростом он был не высок, не в пример своему предшественнику, но этот признак нисколько не принижал достоинства нового короля. Его вид, уверенность в себе и обладание талантом полководца возвышали его среди своих соплеменников. У племенной знати не возникло сомнений в праве Атаульфа занять место своего шурина.
    – Проходи, – сказал Атаульф Галле и указал рукой на топчан, приглашая сесть. – Я пытался договориться с твоим братом, – продолжал король, – о возвращении тебя в Равенну, но Гонорий отказался.
    – Видимо, на то были веские причины, – ответила Галла. – Не думаю, что король вестготов возвратил бы знатную заложницу императору Рима, руководствуясь лишь благородной целью.
    – Я вызвал тебя, чтобы убедить, что мной движут только добрые намерения и высшие цели воссоздания былой мощи Рима.
    – До сих пор твой шурин и ты делали обратное, – возразила Галла, – Рим сожжён и разграблен, всюду голод и убийства.
    – Ни мой кровник, ни я не виноваты в этом. Если бы император Рима прислушался к нашим предложениям, всего, что мы наблюдаем сейчас, можно было бы избежать. Да будет тебе известно, что Аларих просил позволения императора расселиться моему народу в Италии. Мы жили бы бок о бок. Мой народ приучался бы дисциплине и послушанию законам, а римляне получили бы нашу защиту. Однако, Гонорий не пожелал, чтобы два великих народа помогали друг другу.
    – Вы пришли, как завоеватели и разрушители, – спорила с королём вестготов Галла, – а потому не может быть и речи о мире. А ваши победы ровным счётом ничего не стоят, если народ голодает.
    – Мы и подошли к сути нашей беседы, – заявил Атаульф. – И Аларих, и я давно поняли, что завоевание Рима не даёт ничего нашему народу, но разоряет римлян, а, значит, разоряет нас. Государственное устройство Рима является примером для всех народов, окружающих великую империю. Только в союзе с Римом у нас есть шанс выжить.
    – Я понимаю тебя, но что хочет король от своей рабыни?
    – Ты не рабыня, – запротестовал Атаульф, – ты сестра императора. Я рассчитываю на твою помощь.
    – В чём она выражается?
    – Убедить своего брата в выгоде союза с нами.
    – Сомневаюсь, что от пленницы будет какая-то польза.
    – Ещё раз хочу повторить, что ты не простая пленница, каких у нас много. Ты можешь принести пользу, как Риму, так и нам. Надеюсь, что тебе небезразлична судьба империи и брата. Рим разваливается. Восточная часть бывшей великой империи принадлежит Феодосию, в Галлии и Британии правит узурпатор Иовин, Африка формально подчинена Гонорию, вся Италия, от Сицилии до Альп, под нашим контролем. Твоему брату принадлежит лишь Равенна, но надолго ли? Недавно я встречался с префектом претория Галлия Дарданом. Надо отдать должное уму Дардана, его мышлению государственника. Он давно понял, что спасение Рима в моих руках, и просил меня встретиться с императором и уговорить его на союз с нами. Видите, Галла, не Гонорий просит меня о союзе, а я. Хотя в том положении, в котором оказался император, не мне, а ему нужнее дружба со мной…
    – Твоё несчастье в том, что твой народ, привыкший к убийствам и живущий за счёт грабежа, не в состоянии прокормить себя. И ты, и твой предшественник лелеяли себя призрачной надеждой, что покорив Рим, будет разрешена главная проблема – обеспечение своего народа зерном. Аларих свою жизнь отдал войнам и грабежам. Сначала покорил Дакию, но обобрав её до нитки, вынужден был пойти на Константинополь, а получив от него Элладу, разграбил цветущий край. Став наместником Далмации, оставил проживавший там народ в нищете, и снова начал войну, но теперь против Рима. Завоевав Италию, разрушил всё, что римляне создали за тысячу лет. Нет торговли, не выращивается зерно, народы умирают с голоду, но и твой народ, королём которого являешься ты, тоже голодает и ждёт, что предпримет король, чтобы прекратить голод, а не дождавшись, поднимет на него руку. Им всё равно, кого убивать, римлянина, или своего короля. Народ, испокон веков привыкший созидать, не станет убивать своего императора, потому что в нём видит защиту и уверенность в завтрашнем дне. В отличие от нас, твой народ видит в своём короле не защиту, а поводыря, который приведёт их к изобилию. Если поводырь заблудится, его обвинят во всех грехах и устранят за ненадобностью. Вот, для чего тебе нужен союз с Гонорием. В первую очередь, сохранить самого себя. Но Гонория оберегает его народ, у Гонория другая цель, сохранить империю, чтобы сохранить то, чего Рим достиг за всю историю своего существования. Потому тебе союз с Римом более необходим, чем Риму – с тобой…               
    – Я не сомневался, что увижу в тебе интересную собеседницу, – прервал речь Галлы Атаульф, – но пора браться за дело. Завтра убываю в Равенну. Напиши брату.
    Атаульф подал восковую табличку и стилус. Не ускользнуло от внимания короля, с какой уверенностью женщина вывела на воске слово: «Amicum» [с латыни - друг. Прим. автора]. Галла приложила к воску бронзовый крестик и передала дощечку Атаульфу. Аудиенция закончилась. Пленница, не спрашивая разрешения короля, покинула зал.
    Остаток дня Галла провела в раздумьях. Какой бы работой она не занималась, образ Атаульфа всегда оставался перед её взором. Галле исполнилось двадцать три года. В этом возрасте римлянки давно замужем и имеют двух, или даже трёх детей. Она же в борьбе со Стилихоном и его семейством не помышляла, более того, отгоняла саму мысль о замужестве, поставив целью освободить путь к трону. Слишком далеко зашёл Стилихон. Лишь помощь сената да сложившаяся удачная политическая ситуация помогла избавиться от всемогущего варвара и его сына, с которым она насильно была обручена, но набеги Алариха и пленение отодвинули на неопределённое время замыслы Галлы. Природа требовала своё. В плену Галла не только осваивалась с новым своим положением почётной пленницы, но, подчиняясь природному инстинкту,  подсознательно оценивала окружавших её мужчин из числа влиятельных варваров. В первый раз она увидела Атаульфа ещё при жизни Алариха, но тогда он, проигрывая в росте своему шурину, не произвёл на неё должного впечатления. Сегодня же, во время аудиенции, Атаульф предстал в новом свете. Он – король. Влиятельный из вестготов, от него зависит судьба народа. Вызывали симпатию уважительные высказывания нового короля вестготов о Риме и его государственном устройстве, понимание того, что, только приняв законы Рима, можно прочно обосноваться на территории империи. Ум и дальновидность мужчины всегда импонировали женщинам.
    Мысли об Атаульфе не покидали и ночью. Спящую Галлу посещали видения. То она видела Атаульфа верхом на коне, то вновь представлялся зал, в которой прошла их встреча, то, вдруг, она увидела его в своей комнатке, отведённой для неё в особняке, в котором жил король со своей семьёй. Он неслышно приблизился к сонной Галле, как делал её брат, улёгся рядом, но в отличие от Гонория, сильными руками обхватил её за плечи и подмял под себя. Галла испытывала блаженство, когда, вдруг, почувствовала на себе не Атаульфа, а Аэция, тут же преобразовавшегося в Гонория с одутловатым лицом и круглым от водянки животом. Женщина мгновенно открыла глаза. «Слава тебе, Господи, что это только…» – прошептала она и снова погрузилась в сон. Видения продолжались. Она и Атаульф верхом на лошадях скачут по полю. Светит солнце, вокруг зелёная трава и маки. Атаульф пришпорил коня и ускакал далеко. Конь нёсся с бешеной скоростью, и, когда поле завершилось обрывом, Атаульф, не успев остановить коня, сорвался вниз. К удивлению Галлы, она даже во сне не сожалела о гибели короля.

    Переговоры состоялись. Атаульф вернулся довольным. Наступил тот момент, когда обе стороны, и Атаульф, и Гонорий, каждый преследуя свою цель, были готовы к компромиссам. Вестготы получили разрешение поселиться в Аквитании, но, прежде, чем занять обширные земли на западном побережье Галлии, необходимо было освободить её от варваров и узурпаторов. К этому Атаульф был готов. Он не сомневался, что его армия справится с этой задачей, тем более, Рим обязался обеспечивать вестготов так необходимым для них зерном. Голод побеждён, а, значит, статус Атаульфа, как короля, вырос в глазах соплеменников, и они готовы идти за своим королём в Аквитанию. Лишь два обстоятельства омрачали успешные переговоры. Получив значительную часть западной и юго-западной Галлии, вестготы не получили выхода к Средиземному морю. Однако, Атаульф не настаивал, он считал, что, окрепнув, расширит границы своих владений и без разрешения Рима. Второе обстоятельство, которое омрачало Атаульфа, – это отказ Гонория выдать замуж за короля вестготов Галлу Плацидию. У Гонория были свои планы. Он давно задумал предложить свою сестру сменившему Стилихона Констанцию, чтобы приблизить последнего к себе, сделать его кровником и не опасаться обладавшего военным могуществом полководца. Констанций не присутствовал на переговорах, он со своей армией отправился в Галлию навстречу узурпатору Константину.
    Констанций направил свою армию к осаждённому Арелату, где укрылся после поражения от Горонтия Константин с сыном Юлианом. Узурпатор рассчитывал на помощь своего полководца Эдобиха, отправленного в северную Галлию для формирования нового войска. Однако надеждам Константина не суждено было сбыться. Его армия отказалась защищать своего императора, а присягнула новому узурпатору Иовину. Эдобих же, собрав войско из франков и алеманов на подходе к Арелату был разбит Констанцием, затем штурмовавшим город и пленившим Константина и его сына. По приказу Гонория 18 сентября 411 года Константин и Юлиан были обезглавлены в тридцати милях от Равенны.
    В это время Атаульф пошёл навстречу своему давнему врагу вождю алеманов Сару, державшему обиду на Гонория за убийство своего доместика Беллерида. Гонорий обещал провести расследование и наказать виновных, но не выполнил обещания. В Альпах Сар наткнулся на десятитысячное войско Атаульфа. Хотя у Сара было всего двадцать воинов, но потасовка продолжалась более двух часов. В конце концов, она завершилась убийством вождя алеманов.
    Рассчитывавший на помощь Сара Иовин не простил Атаульфу убийство вождя. Он направил армию во главе своего брата Себастиана  навстречу армии Атаульфа, но переоценил силы и возможности своей армии. Атаульф разбил Иовина, а самого Себастиана обезглавил, голову которого отправил Гонорию в доказательство верности Риму. Сбежавший в Валенсию Иовин был осаждён армией Атаульфа. Осада продолжалась недолго. Иовин сдался на милость врагу и был отправлен в Равенну, где его обезглавили, а его голову выставили за стенами столицы на всеобщее обозрение.
    Очистив Галлию от узурпаторов, Атаульф направился в Аквитанию.

    Царь открыл глаза. Анастасия Романовна стояла у двери. Одетая в ночную рубашку, она неподвижным взглядом, направленном на исхудавшее лицо мужа, как бы просила позволения войти в спальню. «Анастасьюшка, – прошептал Иван Васильевич, – присядь рядом. Тяжко мне». Видение бесшумно подошло к постели царя и уселось на стоявший рядом табурет. Иван протянул руку к лицу царицы, но, тут же, отпрянул её – перед ним оказалась не Анастасия, а Марфа Собакина…
    Спустя два года после смерти Марии Темрюковны, назначил царь новые смотрины невест. Они были недолгими, Иван Васильевич в первый же день обратил внимание на дочь коломенского дворянина Василия Собакина. Марфа напомнила ему Анастасию. Тот же тип лица, тот же кроткий взгляд, невысокий рост – всё напомнило ему первую жену. Внутренняя дрожь пробежала по телу, а сердце от волнения учащённо забилось, разгоняя кровь по венам, лицо разогрелось и покрылось румянцем. «Анастасьюшка моя!» – подумал царь и прекратил смотрины.
    Свадьба состоялась 28 октября 1571 года. Но радость царя была недолгой – через две недели от неизвестной болезни Марфа скончалась. Взбесился Иван Васильевич. Скоропостижная смерть Марфы навела на подозрение об отравлении, и начались новые обвинения и новые казни. Успокоился царь лишь к весне следующего года, когда во время очередной казни изменников повстречал дворянина Алексея Колтовского с дочерью его, красавицей Анной, и вспомнилась ему двухлетней давности история с бывшим любимчиком его Афанасием Вяземским. Собирал Иван Васильевич войско из опричников и земских в поход на Новгород. Прощался Афанасий с родными и близкими, а тут девица подоспела да к Афанасию подошла. Год прошёл, как царь овдовел. После смерти Марии Темрюковны на женщин не смотрел, а тут увидел девицу, прощавшуюся с Афанасием, так и обомлел от красоты её. Рядом Малюта Скуратов стоял. Не ушло от его внимания, куда взор царя направлен был.
    – Девица та – дочь дворянина Колтовского, Алексея Горяинова, – сказал как бы невзначай Малюта, – избранница Афанасия. После похода свадьбу сыграют.
    Потускнел взгляд Ивана Васильевича, но Скуратов уже новую интригу задумал, как от царского любимчика, от конкурента своего, избавиться, благо сыграть на чём было, и подсказал своему племяннику Богдану Бельскому, проводившему расследование о новгородской измене, чтобы в список предателей Афанасия включил. На благодатную почву обвинение о государственной измене пало. Увидел в списке изменников Иван Васильевич любимчика своего, все подозрения о приписке Малюты отпали, как вспомнил он красавицу Анну, что прощалась перед походом с Афанасием. «Предатели вокруг, – подумал царь, – даже, вот, и Афанасий за моей спиной с польской шляхтой договаривался, чтоб Новгород отдать. Я русские земли собираю, а они, собаки, растаскивают…» А тут и подговорённый Малютой боярский сын Фёдор Ловчиков подтвердил, что Вяземский предупредил новгородцев и псковичей о немилости царской. Сам царь, лично, на пытках Афанасия присутствовал, посохом своим под пятки несчастного угли собирал.
    – Что ж ты мучаешь меня! – стенал Афанасий. – Да, убей ты меня сразу! Не заставляй боль адскую перед смертью испытать!
    Но что царю до мучений подданных своих, когда от предателей избавиться надо.
    И сколько их ещё? Что замышляют? И почему Русь на предателей и изменников богата? И как же за всю историю свою не сгнила Русь от предательств и измен, а богатела и расцветала, земли новые приобретала, расширяясь на восток и запад, на север и юг, заняв шестую часть мира. Откуда силы у Руси берутся, когда предателей не счесть? Что ни русский человек, то изменник, или вор! Да, как же нация сложиться могла, когда каждый разбойник, да, в свою сторону тянет? Приходят новые цари и правители, и назначаются новые казни и новые каторги для новых предателей и новых врагов. Немало народу своего перебито, и не в бою с татарами и немцами за Родину, а от рук царей своих и правителей. Долго ли так продолжаться будет? И зачем вороги на нас войной идут, лишь царям нашим помогают сплотить вокруг себя народ ими самими же разрозненный, когда подождать можно, а мы уж сами друг друга изведём.
    «Не думай, царь, и не помышляй в заблуждении своём, что мы уже погибли и истреблены тобою без вины, и заточены, и изгнаны несправедливо, и не радуйся этому, гордясь словно суетной победой: казнённые тобой, у престола господня стоя, взывают об отмщении тебе, заточенные же и несправедливо изгнанные тобой из страны взываем день и ночь к богу, обличая тебя. Хвалишься ты в гордости своей в этой временной и скоро преходящей жизни, измышляя на людей христианских мучительнейшие казни, к тому же надругаясь над ангельским образом и попирая его, вместе со вторящими тебе льстецами и товарищами твоих пиров бесовских, единомышленниками твоими боярами, губящими душу твою и тело…» – извещал в первом письме Ивану Васильевичу князь Курбский, к литовцам бежавший от гнева царского.
      – Губящим душу твою и тело, – повторил вслух Иван Васильевич, перечитывая письма князя. – Вот, оно и свершилось. Тело моё не слушается. Каждое движение болью отдаётся.
    Бросил царь на пол письмо и, лёжа в постели без движения, вспоминал о жизни своей, о товарищах им же казнённых, о жёнах своих, о том, как церковь не позволяла жениться на Анне Колтовской, как пригрозил Собору, что на кол всех пересажает, так дали согласие на четвёртый брак. А ведь, царь прав был. Не успела Марфа, из-за болезни и скорой смерти, стать его женой. «Слухи-то распускают, – размышлял Иван Васильевич, – что прелюбодействую я. Но ни одной девки силой не взял, хотя мои товарищи сплошь и рядом властью мной данной пользуются, после каждого набега насилуют, невзирая на то, княжеская дочь, или девка простая. А я же и до Анны не дотронулся, пока свадьбу не сыграл».
    Не зажили ещё раны душевные. Сердце девичье от утраты любимого болело. Не противилась Анна свадьбе с царём, а, напротив, желала стать царицей, чтобы отомстить за смерть несправедливую избранника своего Афанасия. Используя красоту и ум незаурядный, быстро Анна начала оказывать влияние на царя. Не без её участия опричнина была упразднена. Многим отомстить успела за короткую супружескую жизнь Анна. При ней Иван Васильевич даже само слово «опришнина» называть запретил. Отомщён был Афанасий. А тут, новый набег Девлет Гирея на Русь не кстати пришёлся. Тяжёлый выдался 1572-й год: эпидемия чумы и голод вследствие неурожаев из-за засухи и холода, поражение русских войск под Ровелем и десятилетний разбой опричнины – сказались на экономике Руси. Открытыми для врагов остались Поволжье и Прикаспие. Крымский хан Девлет Гирей, не забывший, с какой лёгкостью он взял Москву прошлым годом, надеялся на лёгкую победу. Он не только рассчитывал отторгнуть от Руси юг, но вернуть Казань, завоевать Москву и восстановить зависимость Руси от татар. Заключив союз с Османской империей и получив новейшие турецкие пушки, Девлет Гирей собрал стотысячное войско и летом 1572 года вторгся в русские земли.
    Ожидая новую войну, Русь на южной границе собрала двадцать тысяч воинов. Во главе наспех собранного войска назначил царь князей Воротынского и Хворостина.  Лишь при деревни Молоди, в сорока пяти километрах от Москвы, русское войско сумело остановить крымского хана. Благодаря хитрости и полководческому таланту командиров, русские воины не только сдержали татар, но обратили их в бегство, убив десятки тысяч крымских солдат и не меньшее количество пленив. Из стотысячного войска Девлет Гирея осталось всего десять тысяч, с которыми опозоренный хан вернулся в Крым. Бесславный поход Девлет Гирея на Москву укрепил Русь в Поволжье и позволил продолжить успешную экспансию на Кавказ, а через сто шестьдесят лет русские армии присоединили Крым к России.
    Недолго продолжалась супружеская жизнь Анны. Опостылела к осени она Ивану Васильевичу, и удалил он жену в монастырь, где вскоре была пострижена она в монахини, и дали ей имя Дарья. Жила в затворничестве до самой смерти, пережив на сорок лет мужа своего. 
    Не спалось царю. Вьюга февральская в окно стучится, воем и холодом сердце леденящим, будто смерть зазывает. Не спокойно на душе царю, повернуться на бок силы есть, да боли в спине не позволяют. Стеная, Иван Васильевич, преодолевая боль, поворачивается на правый бок. Услышав стоны, вбегает Параскева.
    – Вон! – кричит на неё царь, и от крика боль утихает, а Параскева, тут же, скрывается за дверью.
    Протягивает руку Иван Васильевич к посеревшему листку, что на постели измят в складках одеяла. Приближает к глазам своим. То ли второе, то ли третье послание от князя Курбского, не помнит царь, но вчитывается в первые попавшиеся на глаза строки. И гаснет свеча догоревшая.
    – Параскева! – зовёт царь.
    В комнату вбегает испуганная женщина.
    – Свечу поменяй, дура!
    Суетливыми движениями Параскева ставит новый подсвечник.
    – Спасибо, голубушка, – вдруг ласковым голосом благодарит служанку царь, – а теперь иди. Оставь меня одного. Сама отдохни. Небось, всю ночь из-за меня не спишь.
    Параскева, успокоенная, покидает комнату.
    Вчитывается Иван Васильевич: «…А мог бы ты и о том вспомнить, как во времена благочестивой жизни твоей все дела у тебя шли хорошо по молитвам святых и по наставлениям Избранной рады, достойнейших советников твоих, и как потом, когда прельстили тебя жестокие и лукавые льстецы, губители и твои и отечества своего, как и что случилось: и какие язвы были богом посланы – говорю я о голоде и стрелах, летящих по ветру, а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона божьего, и внезапное сожжение славного града Москвы, и опустошение всей земли Русской, и, что всего горше и позорнее, царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; как некие здесь нам говорят – будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва и ты от голода не погиб! А прежде тот измаильский пёс, когда ты богоугодно царствовал, от нас, ничтожнейших твоих, в поле диком бегая, места не находил и вместо нынешних великих и тяжёлых даней твоих, которыми ты наводишь его на христианскую кровь, выплачивая дань ему саблями нашими – воинов твоих, была дань басурманским головам заплачена…»
    И вспомнил Иван Васильевич венчание на царство, когда он, молодой, семнадцатилетний юноша, при стечении народа, при звоне колоколов стал помазанником божьим. Не боялся Иван Васильевич брать на себя ношу великую. Гордился родом своим знаменитым, от Мамая по материнской линии происходящим, того самого Мамая – татарского темника, что не побоялся правителя Золотой Орды, а создал свою империю, включавшую Крым и всё Причерноморье и Придонье, и Русь держал в своих крепких руках, а чтобы противостоять Тохтамышу заключил союз с Великим княжеством Литовским. Породнились потомки мамаевские с князьями литовскими, и выделился род Глинских. Отец Ивана Васильевича Великий князь Василий Иванович развёлся с Соломонией Юрьевной Сабуровой, насильно в монахини постриг, а выступивший против расторжения брака митрополит Варлаам по воле княжеской лишился сана и сослан был вместе с Максимом Греком в Спасо-Каменский монастырь. Елена Глинская заняла место Соломонии и родила Великому князю сыновей будущего царя Ивана и полоумного Юрия.
    Не думал молодой Иван, что тяжко начнётся царствование его. Только завершилось венчание, начались пожары в Москве. Первый пожар вспыхнул после женитьбы с Анастасией Романовной. Два месяца пожары продолжались. Весь Китай-город выгорел, а за ним и кварталы за рекой Яузой. Не прошло и полгода, как новый пожар занялся. Две недели полыхали Кремль и Арбат, Дмитровка и Мясницкая. Множество тысяч обгорелых трупов обнаружено. Вскипел народ московский, пожарами да налогами обессиленный, надежду в царей потерявший. И пошла молва по Москве, что Глинские, возвысившиеся после коронации Ивана Васильевича, колдовскими чарами пожары на город насылают. Выдели, якобы, как княгиня Анна Якшич, бабка Ивана Васильевича, разрывала могилы, вырезала сердца покойников, а затем высушивала их, толкла и ссыпала в воду, которой окропляла дома и улицы московские. Потворствовали слухам князь Скопин-Шуйский с сотоварищами своими князем Тёмкиным-Ростовским и боярином Фёдоровым-Челядниным. Сами Шуйские на царский престол метили, род их, не менее именитый, чем Рюриковичи, достойны, по их разумению, на царский трон. Воспользовались негодованием народным, обвиняя Глинских в бедах. Народ же, памятуя о бесчинствах татарских и откуда род Глинских происходит, только вновь пожары начались, собрался на Соборной площади и растерзал Юрия Глинского, родственника Ивана Васильевича, а избежавшие пожара дворы рода Глинских разорены были и сожжены. Бежали оставшиеся Глинские в Воробьёво, где скрывался от пожаров молодой царь, но и туда народ осмелился прийти и потребовать выдачу последышей татарских, с тёмной силой связавшихся. С большим трудом удалось многотысячную толпу успокоить, пообещав, что нет в Воробьёве, кого народ ищет.
    Испугался молодой Иван Васильевич гнева народного. Не так представлял он своё царствование. Не ведал того, что одно венчание не достаточным станет, что есть силы тайные, которые случая ждут, чтобы избавиться от него, да самим царствовать. Как волк загнанный, дыхание смерти почувствовавший, но дорого из-за безнадёжности положения своего жизнь продать готовый, приказал царь всех виновных схватить, и начались казни жестокие. Много народу изведено было, и вновь недовольство не только среди люда простого, но и среди князей и бояр, нарастать стало. И понял Иван: корона царская не даёт силу, чтобы власть твёрдо в руках держать, но необходимы единомышленники верные и помощники, которые укреплять власть царскую будут. Ещё во время казней протопоп Сильвестр осудил царя за жестокость чрезмерную. Но не обиделся Иван Васильевич на священника, а на разговор откровенный вызвал.
    – То гнев Божий, – говорил молодому царю Сильвестр, – ниспослан тебе за поступки твои неправедные, за то, что волю дал господам Глинским и их приспешникам, за обман народа и притеснение. И пожары, что весь год Москву разоряют, и бунт, что страх на тебя навели – всё кары небесные. И, вместо того, чтобы народ исстрадавшийся царским словом добрым успокоить, надежду подарить, ты же казни зверские учиняешь, грех удесятеряешь…
    – Так весь род по матери моей изведён был! – вспылил Иван Васильевич. – По твоему я оставить безнаказанно это должен!?
