II
Так случается, порой, что самые нетерпимые и немилосердные те, кто к милосердию настойчиво призывают. В 1837 году Петр Яковлевич Чаадаев напишет «Апологию сумасшедшего», в которой попытается еще раз обратиться к соотечественникам, неправильно понявшим его «Философические письма». К соотечественникам, которые обвиняли его в недостатке патриотизма, которые «кинули на ветер труд целой жизни».
Чаадаев изберет особый жанр, «Апологию», такой род христианской богословской литературы, к которой обычно прибегают с целью доказать ложь взводимых обвинений и дать защиту правоты в каком-нибудь вопросе. Эпиграф подберет соответствующий, изречение Сэмюэла Кольдриджа: «О мои братья! Я сказал много горьких истин, но без всякой горечи». Вступление настроит оскорбленного читателя «выслушать» объяснения: «Милосердие, говорит ап. Павел, все терпит, всему верит, все переносит: итак, будем все терпеть, все переносить, всему верить,— будем милосердны». Но что-то пойдет не так, и вместо объяснений из уст философа «польются» потоки едких оскорблений.
«В СУЩНОСТИ, ПРАВИТЕЛЬСТВО ТОЛЬКО ИСПОЛНИЛО СВОЙ ДОЛГ»
И что занимательно, эти потоки оскорблений обращены не к существующей власти, которая объявила его сумасшедшим, приставила к нему полицейский и врачебный надзор, категорически запретила публикацию и первого «Философического письма», и всех последующих, а к читающей публике, которой не хватило достаточно ума понять его философические изыски. Он не только не оскорблен и не унижен вынесенным ему приговором, а, наоборот, даже найдет тому оправдание: «В сущности, правительство только исполнило свой долг; можно даже сказать, что в мерах строгости, применяемых к нам сейчас, нет ничего чудовищного, так как они, без сомнения, далеко не превзошли ожиданий значительного круга лиц. В самом деле, что еще может делать правительство, одушевленное самыми лучшими намерениями, как не следовать тому, что оно искренно считает серьезным желаньем страны?»
Удивительно, как можно понять одних и в то же время не хотеть услышать других. Или всему виной, что он РОДОВИТ и то обстоятельство, что в лице правительства философ видел своих защитников и былых покровителей. И факты остаются фактами: за связь с декабристами будут наказаны многие, но он отделается лишь подпиской о неучастии в тайных обществах. Напишет «Философические письма», которые взбудоражат всю читающую и мыслящую публику, и как следствие: издатель будет отправлен в ссылку, цензора отстранят от должности, а Петра Яковлевича побранят-побранят, пожурят-пожурят, немного «подлечат», на этом наказание и закончится.
Существует предположение, что «история» с помешательством Чаадаева принадлежит Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Шеф III отделения понимал: так уж повелось у нас на Руси, что преступник вызывает у впечатлительной русской публики сочувствие, а помешавшийся головой — лишь брезгливое сострадание. Наказание будет в нем самом! К тому же, Александр Христофорович Бенкендорф и Петр Яковлевич Чаадаев знакомы еще по «заграничному походу» в Европу, к Александру Христофоровичу Чаадаев будет обращаться после отставки с военной службы в поисках государственной службы.
Опасались власти и международного резонанса: из Петербурга уже «полетит» от Карла Фикельмона, австрийского посла, канцлеру Меттерниху донесение: «В Москве в литературном периодическом журнале под названием «Телескоп» напечатано письмо, написанное русской даме полковником в отставке Чаадаевым... Оно упало, как бомба, посреди русского тщеславия и тех начал религиозного и политического первенствования, к которым весьма склонны в столице».
В Московском университете возмущенные студенты обратятся за разрешением к графу Сергею Григорьевичу Строганову, попечителю московского учебного округа, с оружием в руках вступиться за оскорблённую Россию, поэтому версия о нездоровье автора философических размышлений была как никогда кстати: она примиряла одних, успокаивала других, не давала воли третьим.
«КАПРИЗЫ РУССКОЙ ПУБЛИКИ»
Не такой реакции ожидал Петр Яковлевич от своих соотечественников. Он хотел принести пользу, намеревался, как Чацкий, «исправить московское общество», «видел себя» проповедником, пророком, светочем общественной мысли. Он так много «говорил» о пассивности русского человека, но когда на его хулу и оскорбления нашего Отечества русское общество встанет на защиту своего прошлого и настоящего, Петр Яковлевич неожиданно обидится на «непросвещенную» публику. Он огорчится: к его удивлению окажется, что кроме его мнения есть мнение совершенно противоположное и выразителей этого мнения — большинство.
