МАГПАИ ГОНЧАРОВ ГЕННАДИЙ
В ноябре стояла страшная засуха. Жара. Телевиденье, радио, газеты, все средства массовой информации взывали к сознательным и не очень гражданам Австралии экономить воду. В программах телевиденья ежедневно, по несколько раз в день, появлялась на экранах справка о процентном содержании запасов воды в водохранилище. Проценты катастрофически убывали: 70%, 60, 55, 50%! И продолжали падать.
Я сидел у экрана телевизора и без тревоги созерцал зловещую, за последние сто лет, судя по информации австралийского диктора, кривую падения объёмов пресной воды. И невиданную, за тот же отрезок времени, засуху, страшный падёж скота. За пять лет проживания здесь в эмиграции, я ещё ни разу не столкнулся с исполнением устрашающих пророческих прогнозов. Поэтому мне страшно не было.
В России наоборот. Я там уже утром просыпался в страхе, в ожидании какого-нибудь неизбежного бедствия. И если оно не случалось в течение дня, я с нервным трепетом ожидал его вечером, и часто не мог заснуть. И лишь дождавшись, что в Солнечногорске взлетел на воздух жилой дом, а на р. Волге теплоход врезался в мост, есть жертвы, я облегчённо засыпал. А ночью мне снились кошмары. Почти еженедельно симпатичные дикторы телерадиовещания заполошными голосами, всплёскивая руками, изумлённо доносили до поникших граждан мрачные вести об очередном, непредвиденном, непредсказуемом, экстра неординарном несчастье, обрушившемся на головы бедных россиян. Но сейчас речь не об этом.
Для этого времени года, даже для Австралии, температуры воздуха были необычны. Всё пересохло. Городские птицы метались в поисках пищи и воды. Макпаи, самые распространённые в Австралии птицы, напоминающие наших ворон, только с менее грубыми, без дрожащего согласного «р», в своих криках, голосами. И в отличии от ворон, абсолютно непугливые, гордые, независимые. А газоны вашего дома, на которых они добывают себе и своему потомству корма, считают исконно своими, принадлежавшими только им, угодьями.
Дорогу вам макпаи редко уступят. Свою территорию макпаи защищают бесстрашно. Но только от вторжения чужих, незнакомых им посетителей. Всех девять жителей шести домов, вокруг общего двора, где макпаи кормятся, они превосходно узнают. Но на мою внуку, впервые посетившую нас, макпай стремительно спикировал и пребольно долбанул её в голову. Внука испуганно закричала и упала на землю. Я выскочил из дома, поднял внуку, приобнял её, и пригрозил, взгромоздившему на дерево негодующему макпаю. Макпай извиняюще и смущённо заворковал, и, кажется, даже покраснел. «Ну откуда же я мог знать, что она твоя родственница». Но с тех пор больше не набрасывался на внуку.
Шёл ноябрь. Макпаи только что вывели птенцов. А обильных кормов, обычных в этот сезон года, не было. Пернатые родители несчастных птенцов изнемогали в поисках какой-нибудь съедобной пищи. Даже навещали, удаленные на несколько километров, городские свалки, редкие пищевые рынки, в надежде разжиться хоть чем-то съедобным. Птицы, не привыкшие к дальним перелётам, изматывались. Да и занятие, рыться в отвалах, было им непривычным. Выводки птенцов голодали.
Сытые птенцы, с отлётом родителей от гнезда за кормом для них, тут же инстинктивно замолкали, дабы не выдать писком местоположения гнездовища прожорливым и хищным стаям воронов. Сейчас же из гнёзд, искусно замаскированных в кронах густых деревьев, непрерывно неслись вопли истощённых, оголодавших птенцов. Чёрные, как смоль вороны, вестники смерти, пикировали на эти звуки и мгновенно избавляли птенцов от голодных мук.
Родители макпаи не всегда были в состоянии во время вернуться с поисков пищи и защитить своё потомство. Численность макпаев падала. А вставшая на крыло молодая поросль была неполноценной. У птенцов были повреждены либо крыло, либо ножка. Вероятно по времени они должны уже были самостоятельно слетать с гнёздовищ. Однако полуголодные птенцы не успевали окрепнуть, встать на крыло, и полуслетали, полувыпадали с гнёзд. Гнёзда макпаев расположены на вершинах огромных сосен. Так что если птенцы не ломали при падении лапки или крылья, то часто повреждали внутренности.
Так вот, сижу я перед экраном телевизора, рядом с окном во всю стену и дверью во внутренний дворик нашего дома. И вдруг раздаётся настойчивый стук в стекло. Я повернул голову и увидел призывный пронзительный взгляд самки макпая.
- Чего тебе?
Макпай вновь настойчиво постучался в дверь и громко заверещал.
- Никак есть просишь?
Макпай снова повторил свой клич.
- Ну, подожди, посмотрю, что там у нас есть.
Я открыл холодильник и отломил немного мороженого фарша. Слегка растаял его в микровее и вышел к макпаю во двор.
Макпай терпеливо ждал.
- Ну вот, держи. Подзаправься.
Однако к моему изумлению макпай есть не стал. Но ловко и сноровисто, как будто всю жизнь кормился только мясным фаршем, набил им клюв прямо из моих рук и улетел.
Я вернулся к телевизору. Но тут же опять раздался стук в окно, и я увидел знакомого макпая. Он протрубил свою призывную песню. Надо сказать, весьма нежную! Процедура кормления повторилась. И так повторялось несколько раз, пока не наступил вечер, и макпай не перестал прилетать.