    – На всё воля Божия. Не противиться ей должно, а принять смиренно. Да выводы верные сделать.
    – Какие же выводы сделать должно!?
    – Народ вокруг себя сплотить надобно. Не злом и страхом, а добром и деяниями добрыми. Чтоб выдел народ в царе не ворога своего, но друга и защитника. Привечать людей праведных, прощать оступившихся. Таково учение Божие. Токмо ему следуя, ты государство укрепишь и власть царскую.
    Скрыл гнев свой Иван Васильевич. Приблизил к себе Сильвестра, а с ним Адашева и князей Шереметевых, митрополита Макария и князей Курлятева, Серебряного и Курбского, назвавшего в письмах своих правительство то царское Избранной Радой. Следовал Иван Васильевич совету их, множество реформ полезных для Руси провёл, укрепил с помощью Рады власть свою и государство. Но желал царь единолично править Русью, чтобы не советчики у него были, а исполнители воли его царской. Разошлась воля Ивана Васильевича, желавшего быстрейшего перехода к абсолютной монаршей власти, но натолкнулась на противление со стороны Избранной Рады, ведшей Русь к ограничению власти царя и на возвышение значимости Думы Боярской. Не потерпел Иван Васильевич прекословия, обвинив в смерти Анастасии Романовны бывших товарищей своих, извёл род Адашевых и Шереметевых, Серебряных и Курлятевых. Сильвестра лишил священного сана и в ссылку отправил, а князь Курбский, боясь за жизнь свою бежал к Сигизмунду. Так закончилась деятельность Избранной Рады. Кто знает, сохранил бы Иван Васильевич её, по другому история русская пошла бы, не было бы и времени смутного, и крестьянских бунтов, и революций. Не любит история сослагательного наклонения, но был шанс у России пойти по пути к человеколюбию, но упущен тот шанс и пошла история, наполненная ненавистью, бедами и кровью.
    В пятый раз пожелал Иван Васильевич жениться. По церковным канонам только три брака считались законными. Знал Иван Васильевич, что не разрешит Собор жениться на Марии Долгорукой, а потому договорился с протопопом Никитой и повёз пятнадцатилетнюю красавицу Марию в Спасо-Преображенский монастырь, где Никита, бывший из опричников и оставшийся товарищем благодетеля своего, а потому не мог отказать царю и, взяв грех на душу, обвенчал Ивана Васильевича с Марией.
    Всю ночь гудела Москва. Праздничные столы на улицы были выставлены потому, как не хватало места в царских хоромах. Князья да бояре, опричники бывшие и земский люд пользовались щедростью царя, пили и ели вволю, забыв, по какой причине праздник устроен. Радовался царь женой своей молодой, красотой её увлечённый. Ещё зимнее солнце не взошло, ещё свадьба греховная в разгаре была, не выдержал Иван Васильевич, увёз Марию в резиденцию свою в Александровскую слободу, а утром приказал привязать молодую жену к телеге, запряжённой дикими лошадьми и, при стечении народа, погнал в пруд. Молча приняла издевательства царя Мария, ни слова не проронила, лишь бледное лицо выдавало страх её. Поскакали лошади в пруд, не выдержал лёд, надломился, и скрылась повозка вместе с лошадьми подо льдом.
    До наших дней молва живёт, что разгневался Иван Васильевич на обман князя Долгорукого, не открывшему тайну ему перед свадьбой про дочь свою, что не девственница та.   
    – Никто не смеет над царём потешаться! – злобно ухмыльнулся Иван.

    Гонорий не желал никого видеть: ни полководцев, ни сенаторов, ни малолетнюю жену Терманцию, доставшуюся ему в наследство от Стилихона – он даже не поднялся в голубятню, чтобы встретиться со своим любимым голубем Сестерцием. Измученной обострением болезни, Гонорий лежал в постели, когда услышал приближающиеся шаги, по звуку которых он понял, что к нему спешит Констанций. «Надоели…» – подумал Гонорий, как в проёме открывшейся двери показался пучеглазый полководец.
    После удачных походов в Галлию и разгрома узурпаторов влияние Констанция на политику Равенны возросло. Никто не смел противостоять могущественному полководцу, даже Гонорий не перечил ему. Он принял военного магистра, хотя желал оставаться один.
    – Приветствую тебя, император! – воскликнул Констанций, взмахнув вверх правую руку.
    По его обыкновенно угрюмому выражению лица было трудно понять, искреннее ли то приветствие, или нет. Гонорий в ответ болезненным голосом тихо произнёс:
    – Приветствую тебя, Констанций…
    – Гераклиан объявил себя императором – сразу выдал Констанций, – и отказывается поставлять хлеб. По нашим сведениям, он собрал флот и вскоре высаживается в Италии.
    «День ото дня не легче, – подумал император, – да ещё эта проклятая болезнь!.. Только расправились с британскими и галльскими узурпаторами, а тут новый появился. Когда же этому придёт конец!? Несчастный Рим!..»
    – Я отдал приказ Бонифацию во главе армии выступить навстречу Гераклиану. Бонифаций встретит флот на подходе и разобьёт его. Мы восстановим власть над Африкой.
    Пять лет назад Гераклиан был одним из влиятельных сторонников антиварварской партии. Ему принадлежала значимая роль в организации мятежа среди легионеров бывшего всесильного Стилихона. В награду Гонорий назначил Гераклиана комитом Африки, единственной спокойной римской провинцией, бывшей главным поставщиком хлеба. Испания, ещё одна провинция, откуда Рим получал зерно, была под властью вандалов и свевов, а потому не могла обеспечивать хлебом империю. Гераклиан, объявивший себя императором, ставил под угрозу не только хлебные поставки в Рим, но и выполнение данных Гонорием обещаний вестготам обеспечивать зерном в обмен на союз с Римом. Атаульф свои обещания выполнил: помог разгромить узурпаторов и очистить Галлию от варваров. Невыполнение обязательств со стороны императора ставило под угрозу союз с вестготами, что могло привести к новой войне.
    – Ты слышишь меня, император? – вывел из раздумий Гонория Констанций.
    – Да, – ответил Гонорий.
    – Я прошу в жёны твою сестру. Галлу Плацидию, – повторил Констанций.
    – Но, как я могу вас женить, если она в плену у варваров?
    – Она не вечно будет пленницей, – ответил Констанций, – придёт день, когда мы освободим её.
    «Вот, и Констанций туда же, – размышлял Гонорий. – Желает укрепить своё положение, женившись на моей сестре. Не слишком ли много хочет этот плоскоголовый? Хотя, как на всё это посмотреть. Союз с Атаульфом то же, что союз со львом. Невозможно предсказать, как поведёт себя этот варвар. Союз с ним не менее опасен, чем выгоден. Атаульфу нужен хлеб, а Констанцию – моя сестра. Вот, пусть поспорят между собой двое выскочек. А я посмотрю, на чьей стороне сила будет».
    – У тебя есть армия. Освободишь Галлу – отдам тебе её в жёны, – ответил Гонорий.
    Через неделю флот Гераклиана, обогнув Сицилию, подошёл к берегам Италии. Армия узурпатора высадилась южнее Неаполя, где её ожидал Бонифаций. Не успев пройти вглубь полуострова, легионы Гераклиана были разгромлены, а сам Гераклиан бежал в Карфаген, где его нашли в храме убитым. Восстановив власть Рима в Африке, Гонорий не спешил поставлять зерно Атаульфу.
    Взбешённый обманом Атаульф повернул свою армию против Гонория. Первым была разграблена и сожжена Бурдигала, чьё население год назад открыло городские ворота и искренне приветствовало нового сильного союзника Рима, как своего надёжного защитника. Затем Атаульф повернул армию на юг Галлии и начал опустошать земли, расположенные на побережье Средиземного моря. Пали Толоза и Нарбо-Марциус. Окрылённый успехом, Атаульф повёл армию к Массалии, важному стратегическому порту. Однако, сражение при Массалии было им проиграно. Ему противостоял Бонифаций, недавно уничтоживший флот и армию узурпатора Гераклиана. Историки утверждают, что в завязавшемся бою между армиями вестготов и римлян, Бонифаций лично ранил Атаульфа, чудом избежавшего гибели. Получив горький урок под Массалией, Атаульф увёл свою армию на запад в завоёванный им ранее Нарбо-Марциус, где обосновал столицу своих владений в Галлии.
    И Констанций, и Бонифаций отдавали себе отчёт в том, что армия Атаульфа не разбита, и, если не предпринять мер по установлению мира, Атаульф снова пойдёт войной на Рим. Продолжение войны с бывшим союзником ослабит империю, а потому Констанций в сговоре с Бонифацием, втайне от императора, возобновили поставки зерна вестготам. Атаульф, получив зерно и право на средиземноморское побережье, обязался не расширять свои владения восточнее Нарбо-Марциуса.
    Добившись возобновления поставок зерна, Атаульф вновь вернулся к идее создания государства вестготов по примеру Рима на территориях загнивающей великой империи. Атаульф понимал, что бесконечные войны – это путь к самоуничтожению. Воинственный народ исчезнет, если не создаст своего государства: не закрепится на новых территориях, не научится чтить законы и обеспечивать самих себя хлебом. Лишь оседлый образ жизни и собственное государство даст шанс народу сохраниться, а не исчезнуть в водовороте истории.
    Для многих народов, переселившихся с севера и востока Европы Рим был примером в организации общественной жизни с его иерархической государственной машиной, разделением общества на множество слоёв, предназначенных для определённого рода деятельности, и, в то же время, единого и монолитного. Не разбой, не война и не грабежи сохранят вестготов, но переход к государственному устройству с чётким распределением ролей для каждого члена общества позволит сохраниться и занять достойное место среди народов Европы.
    Размышляя о будущем вестготов, Атаульф всё чаще задумывался о женитьбе на Галле Плацидии. Брачный союз с сестрой императора, по замыслу Атаульфа, создаст основу для прочного союза с Римом, по примеру и с помощью которого рассчитывал создать собственное государство. Однако, осуществлению замысла породниться с римским императором мешала не семья – Атаульф был женат и родил шестерых детей, – но вековые обычаи народа запрещали брак с инородцами. Величие королей в том и состоит, что для осуществления дерзновенных планов они способны идти наперекор устоявшимся веками традиций, внося в сознание своих народов новое мировосприятие, не боясь осуждения и многочисленных врагов среди собственного окружения, видя дальше остальных и предвосхищая грядущие события. Галла Плацидия, поражая своих современников не только необыкновенной красотой, но и недюжинным умом, давно прельстила короля варваров, далёким от плотских забав. Не только право обладать красивейшей женщиной своего времени, но и политический расчёт оказали влияние на дальнейшие поступки Атаульфа. Став кровником Гонория, Атаульф вместе со своим народом приобретали право именоваться римскими гражданами с вытекающими отсюда последствиями. Учитывая, что Гонорий не имел детей, то будущий сын короля вестготов становился главным наследником императорского трона, что вписывалось в замыслы Атаульфа: ассимиляции двух великих народов – вестготов и римлян.
    Галле Плацидии исполнилось двадцать шесть лет. Три последних года она находилась в плену. Хотя её положение разительно отличалось от остальных менее именитых пленников, однако её воспитание и властный характер требовали применение, но не прозябание в надежде, когда она будет освобождена. Галла знала, что Гонорий неоднократно пытался выкупить её сначала у Алариха, а потом у Атаульфа, но попытки освободить пленницу не увенчались успехом. В достигнутом ею возрасте римлянки уже имели семьи и рожали детей, влияли на политику Рима, пользуясь положением жён наделённых властью римлян, она же была всего лишь пленницей варваров. Не такой представляла Галла свою жизнь. Сама природа требовала, настаивала на реализации её женской натуры. Она жаждала любви и любовных утех, желала иметь мужа и родить ему детей. Женское начало требовало самореализации, и Галла не противилась вниманию со стороны Атаульфа. Их встречи становились частыми. Поначалу они обсуждали политические вопросы, государственное устройство Рима, будущее вестготов и других населявших Европу народов. Атаульф прислушивался к её советам, и постепенно их встречи превращались из деловых в неофициальные и были более похожи на встречи двух влюблённых. После поражения под Массалией раненый Атаульф пожелал, чтобы Галла ухаживала за ним. Она с любовью промывала и перевязывала раны короля, искренне желая помочь, но однажды она задержалась в спальне Атаульфа до утра. Ещё не взошло солнце, когда обессиленный король спросил:
    – Тебя не тревожит, что у меня есть семья?
    Разве кого из нас беспокоит семья объекта нашей страсти? Это всего лишь преграда на пути к любви и обладанию любимыми. Не задумываясь о последствиях, мы бросаемся в омут с головой, с одной лишь мыслью, преодолеть эту преграду и занять полноправное место в жизни любимого нами человека, не переживая за тех, кого мы отодвигаем на задний план. Так и Галла, добиваясь своей цели стать королевой вестготов, ничуть не задумывалась над судьбой жены Атаульфа и его детей. Расчётливый ум подсказывал о преградах на пути к королевскому статусу её будущего сына, но это будет в будущем, а сейчас Галла наслаждалась любовью и добивалась короля.
    Утром Атаульф объявил своему народу о свадьбе, которая состоялась 1 января 414 года. По настоянию Атаульфа церемония была организована в римских традициях. Все участники церемонии обязывались облачиться в римские одеяния, и атриум был украшен статуями пяти римских богов, у которых новобрачные просят благословения: Юпитера, Юноны, Венеры, Фидеса и Дианы. Утром свадебная процессия, возглавляемая пронубой, вошла во внутренний двор резиденции Атаульфа и остановилась у жертвенного алтаря. Заранее была выбрана свинья, предназначенная для ауспиции. По внутренностям убитого животного авгур, назначенный из местных священнослужителей, предсказал удачу и под общий одобрительный возглас приглашённых гостей дал согласие на брак. Новобрачные обменялись кольцами и подали друг другу правую руку, как символ сердечного единения, и попросили благословения у богов. Аттал прочёл эпиталаму собственного сочинения, и началось весёлое застолье. Когда солнце скрылось за горизонтом, к Галле Плацидии подвели трёх мальчиков, один из которых держал факел из терновника. Двое мальчиков взяли за руки Плацидию, она встала, и Атаульф, не дожидаясь, когда новоиспечённую супругу подведут к порогу, взял на руки Галлу и перенёс её в приготовленную заблаговременно спальню. Жена должна была обернуть дверь дома шерстью и смазать жиром, дабы отпугнуть злых духов, но нетерпеливый Атаульф не дал этого сделать, он даже выгнал двух женщин, предназначенных для подготовки невесты к первой брачной ночи, и уложил Галлу в постель. Воспитанная в христианском духе Галла не противилась нарушениям языческих традиций, а покорно приняла мужа, помогая ему снять свои одежды.
    Свадьба Галлы Плацидии и Атаульфа вызвала переполох в Равенне. Констанций, желавший сам жениться на сестре императора, отдал приказ Бонифацию прекратить поставки зерна Атаульфу, направил к Нарбо-Марциусу дополнительные легионы, а с моря с помощью флота блокировал Нарбонскую Галлию. Атаульф в отместку враждебным действиям Равенны, по примеру своего предшественника, вновь назначает Аттала императором Рима. Однако Аттал, находясь при свите Атаульфа, ограничивался лишь указаниями, не игравшими никакой практической роли. Вскоре среди вестготов начался голод, на фоне которого усилилось народное возмущение, подогреваемое вождями, настроенными против союза с римлянами. Но даже в этой тяжёлой для Атаульфа ситуации Галла Плацидия удерживала своего мужа от войны с Римом. Благодаря ей не развязалась новая война. И Атаульф, и Галла понимали, что война с Римом принесёт новые разорения и лишения и вестготам и римлянам, но план о союзе придётся оставить. По совету Галлы Плацидии Атаульф не направил свою армию против римских войск, а, покинув Нарбо-Марциус, двинулся по побережью на юг, в Тарракону, где хозяйничали вандалы. Расчёт Галлы был прост: отвлечь вестготов, навязать им войну с давними врагами Рима – вандалами и свевами, – с помощью вестготов освободить Испанию, богатую хлебом, и, таким образом, накормить народ, завоевать доверие Рима и добиться союза с ним. Однако, её надежды не оправдались. Хотя армия Атаульфа с лёгкостью дошла до столицы вандалов Толетума, вместе с тем освобождение бывших римских провинций сопровождалось грабежами и убийствами не только враждебных вандалов, но и населения, оставшегося верным Риму. Цель не была достигнута. Как не пытался Атаульф создать организованное современное по тем временам государство, ему мешали не только укоренившееся сознание собственного народа, веками жившего грабежами, но многие вожди, не желавшие подражать Риму, а придерживавшиеся старых традиций и уклада жизни. Даже рождение сына, которому Атаульф дал имя Феодосий, в честь отца Галлы Плацидии, не перевернуло сознание народа, ведомого им к цивилизации. Феодосий не прожил и месяца, он умер в том же 414-м году в Colonia Faventia Julia Augusta Pia Barcino, новой столице вестготов, и был похоронен в серебряном гробу.
    Весь следующий год Атаульф, блокированный Констанцием с моря и суши, вёл успешную войну с вандалами, не замечая, как набирала силу враждебная ему оппозиция во главе с Сигериком, братом убитого им аланского короля Сара. Сигерик давно вынашивал план мести, он подговорил бывшего слугу Сара, и в августе 415 года Атаульф был поражён вражеским мечом. Умирая, Атаульф успел завещать своему брату Валии сохранить жизнь Галлы Плацидии и вернуть её Гонорию. Целых семь дней Сигерик был королём вестготов. Он, дабы устранить в будущем конкурентов, убил всех детей Атаульфа, а Галлу Плацидию вместе с остальными пленниками заставил пешком пройти двенадцать миль перед его конём, показывая тем унижением насколько ненавистен ему Рим.
    Не долго властвовал жестокий Сигерик. Хоть ненавидел он Рим, но быстро понял, что только с помощью Рима мог удержать власть, и отправил к Гонорию послов. Вестготская знать, обманутая новым королём, подняла мятеж, Сигерик был обезглавлен, а королём был провозглашён брат Атаульфа – Валия.
    Констанций, воспользовавшись смутой среди вестготов, направил армию в Тарракону. Блокировав Валию в столице, Констанций всё-таки не осмелился вступить в открытый бой, а выжидал, продолжая осаду с моря. Расчёт римского военного магистра оправдался. Измученные нескончаемыми походами и голодом вестготы не могли уже сопротивляться римской армии. Валия, получив шестьсот тысяч мер зерна, освободил Галлу Плацидию и дал обещание не воевать против Рима, но, получив статус федерата, освободить Испанию.
    Вплоть до 418-го года вестготы во главе с Валией вели успешную войну в Испании против вандалов и свевов, освободив всю северо-восточную часть полуострова. Они нанесли ряд поражений королю силингов, в результате которых силинги были полностью уничтожены. Несмотря на успех вестготов Констанций отозвал их из Испании и расселил в Аквитании, на западном побережье Галлии между устьями Гаронны и Луары. Так на территории Римской империи возникло первое варварское государство. В последующих главах мы узнаем о не последней роли Галлы Плацидии в судьбе вестготов в память о её первом муже великом короле Атаульфе.
    Рим благосклонно принял Галлу. При встрече с сестрой Гонорий не скрывал радость, даже его болезнь отступила. Он долгими вечерами проводил время с сестрой, слушая её рассказы о варварах, об их обычаях и обрядах, об Аларихе, о свадьбе с Атаульфом и о том, как тот пал от рук предателей, о великой цели связать воедино судьбы двух великих народов: римлян и вестготов. От взгляда Гонория не ускользнуло, как изменилась Галла. Он помнил её ещё молодой девушкой, а сейчас перед ним предстала зрелая умудрённая опытом женщина, не только не растерявшая своей необыкновенной красоты, но приобрётшей что-то неуловимо новое, ещё более красившее сестру, сделавшее её притягательнее и желаннее.
    «Бог несправедлив ко мне, – сожалел император, – подарив сестру…»         

    Равенна купалась в роскоши. Ещё год-два назад казалось, что империя прекратила своё существование, но узурпаторы Гераклиан, Максим и Иовин казнены, вестготы, бургунды и гунны, получив статус федератов, осели на выделенных императором землях и защищали окраины империи в Галлии, Нарбонне и Паннонии, разбитые в Тарраконе вандалы и силинги не мешали поставкам хлеба, Африка под управлением Бонифация вновь вошла в состав Западно-Римской империи и завалила зерном Рим. Социальная напряжённость снизилась, ничто более не угрожало Гонорию и его империи. Столица разрасталась за счёт строительства новых соборов и дворцов, затмевая своим богатством Вечный Рим, из которого в Равенну перебралось большинство сенаторов и состоятельных граждан. Благодаря Констанцию сестра императора Галла Плацидия была освобождена из плена и после шестилетней неволи вернулась в свою семью. Но радость её была омрачена неожиданной новостью: императором она была обещана военному магистру, как дар за его вклад в укрепление мощи Рима.
    Констанций превратился во всесильного полководца. Пользуясь безграничным влиянием на политику империи и на самого императора, он неоднократно напоминал об обещании Гонория отдать ему Галлу, чьей красотой прельстился сам император. Часто, уединяясь, будь то в рабочем кабинете, в покоях, или в голубятне, Гонорий, ставший вдовцом в тот год, когда его сестра была освобождена из вестготского плена, предавался любовным мечтам, главной героиней которых была Галла Плацидия. Не будь она его сестрой, Гонорий, пользуясь властью, давно овладел бы ею, но моральные устои и положение обязывали скрывать чувства. Император не спешил выполнять обещание, данное Констанцию. Он выжидал, надеясь, что естественный ход событий подскажет решение. Однако, Констанций оказался более настойчив, чем ожидал Гонорий.   
    Галла нашла брата в императорских покоях. Он был один с любимым голубем Сестерцием, которого поил со своих губ. Галла с шумом ворвалась в покои.
    – Гонорий, я не буду женой Констанция! – с порога заявила она.
    – Как ты посмела явиться без моего разрешения? – ответил вопросом на вопрос Гонорий. В его голосе не звучала угроза, скорее всего, император желал оттянуть время для объяснений. – Ты не среди варваров, – продолжал император, – возможно, Атаульф позволял тебе бесцеремонно вмешиваться в его дела. В цивилизованной Равенне следуют чтить традиции…
    – …И против моей воли женить на мне уродца!? – возмущалась Галла.
    – Сей уродец восстановил мир. Он избавил нас от варваров, объединил римские земли. Тебя вызволил из плена.
    – Каким образом? – протестовала Галла Плацидия. – С помощью выкупа. Он побоялся вступить в открытый бой с Валией.
    – Констанций восстановил мир, – не соглашался с сестрой Гонорий, – сохранил армию, а варваров сделал нашими союзниками. Разве не в этом талант великого полководца? Констанций давно неравнодушен к тебе, он бесстрашно водил армию на узурпаторов и варваров, чтобы, в конце концов, вызволить тебя из позорного плена.
    – В позорном плену, как ты говоришь, я была женой короля, достойнейшего из мужчин! А дома, среди сограждан, я обязана выйти замуж за уродца, который ниже меня ростом. Ему шутом быть, а не полководцем!
    И Гонорий вспомнил, как накануне, во время пира Констанций успешно состязался с шутами и мимами, превосходя их в искусстве веселить публику. Обычно мрачное от несварения желудка выражение лица императора переменилось, улыбка чуть тронула уголки его губ. «Да, она права, – подумал император, – из Констанция вышел бы отменный шут». 
    – Галла, – продолжал Гонорий, – не забывай какой позор тебе пришлось пережить после смерти Атаульфа. Очевидцы рассказывают, что Сигерих тебя, нагую, заставил идти впереди его лошади двадцать миль…
    – Во-первых, я была в одежде, во-вторых, я была не одна пленница, в-третьих, я не считаю это позором, потому что я вынуждена была подчиниться силе. Но твоё решение отдать меня Констанцию – вот что позор! Разве ты не понимаешь, что он желает укрепить своё положение, породнившись с императорской семьёй.
    – Твоё видение одностороннее. Породнившись с нами, Констанций становится безопасным для нас самих… Я устал… Мне необходимо отдохнуть, – прекращал, таким образом, спор Гонорий.
    – Констанций не будет моим мужем! – заявила Галла, покидая императора.
    Обыкновенно спокойная и рассудительная Галла Плацидия, вернувшись в отведённые ей покои, в окружении служанок, подаренных Валией, дала волю гневу:
    – Я никогда не стану женой пучеглазого шута! Разве Констанций может сравниться с Атаульфом!? Я даже представить не могу, как буду с ним в одной постели! Фу!
    – Да, Атаульф был красавцем, – подтвердила Акфрида, одна из служанок.
    – Он был не только красавцем, но был умён и отличался благородством, не в пример Констанцию, – добавила красавица Тиутвара. – Я слышала, что военный магистр чрезмерно пользуется своей властью, грабя и разоряя подданых императора. Алчность его не имеет предела.