Усугубит еще одно событие, которое произойдет почти одновременно с выходом его «Философических писем»: на сцене Александринского театра в Петербурге пройдет премьера Гоголя «Ревизор» и эта премьера будет иметь оглушительный успех. Чаадаев придет в недоумение: ему казалось, что они с Гоголем «говорят» об одном и том же, но отчего русская публика его возненавидела, а Гоголю аплодировала стоя: «... капризы нашей публики удивительны. Вспомним, что вскоре после напечатания злополучной статьи, о которой здесь идет речь, на нашей сцене была разыграна новая пьеса. И вот, никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и, однако, никогда не достигалось более полного успеха. Неужели же серьезный ум, глубоко размышлявший о своей стране, ее истории и характере народа, должен быть осужден на молчание, потому что он не может устами скомороха высказать патриотическое чувство, которое его гнетет? Почему же мы так снисходительны к циническому уроку комедии и столь пугливы по отношению к строгому слову, проникающему в сущность явлений?»
«УМНЫЙ ШАРЛАТАН В БЕСПРЕРЫВНОМ ПАРАКСИЗМЕ ЧЕСТОЛЮБИЯ»
Петр Яковлевич озадачен «капризами» русской публики и категорично заключит: «... мы имеем пока только патриотические инстинкты. Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций». И назовет русский патриотизм «ленивым», «блаженным», «квасным», «новоиспеченным»...
Следуя его рассуждениям, «сознательным патриотизмом» обладают «старые нации» — страны Европы. И это говорит он, участник Бородинского сражения, который с нашей русской армией триумфально зашел в Париж, освободив Европу от самой непобедимой армии — армии Наполеона??! Армии Наполеона, которая состояла из французов и поляков, итальянцев и австрийцев, пруссаков и испанцев, португальцев, голландцев, представителей многочисленных германских княжеств… — «Войска двунадесяти языков»! Это говорит он, который прошагал дорогами войны бок о бок с русским солдатом от Москвы до Парижа...
Да не болен ли он по-настоящему?! Нет, не болен, а при здравом уме и твердой памяти. «Ты спрашиваешь о Чаадаеве?... Я всегда почитал его человеком весьма начитанным и, без сомнения, весьма умным шарлатаном в беспрерывном пароксизме честолюбия, но без духа и характера, как белокурая кокетка, в чем я, кажется, не ошибаюсь»,— так ответит Пушкину его друг, командир партизанского движения, генерал-лейтенант, гусар, поэт— Денис Давыдов.
«ДВОРЯНСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ МАСКА ЗАВЗЯТЫХ КРЕПОСТНИКОВ»
Становится понятна и объяснима нелицеприятная характеристика, которую дает Денис Давыдов в «Современной песне» Чаадаеву, домашнему проповеднику в салонах «старых барынь»:
Нет, он в битвах не бывал —
Шаркал по гостиным
И по плацу выступал
Шагом журавлиным.
Нарисует Денис Давыдов и панораму «героев времени» — либералов нового времени, напитавшихся модными лозунгами о низвержении существующих правительств, а принципам своим не следуют, о которых кричат и которые усердно проповедуют. Дворянский «либерализм» — это всего лишь маска завзятых крепостников. И с горечью произнесет:
…То был век богатырей!
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала.
«ЛУЧШЕ ВНИМАТЬ НАСТАВЛЕНИЯМ МУДРОГО, ЧЕМ ПЕСНЯМ БЕЗУМЦА»
Чаадаев Петр Яковлевич не раз будет повторять, указуя, что не в его правилах любить «свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами». А разве Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов и Достоевский любили отечество свое с закрытыми глазами, преклоненной головой и запертыми устами?!
Трагедия Петра Яковлевича Чаадаева в том, что он вдруг решил, что он особенный, исключительный, избранный открыть миру тайну, при этом не терпящий никакой критики, не слышащий никого, кроме собственного голоса, отвергнут обществом, которому не близки проповеди католических добродетелей и оскорбительна его теория о происхождении русского народа, его культурного феномена и предназначения. Не близка русскому человеку и «особая» честность Чаадаева: «Я предпочитаю бичевать свою родину, — предпочитаю огорчать её, предпочитаю унижать её, только бы её не обманывать». Неужели, это единственно возможное проявление любви к своему Отечеству?!
Так устроен мир, что события через определенный отрезок времени повторяются как под копирку. И события и люди узнаваемы. Так было и так будет. Единственное, что может помочь нам разобраться в круговороте сменяющихся событий — Читать! Читать первоисточники. Читать и Господ, читать и Товарищей. Читать Великую русскую классическую литературу, которая вне времени. Читать и Думать: «Горе России, если к тому времени, когда деятельность умных и сведущих людей будет ей наиболее необходима, наше правительство будет окружено лишь толпою неспособных и упорных в своем невежестве людей. Усилия этих лиц не допускать до него справедливых требований века могут ввергнуть государство в ряд страшных зол». «Это страшное зло не уступает по своим последствиям татарскому игу». (Д.Давыдов)