    – Маленький уродец! – всё более распалялась Галла. – Глаза на выкате, плоскоголовый!.. Вы видели, как он сидит на лошади!? Разве такова посадка всадника!? Весь сгорбившийся… Да, он лежит на шее лошади!.. А глаза так и бегают, так и бегают! Кого бы ещё ограбить! Вы видели его взгляд!? Это взгляд не полководца, а воришки!..
    В покои вошла Ландберта, ещё одна из подаренных королём вестготов служанок.         
    – Госпожа, вы желали умыться. Ванная готова.
    Только после принятия водных процедур Галла успокоилась. К ней вновь вернулись сдержанность и рассудительность. Нет, она никогда не станет женой военного магистра. Ещё была свежа память о покойном муже, об их первенце Феодосии, не дожившем до года, чью смерть Галла тяжело переживала. До сих пор воспоминания о сыне сопровождались острой душевной болью. Галла подошла к окну. Неожиданно её взору предстала фигура воина, пересекавшего артриум. Его прямая осанка, твёрдый шаг и уверенные взмахи рукой отдалённо напоминали Аэция, и сердце учащённо забилось в груди.
    Флавий Аэций, как и Галла Плацидия, долгое время находился в плену, сначала у готов, а затем у гуннов. Он вернулся одновременно с Плацидией. Вспомнились детские годы, когда она с Аэцием играла в его военные игры, как, повзрослев и превратившись в юношу и девушку, они прятались в императорском саду, предаваясь первым опытам любви и мечтам о будущем. Но история распорядилась таким образом, что их мечтам не суждено было сбыться. Жизнь на долгие годы раскидала их по разным концам Европы, и, вот, она вновь встретила Аэция. Он чем-то походил на Атаульфа, такого же невысокого роста, красивого и статного, в нём виделись сила и благородство. Даже внешний вид выдавал в Аэции искусного воина, а в его взгляде читались ум и доброта. «Вот, кто должен занимать пост военного магистра,» – подумала Галла и, вытащив платок, как бы ненароком, уронила его из окна. Материя, подхваченная лёгким ветерком, закружилась в воздухе. «Не успеет, – думала женщина, – жаль». Аэций вдруг замедлил шаг, поднял вверх голову и увидел в проёме окна сестру императора, а затем снижавшийся платок, подхваченный им на лету правой рукой. Не останавливаясь, Аэций продолжил движение, но успел заметить благодарный взгляд женщины.
    Наверняка каждый из нас испытывал лёгкую грусть от несбывшейся надежды увидеть в объекте нашей юношеской любви желаемую искорку нежности, окружавшей непорочную искренность давних отношений. Пронеся через годы память о первой любви, мы не задумываемся, что жизнь меняет нас, и, встретившись вновь, уповаем на то, что ничто не изменилось, мы остались прежними, а, значит, и наша первая любовь обладает той же привлекательной силой, что и в юные годы. Однако, мы с разочарованием узнаём, что мы уже не те, что были в молодости, и наши надежды рушатся о годы, что подобны скалам, о которые разбиваются волны. Жизнь меняет нас, меняет наши мысли и взгляды, а прожитые годы не позволяют нам вернуться назад. За редким исключением юношеская любовь вспыхивает вновь, разгорается ярким пламенем, привнося новизну, и возвращает в далёкую молодость. То же произошло с Аэцием и Галлой Плацидией, забывшей о Констанции и о переживаниях, связанных с настойчивостью брата выдать её замуж за своего полководца. Её сердцем овладели новые переживания, связанные с воспоминанием о днях, проведённых вместе с Аэцием, когда ещё жив был её отец, когда она не покинула Константинополь и не переехала вместе с Гонорием в Рим.
    Весь день Галла караулила Аэция, приказав своим служанкам наблюдать за артриумом. Однако, ни в этот день, ни в следующий, не представился случай, хотя бы на краткую встречу, чтобы перемолвиться несколькими словами, но Галла не теряла зря время, а использовала его, чтобы подробно разузнать об Аэции, назначенного начальником императорской гвардии. При встречах с императором и Констанцием, она, мимоходом, как бы невзначай, интересовалась о новом начальнике гвардии. По её просьбе доверенные лица собирали сведения об Аэции, из которых она узнала, что тот женился, ещё будучи в плену, на дочери знатного гота и родил сына. Однако, это обстоятельство нисколько не омрачило Галлу, но подтолкнуло её на новые мысли о том, как избежать свадьбы с ненавистным Констанцием. Вместе с Галлой Плацидией, вернувшейся из плена, в Равенну переселилось немалое количество вестготов, часть из которых заняли важные посты в разветвлённой и запутанной иерархической структуре управления империей. Вестготская диаспора жила обособленно, между нею и коренными римлянами неоднократно происходили стычки, перераставшие в настоящие боевые баталии на улицах столицы. Гонорий вынужден был терпеть вестготскую диаспору, дабы не потерять с большим трудом достигнутый союз с Валией, защищавшим окраины империи. Для осевших в Равенне вестготов Галла Плацидия в чужом, по сути, для них городе олицетворяла власть нынешнего короля варваров, брата убитого Атаульфа.
    На третий день Галла приступила к исполнению своего плана. Она испросила у начальника имперской канцелярии Флавия Иоанна позволения осмотреть императорскую гвардию. Престарелый Иоанн, высоко ценивший женскую красоту, не преминул воспользоваться случаем помочь сестре императора. Не подозревая об истинных намерениях, Иоанн выдал разрешение на осмотр гвардии и вызвался лично проводить её. Присутствие начальника канцелярии не входило в планы женщины, но Галла разумно согласилась принять услугу Иоанна, избавиться от которого ей помог случай – начальника канцелярии перехватил посыльный, доложивший о вызове того к императору. В сопровождении посыльного Галла Плацидия достигла казарм. Аэций, руководивший обучением гвардейцев, как только увидел сестру императора, тут же направился к ней, поручив проведение занятий своим командирам. Отойдя на достаточное расстояние, но благоразумно оставаясь на виду посыльного и всей гвардии, Галла и Аэций могли говорить, не боясь, что их услышат.
    – Император высоко ценит твой талант полководца.   
    – Благодарю тебя, – сдержанно ответил Аэций.
    – Без сомнения, гвардия под твоим началом, оправдает надежды, – продолжала беседу Галла.
    – Передай императору, что его спокойствию ничто не угрожает, – подтвердил Аэций.
    – Непременно, – обещала Галла Плацидия. – С моей же стороны будет сделано всё возможное, чтобы новый начальник гвардии ни в чём не нуждался. Можешь рассчитывать на мою помощь.
    – Благодарю тебя.
    – Чем скорее мы определим, в чём я могу помочь, тем лучше. Сегодня я свободна, а потому, жду тебя ближе к ужину.
    – Прошу извинить меня, но весь день я буду занят. Освобожусь лишь к полуночи.
    – Я поздно ложусь спать. Как будешь свободен, приходи в мой кабинет. Тебя встретит Акфрида, моя служанка. Она проводит тебя. А сейчас я хотела бы посмотреть, чему обучены гвардейцы.
    Создав видимость заинтересованности занятиями гвардейцев, проведя осмотр, Галла Плацидия вскоре покинула плац. Остаток дня она посвятила подготовке к встрече с Аэцием. Сначала Галла решила провести встречу в её личном кабинете для приёмов, однако, спустя некоторое время отказалась от этой мысли, придя к выводу, что обстановка рабочего кабинета превратит встречу с Аэцием в официальный приём, что не отвечало её замыслам.
    Ещё во время осмотра гвардии от внимания Галлы не ускользнуло то особое почтение, которое оказывал ей сдержанный Аэций. Несколько раз, встречаясь с ним взглядом, она замечала исходившие из его глаз искорки, выдававшие не только восхищение её женской красотой, но безошибочно дававшие ей понять, что Аэцием не забыта их юношеская любовь, тлеющие огоньки которой при незначительном усилии обоих готовы разгореться ярким пламенем.
    Как всякая женщина, обладающая красотой, Галла научилась использовать это сильное оружие в жестоком мире, созданном мужчинами по их образу мыслей и восприятию окружающего мира. В подростковом возрасте её возмущала несправедливость устройства общества, в котором женщине отводилась подчинённая роль, казавшаяся ей унизительной и неблагодарной. Лишь рядом с мужчиной женщина могла чувствовать себя в относительной безопасности, но стоило ей заявить о своих правах на равное с мужчиной уважение, как такая женщина теряла всё, зачастую лишалась жизни. Обладая природной наблюдательностью и умом, Галла видела, как многие женщины хитростью использовали влиятельных мужчин в достижении своих целей, как многие из них, перехитрив самих себя, попадали в опалу, лишались богатства, высокого положения в обществе и потомства. Лишь кротость и смирение, полное, доходившее до животного, подчинение мужчине помогало женщине выжить и обрести состоятельность. Из поколения в поколение, за долгие тысячелетия, искусственно выводился тип женщины, способной перестраивать свою психику, изменяться и подчиняться воле мужчины, тип женщины, обладающей особого рода хитростью, чтобы скрывать свои мысли и настроения, интуитивно чувствовать грань своих возможностей влиять на сильную половину человечества.
    Природная одарённость помогла Галле Плацидии объединить вокруг себя римскую знать в политической борьбе со Стилихоном и избежать нежелательного брака с его сыном, помогла не только выжить в вестготском плену, но стать королевой варваров, а, лишившись королевского сана, не погибнуть, но возвратиться вновь в привычную с детства среду, в которой она, к своему огорчению, пользовалась относительной свободой, фактически полностью зависела от императора, желавшего выдать её замуж за ненавистного полководца. Сама не чураясь похотливых побуждений, Галла Плацидия безошибочно определяла по одному лишь взгляду окружавших её мужчин, для кого она была желанной, потому она позволяла себе без опасения сопротивляться решению императора породниться с Констанцием, так как знала, что брат, будучи обыкновенным мужчиной, получившим дворцовое воспитание и чуравшимся морали, сам готов овладеть сестрой, но боязнь перед Констанцием не позволяла Гонорию перейти к активным действиям.
    Решено. Она примет Аэция в спальне.
    Человек не изменился. Господь, создав Адама и Еву, преднамеренно запретил вкушать плод с Древа познания, отдавая полный отчёт тому, что, рано или поздно, Адам и Ева ослушаются своего Отца. В том суть человека: ему сладок запретный плод. Человек познавал мир, создавал всё более совершенные орудия труда и оружия уничтожения, а, преодолев силу земного тяготения, вырвался в космос. Менялись традиции, устои, обычаи, но человек, по своей сути, не изменился. Им также руководят жажда познания мира, новых свершений и открытий. По примеру Адама и Евы, человеку присуще чувство голода и наслаждение сытостью, холода и жажды, любви и ненависти. Накапливая опыт поколений, человек с большей лёгкостью приспосабливается к новым условиям жизни, активно покоряет и подчиняет своим потребностям окружающую его среду, но природа человека осталась прежней, ничем не отличающейся от Адама и Евы, вкусившими запретный плод, познавшими стыд, а вместе с ним красоту влечений и страсти.
    Каждый из нас переживал многолетнее расставание с объектом давней любви. В памяти стирались подробности встреч и признаний, черты лица и взгляд любимых, но сохранялась теплота отношений, и сердце сжималось от грусти, когда наша неукротимая память возвращала нас в далёкие прошедшие времена, в те дни, которые мы проводили с нашими любимыми. Но однажды, по прошествии многих лет, нам предоставляется случай новой встречи. Всё наше существо подчинено этому событию, мы обдумываем слова, которые скажем, готовим место, где произойдёт встреча, продумываем всё до мельчайших подробностей, чтобы встреча после продолжительного расставания запомнилась на всю оставшуюся жизнь.      
    Галла детально продумала, как подготовить спальню к приёму Аэция. Она решительно отмела клинии. Расчёт был прост: римляне рано отходили ко сну. Так как встреча намечалась в полночь, ужин, лёжа на клинии, мог помимо воли незаметно перейти в сон, поэтому Галла приказала поставить две катедры напротив друг друга по обе стороны стола. Таким образом, сидя в креслах, за ужином она могла обсудить интересующие её вопросы, не боясь, что уставший за день Аэций вдруг уснёт. Для сна же была подготовлена кедровая кровать, с утончёнными ножками и искусной интарсией, и белоснежные заранее пропитанные благовониями простыни. Чтобы кровать выполнила свою завершающую роль достигнутых договорённостей, на ужин Галла распорядилась подать две пшённые лепёшки, рыбу, мульсум и гроздь винограда на десерт. Из приобретённого опыта она знала, что, если женщина желает сполна удовлетвориться обществом мужчины, то не должна угощать его досыта перед постелью.
    Галла провела не один час в ванной, наполненной тёплой водой с растворёнными в ней духами, изготовленными из майорана. С помощью служанок она скрупулёзно осмотрела своё тело, удаляя отдельные настырно выраставшие волоски в подмышках, на руках и ногах. Не обошли её внимания густые чёрные волосы, которые были не менее тщательно, чем тело, проверены, чтобы не был пропущен ни один седой волос. Для большей уверенности волосы были окрашены отваром из кипарисовых листьев, придававших им тёмно-синий оттенок. В пятый раз за день на лицо была нанесена маска из смеси ячменя, луковиц нарцисса, рога оленя, лука и мёда. После такой маски лицо становилось гладким, исчезали морщинки, даже пожилые женщины выглядели значительно моложе своих лет. После того, как маска была снята, служанки умело наложили на лицо пудру из свинцового белила, смешанного с  мёдом и жирным кремом, затем нанесли румяна, изготовленные из пурпурной улитки, а ресницы и брови очернили с помощью filigo.
    Галла внимательно осмотрела своё лицо в медном зеркале и, оставшись довольной, отправила служанок отдыхать, за исключением верной Акфриды, которой поручила встретить Аэция.
    До полуночи оставалось не более получаса, которые казались вечностью. Галла уселась в катедру и вновь обдумывала предстоящую встречу. Она призналась себе, что Аэций в данную минуту интересовал её не столько в качестве любовника, сколько в качестве силы, которую возможно противопоставить Констанцию. Она знала, что Аэций является протеже начальника имперской канцелярии. Знала, что с подачи Иоанна Гонорий назначил освобождённого из варварского плена Аэция начальником императорской гвардии, а, значит, через него можно влиять на Иоанна, который, в свою очередь, единственный, кто способен отговорить императора от мысли выдать её замуж за Констанция. Галла мысленно выстраивала ход беседы с Аэцием. Сначала она усадит его за стол, накормит ужином, во время которого прощупает Аэция, узнает о его взглядах и пристрастиях, а затем, если Аэций окажется тот, кто сумеет помочь, в чём она не сомневалась, то постарается сделать его своим союзником, а, чтобы союз был крепок, применит всё своё искусство обольстительницы, вновь заставит любить себя, зная, насколько силён любовный союз между мужчиной и женщиной, ради которой мужчина способен пойти даже на смерть.
    Её мысли были прерваны звуками шагов. Сердце учащённо забилось, разгоняя кровь по всему телу, дыхание стало прерывистом, пробежал холодок в области живота, разум помутнел. Когда появился Аэций, Галла резко встала и почувствовала в коленях нестерпимый жар, дававший понять, что ватные ноги не удержат её тело. Аэций мгновенно подхватил женщину своими сильными руками и отнёс в кровать. Он думал отпустить её, но она обхватила его шею и сильно прижала Аэция к себе.
    Всё задуманное утонуло в страсти. Были забыты и Гонорий, и Констанций, и переживания последних дней, одна любовь властвовала женским телом, то кидала его в пропасть, аж захватывало дух, то возвышала до небес, то бросала в жар, иссушая, то, оживляя, наполняла влагой. Мысли спутались в один клубок, в какой-то момент Галла попыталась распутать его, но обессиленная ушла во тьму, а когда очнулась от поцелуя в висок, ею овладела нестерпимая жажда. Принимая нежные поцелуи Аэция, всё ещё тяжело дышавшего после исполненного мужского долга, Галла провела языком по иссохшим губам, но это не помогло.
    – Пить, – прошептала она, и Аэций со скоростью стрелы, пущенной из лука, бросился к столу, наполнил кубок вином, и подал его.
    Сделав несколько глотков, Галла отстранила кубок, подхваченный Аэцием, и устроилась сидя рядом с ним. «Всё перепуталась, – думала она, объятая мужскими руками, – не так я хотела. Но не жалею… Голова кружится… Пора брать себя в руки».
    – Наверно, ты хочешь есть? – спросила Плацидия. – Стол накрыт для тебя.
    – Я не хочу ужинать, – ответил Аэций.
    – Чего же ты хочешь? – не ожидая от себя самой, задала провокационный вопрос Галла и вновь отдалась во власть любви.
    Лишь к утру ей представилась возможность поговорить с Аэцием. Её ждало разочарование. Аэций наотрез отказался участвовать в задуманном ею плане, мотивируя тем, что вернулся из плена не за тем, чтобы участвовать в дворцовых интригах, а чтобы защищать императора и его империю. Галла затаила обиду, но разумно не выказала её, интуитивно сознавая, что Аэция ждёт великое будущее, и он может ещё пригодиться. Чтобы отпали всякие подозрения, Галла оставила за собой право любовницы начальника императорской гвардии, и их встречи, хотя были не частыми, но чувственными, и доставляли обоим немало наслаждений.
    Аэций покинул покои сестры императора.
    Галла Плацидия задумала новый план, как избежать свадьбы с Констанцием.

    Во все времена государи тяготели к единовластию, степень абсолютизма которой определялась готовностью общества лишиться большей, либо меньшей части своих прав в пользу государя. Само общество неоднородно. В силу тех или иных исторических причин одни члены общества, коих меньшинство, овладевают богатством, позволяющим им не только безбедно существовать, но за определённые обязательства пользоваться толикой их другим членам общества, коих большинство, и, в силу тех же исторических причин, обеднённых и вынужденных влачить полунищенский образ жизни, но стремящихся завладеть богатством. Способы различны: либо тяжким трудом накопить его, либо отнять у тех, кто им владеет. Однако, зажиточная часть общества не желает лишаться своего богатства не только в результате прямого отъёма, но и делиться им, и всячески противодействует попыткам менее удачливых сограждан честно разбогатеть. И тут на защиту интересов меньшей зажиточной части общества выступает государь, требующий взамен неограниченную власть над всеми. 
    Основой безбедного существования народов и государств есть обеспеченность продуктами питания, главным орудием производства которых является земля. Во все времена, как между государствами, так и между отдельными членами общества, шла борьба за землю. Чем обширнее земельные угодья, тем больше продуктов питания возможно производить, что, в свою очередь, позволяет накапливать богатства. Но землю надо обрабатывать: пахать, сеять, убирать урожай. Наряду с землёй важнейшим орудием труда становится человек с его способностью производить продуктов больше, чем требуется ему для поддержания своих жизненных сил. Излишки произведённых продуктов питания становятся основой богатства владельца земли.
    Человек по своей природе существо свободное, что вступает в противоречие интересам землевладельца, стремящегося минимизировать компенсацию крестьянского труда. В силу низкой производительности, из-за климатических факторов и различной степени плодородности земель, труд несвободного человека становится наиболее эффективным, и постепенно формируется институт рабства, являвшемся основой построения государственной системы на протяжении долгих тысячелетий в истории человечества. Ярким примером такой государственной системы являлась великая Римская империя. По мере развития технологий, более совершенных способов обработки земли, институт рабства изживает себя, и на смену ему приходит более изощрённая, замаскированная форма рабства – институт крепостничества.
    Не следует думать, что крепостничество русское изобретение. Оно существовало и в передовой Англии, и во Франции, и в Испании, и в Германии, и в Швеции. Разница лишь в том, что с четырнадцатого века Европа шаг за шагом избавляла себя от системы крепостничества, которая успешно продержалась в России до средины двадцатого столетия в форме социалистических коллективных хозяйств, покидать которые крестьянин, по закону, не имел право. Если в Европе искоренялась личная зависимость крестьянина от землевладельца, то в России на протяжении того же периода личная зависимость крестьянина от собственника земли усиливалась. Царь Иван Грозный в 1581 году отменяет право перехода крестьян от одного помещика к другому; фактический руководитель государства, затем коронованный на царство Борис Годунов предоставляет право помещику на розыск беглого крестьянина в течение пяти лет; первый из династии Романовых царь Михаил Фёдорович увеличивает срок розыска беглых крестьян до десяти лет; взошедший на престол его сын Алексей Михайлович, приняв Соборное уложение 1649 года, ввёл бессрочное право возврата помещиком беглого крестьянина; Пётр I, проведя податную реформу, окончательно прикрепил крестьянина к земле, а, следовательно, к её собственнику; Елизавета Петровна разрешила продавать крестьян в рекруты и ссылать в Сибирь; Екатерина II запретила крестьянам подавать челобитные лично императрице, а в 1783 году распространила крепостничество на Левобережную Украину.
    В то время, когда Европа освобождалась от позорного института рабства, русские цари уложениями, законами и реформами усиливали закрепление крестьянина к земле и личную зависимость от её владельца. Если в Европе на протяжении с четырнадцатого по семнадцатого столетий создавались демократические институты, одной из важнейших составляющих которых являлись личная свобода крестьянина и его право собственности на землю, то в России укреплялся институт рабства в форме крепостной зависимости значительной части населения. Великие князья и цари по тем или иным политическим и экономическим интересам, не всегда совпадавшим с интересами общества в целом, лишали права собственности на землю не только тех, кто непосредственно обрабатывал её, но и самих владельцев, раздавая земли и крестьян своим приближённым, а, в случае надобности, вновь лишали их права на земли. Тому множество примеров из истории России.
    Объединение русских земель в пятнадцатом и шестнадцатом столетиях сопровождалось обвинениями неугодных бояр и князей в заговорах и предательстве, казнями и убийствами, что наложило свой кровавый отпечаток на дальнейшую русскую историю. Нежелание Великих московских князей прислушиваться к гласу народа, стремление к неограниченной власти повлекли за собой уничтожение лучшей части собственного народа, выдвижение на влиятельные государственные посты проходимцев, людей ограниченных, жестоких, но лично преданных своему государю, в угоду которому, изощряясь, государевы ставленники искали и находили новых изменщиков и предателей.
    Ни Иван IV Васильевич Грозный, ни последующие русские цари и правители ничего не придумали нового в принципе государственного устройства России, а лишь в той или иной степени копировали своих предшественников, добиваясь единоличного управления государством, оправдывая свои корыстные цели исторической необходимостью жёсткой централизации власти в ущерб свободе сограждан, приводя в доказательство множество примеров из истории о невозможности иного пути для России, забывая при этом о жестокости, смертях и горе, испытанных народом, разрывая историческую последовательность, не учась на ошибках своих предшественников, приводивших страну к катастрофе.
    Великий князь московский Василий Тёмный, прадед Ивана Грозного, пленил своего врага Василия Юрьевича Косого, прежде, чем замучить его в темнице, велел выколоть ему глаз. Уже перед самой смертью Василий Тёмный, заподозрив в измене боровского князя, приказал казнить его ни в чём неповинных детей.
    Великий князь московский Иван III Васильевич, дед Ивана IV Васильевича, из-за несогласия Боярской думы с его внутренней и внешней политикой казнил князя Ивана Юрьевича Патрикеева и его детей, князей Семёна Ряполовского и Василия Ромодановского. Пожаловав своему сыну великое княжение, Иван III велел заточить в тюрьму ранее объявленного княжеским наследником внука Василия с его матерью Еленой, где они и нашли свою смерть. По преданию внук Ивана III был удушен дымом.
    Не отличался человеколюбием и отец Ивана IV Васильевича Великий князь владимирский и московский Василий III Иванович, добившись развода с бесплодной супругой Соломонией Юрьевной Сабуровой, сослал её в монастырь, что вызвало неодобрение в обществе. Из-за критики политики Великого князя был казнён дипломат и государственный деятель Иван Никитич Берсень-Беклемишев. Жестоко расправлялся со своими врагами Василий Иванович. Собирание русских земель сопровождались казнями, ссылками и унижениями народа. Присоединив к Московскому княжеству Смоленск, Василий Иванович увёл смолян в московские области, а жителей близлежащих московских областей переселил на Смоленщину.
    Первый русский царь Иван IV Васильевич, по прозванию Иван Грозный, не привнёс ничего нового в систему деспотичного правления государством, а лишь повторил своих предков. В целях достижения безусловной власти царь ссылал в монастыри, казнил, убивал и грабил своих врагов, а вместе с ними и недавних друзей и соратников. Иван Грозный развил создаваемую его предшественниками деспотичную государственную систему управления до извращённого абсолютизма. Обвиняя князей и бояр в измене и предательстве, как его дед и отец, Иван Грозный жестоко расправлялся с явными и мнимыми врагами. Под жернова кровавой системы вовлекались всё новые слои общества, от бояр до простолюдинов, а система уничтожения требовала всё новые жертвы, ряды которых пополняли и те, кто недавно в угоду царю казнил, убивал и грабил.
    Государственная машина убийств не различает ни чинов, ни рангов, ни сословий. Постепенно она подбирается и к самому создателю, избежавшему позорной казни, но передавшему народное проклятие своим потомкам. То и произошло с династией Рюриковичей, на протяжении трёх столетий поливавших кровью русскую землю, а через четырнадцать лет после смерти Ивана Грозного на его сыне Фёдоре Ивановиче династия прекратила своё существование. И наступило смутное время, которое за полтора десятка лет поставило под угрозу исчезновения не только русского государства, но и самого русского народа, недавно пережившего монголо-татарское иго, но рисковавшего попасть под не менее жестокое иго польско-литовской шляхты и шведских интервентов.
    Благодаря родству с Рюриковичами, на авансцену русской истории выдвинулась новая царская династия Романовых. За три столетия Романовы не разрешили основной земельный вопрос и не дали свободу крестьянину, а напротив усилили и укрепили институт крепостничества. В последние полвека царствования Романовых освобождение крестьян от личной зависимости от помещика не устранили социальной напряжённости, копившейся веками, результатом чего стал Октябрьский переворот 1917 года и жестокое уничтожение царской семьи.
    Власть большевиков, переняв методы правления государством от своих предшественников, лишила крестьян земли, превратив их в колхозников, а по сути в крепостных. Лишив свободы одну часть народа, власть вынуждена лишать свободы и другие слои общества. Лиха беда начало. Уничтожив передовую, складывавшуюся веками, наиболее деятельную, двигавшую страну вперёд часть общества: предпринимателей и промышленников, интеллигенцию и землевладельцев – власть большевиков созданную, а, фактически, позаимственную ею от русских князей и царей, государственную систему уничтожения направила против собственного народа. Репрессии и войны сделали своё дело: страна прекратила существование. На развалинах бывшей Российской империи, образовались новые государства, унаследовавшие копившиеся веками противоречия интересов государей и народа.
    Учёные любят повторять, что история не признаёт сослагательного наклонения. Но следует задаться вопросом, а предоставляла ли история шанс для иного пути развития? Предоставляла, и неоднократно.
    Коронованный на царство в 1549 году Иван IV Васильевич приблизил к себе наиболее передовых представителей общества в лице протопопа Сильвестра, митрополита Макария, князей Курбского, Воротынского, Серебряного, Горбатого, Шереметевых, воеводы А.Ф.Адашева, впоследствии названных князем Курбским «Избранной радой», с помощью которой царём были проведены ряд реформ по государственному переустройству Руси, что позволило укрепить царскую власть, устранить княжескую междоусобицу, создать боеспособную армию, а главное, сплотить вокруг царя народ. Реформы проводились с учётом интересов боярства и простого народа, что явилось залогом их успешного проведения. Русский народ, бояре, когда-то враждовавшие между собой княжеские семьи осознавали, что только при сильной царской власти, в едином государстве гарантированы личная свобода, независимость и процветание, а потому реформы пользовались всенародной поддержкой. Период деятельности Избранной рады оказался наиболее успешным периодом царствования Ивана Грозного, что было отмечено и самим Карамзиным Н.М. в «Истории государства Российского»: «Везде народ благословил усердие правительства к добру общему, везде сменяли недостойных Властителей: наказывали презрением или темницею, но без излишней строгости; хотели ознаменовать счастливую государственную перемену не жестокою казнию худых старых чиновников, а лучшим избранием новых…»
    Вступив в противоречие с боярством по вопросам внутренней и внешней политики, после неудачных походов на Ливонию и смерти Анастасии, в отравлении которой подозрение пало на бояр, Иван IV Васильевич форсирует централизацию власти, что приводит к жестокости, казням и убийствам, оправдывая которые, царь обвиняет бывших своих приближённых в измене. Начав поход в Ливонию, Иван Грозный фактически изолирует на международной арене Русь, втянув страну в войну на два фронта: на юго-востоке – с Астраханским и Крымским ханствами и набиравшей мощь Османской империей, на западе – с королевством Польским, Великим княжеством Литовским и Швецией. Ведение войн с мощными государствами не могло не сказаться на экономическом состоянии страны. И приближённые к царю светлейшие умы, и Боярская Дума отговаривали Ивана Грозного от войны на западе, считая её преждевременной, когда ещё свежа была память о татарских бесчинствах, когда южные и восточные русские земли непрестанно разорялись басурманскими ордами, но, сосредоточив усилия на разгром Крымского и Астраханского ханств, на полтора столетия ранее Русь завладела бы обширными богатыми и плодородными землями на востоке и юге, вышла бы к Чёрному морю, получив доступ к просвещённой Европе. Не было бы дичайшего перенапряжения сил, надорвавшего растущий организм новой империи, избежала бы Русь смутное время, не теряла бы западные области в войне с Польшей и Швецией, сколько бы жизней людских сохранила.
    Всякая деспотичная власть, окружив свой народ иноземными врагами, слабеет от бесконечных конфликтов и войн, и для сохранения самой себя начинает войну против собственного народа, обвиняя всё более широкие слои населения в предательстве и измене. Создаются новые институты подавления воли и свобод, уничтожения мнимых и не мнимых врагов, которых сама деспотичная власть порождает ежедневно в силу того, что становится враждебной для своего же народа. Первый удар наносится по более влиятельному и активному слою общества. И начинаются бесконечные осуждения, ссылки, убийства и казни. Боясь за свою жизнь и жизнь своих семей покидают страну лучшие люди, которых власть тут же обвиняет в измене, отнимая право возвращения на родину.
   Князь Курбский Андрей Михайлович, принимавший активное участие в проведение реформ первого десятилетия царствования Ивана Грозного, спасая свою жизнь, вынужден был покинуть родину и поселиться в Речи Посполитой, за что тут же был объявлен царём предателем, кое ярмо висит над ним до наших времён. Как можно объявить предателем того, кто верой и правдой служил своему государю и своей родине, но по царской болезненной прихоти попавший в опалу, конечным результатом которой стала бы дыба? Бежал Курбский не к крымскому хану Девлет Гераю, ни к шведскому королю Эрику XIV, но к великому князю литовскому Сигизмунду Августу, через четыре года принявшему титул короля Речи Посполитой. Бежал Андрей Михайлович к Сигизмунду, потому что исторически были связаны народы Литвы, Польши и Руси, по духу своему близки были. Когда ринулись монголо-татарские полчища на Русь, Черниговское, Смоленское, Полоцкое, Галицко-Волынское, Киевские княжества попали под влияние Литвы и совместными силами противостояли татарским ордам. За три столетия складывалась новая общность литовского, русского и польского народов, что отразилось и в полном названии самого государства: Великое княжество Литовское, Русское, Жемойтское и иных. Не потому ли отговаривали бояре царя воевать с Ливонией? Понимали и видели они, что воевать придётся с братьями, разорвётся историческая общность народов и пагубно скажется для Руси. И бежали опальные бояре от смерти лютой к литовцам и полякам, потому как у братьев своих искали спасения и получали его.
    История, что терпеливый учитель, который никогда не откажется от ленивого ученика, но из года в год старательно вкладывает в его голову знания. Ученик растёт, покидает учителя, понимающего насколько трудная предстоит тому жизнь. Непутёвый.

    Разгром под Москвой крымского хана Девлет Герая и отборной турецкой армии, присланной османским ханом в помощь татарам, истощили душевные силы Ивана Васильевича. Всё чаще покидал он Москву и проводил в безделье время в Александровской слободе в окружении своего фаворита Василия Умного-Колычёва, братьев Тулуповых и отпрысков разбогатевшего на грабежах дворянского рода Васильчиковых и их жён. Ничто не могло отвлечь от мыслей тяжёлых царя, не развеселить его: ни столы, ломившиеся от яств, ни мёд и вино, ни шутки приближённых его, ни жёны их и девки. Разорённая опричниной и войнами страна, растущее недовольство бояр и простого люда всё сильнее тяготили душу Ивана Васильевича. Чувствовал он, что стоит у пропасти, вот-вот взбунтуется народ и несдобровать ему. Всё припомнят царю: и казни, и убийства, и грабежи. Богатые епископии и монастыри стали центром притяжения недовольного царём люда, Боярская дума отмалчивалась, всё чаще выказывая противление царской воли, осмелели князья Бутурлины и Шереметовы, припоминая царю гонения против их родов и расправы над родственниками.
    – Не грусти, царь! – воскликнул сидящий за столом рядом с царём Василий Умной-Колычёв, прижимая к себе молодую красавицу Анну, дочь боярина Григория Васильчикова. – Пошто грустить в кругу верных людишек своих?
    – Бестолковый ты, Васька, – отвечал Иван Васильевич, – тебе бы только веселье да девок щупать!
    – Чему не веселиться, как все мы твои подданные под твоим царским крылом надёжным?
    – Веселитесь вы, пока я жив. А вот помру, или вороги меня изведут, несдобровать и вам. Всех вас на кол пересажают.
    – Ежели ты не посадишь, так кто посмеет? – веселился Василий. – Некому более…
    – Посмеют потому, как обессилил я, и некому защитить вас. Казна истощилась в войнах с литовцами да басурманами, а епископы и монастыри не желают казну пополнять.
    – Так, отбери, – вставил своё слово Илья Васильчиков, – на то воля твоя царская.
    – Не можно, – пояснил Иван Васильевич, – грамоты от моих дедов ими ещё жалованы. А как отберу я грамоты, да богатства их чрезмерные, народ ещё пуще взбунтуется, тогда уж управы на них не станет. Тут, Ивашка, умно поступить следует.
    – Вернуть бы время опришное, так никто бунтовать не посмел бы, – заключил присутствующий на пиру Богдан Бельский, племянник Малюты Скуратова.
    – Да кто бы сделал это, а царь в глазах народа гнев свой справедливый на того и направил… – подсказал Борис Годунов, не пропускавший царские застолья в слободе.
    – Веселитесь! – приказал Иван Васильевич, а сам призадумался над словами Годунова.
    В разгаре веселье было, когда сощурились глаза Ивана Васильевича, верный признак принятого решения, осанка выпрямилась и голова приподнялась. Задумал что-то царь, уверенность во взгляде его появилась. Начал осматривать своих приближённых, как бы по новому их увидел, каждого своим пронзительным взглядом оценил, никого не пропустил, даже присутствующих жён и дочерей боярских. Остановился на Анне Васильчиковой, оценил молодость и красоту её, кровь в жилах закипела, возжелал царь девицу, да, вот, рядом с ней Василий, фаворит его. «Не достоин Васька дивы такой, – подумал Иван Васильевич, – царское ложе ей в аккурат как раз будет».
    Позвал царь Василия, что-то на ухо ему нашептал. Василий, как верный пёс, незамедлительно приступил к исполнению его желания, вместе с Годуновым и Бельским покинул застолье, прежде отправив к хозяину своему Анну Васильчикову. Указал Иван Васильевич на свободное место, уселась Анна рядом, а Иван Васильевич кубок с вином подал и что-то говорил ей, отчего порозовели щёки молодицы, дыхание участилось, разум её помутился, слушала Анна царя, да счастью своему не верила. А через три дня свадьба состоялась, без венчанья, потому как не мог законным браком сочетаться царь с Анной. Почти весь род Васильчиковых присутствовал. Василий Умной-Колычёв дружкой невесты был.
    Месяц после свадьбы прошёл, нарадоваться не мог царь молодой жене, но о делах государственных не забывал. Объявил всему народу, что уделом своим займётся, а вместо себя царём назначил крещённого хана касимовского Симеона Бекбулатовича. Исполняя волю Ивана Васильевича, отобрал новый царь грамоты у епископий и монастырей, лишив тех земель и казны, исчислявшейся сотнями тысячами рублей. Росло недовольство народное правлением басурманского царя. Одиннадцать месяцев прошло, вернулся Иван Васильевич из Александровской слободы да вновь царский престол занял, но не забыл Симеона Бекбулатовича и услугу его, жаловал землями Тверскими и титулом Великого князя, успокоил народ свой, показав ему, что худшие цари бывают, но грамоты епископиям и монастырям не вернул, земли их себе присвоил и казну царскую за их счёт обогатил. Пока в Александровской слободе Иван Васильевич пребывал, удельную думу составил из приближённых своих Годуновых, Нагих и Бельских, прежних своих приближённых лютой казнью жизни лишил. И попали под царский террор десятки дворян, в том числе и братья Тулуповы вместе с матерью их Анной, и боярин Мансуров, и фаворит Василий Умной-Колычёв. Подвергли пыткам и казнили личного врача царя астролога Елисея Бомелея. Репрессиям подверглась церковная верхушка. Уморён в темнице новгородский архиепископ Леонид, обвинённый в чародействе, а пятнадцать женщин, обвинённых в колдовстве по заданию Леонида, были сожжены на главной площади Новгорода. Продолжались расправы над членами прежней думы: по приказу царя были казнены Бутурлин с сыном и дочерью, Куракин, Никита и Василий Борисовы, протопоп Архангельского собора Кремля, голова Разбойного приказа дьяк Владимиров, голова Дворцового приказа дьяк Ильин. В довершение, по приказу Ивана Васильевича, молодая жена его Анна была насильно пострижена в суздальском Покровском монастыре, где в 1611 году закончилась её жизнь.

    С доисторических времён человечество, разъединённое племенами, отстаивало свой ареал проживания, свою территорию. Родовые и племенные союзы вели между собой борьбу за лучшие земли, обеспечивающие выживаемость и сытое существование. Растущее племя сталкивалось с проблемами воспроизводства достаточного количества питания за счёт ранее освоенных территорий, что толкало его на приобретение новых. Благо, если новые территории были свободны, но с ростом населения планеты ужесточалась борьба одной группы людей с другой за плодородные земли и всё труднее становилось расширять ареал расселения. Для успешной экспансии возникла необходимость в создании государств и империй, что позволяло не только удерживать территорию проживания, но и расширять её за счёт вытеснения и уничтожения бывших её собственников, либо вовлечения их в государственную структуру подчинения, сохранявшую побеждённым жизнь, но ставившую их в положение рабов, чей труд способствовал укреплению мощи победителей. Результатом явилось создание великой европейской цивилизации, определяющей ход развития всего человечества на протяжении более, чем двух тысячелетий.
    Эпохальными историческими событиями в развитии европейской цивилизации явились создание Римской империи, оказавшей влияние на последующую историю Европы и мира; великое переселение восточноевропейских и азиатских народов, способствовавших разрушению Римской империи, возникновению новых европейских народов, наций и государственных образований; мировая экспансия Испании, Британии, Франции и России, приобрётших обширнейшие колонии, за счёт которых укреплялась и развивалась европейская цивилизация; поражение Германии, Италии и Японии во второй мировой войне, ещё в период которой человечество приступило к созданию нового миропорядка, основанного на гуманистических принципах.
    Расцвет Римской империи пришёлся на период так называемого римского климатического оптимума, продолжавшегося с первого по третье столетия нашей эры. По сравнению с предшествовавшим периодом климат в Европе потеплел на два градуса, что повлекло за собой таяние альпийских ледников, освободивших горные перевалы. Это позволило римлянам легко преодолевать Альпы и совершать экспансию в северную Европу. Благоприятные климатические условия способствовали развитию сельского хозяйства, повышению урожайности, а, значит, обеспеченности населения продуктами питания, которых производилось более, чем достаточно, что предоставило возможность содержать огромную по тем временам армию, совершенствовать её организационную структуру, оружие и тактику ведения боя. Развивающейся экономике Рима вместе с ростом населения требовались новые земли и большее количество рабов не только для воспроизводства потребляемых продуктов питания, но и создания излишков, которые возможно направить на содержание той же растущей армии, удерживавшей покорённые народы и ведущей войны за новые территории. Именно в период климатического оптимума Римом завоёваны Верхняя и Нижняя Германии, Норик, Реция, Галлия, Британия. Обширнейшие северные территории были включены в состав империи.
    Вместе с тем, росло население непокорённых римлянами германских народов, проживавших в Скандинавии. Занимаемые ими земли не могли обеспечить достаточным количеством пищей, что подвигло готов, вандалов и гепидов к освоению новых территорий. Движение германских племён с севера на юг Европы явилось предтечей Великого переселения народов. Первоначально ими были заселены земли вдоль Вислы, Рейна и Эльбы, в Карпатах и в Причерноморье, где германцы встретились с римлянами, и началось великое противостояние двух европейских народов, длившееся два века, вплоть до крушения Западной Римской империи.
    Климатический пессимум раннего Средневековья, сменивший в четвёртом столетии римский климатический оптимум, сопровождался повсеместным снижением среднегодовой температуры на один-два градуса, что повлекло за собой падение урожайности, недостаточное производство продуктов питания, голод и мор. Альпы покрывались ледниками, становились труднопроходимыми, к северу от гор пустели земли и зарастали лесом. Экономика Рима, сложившаяся и развивавшаяся в более благоприятных климатических условиях, основанная на дешёвом, но малопроизводительном рабском труде, не могла обеспечить не только удержание завоёванных ранее территорий, но и само существование Рима.
    Гунны, славяне, угрофинны, аланы, населявшие менее плодородные земли столкнулись с угрозой исчезновения. Дождливое лето и ранняя зима не способствовали успешному ведению сельского хозяйства, восточные и северные земли не могли обеспечить достаточным питанием выросшее в период климатического оптимума население народов Восточной Европы и Азии. Гунны, пытавшиеся обосноваться на плодородных землях Китая, потерпев поражение, двинулись на запад. Не встречая на своём пути серьёзного сопротивления, они оттеснили готов, вандалов, славян, финнов далее на запад, прошли всю Европу и вышли к Ла-Маншу. Прочно обосновавшись в Померании, Германии, Восточной Европе и на Балканах, гунны создали обширнейшую империю, расцвет которой пришёлся на пятое столетие во время царствования Аттилы, бывшего в услужении известного нам успешного любовника Галлы Плацидии Флавия Аэция. Аттила, объединив гуннов, вандалов, готов, славян, угрофиннов, аланов, управлял империей до самой смерти. Лишившись талантливого императора, гунны потерпели поражение от восставших германских племён и быстро растворились среди других народов, навсегда исчезнув с арены истории человечества.
    Природа не любит пустоты. На освободившиеся земли хлынули ждавшие своего часа народы. Новой волной Великого переселения стало появление в Европе огуров, савиров, хазар. От Эльбы до Урала и на Балканах обосновались славянские племена. Впервые в период климатического пессимума раннего Средневековья в хрониках Европы появляется упоминание о Руси под различными названиями: Рос, Хакан, Русский каганат.             
    Великое переселение народов сыграло завершающую роль в крушении Западной Римской империи, но не решающую. Ещё во время расселения германских племён на востоке континента и до появления гуннов Римская империя была разделена на две части: Западную и Восточную. Внутренние причины сыграли решающую роль в исчезновении Рима, как великой империи, но изменение климата и вторжение в Европу восточноевропейских, северных и азиатских племён лишь ускорило исчезновение Рима, вместе с тем сыгравшего определяющую роль в развитии Европы и создании западноевропейской цивилизации.
    Период климатического пессимума раннего Средневековья завершился крушением Римской империи; оттеснением германских племён далее на запад Европы и смешение их с романскими и кельтскими народами, составлявшими основу населения бывшей Римской империи, и частью восточных народов, достигших в своём продвижении Атлантики; созданием новых государственных образований франков, бургундов, италийцев, англосаксов. В центре и на востоке Европы прочно обосновались славянские народы, в Причерноморье – хазары, в Скандинавии и Балтии – неоднородные по своему этническому составу викинги. Юго-Восточная Европа и Малая Азия принадлежала Византийской империи, просуществовавшей до XIV века. Но далеко на востоке назревала новая угроза для Европы – экспансия монгольских кочевников.   
    На смену климатическому пессимуму раннего Средневековья в десятом столетии наступил период Средневекового климатического оптимума, продолжавшегося до четырнадцатого века. Тёплая и ровная погода, мягкие зимы создали благоприятные условия для воспроизводства продуктов питания не только за счёт расширения земледельческих угодий и сокращения площади лесов, но позволило увеличить урожаи в результате улучшения качества земель. Тёплый климат способствовал развитию виноделия в таких районах Европы, как в восточной Германии, Померании и Шотландии, а населению Скандинавского полуострова собирать богатые урожаи на широтах вплоть до полярного круга. Таяние ледников в Исландии и Гренландии подвигло скандинавские народы к заселению этих дальних земель. Глобальное потепление X-XIII веков подтолкнуло славян к экспансии в северо-восточной Европе. В те времена народам Западной Европы не было известно о существовании обширнейшего и свободного Американского континента, но занимаемые ими земли западнее Лабы не могли обеспечить пропитанием растущее население кельтско-романо-германских народов. Оставался единственный путь – на восток.
    Ярким историческим примером противостояния Западной и Восточной Европы явились частые и кровопролитные войны между германцами и датчанами, с одной стороны, и полабскими славянами – с другой. В борьбе за выживание, продолжавшейся два столетия, верх одержали германцы. Часть славянских народов, заселявших Прилабье в период климатического пессимума раннего Средневековья, двинулась на восток, а другая часть, обращённая в христианство, ассимилировалась с германцами. Двухвековая бойня завершилась расселением германских народов в Померании, Балтике, Силезии и созданием Священной Римской империи, объединившей сотни княжеств, королевств и герцогств, на девять столетий остававшейся децентрализованным образованием со сложной феодально-иерархической системой, но, вместе с тем, сыгравшей важную историческую роль в закреплении германских народов в Центральной Европе, одновременно, с оттеснением славян на восток и сдерживанием монгольской и османской экспансий в Европу. Священная Римская империя стала прообразом объединённой Европы второй половины двадцатого столетия, кое объединение, основанное на принципах уважения независимости каждого входящего в её состав государства, неоднократно демонстрировало способность сосредоточить усилия на разрешение возникавших политических и экономических проблем и расширение своего влияния в Восточную Европу, заселённой славянскими народами.
    Глобальное потепление X-XIII веков подтолкнуло кочевые восточноазиатские народы на освоение необъятных просторов Сибири и Восточной Европы. Одним из таких наиболее трагических событий для Европы явилось нашествие монголо-татарских орд, завершившееся в середине тринадцатого столетия формированием системы политической зависимости северо-восточной Руси от монголо-татарских ханов, отпочкованием юго-восточной части Руси и присоединением её к Литве и Польше – единственный в то время путь избежать монгольского ига. Успешное противостояние Западной Европы азиатским полчищам оказалось возможным благодаря не только объединением усилий романских и германских народов, но и благодаря сопротивлению восточных славян, принявших на себя основной удар монголо-татарских орд и сдержавших дальнейшую их экспансию в Европу, не допустив, таким образом, повторения нашествия гуннов и готов в период Великого переселения народов, повлёкших за собой уничтожение римской цивилизации.
    Четырёхвековое глобальное потепление сменилось новым этапом климатических изменений на планете, а именно: малым ледниковым периодом, продолжавшимся шесть столетий вплоть до девятнадцатого века. Западная Европа пережила настоящую экологическую катастрофу. Сильные дожди и суровые зимы в начале четырнадцатого столетия привели к гибели нескольких урожаев и вымерзанию фруктовых садов во Франции, в Германии и Британии. Прекратилось виноградарство и производство вин в Померании и Шотландии, даже в Италии нередко выпадал снег. Феодальная система хозяйствования, основанная на крепостной зависимости крестьян, ориентированная на минимальную выживаемость и от того малопроизводительная, столкнувшись с неблагоприятным изменением климата, не могла обеспечить население Европы достаточным количеством продовольствия, что повлекло за собой массовый голод и повышенную смертность. Как следствие Западную Европу захлестнули крупные крестьянские восстания, подтолкнувшие власть имущих к быстрейшему освобождению от крепостной зависимости крестьян.
    После короткой фазы потепления пятнадцатого-шестнадцатого столетий, в период которого так и не был достигнут среднегодовой температурный режим предшествовавшего климатического оптимума, наступила третья фаза малого ледникового периода. Среднегодовая температура снизилась на один-два градуса, аномальные морозы охватили всю Европу. Замерзали южные моря, Темза и Дунай, в Лондоне, Петербурге, Париже, Берлине, Вене стали обычными метели и снежные заносы, Италию заносило снегом, в Швеции и Германии сильные метели нередко заметали дороги, Гренландия покрылась ледниками.    
    Перед народами Европы остро встал вопрос выживаемости. Недостаточное воспроизводство продуктов питания повлекло за собой повышенную смертность населения, ослабление государств, но усиление появившейся на Европейской политической арене мощной Османской империи, расположенной на широтах с более тёплым климатом. Западноевропейским народам, прижатым к Атлантике сильным союзом германских государств Священной Римской империи, жизненно необходимо было искать новые свободные земли. Португалия и Испания, находившиеся в наиболее благоприятных условиях по сравнению с остальной Европой, и потому имея возможность для освоения новых территорий, начали колонизацию американского континента. Вскоре к ним подключились Англия и Франция, завладев обширнейшими территориями Африки и Азии, разбогатев на эксплуатации колоний, новые колониальные державы вытеснили Португалию и Испанию из Америки, хотя и сами потеряли свои колонии в северной её части.
    На востоке Европы укрепилась Русь, избавившись от монголо-татарского ига, разгромив Казанское, Астраханское и Крымское ханства, расширила свои границы далеко на восток вплоть до Тихого океана, колонизировав всё его побережье от Маньчжурии до Берингова залива и от Аляски до Калифорнии.
    Ослабленная Священная Римская империя прекратила существование, что позволило России расширить влияние далее на запад Европы и включить в состав империи Бессарабию, Польшу, Прибалтику и Финляндию.
     Учёные и политики не желают увязывать зависимость истории человечества от глобальных климатических изменений на планете, но исторические факты говорят сами за себя. В период потепления романо-германские и англо-саксонские народы (не следует забывать, что англы и саксы по происхождению являются германскими народами, но заселив Британию и смешавшись с кельтами, норманнами и викингами, создали новый этнос, отличный от германского) усиливают влияние на восточные территории Европы, но славянские народы, за многовековую историю укрепившиеся на этих землях, теряют влияние над значимой их частью. С начала двадцатого столетия температура воздуха на планете выросла примерно на один градус. В этот период Россия потеряла Финляндию, Прибалтику, Польшу, в состав которой вошли земли Западной Белоруссии и Западной Украины, и Бессарабию. Влияние англосаксов и германцев расширилось далее на восток Европы. Кратковременное похолодание в середине двадцатого столетия  сопровождалось расширением влияния России на запад. Одержав победу над гитлеровской Германией, Россия, основу населения которой составляют представители восточнославянских народов, продвинулась вплоть до Эльбы (Лабы), вернув, таким образом, но в новом качестве, земли далёких предков – полабских славян: лужичан, бодричей и лютичей. Дальнейшее резкое потепление, начавшееся в конце двадцатого столетия, сопровождалось ослаблением влияния восточных славян в Европе. В результате западные границы России отодвинулись далее на восток и совпадают примерно с границами Руси шестнадцатого столетия, а влияние англосаксов и германцев, объединивших Европу по примеру Священной Римской империи, расширилось на территории восточнее Днепра.
    Зададимся вопросом, следует ли нам, представителям гордого, независимого славянского народа, вступать в конфронтацию с Западной Европой и остальным миром из-за небольшого кусочка территории от Днепра до Эльбы, когда у нас имеются обширнейшие восточные территории, малоизученные, малозаселённые и малоосвоенные? История предоставила нам уникальнейший шанс, подарив Сибирь, где есть всё: и плодородные земли, способные обеспечить население продовольствием, и богатейшие запасы энергоресурсов, способных обогреть, и мирового значения запасы металлов и древесины. Может нам прислушаться к советам Избранной Рады, уговаривавшей в своё время первого русского царя Ивана Грозного не идти войной на Ливонию, не вызывать страх у  европейских держав перед экспансией восточных славян, но воевать с Казанью и Крымом, мечтавшими о повторном порабощении Руси, и расширять границы на восток, укреплять Русь за счёт новых богатейших восточных земель, а возвысив её мощь и величие, заставить таким образом германцев, англосаксов и романов прийти самим к нам на поклон? Европейская цивилизация, выпестованная из римской, вбирает в себя всё новые и новые народы, ассимилируя западных, южных и часть восточных славян. Объединение населяющих Европу народов – это исторически необходимый процесс, долгий, тяжёлый, связанный со множеством преград, но достижимый и выполнимый. Европа тяготеет к объединению, а объединённой Европе будут необходимы новые земли, источники энергоресурсов и сырья. Единственный путь – на восток. Мы рискуем в период глобального похолодания, наступление которого закономерно, один на один столкнуться с новыми восточными ордами Мамаев и Батыев, которые беспрепятственно пройдут малозаселённую и малоосвоенную Сибирь, а с запада нас встретят не друзья, но враги, и Русь неизбежно столкнётся с теми же проблемами, с какими Римская империя, измученная внутренними распрями, гражданскими войнами и  восстаниями рабов, не выстояла перед напором готов, вандалов, гуннов и славян.

    Галла Плацидия, молодая красивая женщина, любимая братом-императором и всесильным военным магистром, пользовалась всеобщим восхищением со стороны римской аристократии и вестготской диаспоры в Равенне, тайно встречалась с Аэцием, проводила с ним страстные ночи и активно сопротивлялась настойчивым требованиям брата соединить свою судьбу с Констанцием. Гонорий из-за болезненного состояния не мог полностью отдавать себя управлению империей. Временами казалось, что его не волнуют происходящие события в Риме, политика и состояние империи. Большую часть времени он проводил со своими любимцами – голубями, – либо отдыхал в спальне, иногда приглашал врача, когда ему становилось совсем худо, или просил верного евнуха привести одну из своих служанок. Вместе с тем, обладая тонким политическим чутьём, Гонорий с виртуозной способностью подбирал на значимые посты верных людей, с помощью которых управлял империей, позволяя себе отдыхать от исполнения государственных дел. Желая выдать сестру за Констанция и, таким образом, соединить кровными узами с императорской семьёй влиятельного военного магистра, Гонорий не использовал возросшую собственную власть, но настойчиво подталкивал сестру к браку. Он понимал, что Галла за время своего пленения и освобождения из плена приобрела множество сильных покровителей, составлявших не только ближайшее императорское окружение, но и среди находившихся за пределами Апеннинского полуострова знатных римлян, облачённых властью, имевших в своём распоряжении легионы, преданные своим полководцам.
    Одним из таких влиятельных покровителей являлся комит Африки Бонифаций, который ещё в период войны с ордами Алариха претендовал на сердце Галлы Плацидии, но уступивший Констанцию, замечая предпочтение императора видеть супругом своей сестры не его, красивого, статного полководца, а пучеглазого и кривоного Флавия, внешний образ которого не превосходил болезненный вид и надутый водянкой живот Гонория. Не имея возможности завладеть Галлой Плацидией, Бонифаций обменивался с нею редкими посланиями, в которых уверял возлюбленную в искренности своих чувств и личной преданности. Галла Плацидия, рассчитывавшая на помощь Аэция, но получив отказ, обратила взор на комита Африки. Однако, занятый поставками зерна в метрополию и защитой провинции от набегов берберов и вандалов, Бонифаций не обладал достаточными военными ресурсами для высадки на полуостров, но ограничился укреплением личной власти в Африке, рассчитывая в будущем с помощью сестры императора завладеть всем Римом.
    Галла Плацидия не могла ждать. С каждым днём терпение Гонория таяло, а настойчивость Констанция возрастала. Свою помощь предлагали Теодорих и Агила, стоявшие во главе вестготской диаспоры в Равенне. Но Галла решительно отвергла их помощь, понимая, что вмешательство вестготов во внутренние интриги императорского двора вызовут недовольство со стороны римлян, что повлечёт за собой разорение диаспоры и спровоцирует войну с федератами Аквитании. Рухнет с таким трудом достигнутый мир с вестготами, что пагубно для Рима, наконец-то приобрётшего спокойствие после полуторадесятилетнего военного противостояния.
    Лето 416-го года выдалось особенно влажным. Собиравшиеся над морем облака продвигались на север. Не успевая пролиться дождём, они задерживались Альпийскими горами, а с моря их догоняли новые облака. Объединившись с прежними, они образовывали тёмные тучи, которые месяцами висели над Северной Италией, скрывали землю от солнца и нещадно поливали её влагой. На смену дождливому лету пришла холодная осень с холодными ветрами и с не менее холодными дождями. Альпы рано покрылись снегом, предвещая раннюю морозную зиму. В канун ноябрьских ид 416-го года всю ночь и весь день, навевая тоску, шёл мелкий докучливый дождь. Небо сплошь было покрыто тяжёлыми чёрными тучами, не пропускавшими ни одного лучика солнца, они висели над столицей, будто всей своей нараставшей громадой прижимали дома и людей к земле. То ли погода, то ли лёгкое недомогание из-за простуды, то ли всё вместе, оказывали на Галлу неблагоприятное воздействие. С утра она ощущала тяжесть в теле и боль в мышцах, даже горячая ванна не помогла улучшить настроение. В этом состоянии к полудню она успела нагрубить императору, вновь потребовавшего от неё согласие на брак с Констанцием, которого в присутствии начальника имперской канцелярии назвала шутом, без причины накричала на своих верных служанок и выгнала их из своей комнаты. Лишь оставшись одна, Галла понемногу начала овладевать собой, поймав себя на мысли, что вела себя не как представительница императорской семьи, а как распущенная простолюдинка. Преодолев дискомфортное внутреннее состояние, она решила действовать. «Не пристойно дочери великого Феодосия раскисать,» – подумала Галла, позвала Акфриду, извинилась за нанесённое недавно оскорбление и приказала пригласить Аэция к ужину.
    Прошло не более получаса, как Акфрида вернулась и сообщила, что Аэций не может выполнить просьбу Галлы Плацидии.
    – Но, во время второй стражи, – продолжала Акфрида, – он будет в терме, что у главной площади города.
    И Галла Плацидия затаила очередную обиду на Аэция.
    Куда бы не ступала нога римлянина, всюду строились бани. Их развалины находят не только на Апеннинах, но и в Германии, и в Британии, и во Франции и на Балканах. Южный климат, знойное солнце, грязь и пыль тесных городских улиц ежечасно создавали условия для распространение болезней, что толкало римлян на содержание тела в чистоте. Ежедневное посещение бань, предписываемое элементарными правилами гигиены, с начала новой эры входит в обычай.
    Не каждому римлянину было под силу содержать баню, даже небольшую для одного человека. Лишь состоятельный гражданин мог обзавестись собственной баней. Богачи украшали термы мрамором и мозаикой, статуями и колоннами, которые ничего не поддерживали, но являлись доказательством состоятельности владельца. В некоторых банях создавались искусственные водопады, чтобы посетители могли наслаждаться звуками падающей воды, имелись площадки для игр и отдельные помещения, в которых влиятельные граждане могли уединяться для заключения сделок и ведения переговоров. Но ни одна терма по своему убранству и богатству не могла соперничать с императорскими банями, занимавшими площадь более десяти гектаров, на которых располагались не только помещения для купания, но и оборудовались места для отдыха, библиотеки, парки и сады. Каждый вновь пришедший император возводил новую баню, на строительство которой направлялись значительные средства из казны.
    Термы являлись местом не только соблюдения гигиены и врачевания, но они были местом веселья и сборищ, отдыха и спортивных игр, тайных переговоров и заговоров, во время которых влиятельными римлянами принимались решения о свержении неугодных императоров и полководцев.
    Не существовало никакого запрета совместного купания в термах мужчин и женщин. Дамам, которым, в силу полученного воспитания, претило посещение бань вместе с мужчинами, приходилось отказываться от весёлого времяпрепровождения, или купаться в специально отведённых для них банях. Свобода нравов, царствовавшая в империи в период её заката, набиравшая рост эмансипация размывали моральные устои. Среди женщин находилось немало таких, которых не пугала возможность быть скомпрометированными, но получение удовольствий от спортивных игр, общения и купания предвосхищали неприятности, следовавшие после посещения терм. С ростом популярности бань учащались и обострялись скандалы среди различных слоёв римского общества, что подвигло Публия Элия Траяна Адриана, которого сенат дважды в 117-м и 138-м годах провозглашал императором, к изданию ряда законов, запрещавших совместное посещение бань мужчинами и женщинами, для которых были отведены определённые часы купания. Однако, римское общество, привыкшее получать от жизни всё возможное, противилось запретам, и постепенно действие законов сходило на нет, и совместное купание возобновлялось. Потому приглашение Аэция ничуть не смутило Галлу, напротив, она, скрыв обиду, приказала служанкам готовиться к посещению термы.
    Галлу и Акфриду встретил Аттила, верный слуга Аэция. Глаза гунна засветились при виде Акфриды. Тайно влюблённому в служанку сестры императора Аттиле казалось, что он умело скрывает свои чувства, но возможно ли обмануть женщину, наделённой природой по еле заметным признакам искусно отличать среди множества окружающих её мужчин своего воздыхателя? Аттила проводил женщин в занимаемые Аэцием помещения, в которых были оборудованы комнаты для отдыха и приёма гостей, парилка и мраморные лежбища, подогреваемые изнутри горячей водой. Занимаемый Аэцием пост начальника императорской гвардии не был достаточно высок, но позволял Аэцию пользоваться благами, присущими именитым и влиятельным гражданам. Здесь не было бассейна, а потому разгорячённый в парилке Аэций, отдав распоряжения своему слуге, отправился в общий зал, чтобы там вволю насладиться купанием в бассейне. Он долго отсутствовал, но Галла не теряла времени зря, она приняла процедуры и после недолгого посещения парилки, по примеру Аэция, направилась к бассейну. В зале было немало народу. Среди узнаваемых ею важных персон было достаточно простолюдинов, пользовавшихся наравне со знаменитыми гражданами недорогими услугами общественной термы. Посетители были разбиты на множество небольших групп. Кто-то купался в бассейне, кто-то отдыхал в окружении друзей, слуг и рабов. Плацидия узнала жену одного из полководцев, ближайшего соратника Констанция, за ней ухаживал молодой красивый раб. Давно в Равенне ходили слухи, что та содержала юношу-раба в качестве своего любовника. Среди важных посетителей Плацидия заметила сенатора Олимпия Флавия, вокруг которого ютилось трое молодых мальчиков.
    Галла нашла Аэция у противоположного борта, где он отдыхал от купания в обществе магистра конницы и помощника начальника имперской канцелярии. Заметив Галлу, Аэций прервал беседу, чтобы уделить внимание сестре императора.
    Аэций не стал дожидаться, когда Галла начнёт разговор о деле, но сам, первым, поинтересовался о причине, по которой она добивалась с ним встречи.      
    – Мне нужна твоя помощь, – ответила Галла.
    – В чём? – спросил Аэций.
    – Я хочу, чтобы ты передал письмо Бонифацию.
    – Комиту Африки?
    – Да.
    – Ты втягиваешь в дворцовые интриги Бонифация, – после короткого раздумья ответил Аэций. – Это опасно, в первую очередь, для тебя. Ни император, ни военный магистр не простят тебе.
    – Я слабая женщина. В Равенне мне не к кому обратиться за помощью. Мой брат настаивает на свадьбе с Констанцием, чего я не желаю.
    – Твой брат прежде думает об интересах империи. Он желает укрепить Рим. Но в самом Риме требуется спокойствие. Твоя свадьба с Констанцием – очередной шаг к спокойствию. Ты же, наоборот, противодействуешь императору.
    – Констанций – алчный человек. Породнившись с императором, он не станет укреплять его власть, а, напротив, он станет принимать все меры, даже силу, чтобы ослабить власть Гонория. Алчность – вот, что движет этим человеком. Нельзя Констанция подпускать так близко к императору. Никто, даже ты, не хочет понимать этого.
    – Ты сгущаешь краски, – возражал Аэций. – Жадность Констанция всем известна, но он не тот человек, который стремится к власти. Ему должность военного магистра досталась случайно…
    – В политике случайные люди – самые опасные, – парировала Галла. – Ты поможешь отправить письмо Бонифацию?
    – Да, помогу, – согласился Аэций и предпринял попытку овладеть Плацидией, но та решительно отвергла домогательства любовника и вскоре покинула терму, оставив Аэцию табличку с письмом.
    Лишь через полтора месяца пришёл ответ Бонифация. В своём письме он сообщал, что сожалеет о принятом решении императора, однако, не в состоянии чем-либо помочь. Своё бессилие Бонифаций оправдывал тяжёлым военным положением в Африке, частыми набегами диких племён с юга и войнами с вандалами, вытесненными из Тарраконии вестготами, нехваткой легионов, которые полностью заняты защитой провинции, а также нехваткой рабов, чтобы обеспечить своевременные поставки зерна в метрополию. Вместе с тем, он клялся в вечной любви, верности и преданности.
    Наступил первый день 417-го года. В этот день, 1-го января, по традиции новые сенаторы вступали в должность, о чём император лично объявлял собравшимся на аудиенции сенаторам, полководцам и чиновникам, поздравлял всех с началом нового хозяйственного года, а по окончании официальной поздравительной части своей речи подозвал Флавия Констанция и Галлу Плацидию, самолично соединил их руки и объявил своих полководца и сестру мужем и женой.
    Галла Плацидия легко вжилась в роль супруги всесильного военного магистра. С одной стороны, не подавая виду, насколько ненавистен ей Констанций, перед окружающими она представала женой, уважающей своего супруга, и сестрой, подчиняющейся воле брата-императора, с другой стороны, она скрытно вынашивала планы по укреплению своих позиций в сложной дворцовой иерархии. Галла собирала вокруг себя верных ей влиятельных представителей вестготской диаспоры, укрепляла связи с конфедератами Аквитании, продолжала тайно встречаться с Аэцием и переписываться с Бонифацием, с её подачи назначенным, наместником Африки. Должность наместника позволяла Бонифацию безраздельно властвовать в хлебной провинции и возвысила его значимость в империи, что, в свою очередь, укрепляло влияние Галлы Плацидии.
    Когда бракосочетание, неожиданное для Галлы, оказалось свершившимся фактом, она несколько дней ссылалась на недомогание, но, понимая, что неисполнение супружеских обязанностей навредит ей, по прошествии недели после свадьбы допустила Констанция в свои покои. Проведя с ним долгую зимнюю ночь, она оценила по достоинству мужа, как умелого любовника, несмотря на его физическую убогость, граничившую с уродством. Результатом проведённых совместных ночей явилось рождение дочери, которой в честь бабушек и брата Галлы дали имя Юста Грата Гонория. Унаследовав от матери властный и волевой характер, Гонория не обладала дипломатической гибкостью, что сыграло роковую роль в её жизни и навлекло на империю множество бед.
    Галла, не чураясь богатств, умело использовала в своих личных интересах искренние чувства Констанция и его высокое положение. Дозволение наслаждаться телом своей супруги для Констанция стоило дорого. Всякий раз, как зов природы направлял военного магистра к спальне супруги, он вынужден был преподносить дорогие подарки. То были не просто золотые украшения с драгоценными камнями, хотя и это тоже принималось. Подарками были огромные поместья и дворцы, отобранные Констанцием у должников и просто разорённых войнами граждан. Алчность Констанция возросла до небывалых высот. Неоднократно император получал жалобы от обиженных граждан, но, всецело доверяя военному магистру, оставлял жалобы своих подданых без внимания.
    Бракосочетание с Констанцием, военным магистром и римлянином, и рождение дочери возвысили статус Галлы Плацидии в империи, но этого для неё было недостаточно. Она была всего лишь женой полководца, но не могла активно влиять на политику Рима, даже через своего мужа, не стремившегося к вершинам власти. Констанция больше увлекали пиры и вино, веселье и разгульная жизнь, чем стремление к власти. После рождения дочери он неожиданно понял, что взвалил на свои плечи новый груз, нежеланный и неприятный. Компенсируя утрату части личной свободы, он часто пропадал в компании своих друзей и приятелей, таких же приверженцев вина и веселья, что, по приказу императора, или просьбе супруги, его неоднократно разыскивали, привлекая императорскую гвардию, и возвращали домой, вырвав из компании беспечных прожигателей жизни.
    Но Галла Плацидия вынашивала иные планы. Её болезненный брат-император не мог иметь детей, а, значит, империя оставалась без наследника. Галле предоставлялся уникальный шанс стать влиятельнейшей дамой и играть первую скрипку в управлении империей. Для достижения цели необходимо было родить сына, и она решила не упустить такой возможности. Проявляя инициативу во встречах с Констанцием, Галла через год после рождения Гонории, 2-го июля 419 года родит сына, будущего императора Западной Римской империи Валентиниана III.
    Рождение сына, поддержка вестготской диаспоры, союз с Аэцием и Бонифацием ещё более возвысили Галлу Плацидию в аристократическом обществе, но она и не думала ограничивать свою жизнь семейным кругом, оставаясь лишь почётной и именитой дамой, чьё присутствие украшало бы всякое собрание избранных римской верхушки, но настойчиво просила брата назначить Констанция соправителем империи. Поначалу Гонория не привлекала идея сестры, но её упорство, в конечном итоге, изменило мнение императора, и предложил Констанцию во время одной из аудиенций пост соправителя. Однако, Гонорий неожиданно столкнулся с нежеланием Констанция, для которого высокое назначение означало неукоснительное соблюдение светских ритуалов, что значительно сковывало свободу привыкшего к забавам и продолжительным отлучкам полководца. И Гонорий, и Галла долго уговаривали его принять назначение. Лишь к концу 420-го года Констанций уступил уговорам супруги и шурина, и в феврале следующего года, став соправителем, принял имя Констанций III. Галла Плацидия приняла титул августы, а её сын Валентиниан - титул нобилиссима, что узаконивало его право на наследство императорского трона.
    Назначение Констанция соправителем Западного Рима вызвало недовольство со стороны Элии Пульхерии Августы, состоявшей регентшей при малолетнем брате-императоре Восточного Рима Феодосии II, наследовавшим императорский трон в 408 году после смерти своего отца Аркадия.
    Феодосий II Младший никогда не держал бразды управления государством в своих руках, передоверяя ведение дел родственникам и царедворцам. В силу малолетнего возраста (при вступлении на трон ему исполнилось шесть лет) управлял империей префект претория Флавий Антемий, прославившийся преданностью императорам восточного Рима, построением крепостной стены вокруг Константинополя, борьбой против язычества, иудаизма и ереси, реорганизацией поставок в столицу зерна из Египта и других хлебных регионов империи, предотвратив, таким образом, повторение голода в году смерти отца Феодосия. Пульхерия, обладавшая незаурядным умом и таким же незаурядным властолюбием, достигнув пятнадцатилетнего возраста, добилась от сената провозглашения её августой и назначением регентшей при младшем брате. Она решительно отстранила от дел Антемия, приняв на себя единоличное управление государством. В том же году Пульхерия дала обет безбрачия, полностью посвятив себя Богу и власти. Её влияние на брата было безграничным. Когда Феодосий достиг совершеннолетия, он не посмел отстранить сестру от управления государством, но полностью доверял ей, сам же занимался науками и просветительством. Он даже не утруждал себя в поисках жены. Пульхерия сама выбрала ему супругу, образованную и привлекательную дочь афинского философа Леонида - Афинаиду. При вступлении в брак Афинаида была крещена и получила имя Евдокия, с которой Пульхерия до конца жизни была вынуждена вести соперничество за влияние на брата.
   Назначение Констанция соправителем Гонория должно было пройти процедуру утверждения Константинополем, в противном случае, такое назначение являлось незаконным. Этого и боялся Гонорий, когда не соглашался со своей сестрой. Однако, доводы, которые привела Галла, оказались действенными, и Гонорий, осознавая тот факт, что за период в четверть столетия разделённые части бывшей единой Римской империи состоялись, как два самостоятельных государства, со своими самостоятельными внутренней и внешней политикой, экономикой и культурой, с одновременным ослабеванием связей между двумя империями, увидел в назначении Констанция окончательный разрыв с Востоком и утверждение самостоятельности и самобытности западной части Римской империи. Формально назначение Констанция не являлось законным, но Константинополь, связанный войнами с гуннами, сассанидами и вандалами, не мог силой принудить Рим к исполнению закона, введённого в начале прошлого столетия Константином Великим, основателем Нового Рима, города Константинополя.
    Констанций не долго властвовал совместно с Гонорием. Летом того же года он начал страдать загадочной болезнью лёгких, слабел с каждым днём, большую часть времени проводил в постели, мучаясь от головной боли и жара. Когда вставал, он не мог самостоятельно передвигаться, кружилась голова, и Констанций терял сознание. Уставшие от круглосуточного ухаживания за больным слуги, отлучившись на короткое время, при возвращении находили Констанция, распластавшегося на полу в беспамятстве. Галла потребовала от слуг непрерывно находиться у постели больного и жестоко наказывала провинившихся. Она опасалась худшего. Смерть нелюбимого супруга была ей невыгодна. Бракосочетание возвысило Галлу. Благодаря Констанцию она заняла прочное место в аристократическом обществе Равенны, став одной из самых влиятельнейших дам империи, в собственности которой находились обширнейшие поместья, дворцы и огромное количество рабов. Однако, смерть Констанция могла не только лишить Галлу Плацидию награбленных её супругом богатств, но лишить её титула августы, а сына - титула наследника императорского трона. Она знала своих врагов, в число которых входили сенаторы и полководцы, ненавидевшими Галлу Плацидию и её вестготское окружение, доставшиеся в наследство от Атаульфа. Аристократическое римское общество видело в том опасность вновь попасть под влияние варваров по примеру низвергнутого тринадцать лет назад Стилихона. Галла отдавала себе отчёт, что со смертью Констанция её влияние ослабнет, но даст шанс антиварварской партии взять верх и безраздельно влиять на императора, что сведёт на нет её далеко идущие планы о передаче трона Валентиниану, и, возможно, лишит её свободы.
    Переживания не могли не отразиться на состоянии августы. Она заметно похудела, лицо осунулось, но горе и волнения не сказались на её красоте, что было отмечено императором во время одной из их встреч. В тот день брат и сестра обсуждали болезнь Констанция, положение дел в империи и возможные перемены со смертью соправителя Гонория. Галла высказала опасения в связи с ростом влияния в армии Кастина, ближайшего соратника её супруга и активного сторонника антиварварской партии.
    – Кастин выражает интересы той части римского общества, которой союз с варварами кажется губительным для империи, – объясняла Галла. – Они не понимают, или не хотят понимать, что союз с варварами помогает сохранить целостность государства и сильную власть императора. Констанций поступал разумно, когда заключал договоры с варварами, а не стремился любой ценой уничтожить их. Кастин приведёт империю к гибели, если пойдёт на поводу сенаторов. Олимпий, Флавий и Деций рьяно отстаивают идею: Рим – для римлян. Это опасно не только для империи, но и для тебя, брат.         
    – Ты сгущаешь краски, – отвечал Гонорий. – Среди сенаторов и армейской верхушки есть сорвиголовы, но то от избытка патриотических чувств. Однако, немало тех, кто понимает, насколько важно сохранить союз с конфедератами. Общество неоднородно. Мне, как императору, следует учитывать интересы всех: и сенаторов, и военных, и ремесленников – каждого гражданина. Только таким образом сохраняется общественное согласие и мир в империи…
    – Кастин развяжет войну, – прервала брата Галла. – Империя вновь погрузится в череду междоусобиц и вражды. Это пагубно для неё.
    – Болезнь не позволяет Констанцию исполнять долг перед императором. Кастин лишь временно замещает на посту Констанция. У нас есть время, чтобы подыскать приемлемую кандидатуру на должность военного магистра. Тем более, что Констанций лишь болен, но не умер. Будем молиться Богу, чтобы он помог ему преодолеть болезнь.
    – Не опоздать бы! Ты легкомысленно поступаешь, не задумываясь преждевременно о преемнике magister militum.
    – Хорошо, – согласился Гонорий, – кто, на твой взгляд, мог бы стать достойным последователем Констанция?
    – Их достаточно, – отвечала Галла, – например, Бонифаций…
    – Бонифаций является одним из уважаемых граждан Рима, – соглашался Гонорий, – на его счету множество славных дел во благо империи.
    – Почему бы не вызвать его из Африки и не поручить ему возглавить армию?
    – Бонифаций выполняет важнейшую задачу. От него зависит бесперебойное обеспечение продовольствием. Согласись, сестра, голод не наш союзник.
    – Мануций может взять на себя исполнение обязанностей наместника Африки, а Бонифация необходимо срочно вызвать в Равенну. Поверь, Гонорий, я не желаю тебе зла. Я хочу помочь тебе.
    – Сестра, ты устала от переживаний за Констанция. Тебе необходим отдых, тогда твои мысли будут ясными, и ты поймёшь, что твои тревоги беспочвенны. Ты обедала сегодня?
    – Нет, я даже не подумала об этом.
    – Напрасно. Не следует забывать, что ты не только жена величайшего гражданина за всю историю Рима, но и мать наследника императорского трона.
    Гонорий приказал слугам принести обед и кувшин тёплого вина.
    – Кстати, я тоже не обедал. Раздели со мной мою скромную трапезу, и за обедом продолжим нашу беседу, – предложил Гонорий и наполнил кубки вином.
    Галла сделала несколько маленьких глотков из своего кубка. Вино ударило в голову, тепло и лёгкость наполнило тело, притупив тревогу за здоровье супруга и неуверенность в будущем, щёки порозовели, а в потухшем за прошедший месяц взгляде вдруг появились весёлые искорки. «Она прекрасна!» – подумал Гонорий, прохаживаясь по кабинету. Он непрерывно наблюдал за сестрой, рассуждая вслух:
    – Болезнь Констанция сказалась на политическую обстановку в империи не в лучшую сторону. Беспокойство наших союзников в Аквитании и Бургундии за будущее их королевств напрямую связано с Констанцием. Я молю Бога, чтобы Констанций поправился. Из Тарраконы приходят дурные вести в связи с активностью вандалов и силингов. Всё чаще случаи, когда обозы с зерном из Африки пропадают в Тарраконе. Лишь морской путь пока остаётся наиболее безопасным. Я отдал распоряжение Кастину, чтобы готовил армию к выступлению. Необходимо незамедлительно принимать меры к усмирению варваров. В помощь Кастину из Африки выступит Бонифаций, накопивший бесценный опыт в войне с вандалами. Кто окажется успешнее, тот и займёт пост военного магистра… Разумеется, – добавил Гонорий, как бы извиняясь за допущенную оплошность, – если Констанций к тому времени не восстановит своё здоровье…      
    – Решение достойно императора, – поддержала Галла брата, – результаты похода в Тарракону ни у кого не вызовут сомнений в назначении Бонифация на высший военный пост…
    – Но, если им окажется Кастин? – возразил Гонорий.
    – Сомневаюсь в нём, – ответила Галла.
    «Она прекрасна!» – подумал вновь Гонорий, приблизился к Галле, обнял за плечи и, наклонившись к ней, прошептал:
    – Сестра, ты противоречишь императору. Это похоже на государственную измену. Я вынужден буду отправить тебя в темницу.
    – Ты не посмеешь этого сделать. – Застыв, тихо ответила Галла.
    – Интересы империи превыше всего, – продолжал шептать Гонорий, целуя её волосы.
    – В нас течёт кровь великого Феодосия. Мы ставим интересы империи выше своих собственных, – вторила ему Галла, медленно повернув голову к брату, и их уста слились в поцелуе, продолжительном и чувственном, по окончании которого, Галла встала из-за стола и молча направилась в спальню, находившуюся по соседству с рабочим кабинетом Гонория. Император последовал за ней и, когда они оказались рядом с постелью, бесцеремонно сорвал с сестры одежду, толкнул её на кровать и сам мгновенно оказался на ней. Галла успела увидеть его надутый от водянки живот. Поначалу ненормально большой живот вызвал отвращение, но она переборола себя и отдалась греховному соитию.
    Довольный, удовлетворённый и уставший Гонорий спал. Галла Плацидия покинула спальню, подошла к столу, на котором остался незаконченный обед, наполнила кубок вином и, отхлебнув несколько глотков, уселась в кресло. Её одолевали разные мысли, фонтаном бившие в женском разуме. Это были мысли о сыне, которого она любила всем своим материнским сердцем, о муже, слабеющем и умирающем, о будущем, о богатстве, которое ей необходимо сохранить после смерти супруга, о сенаторах, ненавидящих её, об Аэции и о Бонифации. Связь с братом не мучила её совесть. К этому она уже была готова, хотя не отдавала в том отчёта. Когда стало ясно, что её супруг обречён, когда на первый план встал вопрос о выживании, она понимала, что самым надёжным защитником для неё станет Гонорий. Ещё с юной поры она испытывала домогательства своих братьев, но тогда она смело давала им отпор, чувствуя за своей спиной защиту отца, потом Стилихона и Констанция. Теперь ситуация изменилась. Она осталась одна. Чтобы выжить, сохранить своё положение и титул, вырастить дочь и сына, она вынуждена была уступить Гонорию. Такова жизнь, и Галла не сопротивлялась её законам, а использовала их в своих интересах, сохраняя влияние на императора и продолжая путь к достижению главной цели – власти.
    Из спальни появился Гонорий. Короткий сон не восстановил его силы. На лице явственно отражалась усталость. Он медленно подошёл к сестре, поблагодарил её за приятную беседу и пригласил на ужин.
    – За ужином мы продолжим обсуждение состояния дел в империи.
    С этого дня началась любовная связь Галлы Плацидии с императором, а через две недели, 2-го сентября 421 года, Констанций умер. После состоявшихся торжественных похоронов, организованных по велению Гонория, императора начали досаждать прошениями и петициями сенаторы, полководцы, именитые граждане, обиженные Констанцием. Верхушка знати требовала лишить Галлу Плацидию и её сына титулов и конфисковать имущество, доставшегося им после смерти Констанция. Однако, Гонорий, искренне любивший сестру, обративший её в свою сожительницу, обещал тщательно разобраться с жалобами, принять справедливое решение и передавал петиции и обращения Иоанну, начальнику имперской канцелярии, попросив того не спешить с вердиктом, но прежде внимательно разобраться по каждому отдельному случаю, и жалобы тонули в бюрократическом водовороте, жалобщики, потерявшие надежду на справедливость, не настаивали на их разрешении.
    Любовная связь Галлы с императором укрепила её положение, но приверженцы антиварварской партии во главе с сенаторами Олимпием и Флавием не дремали. Воспользовавшись тревожными сообщениями из Тарраконы, ими был задуман план лишить Галлу Плацидию сильного союзника – наместника Африки Бонифация, укрепившегося в провинции за счёт её значимости в продовольственных поставках, успешным отражением набегов варваров, умелым подбором помощников и привлечением на свою сторону знати, проживавшей в Африке. Расчёт сводился к следующему: Кастин, назначенный преемником Констанция, выступает с армией в Тарракону, но, дойдя до границы королевства вандалов, не вступает в борьбу с ними, а выжидает, когда вызванный со своими легионами Бонифаций вступит в Тарракону с юга и примет на себя основной удар варваров. Когда основные силы варваров будут отвлечены на Бонифация, когда в борьбе друг с другом они будут обескровлены, в дело вступит Кастин с сохранённой армией, очистит Тарракону от варваров и легионов Бонифация. Бонифаций, ослабленный в войне, вынужден будет просить помощи у Кастина. Таким образом, решалась триединая задача. Во-первых, Тарракона освобождалась от варваров, во-вторых, Бонифаций низвергался с поста наместника Африки, в-третьих, возвеличивались Кастин и антиварварская партия, которая получает возможность беспрепятственно устранить влияние Галлы и её варварского окружения на императора.
    Галла Плацидия разгадала план сенаторов. В этом ей, помимо своей воли, помог Гонорий, когда удовлетворённый сестрой, разглагольствовал о своём величии императора и величии сохранённой им империи.   
    Каждый человек страстно желает быть значимым, чтобы его ценили, им восхищались. Нам нужен внимательный слушатель, который не перебивая нас, молча и терпеливо воспринимал нашу речь о наших достижениях. Чем выше пост занимает человек, тем он более одинок. Ему ежедневно, ежечасно приходится контролировать свои действия и слова. Император окружён лицемерами и недругами, на какое-то время, в силу тех или иных причин, являющимися его союзниками, но меняются обстоятельства, и верный друг и единомышленник оказывается в стане недоброжелателей и врагов. Потребность выговориться накапливается годами и становится нетерпимой, давит на душу, отяжеляет её. А кто во время встречи с женщиной, вдруг, незаметно для себя, не начинал вдохновенный монолог и, поощрённый вниманием партнёрши, постепенно переходил к главному герою своей речи: к самому себе? И мы говорим без умолку, хвастаемся своими достижениями, возвеличиваем самого себя. Благо есть терпеливый слушатель, и мы благодарны ему.
    Императорский сан не в состоянии искоренить суть человеческой натуры, а потому, когда Галла молчала, Гонорий говорил. Он мог говорить долго, невольно выдавая тайны дворцовых интриг и государственные секреты. Терпение Галлы часто вознаграждалось. Многое, о чём рассказывал Гонорий, она использовала в своих интересах. Так произошло и в ту ночь, когда расслабленный любовными утехами с сестрой, император проговорился о тайном замысле, направленном против Бонифация.
    Предупреждение достигло Бонифация, когда он со своими легионами переправился на юг Пиренейского полуострова и беспрепятственно продвигался к Малаке, встречая на пути небольшие военизированные отряды короля вандалов Гундериха. Вандалы в союзе с силингами не могли оказать серьёзного сопротивления легионам Бонифация, а потому, теряя своих воинов в коротких стычках, организованно отступали вдоль средиземноморского побережья к Малаке, где Гундерих спешно собирал войско.
    Бонифаций не стал атаковать город, хотя знал, что вандалы и силинги не успели подготовиться к серьёзному бою. Помятуя о предупреждении Галлы, Бонифаций расположил свои легионы лагерем и начал тайные переговоры с Гундерихом. Одновременно он предпринимал попытки заставить Кастина, переправившего свою армию через Пиренеи и расположившегося лагерем у Эмпории, ударить по вандалам с севера. Однако Кастин, придерживаясь плана, разработанного в Равенне совместно с императором и сенаторами, медлил, что для Бонифация было главным подтверждением нежелания военного магистра Рима вступать в бой, а основную тяжесть войны с вандалами переложить на африканские легионы.
    Проведя несколько тайных встреч с Гундерихом, Бонифаций отдал приказ своим легионам возвращаться в Африку. Король вандалов обещал не атаковать отход африканцев и дать им возможность беспрепятственно покинуть полуостров. Обе стороны беспрекословно выполняли взятые на себя обязательства, Бонифаций возвратился в подвластную ему провинцию, а Гундерих, собрав огромную армию, двинул её на легионы Кастина.
    Армия Кастина потерпела сокрушительное поражение. Множество мужественных воинов римской армии было убито, тысячи пленены, а Кастин с остатком армии позорно бежал в Равенну, навсегда лишив Рим надежд на возвращение давних провинций в Испании.
    Конфликт между двумя военачальниками, бегство Бонифация в Африку стали началом многих бедствий, обрушившихся на римское государство. Римская аристократия, мечтавшая о возвращении Риму былого величия, не учитывала изменения, произошедшие за последние два столетия. Европа, наводнённая многочисленными переселившимися народами с севера и востока, бурлила, как кипящая в котле вода. Племена гуннов, германцев, славян, подстёгиваемые наступавшим глобальным похолоданием, стремились занять наиболее плодородные земли, отвоевать у некогда процветавшей Римской империи благоприятные для выживания территории, грабя веками накопленные богатства, разоряя города и целые провинции. Вместе с тем, варварские племена, заселившие Европу, по примеру Рима, предпринимали попытки создания своих государств и империй, понимая, что одними грабежами и войнами не выжить, необходимо не только разрушать, но созидать. И началось растаскивание римских земель, и появление новых государственных образований, вокруг которых сплачивались разрозненные племена остготов и вестготов, вандалов и франков, гуннов и славян. Постепенно крепло самосознание новых народов, складывалась новая общность, переселившиеся народы перемешивались с прежними и создавались новые.
    Великий Рим с экономикой, основанной на дешёвом, но малопроизводительном рабском труде, в условиях набиравшего силу глобального похолодания раннего средневековья, не мог обеспечить всё возраставшие потребности в содержании огромной армии для защиты своих территорий. Рабы, составлявшие значительную часть населения империи, бесправные и угнетаемые, не считали Рим своей родиной, для них империя была враждебным образованием, а потому не желали выступить на её защиту, но, напротив, всё чаще отказывались трудиться на своих хозяев и в открытую вели с ними борьбу. Вся Аквитания, Италия, Реция были охвачены непрекращающимися восстаниями рабов, которые примыкали к варварам, вступали в их армии и без сожаления крушили и уничтожали ненавистный им Рим.
    Власть предержащие, раздираемые внутренними распрями и интригами, всё более сомневались в действенности существующего государственного устройства, а потому, при любом удобном случае, объявлялись новые императоры и наследники, отторгались обширнейшие территории, на которых властвовали узурпаторы. Центральной власти приходилось напрягать неимоверные усилия для восстановления территориальной целостности государства, в то время, как другие территории подвергались набегам варварских племён.
    Африка не была исключением. Отдалённая от метрополии Средиземным морем хлебородная Африка со времён крушения Карфагена неоднократно объявлялась независимой от Рима территорией. Во время правления императора Гонория дважды, в 398-м году военачальник Гильдон и комит Гераклиан в 412-м году узурпировали власть в Африке, лишь силами армии Риму удавалось возвращать контроль над хлебной провинцией.
    Бежавший из Тарраконы Бонифаций принялся укреплять личную власть в Африке. Пополнив свою армию готами при поддержке местных землевладельцев, не рассчитывавших на защиту со стороны императора, Бонифаций превратился в единоличного правителя провинцией, но не прекращал поставок зерна в метрополию. Гонорий, понимая, что значимая для империи провинция под управлением Бонифация становится неуправляемой, занятый дворцовыми распрями в Равенне, не мог направить деморализованную в войне с вандалами армию на усмирение Африки.
    – Благо, что Бонифаций обеспечивает нас хлебом, – говорил он сестре перед выходом на ипподром. – Не время воевать с ним.
    – Пригласи Бонифация в Равенну, – советовала Галла.
    – Он не примет приглашения.
    – Если ты пообещаешь ему должность военного магистра, он согласится.
    – Нет, дорогая. Сенат и армия будут против. Предательство, которое совершил Бонифаций, армией никогда не будет прощено.
    – Позор Кастина тоже не поднимает моральный дух армии.
    – Однако, Кастин не бросил армию, а вместе с ней вернулся в Равенну, – сопротивлялся Гонорий доводам сестры. – Граждане Рима не хотят видеть Бонифация военачальником в Равенне, я не могу пойти против сената, армии и народа. Предложение Бонифацию вызовет бурю негодования, раздор среди чиновников. Этого допустить никак нельзя.
    Гонорий и Галла заняли предназначенные для императора и его приближённых места. Здесь находились начальник имперской канцелярии Иоанн, сенаторы, в том числе Олимпий и Флавий, злейшие враги Плацидии, военный магистр Кастин, начальник императорской гвардии Аэций. Во время захватывающих забегов колесниц, когда собравшаяся публика отвлекалась на гонки, в особенности, если происходили какие-либо события во время забегов, Гонорий обнимал Галлу, привлекая её к себе, и они обменивались поцелуями. Откровенные поцелуи брата и сестры, как приближённые к императору сенаторы и полководцы, так и простые граждане, могли наблюдать не только во время популярных гонок колесниц, но и в театре, во время морских сражений, на светских раутах и собраниях.  Подобные проявления близости на публике вызывали осуждение среди граждан. Противники Галлы Плацидии распускали слухи о греховной связи, подогревая, таким образом, настроение общества не в пользу сестры императора.         
    – Всё готово? – обратился  с вопросом к Кастину Олимпий.
    – Да.
    – Когда?
    – Во время восьмого забега, – ответил Кастин.
    Провалившийся план в Тарраконе несколько обескуражил антиварварскую партию в Равенне. Покинувший полуостров Бонифаций не только сохранил и укрепил влияние в Африке, но поставил метрополию в прямую зависимость от наместника Африки. Положение Галлы Плацидии при дворе не пошатнулось, а потому антиварварской партией был разработан новый план против Галлы, и этот план состоял в провокации беспорядков в столице, виновными в которых должна стать вестготская диаспора, поддерживавшая сестру императора. Во время восьмого забега поступило сообщение о беспорядках в районе проживания вестготов, якобы недовольных тем, что их не допустили на самое популярное развлечение римлян. Драки и погромы, учинённые вестготами вышли за пределы улиц, где проживали варвары, и перекинулись на другие районы города. Одна из многочисленных группа разъярённых варваров, вооружённых копьями, топорами и мечами, по сообщению посыльного воина, приближалась к ипподрому.
    Кастин и увлекаемый им Аэций покинули ипподром, а зрелище продолжалось, как ни в чём бывало. Лишь к вечеру с помощью армии и императорской гвардии вестготы были усмирены. На позднем собрании императора с начальником имперской канцелярии, влиятельными сенаторами и полководцами было принято решение окружить район проживания варваров плотным кольцом легионеров и не выпускать из района ни одного человека, пока не прекратятся беспорядки. Задача по усмирению вестготов была возложена на военного магистра Кастина. В конце собрания задержавшиеся Олимпий и Флавий обвинили Галлу Плацидию, якобы подстрекавшую варваров.
    – Мы хотим лишь предупредить тебя об опасности, грозящей тебе, Гонорий, и твоей империи, – говорил Олимпий. – Твоя сестра, используя положение августы и матери наследника императорского трона, с помощью варваров стремится вызвать недовольство народа тобой и ускорить твоё низвержение.
    – Я не вижу смысла в её действиях, – отвечал Гонорий. – Ей ничто не угрожает. Валентиниан ещё слишком мал, я ни в чём не ограничиваю августу, не даю никаких поводов, чтобы она могла беспокоиться за свою безопасность и безопасность своих детей.
    – Наследник ещё мал, но он уже является твоим соперником в лице августы. Таковы законы жизни. Нам известно, что Галла Плацидия желает видеть на посту военного магистра Бонифация. Не она ли предупредила его? У нас нет прямых доказательств в предательстве твоей сестры, но все события говорят о том, что Галла Плацидия ведёт тайную игру по захвату власти. В подтверждение тому участившиеся беспорядки в столице, виновными в которых являются поддерживающие её варвары. Кроме того, ваша откровенная любовная связь вызывает кривотолки у богобоязненных граждан. Они сомневаются в способности императора без чьего-либо влияния управлять империей. Народ с пониманием относится к императору, поддавшемуся чарам своей сестры, но терпение народа не безгранично. Ненависть народа к Галле Плацидии в одночасье может перерасти в ненависть к императору.
    Император, уставший от магистров, полководцев, сенаторов и дел, ждавший скорейшего завершения беседы, ответил:
    – Я подумаю над вашими словами. Обещаю.
    Олимпий и Флавий покинули императора.
    Гонорий зевнул и направился в спальню, где его ждала Галла.
    В эту ночь он был холоден к сестре. Плацидия связала воедино предшествовавшие днём события, проведённое императором собрание и безучастность к её ласкам. Она ещё сделала попытку, но не дождалась ответа.
    – Ты устал, – прошептала Галла.
    – Да. Я очень устал, – вздохнув, ответил Гонорий.
    – О чём лгали твои сенаторы? – решила она впрямую спросить брата.
    – Они говорили правду. Народ недоволен нами. Это меня волнует.
    – Народ всегда недоволен. Не стоит беспокоиться по пустякам.
    – Нашими с тобой отношениями не довольны сенаторы и полководцы, их жёны и прочие граждане, в которых нуждается Рим.
    – Какое им дело до нашей любви! Ты император и волен делать всё, что не пожелаешь. Имеют ли они право осуждать императора?
    – Наша любовь противны Богу, традициям и обычаям. В этом они правы. Мы растлеваем народ…
    – Народ уже растлённый, без нашего участия. Я могу привести сотни примеров измен, греховных связей, не только жён с чужими мужьями и рабами, мужей с чужими жёнами и рабынями, но и примеры связей между отцами и дочерями, матерей с сыновьями. Обрати внимание на Олимпия. Перед народом он ярый поборник идей Рима для римлян, и в то же время не гнушается молодых юношей. Нет, Гонорий, проблема не в нашей любви, а в том, что они хотят погубить империю, а наша любовь мешает им.
    – Они обвинили тебя в подстрекательстве варваров на беспорядки и на тебя пало подозрение в государственной измене.
    – Интересно, в чём я изменила императору?
    – Бегство Бонифация и последующий разгром нашей армии. В этом сенаторы и полководцы обвиняют тебя. Ты, якобы, приложила к тому руку.
    – Гонорий, ты умный император, – отвечала Галла, – подумай! Я всё время нахожусь рядом с тобой. Как я, не участвуя в войне, могла уговорить Бонифация покинуть Тарракону, подговорить Кастина, чтобы он с позором бежал от варваров? Да, я советую тебе, но ты мой император, ты принимаешь окончательное решение. Ты умён, ты лучше знаешь, что на пользу империи. Я же, искренне любя тебя, поддерживаю любое твоё начинание. Благодаря тебе, я и мои дети в безопасности. Разве я могу перечить тебе, быть твоим врагом, чтобы ты бросил меня на растерзание твоих недругов? Милый мой…
    Галла Плацидия предприняла ещё одну попытку отвлечь брата от мрачных и опасных для неё мыслей. Попытка достигла цели.
    Утром удовлетворённый и успокоенный Гонорий отправил послов к своему племяннику-императору Феодосию Младшему с просьбой взять, в случае необходимости, под защиту Галлу Плацидию и её детей.
    Через полгода, в марте 423 года, под давлением полководцев, сенаторов и влиятельной знати Гонорий лишает сестру титула августы и вместе с детьми высылает в  Константинополь, а в августе того же года Гонорий умирает от обострения водянки. О Галле Плацидии забывают на целых два года. Лишь Бонифаций шлёт ей деньги и письма с признаниями в любви.
    Освободившийся трон при поддержке Кастина и Аэция узурпирует начальник имперской канцелярии Иоанн. Ни Феодосий Младший, ни Бонифаций не признают Иоанна законным императором. Восточный Рим готовится к войне, а Бонифаций прекращает поставки зерна в метрополию.

    Нелёгкими выдались для русского государства последние годы царствования Ивана Васильевича. Ливонская война, продолжавшаяся четверть века, не принесла ожидаемых результатов. Потерями завершилась она Плюсским перемирием. Ям, Копорье и Ивангород вместе с прилегающими к ним территориями южного побережья Финского залива отошли к Швеции, и Русь вновь оказалась отрезанной от Балтийского моря. Польше отданы Полоцк, Великие Луки и ряд других городов. Десятки тысяч русских воинов пали в той войне, зазря положив свои жизни. Не прекращались разорительные набеги крымско-татарских орд на южные земли. Опустошённые, разграбленные плодородные области не успевали восстановиться, чтобы обеспечить армию продовольствием и пополнить государственную казну. Голод и мор властвовали на Черниговских и Рязанских землях. Двадцатипятитысячная конница волжских черемисов разоряла алатырские, коломенские и белевские земли. Центральные области пришли в запустение, более половины поселений исчезли, бегство крестьян от царского и боярского притеснения на север страны приняло массовый характер. Засуха, эпидемия чумы вместе с войнами, казнями, преследованиями неугодных царю бояр не способствовали экономическому расцвету. В довершение, торговая блокада со стороны Польши и Швеции лишала возможности Русь торговать с Европой пушниной и лесом, и царская казна пустела.
    Горькая судьба досталась народу русскому, всю историю свою воюющему с соседями: то нашествие монголо-татарских орд, то войны с поляками, литовцами и шведами. Если выдаётся мирный год, то и тут покоя нет – друг с другом воюет. В угоду князьям, царям и правителям своим ищет предателей и изменников, в число которых попадают наиболее успешные, вызывающие зависть неспособных и неудачливых. И натравливают цари наши одно сословие народа своего на другое, объявляют врагами несогласных и на кол сажают на потеху люду, не подозревающему, что следующий черёд их придёт. Сколько ж народу переведено в войнах бесконечных и преследованиях нескончаемых!? Откуда силы у народа русского, чтобы не только выжить и сохраниться, но создать великую империю, объединив сотни больших и малых народов различных рас и вероисповеданий, тысячу лет на себе держать огромную государственную махину, обеспечивать её богатство, теряя земли и вновь возвращая их и приобретая новые! Доколе ж будет продолжаться чрезмерное напряжение сил народных? И хватит ли их?
    Тяжёлые времена наступили для Бориса Фёдоровича и Богдана Яковлевича, царских приспешников, жизнь свою посвятившим угодничеству хозяину своему, но не народу русскому и родине. Войны, голод и мор – вот, результат их потворства царю, всюду видевшему врагов и предателей. Обострение болезни Ивана Васильевича, когда по словам самого хозяина «бесчисленные враги восстали на русскую державу», не сулило им ничего хорошего, лишь предзнаменованием стали новым обвинениям и расправам, гонениям и казням, и виноватыми будут ближайшие соратники, а с ними их жёны и дети, братья и сёстры – весь род сгинет по воле болезненного царя, никому пощады не будет. Кому, как не им, Годунову и Бельскому, не знать о том, когда сами в убийствах царю потворствовали.
    – Предупредить царя необходимо, Богдан Яковлевич, – говорил Годунов шурину своему, – не то, дыба нас ждёт.
    И подговорили врача царского, чтобы мышьяком да ртутью потчевал больного. Да и то верно, не выздоравливает царь, и кто же виноват в этом, как не врач. На кого гнев царский падёт? А Годунов и Бельский беспрекословно выполнят волю царскую, приказ отдадут тот же час на казнь нерадивого доктора. Если же опередить царя, то воля врачу обещана да мошна тугая.
    Долгая и снежная в 1584 году зима выдалась. На смену вьюжному февралю март пришёл, но не оправдал он надежд людских на скорую весну. Ещё сильнее вьюгами и метелями кружил, да снегами землю остывшую покрывал. Одно спасение от холодов да морозов были избы натопленные. Как уснул Иван Васильевич, измученный болезнью, пригласил Годунов родственника своего Бельского погостить в его доме:
   – Марья по тебе справлялась. Говорит, что-то давно Богдана не видать. Соскучилась по брату.
   – Время позднее уж, – отвечал Бельский. – Скоро петухам, как ни зима, петь. Да отдохнуть надо бы.
    – У меня отдохнёшь. Заодно и разговор серьёзный есть.
    Поздний гость не доставил радости Марии. Однако виду не подала, а встретила двоюродного брата с улыбкой, сама стол накрыла, не стала девок будить. Не любила она Богдана, боялась его, мужа своего предупреждала, что ненадёжен Бельский, как и все ироды, что из опричнины вышли, в любой момент продаст. Но к брату ласкова была, ничем не выдавала своей ненависти. Как накрыла стол, поставила кувшин с мёдом и соком клюквенным, сама спать ушла, предупредив мужа и брата, чтоб не засиживались долго.
    – Не очень-то довольна мне Марья, – заметил Богдан.
    – То домыслы твои, – отвечал Борис. – Рада тебе она. А что скоро ушла, так ведь сон мы ей перебили, да устала за день. Всё хозяйство на ней. Пусть спит, нам не нужны лишние уши. Вот, медку выпьем, закусим.
    От печи топленной тело отогрелось, от мёда выпитого на душе теплее стало, да голова прояснилась. Напряжёнными выдались последние дни и недели. Не всё гладко в государстве, тревога не только близких к царю людей мучает, но народ весь русский охватила. Будь то крестьянин крепостной, или купец и дворянин, каждый чувствовал, что недолго продолжаться будет неопределённость, что-то произойти должно. К безнадёжно больному царю вера иссякала у народа, жившего в ожидании смерти его. А потом что? Вся страна по прихотям царским жила, государство под него построено было. Как не станет царя, жить-то как будем? На кого Русь оставить? На слабохарактерного Фёдора, что от первого брака сын Ивана Васильевича? Или на малолетнего Дмитрия, что рождённый шестой незаконной царской женой Марией Фёдоровной Нагой?
    – А как доктор нас выдаст? Не боишься? – спрашивал Бельский.
    – Кому выдаст? Кто поверит ему?
    – Царь. Каждый день с ним видится.
    – Сразу на кол его царь посадит, – успокаивал Годунов Бельского.
    – Шуйские прознать могут.
    – Кишка тонка, – отвечал Годунов, – да обида большая у них на старших Рюриковичей. Ещё дед и отец царя нашего изводил род Шуйских, чтоб не пустить их к престолу. Вражда давняя между ними. Потому молчать будут, ежели прознают.
    – Думаешь, Шуйские отказались от престола? Мечтают своего на трон посадить. Ты уж поверь мне, – убеждал Богдан Годунова, – Васька Шуйский метит на трон, а братья с ним будут.
    – Не выйдет, – отвечал Годунов. – Сегодня царь в памяти был. Пока ты в Москве с английским послом встречался, вызвал он меня, Никиту Романовича, Шуйского Ивана Петровича с его сыновьями Василием и Андреем, князя Мстиславского Ивана Фёдоровича, присутствовали царица да дьяк Битяговский, и волю свою объявил. Наследником на трон назначил Фёдора, а регентами его: меня, тебя, деда его Никиту Романовича, князя Мстиславского и Шуйского старшего. И вот, какой расклад получается. Мстиславский Иван Фёдорович Шуйского поддерживать станет, за ними вся княжеская верхушка: Воротынские, Колычёвы, Головины в том числе. За нами дьяки братья Щелкаловы, иные бояре думные и служивые люди многие, да опричники бывшие. Вместе нам, Богданушка, держаться надобно, не то сживут нас князья да бояре со свету. Надеются после смерти царя вернуть влияние своё, что при Иване Васильевиче утеряли,  а наследник царский не вступится. Слабоумным родился, неспособным к делам государственным. Кто из нас сильнее станет, тот и государством править будет.
    – Ты про Никиту Романовича забыл, – напомнил Бельский.
   – Его в расчёт можно не принимать. Никого за ним нету. Кроме, как дядей наследнику приходится, ничего в нём более нет. А действовать незамедлительно нам надобно.
    Хитёр был Борис Фёдорович Годунов. Всегда в тени держался. Не спешил на рожон лезть. Только после свадьбы сестры его, Ирины, с наследником престола Фёдором Ивановичем в 1575 году Годунов стал возвышаться по иерархической лестнице, и влияние на Фёдора усиливалось за счёт любви царевича к сестре его. В народе славы дурной за Годуновым не водилось, как за Богданом Бельским, царским любимчиком, проявившим себя в опричные времена вместе с дядей своим Малютой Скуратовым. Злая память у народа на Бельского осталась. Кого, как не его в драку с князьями да боярами пустить, тем более, что для Бельского то вопрос жизни или смерти был. А Годунов опять в тени остался, наблюдал за борьбой князей и дворян за влияние на царя, но сам искал новых союзников среди думных бояр и дьяков, послов и воевод, укреплял влияние на Фёдора, в чём царица была ему помощницей.
    Первым по решению думского совета, дабы избежать политических интриг, был удалён малолетний Дмитрий вместе с матерью своей Марией Фёдоровной Нагой и прочей роднёй в Углич.
   Следующим сошёл с дистанции Богдан Яковлевич. Не простил народ грехи его. Поднялся подговорённый Шуйскими и Мстиславским люд простой в апреле 1584 года, окружил Кремль и потребовал выдать Бельского на расправу. Причина в том была не только в грехах его, но и заговор против бояр и князей, чтобы Дмитрия на престол возвести да всю власть к рукам своим прибрать. Кратковременный союз с князьями Шуйскими помог Годунову избавиться от соперника, но и казнить не стал шурина своего за предательство, сберёг его, вдруг понадобится ещё. Восстание городских низов подавлено было, а Богдан сослан в почётную ссылку в Нижний Новгород воеводой. Пусть государству послужит, земли русские обороняет.
    Никита Романович Захарьин-Юрьев, пытавшийся примирить две противоборствующие группировки, тяжело заболел и от дел отошёл.
    Четыре года длилось противостояние Годунова с княжеской аристократией. Опираясь на приказную бюрократию, выпестованную во времена царствования Ивана Васильевича, сложенную из бывших опричников и преданных царю прежнему дворян-нуворишей, поддерживаемый думными дьяками Андреем и Василием Щелкаловыми, бывшими сторонниками сильного централизованного государства, избавился Годунов от соперника своего, друга Ивана Фёдоровича Мстиславского, сослав за связь с князьями Шуйскими в Кирилло-Белозерский монастырь. Там Мстиславский пострижен в монахи был и имя новое, монашеское, получил – Иона, – а в 1586 году умер, отстранённый от дел государственных.
    Бесплодной оказалась царица Ирина Фёдоровна. Не могла родить наследника царевича. Иван Васильевич, умирая, завещал в жёны сыну своему дочь Мстиславского Ирину Ивановну на случай бездетства царицы, сестры Годунова. На этом задумали князья Шуйские и поддержавший их митрополит Дионисий народ поднять, дабы развести царя с Ириной Фёдоровной, оказывавшей сильное влияние на Фёдора, чем помогала брату своему в дворцовых интригах, чтоб всю полноту власти в государстве в свои руки взять. Не только князья и бояре да купцы богатые встали на сторону Шуйских, но и народ простой потребовал от царя развода и жену другую взять, чтоб не прервался род царский. И вновь отсиживался Годунов с верными людьми за кремлёвскими стенами, боясь показаться перед народом. Но Фёдор, души не чаявший в супруге своей, воспротивился воле князей и духовенства. Проявив решительность, в первый и последний раз за своё царствование, лишил Фёдор митрополита Дионисия сана и сослал в Новгород, в Хутынский монастырь. Иван Шуйский был сослан в Буйгород, в Суздальский Покровский монастырь. Не обошлось и без казней. Так последняя противостоящая Годунову группировка прекратила существование, что развязало ему руки на усиление своего влияния в государстве, и стал он единоличным правителем при Фёдоре Ивановиче. И хотя вёл он разумную и осторожную политику как внутри государства так и внешнюю, расширил земли русские далее на восток и юг, построив множество городов новых, вернул Ям, Копорье, Ивангород и Корелу, установил мир с Польшей и Швецией, провёл ряд важных реформ, а после смерти царя Фёдора Ивановича, думой боярской был пожалован в цари, но не воспринимал народ его. И не только потому, что Рюриковичем не был, а потому, что не мог Годунов не продолжать заложенную ещё Иваном Васильевичем политику нелюбви к народу своему, и деяния его не воспринимались народом, жившем в нищете, не по их вине, а по вине царей и приспешников царских, в числе коих Годунов был, а значит и ответственность нёс за войны нескончаемые, за разорение областей русских, смерть и голод. Не меняя системы централизованной власти, продолжая руководить государством методами, заложенными ещё Иваном Васильевичем, лишая права участия в государственном строительстве князей, бояр и дворянство, неуклонно вёл Годунов Русь к смутному времени, когда умер последний царь из династии Рюриковичей, когда Думу боярскую заставил передать ему царский сан, когда три года подряд неурожайных ввергли страну в нищету и голод, а управляемое Годуновым государство не сумело помочь народу своему. И вспомнил народ об убиенном малолетнем Дмитрии Ивановиче, сыне Ивана Васильевича от брака незаконного с Марией Фёдоровной из рода боярского Нагих.
    Разные толки о смерти Дмитрия остались в истории. По версии официальной, выгодной Борису Годунову, царевич сам поранился во время эпилептического припадка гвоздём четырёхгранным, заострённым с обоих концов. Рана в шею смертельной оказалась, но не мог больной эпилепсией сам себя в шею ранить, потому, как при болезни такой, во время припадка сознание человек теряет и не может удержать в руках предмет какой-либо.
    Для чего прислал Годунов людей своих верных Данилу Бятиговского, Осипа Волохова да Никиту Кочалова в Углич, в имение, дарованное перед смертью Иваном Васильевичем сыну своему? Чтоб приглядывали за малолетним возможным претендентом на трон царский, а при условиях благоприятных жизни его лишить, да, таким образом, устранить конкурента. Мария Нагая и брат её Михаил прямо указывали на убийство Дмитрия и виновных называли. Ещё до расследования народ угличский поднялся на убийц и растерзал их. Присланная Годуновым комиссия во главе покорного Василия Шуйского следствие провела и выводы сделала в пользу интересов Годунова и царствующего Фёдора, что погиб Дмитрий в результате случая несчастного.
    Умер Борис Фёдорович Годунов, передав царский трон сыну Фёдору, умному и образованному юноше. Не забыл народ о царевиче малолетнем Дмитрии, не мог вынести последышей опричных. Во время мятежа убиты были Фёдор и мать его Мария. И настало время самозванцев. Тянулся народ к царю законному и справедливому, а вороги, пользуясь сумятицей поставляли Лжедмитриев и на трон силой сажали. Недолгое было правление первого Лжедмитрия, потому, как народ приструнить можно, но не обмануть. Гришка Отрепьев, разбойник и вор, выдавший себя за чудом выжившего Дмитрия, год на царском троне продержался. Василий Шуйский, народ поднявший на свержение самозванца, новым царём избранный, приказ издал, останки семьи Годуновых в Варсонофьевском монастыре перезахоронить, без отпевания, как самоубийц.
    Недолго царствовал Василий Шуйский под присмотром второго Лжедмитрия. Нескончаемые войны, ранняя зима и дождливое лето разоряли страну. Неспособность нового царя и боярства, подчинённое шляхте польской, страной управлять на новые бунты народ толкало. Тяжёлое поражение от поляков войск Василия Шуйского под Клушиным окончательно подорвало авторитет слабого царя. Поднялся московский народ и 17 мая 1610 года низложил Шуйского. Боярская дума, напуганная бунтом народным, не противилась, а чтоб народ успокоился, отдали последнего царя из рода Рюриковичей в монахи. И началось время семибоярщины. Без царя новое правительство страной управляло. Не было единства в этом правительстве, каждый в свою сторону тянул.
    Князь Фёдор Иванович Мстиславский, возглавлявший Боярскую Думу, в своё время вёл армию против Лжедмитрия I, но потерпев поражение, встал на сторону разбойника. Когда же народ поднялся, возглавил заговор против самозванца. После свержения Василия Шуйского, поддерживал польского короля Владислава Сигизмундовича, которого в русские цари приглашал, а как ополчение Пожарского поляков из Москвы изгнало, так Фёдор Мстиславский за нового русского царя стоял, за Михаила Романова.
    Князь Иван Михайлович Воротынский был верен до конца Борису Годунову, воевал с поляками и самозванцами, но присягнул первому Лжедмитрию, а через год способствовал его низложению. При царе Василии Шуйском активно боролся против изменников, но принимал участие в боярском приговоре низложенному царю. Был одним из кандидатом в русские цари, однако, когда выбор пал на Михаила Романова, поспешил к нему, чтобы призвать того на трон.
    Князь Андрей Васильевич Трубецкой получил боярство от Бориса Годунова, ему доверяли и Иван Васильевич, и Фёдор Иванович, и Борис Годунов, и Василий Шуйский – всем царям хорош был.
    Князь Голицын Андрей Васильевич вместе с другими членами правительства принимал решение об избрании царём сына польского короля Сигизмунда III Вазы Владислава и разрешил полякам войти в Москву.
   Князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский служил всем царям, а от первого Лжедмитрия пожалован в бояре. После свержения Шуйского состоял в семибоярщине и вместе с другими позволил полякам войти в Москву, но возвысился при Михаиле Фёдоровиче, признавшим боярский его чин, пожалованный Лжедмитрием.
    Боярин Иван Никитич Романов был против избрания царём своего племянника Михаила Фёдоровича, говоря, что тот ещё молод и не вполне разумен. Однако, поддерживал кандидатуру на русский трон шведского принца Карла Филиппа.
    Боярин Фёдор Иванович Шереметев в 1598 году подписал грамоту на царство Бориса Годунова, но вскоре примкнул к враждебной тому партии Романовых. Был сослан в Тобольск. После смерти Годунова перешёл на сторону Лжедмитрия и был пожалован им в бояре. Возглавляя московское войско, помог в убийстве самозванца. Участвовал в предложении короны Владиславу и был изгнан из Москвы вместе с поляками Дмитрием Пожарским. Однако активно способствовал избранию «народного царя» Михаила Фёдоровича Романова и возглавлял посольство Земского Собора, уговорившего Михаила Фёдоровича занять царский трон.
    Не могли знать Годунов и Бельский в ту вьюжную мартовскую ночь, когда разговор вели о судьбе своей после неотвратимо надвигающейся смерти царя. Запивая мёдом тяжёлые мысли, да рассуждая о делах государственных, думали, как жизнь свою спасти да богатства награбленные, да народ подчинить воле своей. Как противников отстранить да царя нового, что на смену Ивана Васильевича придёт, на своей стороне удержать. Не знали они во что выльется тирания ими поддерживаемая, о разорениях и голоде, что народ русский объединили против захватчиков иноземных и князей и дворян продажных, получавших вотчины, чины и должности от временщиков законных и самозванцев. Не знали они, что не выдержит народ издевательств ни от своих, ни от чужих тиранов и деспотов, что найдутся сыны истинные, поведут за собой народ, очистят землю русскую от поляков, литовцев и шведов, от самозванцев, разбойников и воров, и вынуждены будут дворяне-аристократы «народного царя» на царство призвать, чтоб самим не сгинуть вместе с Сигизмундами, Карлами и Гришками Отрепьевыми, потому, как только народу понятно, что не способны иноземцы и разбойники государством во благо управлять.
    Знал Иван Васильевич, что недолгое время отведено ему на белом свете. В ту ночь, когда Борис и Богдан, свой страх мёдом запивали, не спал Иван Васильевич из-за болей, вызванных остеофитами, обездвижившими царя, что ходить не мог, а последние шесть лет на носилках его носили. Но не таков был первый русский царь, хоть телом дряхлым обладал в последние годы своей жизни, но духом силён оставался и умом ясным, до самой смерти не упускал бразды правления государством.
    В ту ночь отпустил он верных своих людей, спящим притворившийся, а как ушли Борис с Богданом, велел Марию Фёдоровну, жену свою позвать, чтоб рядом с ним была да от болезни отвлекала.
    Донесение радостное подоспело царю, когда он в сопровождении окольничего Нагого Фёдора Фёдоровича поход на Лифляндию в 1580-м году совершал, что Баторий, король польский, Великие Луки оставил. Приказал Иван Васильевич по тому радостному известию стол накрыть, чтоб отпраздновать победу, ничего не решавшую в Ливонской войне. Веселился царь. Не так уж много радостей было, в возвращении старинного русского города увидел Иван Васильевич предзнаменование доброе.            
    – А не жениться ли мне? – воскликнул в разгар веселья царь. – Вон, у Фёдора дочка на выданье. Красотой неписаная, под стать царю в жёны годится.
    На том и порешили. Как в Москву вернулись, свадьбу сыграли. Не отличалась она пышностью. Самые близкие люди на ней были. Не признавала церковь законным шестой брак Ивана Васильевича. Но, что ему до суждений церкви и законов. Он сам себе закон и вера. Через год родила Мария сына Дмитрия, судьба которого горькая оказалась, а через него и Мария настрадалась. Хоть и незаконным сыном Дмитрий считался, взошедший на престол Фёдор запретил духовенству имя того упоминать, но убиенный малолетний Дмитрий сыграл значимую роль в истории России. Под его именем многие мошенники на престол метили, князья да бояре его имя, как флаг, использовали в борьбе за власть во времена смутные.
    – Тяжко тебе без меня будет, – говорил Марии царь. – Сына береги. Не дай извести его.
    Не заметил царь при мерцающем огоньке свечи, как помрачнело лицо жены его. Впервые за время супружеской жизни Мария высказалась о делах государственных:
    – Злобных людей оставляешь при Фёдоре. Они ж, как собаки, готовы глотки друг другу перегрызть…
    На удивление царицы спокойно Иван Васильевич слова её принял.
    – В том замысел мой, что каждому ценна жизнь Дмитрия. Ни у кого власти безраздельной не будет: ни у Фёдора, ни у Годунова, ни у князей и бояр. Друг за другом следить будут, а государству от того польза.
    – То при тебе они хвосты прижали, а при Фёдоре осмелеют…
    – Потому и оставляю Бориса и Богдана, князей Мстиславского и Шуйского, боярина Никиту Романовича. Разные за ними люди стоят, а потому, по разумению моему, государство крепче станет. А так как ещё ваш род Нагих царевичем Дмитрием представлен, то с оглядкой Фёдор царствовать будет, хоть и слабоумный он, но деваться некуда, знает, что всегда замена ему есть. Потому им всем вместе держаться надо, а, значит, согласие искать, коли не найдут, так перегрызутся, к тому времени Дмитрий подрастёт и свои права на царство предъявит. В нём, Мария, надежда моя на процветание государства русского, не на Фёдора.
    Вздохнул царь и продолжил:
    – Кабы Иван жив был!.. Его бы на царство оставил. Умён он, да, вот, ушёл рано. Он бы сумел моё дело продолжить.
    – Боюсь я, батюшка мой, – проговорила Мария.
    – А ты не бойся, хитрой будь, да на свой род положись. Отец твой, Фёдор Фёдорович, защитит тебя. И Годунову я приказал, что жизнью своей отвечает за Дмитрия и тебя. Борис прохвост, но меня не ослушается, – отвечал Иван Васильевич. – Устал я, Мария. Поди, отдохни, да прикажи завтра баньку истопить. Хочу попариться…
    Долго парили Борис и Богдан царя. Вениками дубовыми да берёзовыми тело его дряхлое и зловонное хлестали. «Наподдай!» – хрипел Иван Васильевич, и Богдан воду сливал на камни раскалённые, с шипением вода паром исходила, наполняя и без того влажный горячий банный воздух. Дышать тяжело было, но Ивану Васильевичу то во благо, будто горячим паром да вениками вся отрава из тела царского выводилась. «Наподдай! – всё повторял царь, – а ты, Бориска, веники не жалей! Смени-ка. Вон, тот, берёзовый, возьми. Да не жалей! Хлестай покрепче!»
    Вынесли Борис с Богданом царя в предбанник, усадили на скамью.
    – Ну-ка, Богданушка, налей-ка мне соку клюквенного!
    Пьёт сок Иван Васильевич, а у самого тело красное от веников дубовых и берёзовых, румянец на щеках выступил, будто и не болен он. Пьёт сок, а сам улыбается. Сок с губ скатывается, да грудь смачивает. Борис полотенцем вытер пролившийся сок, а сам вдруг задумался: «Да он нас ещё переживёт. Вот же, живучий, как собака!»
    – Несите меня в хоромы мои! – приказывает царь.
  Обтёрли его полотенцами, одели и отнесли в залу, что рядом со спальней находилась. Усадили в кресло, заранее приготовленное, подушками выложенное, и пожелал царь в шахматы сыграть.
   – Что, Богданушка? Давно мы с тобой умом не тягались. Давай-ка, расставим фигуры!
    Разложил доску Богдан, себе чёрные фигуры взял, царю – белые. Иван Васильевич взял короля, повертел его в руках и только хотел поставить на место тому предназначенное, как удар его хватил. Побледнел, короля из рук выронил, откинулся на спинку кресла, рот открыл, будто воздуха не хватает, да так и застыл. Крикнул Борис врачей. Набежали с ними слуги, что за больным царём ухаживали. Обследовали врачи тело Ивана Васильевича, попыток не оставляли к жизни вернуть, да всё напрасно.
    Вышел Борис Годунов на крыльцо дворца царского и сообщил людям дворовым:
     – Умер царь.

    Неоспорим исторический вклад Римской империи в развитие человеческой цивилизации. По прошествии полутора тысяч лет после распада и исчезновения Рима, он продолжает оказывать влияние на все сферы общественной жизни народов, населяющих нашу планету. Римское право, являющееся основой современного права, римская государственность, ассимилировавшая в единую общность различные народы, римские мыслители и учёные, разработавшие догмы, на основе которых развиваются гуманитарные и точные науки, римское искусство, поражающее красотой и совершенством — всё это наследие римской цивилизации. Недаром короли, цари, тираны и деспоты претендовали на римское наследство. И по сей день нет-нет, да возникают попытки со стороны власть имущих причислить себя и руководимый ими народ к римской (либо к византийской) цивилизации. Таковыми были франкские короли и скандинавские конунги, русские и болгарские цари, германские императоры и османские султаны и оставившие кровавый след в истории человечества лидеры немецкого и итальянского фашизма. 
    Однако, идея отождествления себя с Римской или Византийской империями несёт в себе историческую несправедливость и опасность. Чем закончила Римская империя? Мучительный распад и исчезновение римской общности, а латынь обратилась в мёртвый язык.
    Разве у каждого народа нет своей истории? Разве тот же русский народ за свою историю не познал падений и взлётов, крушений и достижений? Какой ещё народ сумел, как ни русский, расширить свои территориальные приобретения от Балтийского моря до Тихоокеанского побережья и удержать их на протяжении пяти сотен лет, вобрав в русскую государственность множество больших и малых народов? Какой ещё народ подарил человечеству плеяду великих полководцев от Шереметева и Суворова до Брусилова и Жукова? Не русский ли народ может гордиться величайшими учёными: Ломоносовым, Менделеевым, Ландау, Вавиловым и Капицей? Не на русском ли языке творили Жуковский, Пушкин, Достоевский, Лев Толстой? А сколько гениальных живописцев и композиторов открыла миру Россия? Если перечислять всех русских гениев, оставивших значимый след в различных областях человеческой деятельности, наверно, полное пятидесятитомное собрание сочинений Ленина покажется каплей в море. И Ленин был в российской истории, и царь Иван Грозный, и Сталин. И было позорное монголо-татарское иго, и Российская империя, рухнувшая и подхваченная Советской, и страшное отступление до Москвы под напором немецко-фашистских полчищ, но и была Великая Победа, спасшая многие народы от истребления, и в кратчайшие сроки послевоенное восстановление экономики и первый полёт в космос Гагарина.
    Какой смысл в идее наследственности империи, рухнувшей более тысячи лет назад, не выстоявшей под напором вандалов, гуннов, готов и варваров? Не сумевшей преодолеть экономические трудности, косность бюрократического аппарата управления, перестроить свою государственность под новые условия. В российской истории своих полно неверных решений, неоднократно ставивших страну на грань развала. Не разумнее ли будет изучать свою историю, внимательно и беспристрастно анализировать каждое историческое событие, чтобы впредь будущим поколениям не повторять промахов отцов и дедов?
    Что до давно исчезнувших империй, то не следует сбрасывать со счетов их становление, расцвет и упадок, чтобы выявить закономерности развития, выбрать и использовать то лучшее, что ими было создано, разобраться в ошибочных решениях, дабы самим не наступить на те же грабли.
    По сей день среди историков и обществоведов не стихают споры о причинах крушения Римской империи. Даётся подробный исторический анализ возникновения и развития Рима, его территориального расширения, раздела великой империи на две части, и прочих причин, оказавших пагубное влияние на существование Рима, его упадок и исчезновение. Однако, мы не можем найти анализ тех причин, которые побудили римское общество на территориальные приобретения и создание совершеннейшей армии того времени, причин, по которым армия превратилась в главную политическую силу империи, решавшей не только задачи охраны границ и усмирения воинственных соседей, но смещала старых и назначала новых императоров. От армии зависело по какому историческому пути пойдёт развитие римской государственности. Какие причины оказали влияние на политическую раздробленность среди римской аристократии и полководцев, что заставило Феодосия Великого разделить империю между сыновьями Аркадием и Гонорием, почему Рим не выстоял под напором многочисленных варварских племён?
    Чтобы разобраться во множестве причин развала великой империи, следует понять в каких глобальных природных и исторических условиях шло становление, расцвет и крушение Рима. Если обратиться к эпохе наивысшего расцвета Римской империи, каковым является период с первого по третье столетия, заметным станет тот факт, что этот период связан с глобальным потеплением, именуемым Римским климатическим оптимумом. Глобальное потепление охватило всю Европу, а также Азию и Африку, где климат стал более влажным. Повышение температуры способствовало отступлению альпийского глетчера, что позволило римской армии беспрепятственно преодолевать Альпы и присоединить к империи новые северные территории. Потепление климата способствовало расширению земель, используемых для сельскохозяйственных целей.
    Основной производительной силой в Римской империи являлся раб, чей труд не отличался высокой производительностью, но, вместе с тем, затраты на содержание раба были столь не велики, что его труд оказывался достаточно эффективным, что позволяло производить продуктов питания больше, чем необходимо для восстановления затрат на их воспроизводство. Вместе с непосредственно рабским трудом применялись такие формы, как пикулий и колонат. Хотя пикулий и колонат являлись более совершенными формами производственных отношений, более эффективными по сравнению с непосредственно рабским трудом, нищенское существование пикулианта и колона мало, чем отличалось от положения раба. Кроме того, существовала незначительная часть населения, которых можно причислить к свободным фермерам. И рабы, и колоны, и свободные фермеры, чей жизненный уровень оставался нищенским, составляли подавляющее большинство населения Римской империи, по оценкам историков: от восьмидесяти до девяносто процентов, в то время, когда аристократическая верхушка, доля которой составляла не более одного процента населения империи, владела обширными земельными угодьями, обладала властью и принимала политические решения в угоду самой себе, игнорируя интересы основной части населения. Для сохранения существующего положения аристократическая верхушка вынуждена была укреплять и увеличивать армию, чтобы держать в подчинении рабов, арендаторов, свободных граждан и покорённые народы, а вместе с ними и вновь приобретённые территории, которые в связи с глобальным потеплением становились источником новых земельных угодий.
   Разница в жизненных условиях аристократии и остальной части населения была столь велика, что закономерно вызывало негодование последних, для которых государство являлось враждебным организмом, и, когда государство перед лицом внешней угрозы нуждалось в помощи, оно могло опираться только на многочисленную армию, но население империи было равнодушно к его судьбе, а зачастую помогало его врагам.               
    Армия внесла существенный вклад в становление империи. Когда во втором столетии до нашей эры был разрушен Карфаген и устранён главный конкурент Рима, присоединены плодородные земли средиземноморского побережья Африки и Испании, когда пятьдесят пять тысяч финикийцев были обращены в рабство, а казна императора пополнилась за счёт грабежа и разбоя, когда метрополия была обеспечена зерном, тогда армия заняла своё ведущее место в государственной системе Рима. От числа и мощи армии зависело благополучие империи, но, если быть точным, благополучие аристократической верхушки, потому что для населения Рима и покорённых народов армия представлялась врагом, являлась инструментом убийств и грабежа. Завоевание новых территорий и покорение новых народов приносило Риму большие богатства, что придавало армии значимый политический вес. Ни императорам, ни сенаторам, ни аристократии не удалось заметить, когда армия превратилась из инструмента, исполняющим политическую волю государства, в силу, противопоставившей обществу собственные интересы. Расширение территории империи толкало на увеличение численности армии, чтобы удерживать в подчинении порабощённые народы и сохранить целостность империи. При населении Западной Римской империи в двадцать два миллиона человек, численность армии составляла двести пятьдесят тысяч солдат, или одиннадцать воинов на тысячу человек населения, что в современных условиях является критическим показателем, не говоря уже об экономике Рима, для которой  дорогостоящее содержание армии требовало отвлечение значительных ресурсов, пополнявшихся за счёт всё увеличивавшихся налогов, что, в свою очередь, вело к обнищанию населения, главным образом, той её части, которая была занята в материальном производстве, в то время, когда крупные землевладельцы, полководцы и церковь освобождались от налогов.
    Сама армия была неоднородна по своему составу. Она комплектовалась не только из числа граждан Рима, но и за счёт подчинённых народов и конфедератов, которых в конце существования империи было подавляющее большинство. Рассредоточение легионов по всей территории империи, различные условия дислокации, недостаточные по тем временам коммуникационные связи, распри внутри самой армии, недовольство императором толкали полководцев к узурпации власти. И таких случаев в истории Рима было множество. Чрезмерное увеличение численности армии привело к тому, что данный важный государственный инструмент, каковым она является, не мог выполнять изначально возложенные на него задачи, а был занят содержанием самого себя.   
    С завоеванием и присоединением новых территорий возникала потребность в создании и поддержании системы управления ими, что вело к увеличению чиновничьего аппарата, численность которого вместе с членами семей самих чиновников составляла более полумиллиона человек.
    Если в период становления империи территориальное расширение играло положительную роль в укреплении мощи Рима, то в последующем чрезмерное увеличение территории империи привело к системному коллапсу. По-видимому, Феодосий Великий понимал, что одному императору невозможно управлять обширной империей, наступило время государственных реформ, но, к несчастью империи, ни император, ни сенат, ни умнейшие представители того времени, не сумели преодолеть имперских позиций и предложить глубинные реформы государственной власти, чтобы сохранить великую империю. Феодосий I ограничился разделением империи между своими сыновьями, и каждая её часть пошла своим историческим путём.
    Роковыми для Западной Римской империи оказались природные изменения. Заканчивался период Римского климатического оптимума, на смену которого наступало глобальное похолодание, приведшее к сокращению сельскохозяйственных угодий и производству продуктов питания и, как следствие, к недоеданию, голоду и мору. Глобальное похолодание вынудило северо-европейские и азиатские народы искать новые лучшие земли, на которых можно было бы прокормиться – началось Великое перенаселение народов.
    Экономика Рима, система управления империей, армия и чиновничество, зародившиеся и оформленные в период наиболее благоприятного глобального потепления в новых исторических и природных условиях, наступивших в III – IV столетиях, оказались не способными сохранить империю, но, напротив, сыграли пагубную роль в её разрушении. Императорами и полководцами предпринимались меры по укреплению системы управления, но те меры были недостаточными, а в большинстве случаев сводились к попыткам сохранить империю старыми методами, пригодными в эпоху её расцвета. Власть имущих не сумела освободиться от имперской психологии, не учла исторические изменения в Европе, а упорно продолжала отстаивать прежние римские идеалы и править способами и методами, выработанными до третьего столетия, продлевая на десятилетия агонию империи.
    Подавляющее большинство населения, обременённое нищетой, непосильными налогами, голодом и болезнями, видело в империи врага более опасного, чем в готах, вандалах и гуннах, а потому неохотно становилось на защиту империи. Разваливающаяся армия неспособна была защитить границы и всё чаще терпела поражения, уступая в битвах варварским армиям. Аристократия, погрязшая в роскоши, алчная и пугливая, готова была вступить в сговор с захватчиками, дабы сохранить собственную жизнь и богатства. Слабовольные и неспособные императоры не могли предложить новые идеи для консолидации населения, но безропотно подчиняясь полководцам, прожигали свою жизнь в роскоши и блуде. Даже величайшие полководцы из числа римлян и варваров, служивших Риму, часто приводили империю к гражданским войнам.
    Ничуть не умоляя исторического наследия Римской империи, следует признать, что попытки правителей взять за образец рухнувшую полторы тысячелетия назад государственность являются неразумными и опасными, это уход в раннее средневековье, это нежелание вести свой народ в будущее. Не потому ли идеи отождествления себя с Римской (или Византийской) империей недолговечны. Под воздействием общественного сознания эти идеи не приживаются, но могут нанести вред, дезориентируя общество в его поступательном историческом развитии.

    Элия Пульхерия с пониманием отнеслась к просьбе Гонория принять опальную Галлу Плацидию и обеспечить безопасность её детей: дочери Юсты Граты Гонории и сына Флавия Плацида Валентиниана, под давлением антиварварской партии лишённого титула нобилиссима. Пульхерия, достаточно информированная через своих шпионов о происходящих в Равенне событиях, небезосновательно считала, что нескончаемая политическая борьба дворцовых партий за власть в Равенне ослабляет империю, а потому сохранение жизни Галлы Плацидии и Валентиниана в будущем станет важным фактором восстановления стабильности в Западной Римской империи. До Пульхерии давно доходили сведения о чрезмерном расположении Гонория к сестре. По рассказам очевидцев, их признания и частые поцелуи на публике вызывали постыдные подозрения у римских граждан. Известия о любовных отношениях состоявших в кровном родстве Гонория и Галлы вызывали негодование в душе набожной регентши. «То главная причина изгнания», —  убеждала она Феодосия, которому не было никакого дела до дворцовых интриг в двух империях. Занятый философскими исследованиями и влюблённый в Евдокию, год назад родившей ему дочь, Феодосий не интересовался политикой, а полностью доверил управление Восточным Римом своей сестре.
    — Галла Плацидия в молитвах искупит грехи перед Богом, — уверяла Пульхерия. — Я лично прослежу.
    — Однако, — отвечал Феодосий, — это будет не просто. Свободные нравы Равенны вошли в её плоть и душу. Нелегко справиться с тем, что было образом всей жизни. Не лучше ли будет отправить её в какой-либо монастырь?
    — Ни в коем случае, Феодосий. Хоть Галла лишена титула августы, но она мать будущего императора Рима. Гонорий не вечен, ему нужен преемник. Пока никого, кроме Валентиниана нет. При дворце Галла Плацидия с детьми будет под зорким присмотром и в безопасности.
    — Тебе лучше знать… — как обычно Феодосий возложил разрешение проблем на свою старшую сестру.
    Пульхерия благосклонно приняла Галлу. Была к ней добра и ласкова. Она распорядилась выделить для изгнанницы просторные комнаты, разрешила оставить прибывших с ней служанок, познакомила с супругой Феодосия — Евдокией, которую попросила не сводить глаз с Галлы Плацидии, таким образом, назначив невестку шпионить за ней, её детьми и прислугой. Однако, наперекор Пульхерии, отношения обеих женщин быстро переросли в дружбу. Несмотря на разницу в возрасте, составлявшей почти пятнадцать лет, по духу и взглядам на жизнь Галла и Евдокия обнаружили много общего. Обе женщины, красивые, умные и образованные, в первый же день знакомства, оставшись наедине, признались, сколь тяготит их установленные в императорском дворце аскетичные порядки, больше похожие на монастырские, чем на светские. Фанатичной набожностью регентши были пропитаны не только стены дворца и вся мебель, но, казалось, что сам воздух нёс в себе божий дух, всюду чувствовался запах лампад и благовоний, заменявших свежесть морского воздуха.
    Их встречи становились всё чаще и продолжительнее. Они не только помогали друг другу ухаживать за детьми, но проводили выдававшиеся свободные часы за разговорами, при которых обменивались познаниями в философии и жизненным опытом. Галла за свои тридцать пять лет пережила немало взлётов и падений, была непосредственной свидетельницей и участницей дворцовых интриг Западного Рима, пережила вестготский плен, была королевой варваров, супругой всемогущего военного магистра и августой, любовницей императора, и вновь оказавшейся не у дел, но не терявшей присутствия духа, могла многое рассказать молодой женщине, недавно объявленной августой Восточного Рима, втянутой в борьбу с регентшей за влияние на собственного супруга, перенимавшей, таким образом, богатый жизненный опыт новой подруги, чтобы использовать его в своих интересах, интересах семьи и империи.
    Евдокию, молодую высокую, статную белокурую женщину, получившей эллинское воспитание, тяготили монашеские порядки во дворце. Принимая христианскую веру в угоду Феодосию и семьи, душой она не могла принять тот образ жизни, который устанавливался в Восточной Римской империи её супругом и регентшей. В изгнаннице Галлы Плацидии Евдокия увидела родственную душу, независимую, свободолюбивую, но заточённую в тесную клетку императорского дворца. Слушая повествования Галлы, Евдокия внимала каждому слову, ей были интересны злоключения новой подруги в вестготском плену, о свадьбе с Атаульфом и Констанцием, об интригах при равеннском дворе, о любовных приключениях с Аэцием и Гонорием. Кто знает, не повлияли ли рассказы Галлы, когда двадцать лет спустя Евдокия увлеклась Павлином, другом детства Феодосия. Заподозренная в супружеской измене, дав политические козыри сопернице Пульхерии, Евдокия вынуждена была покинуть Константинополь и поселиться в Иерусалиме, где по указу императора, лишённая свиты, жила, как частное лицо, но, благодаря оставшимися в её распоряжении богатствам, на которые претендовала Пульхерия, посвятила себя благотворительным делам: устраивала церкви, монастыри и больницы, построила дворец для иерусалимских епископов, восстановила разрушенные сто лет назад стены святого города, за что была канонизирована Православной церковью в лике благоверных. Дружба двух женщин не могла не повлиять и на супружество их детей: Валентиниана, и Евдоксии.
    Евдокия не только внимала рассказам Галлы Плацидии, но и сама делилась с нею познаниями в философии и истории. Дочь ритора Афинской академии, друга величайшего историка Олимпиодора Фивянина, получившая превосходное образование, обладала глубокими знаниями не только греческой, но и связанной с ней истории Рима.
    Жизнь Галлы Плацидии в изгнании была однообразной и скучной. День за днём проходил в молитвах, гуляниях в саду и беседах с Евдокией. Отстранённая от высшего общества, каковым являлся равеннский двор, не получая возможности влиять на политику государства, Галла все свои душевные силы направила на воспитание детей. Особой заботой она объяла Валентиниана, как будущего императора. Помятуя о смерти первенца, не оставляя надежд на возвращение в Равенну, Галла подчинилась материнскому инстинкту. Воспитание сына в излишней нежности и неге не проходило незаметным для набожной и ведущей строгий образ жизни Пульхерии, не оставлявшей попыток вмешательства в воспитание Валентиниана. Однако, Галла, со свойственной ей дипломатичностью, решительно отвергала помощь племянницы.
    Отсутствие свободы и богатств, к которым Галла Плацидия привыкла в Равенне, приводили её в уныние, и только редкие весточки от Бонифация и деньги, которые он высылал ей, вдохновляли и укрепляли надежду на скорое возвращение в привычную для неё среду.
    Спустя полгода император Западного Рима Гонорий. Весть о смерти императора пришла в Константинополь с опозданием. Феодосий и Пульхерия и ранее задумывались о наследнике их дяди. По законам Рима, таковым являлся сын Констанция и Галлы Плацидии — Валентиниан. Ещё при жизни Гонория Валентиниан был лишён титула нобилиссима, однако, по установленным законам Константина I Великого, император Восточного Рима был вправе восстановить Валентиниана в качестве наследника императорского трона. Феодосий и Пульхерия не спешили вмешиваться во внутриполитические распри западного соседа. За прошедшие двадцать восемь лет разделения Римской империи западная и восточная её части состоялись как самостоятельные государственные образования, каждая со своими политическими и экономическими интересами. По сути, это были две империи, отношения между которыми нельзя было назвать добрососедскими. Нередко империи враждовали. Их вражда не носила открытого характера, но в борьбе друг с другом использовались готские и другие варварские племена. Камнем преткновения в отношениях между западом и востоком была префектура Иллирия, расположенная на Балканском полуострове на побережье Адриатического моря, и имевшая важное экономическое и военно-политическое значение. Ещё свергнутым военным магистром Стилихоном предпринимались попытки присоединения Иллирии к Западному Риму, законность которых обосновывалась завещанием Феодосия Великого. Ещё при жизни Гонорий, дядя Феодосия Младшего, не оставлял надежд завладения префектурой. Лишь тяжёлое политическое положение Рима из-за набегов варварских племён и внутренних распрей не позволило Гонорию претворить планы отторжения Иллирии и присоединения её к своей империи.
    Вместе с тем, и Феодосий, и Пульхерия понимали, что невмешательство в события, происходившие в Равенне, могло негативно сказаться на внешнеполитическое положение Константинополя, в интересах которого было иметь спокойного соседа, предсказуемого и зависимого от императора Восточной Римской империи.
    Пока Феодосий и Пульхерия принимали решение о наследнике Гонория, власть в Равенне при поддержке главнокомандующего Кастина и начальника императорской гвардии Аэция узурпировал начальник имперской канцелярии Флавий Иоанн, назначение которого поддержали префект претория Галлия, а также провинции Италии и Испании. Комит Африки Бонифаций не признал законность узурпации власти Иоанном и прекратил поставки зерна в метрополию. Не поддержал узурпатора и гарнизон Арелата, являвшегося резиденцией Эксуперантия, преторианского префекта Галлии. Солдаты восставшего гарнизона убили префекта и приступили к обсуждению нового императора. Для Иоанна сложилась опасная ситуация. Лишённый поставок зерна, он посылает экспедиционный корпус в Африку для усмирения непокорного Бонифация, но поднявшийся шторм разбрасывает корабли, и экспедиционный корпус погибает, так и не достигнув берегов Африки. Одновременно Иоанн отправляет послов с богатыми подарками в Константинополь, чтобы заручиться поддержкой Феодосия Младшего и признанием его законным императором западной части империи. Однако, Феодосий отказывается принять послов и отправляет их к Пропонтиде, одновременно восстанавливает за Галлой Плацидией титул августы, а её сына возводит в ранг цезаря, признавая, таким образом, наследство за ним императорского престола Западной империи. Помолвкой сына Галлы Плацидии Валентиниана с дочерью Феодосия Лицинией Евдоксией скрепляется союз Запада и Востока, а для восстановления справедливости, Феодосий отправляет в Рим армию во главе с командующим Ардавуром, сопровождали которого не менее талантливые полководцы его сын Аспар и Кандидиан. Армия Ардавура выступает в Далмацию и в 424 году овладевает городом Салоной. Овладев Салоной Ардавур разделяет свою армию на две части: он и Кандидиан на кораблях пересекает Адриатическое море, а Аспар во главе конницы продвигается по далматинскому побережью к Аквилеи, близ Равенны, где, по замыслу Ардавура, две части его армии должны объединиться и вместе взять резиденцию узурпатора. Поднявшийся сильный морской ветер отгоняет корабли Ардавура к югу от намеченной цели. Часть кораблей погибла, погиб и помощник Ардавура Кандидиан, а сам Ардавур, высадившийся с остатком армии был разбит Аэцием и пленён.
    Иоанн понимал, что ему не удастся без борьбы отстоять императорский престол, но и войск было недостаточно, чтобы противостоять армиям Константинополя, и он принимает решение отправить Флавия Аэция вместе с Аттилой к царю гуннов Ругиле за помощью. Ругила, преследуя свои цели в борьбе против Константинополя, не мог отказать Аэцию, выделил ему огромное войско в количестве шестидесяти тысяч воинов. Однако, Аэций не спешил возвращаться. На то были, как объективные причины, так и субъективные. Для подготовки огромной армии требовалось продолжительное время, и Аэций знал, что поспешность чревата трагическими последствиями. Он тщательно готовил воинов к походу, проводил множество смотров, требовал устранять недостатки и заготовить достаточное количество пропитания и фуража. Во время подготовки армии Аэций выжидал и оценивал сложившуюся ситуацию. Ещё в Равенне Иоанн довёл до его сведения о вмешательстве Константинополя во внутриполитическую ситуацию в Западном Риме. Ему было известно, что сын Галлы Плацидии был назначен цезарем, а Иоанн, узурпацию власти которого он поддержал, не был признан императором. Аэций понимал, что его надежды на возвышение, связанные с Иоанном, оказались шаткими, а значит необходимо принимать новое решение. Каков исход противостояния Иоанна с Константинополем, не вызывал сомнений. Узурпатор обречён, потому Аэций не спешил выступать с гуннами на помощь Иоанну, а выжидал.
    В это время Аспар достиг Аквилеи и без боя овладел городом. Он не знал о трагической судьбе своего отца, а ждал прибытия кораблей. Иоанн же вместо того, чтобы отправить Кастина в Аквилею и разгромить конницу Аспара, заперся в Равенне. Он совершенно пал духом, жил надеждой на скорое возвращение Аэция. Он даже не изолировал пленённого Ардавура, но дал ему свободу действий, чем тот не преминул воспользоваться и подговаривал гарнизон Равенны к измене, что делал небезуспешно. Ардавур даже сумел предупредить своего сына, чтобы тот немедленно покинул Аквилею и выдвигался к Равенне, что Аспар и сделал. Подговорённые военачальники равеннского гарнизона без боя сдали столицу, и Иоанн был арестован и препровождён в Аквилею. Восстановленная в правах августы Галла Плацидия приговорила Иоанна к смертной казни. Ему отрубили правую руку, посадили в клетку и на три месяца выставили на посмешище в цирке. В июне 425 года Иоанн был убит.
    Три дня, как узурпатор был казнён, когда к Аквилеи подошёл Аэций со своим многотысячным войском. Аэций с лёгкостью мог разгромить армию Ардавура, в нескольких небольших стычках с Аспаром он мог пленить константинопольского военачальника, но не сделал этого. Показав свою силу Галле Плацидии, прибывшей в Рим со своим сыном, Аэций вынудил Галлу вступить с ним в переговоры. Переговоры длились более трёх месяцев, в течение которых Аэций держал в напряжении всё римское общество. Его армия, состоявшая из воинственных гуннов, расквартированная в Равенне, в любой момент могла двинуться на Рим, куда была перенесена столица империи, и с лёгкостью взять его. Ни Феодосий, ни Ардавур, ни Аспар не могли бы помешать Аэцию узурпировать власть. Однако, Аэций преследовал иные цели. Помятуя об Иоанне, он не желал восстанавливать против себя обе империи и повторить судьбу несчастного узурпатора, но добивался собственной неприкосновенности, а в качестве гарантий, добивался значимой должности. Когда 25 октября 425 года семилетний Валентиниан был провозглашён императором, а Галла Плацидия регентшей, Аэций признал власть Галлы, в обмен чего получил пост командующего армией в Галлии. Гунны с богатыми подарками были отпущены домой. Так, закончилось политическое противостояние бывших любовников Галлы Плацидии и Флавия Аэция.
    Двенадцать лет на правах регентши правила Римом Галла Плацидия, создав условия для продления на четверть века агонии обречённой на крах империи, а через десять веков на востоке Европы рождалась в муках новая — русская империя.