С того дня я регулярно подкармливал птицу утром и вечером. Да и в течение дня, когда бывал дома. Пришлось прикупать в магазинах фарш для животных. Мамаша птенцов с удовольствием ела его и сама, но чаще быстро уносила куда-то. Однажды я проследил за её полётом и увидел, что птица таскала фарш в гнездо, слаженное высоко на сосне рядом с домом.
Однажды, дней через десять, макпаиха прилетела не одна. Вместе с ней у окна появились два уже взрослых птенца, ростом почти с мамашу. Птенцы были женского пола. У самцов макпая отличительная, почти чёрная, угольная окраска перьев и мощный, несоразмерный телу, кованый клюв. Что причиняет большие неудобства молодым птенцам. При приземлении клюв часто перевешивает и птенец по инерции втыкается в землю головой, а то и переворачивается. И необходимо некоторое время, чтобы птенец научился управлять своим неравновесным, типа «русской матрёшки» телом. Самочки и поменьше, и поизящнее, с аккуратным, точёным клювом. В их окрасе присутствует изрядное количество белого пера, и они более смелы и доверчивы.
Птенцы держались настороженно и на некотором отдалении. Брать фарш из рук они не решались. Но надрывно пищали, привлекая внимание своей матери. Она же буквально бегом сновала от меня с порцией фарша то к одному, то к другому птенцу и сноровисто переправляла фарш в распахнутые клювики своих чад. Но одного из своих детей мамаша прикармливала куда чаще, чем другого. Хотя истошные требовательные вопли они издавали одинаковой силы. Когда один из птенцов, всегда один и тот же, надоедал ей своими криками, она быстро подскакивала к нему и крепко, вероятно и больно, долбала его острым клювом. Птенец заваливался на спину, задирал лапки и замолкал. Несколько минут он находился в таком положении, искоса наблюдая одним глазом за матерью. Наконец решив, что мать его простила, он становился на лапки, раскрывал клюв и снова требовательно возопил.
Через некоторое время я понял, что птенцы, хотя и были одного помёта и пола, заметно отличались друг от друга. Один птенец был явно болен. Он был худосочнее своей сестры, сильно припадал на правую лапку, и был как-то равнодушнее ко всему. Равнодушнее к своему оперению - он его никогда не чистил клювом. Равнодушнее к предлагаемой мною пище. Он не набрасывался на фарш с жадностью, как его сестра. И никогда не боролся за него. Равнодушнее относился и к опасности - он не бежал от налетавших воронов, и даже не сопротивлялся, когда они бросались его заклёвывать. Я тут же поспешал во двор и отбивал несчастную птаху. Птенца не защищали от нападения воронов ни мать, ни крутившийся всё время тут же его отец. Они равнодушно и безучастно наблюдали, как вороньё терзало несчастного. Вероятно, дарвинские законы естественного отбора были выше материнского инстинкта любви к детям. Наверное, поэтому мать больше подкармливала здорового птенца и не защищала от воронов птенца больного.
Ущербный птенец, однако, быстро сообразил, где ему безопаснее быть, и перестал слетать со двора и держался вблизи двери моего дома во двор, не улетая с матерью по птичьим делам. Теперь он целыми днями просиживал либо на стуле, либо на кирпичном возвышении дворовой клумбы, поджимая больную лапку. Слетал он с насиженного места только на ночь. Но уже с рассветом сидел на привычном месте, куда стая воронов приближаться остерегалась.
Время шло. У нас с макпаями установилось что-то вроде негласного, но чёткого расписания. На кормёжку они обычно появлялись теперь два раза в день. Рано утром, около восьми часов, когда мы завтракали, и вечером, после шести, в наш ужин. Ущербный птенец стал поправляться. Он окреп. Меньше стал припадать на больную лапку. Даже и вёл себя куда смелее, охотно брал корм из рук, и уже не отдавал безропотно свою порцию фарша, а мужественно дрался с соперниками. В том числе и с собственной матерью.
Да и вороны перестали набрасываться на него. По-видимому, инстинкт подсказывал им, что птаха выздоровела и не нуждается в естественном отборе. Вороны забивали только больных, калеченных, слабых птиц, не способных постоять за себя. Наш макпай с вороньём дрался теперь отчаянно. И они оставили его в покое. Ко мне макпаи привыкли совершенно и меня не боялись. А когда они склёвывали у меня из рук фарш, мог их даже осторожно и погладить пальцем по бархатному крахмально-скрипучему оперению.
Вскоре птенцы научились самостоятельно добывать корма. Они теперь призывно и истошно не пищали и не бегали за матерью, требуя положить им в распахнутые клювы какую-нибудь пищу. Мать, кажется, уже и не признавала их за своих детей. И не только не кормила их, но даже и сама пыталась отнять у них фарш, который они ухватывали, куда шустрее матери. В возникающих стычках за корма побеждали всё чаще птенцы. Мать обиженно отбегала в сторону и пыталась найти какое-нибудь насекомое в траве. Или, запрокинув голову, выводила жалобную руладу, жалуясь, должно быть, на неблагодарных детей. Или же семенила к моей двери и гипнотизировала меня взглядом, красноречиво выражая поведением свои желания. Приходилось прикармливать её отдельно.
Два или три самца, угольные макпаи, прослышав о лёгкой и обильной кормёжке, стали появляться вместе с семейством макпаев. Но ближе восьми десяти метров ко мне не приближались, трусили. Но тот же миг, с ловкостью собаки, схватывали буквально на лету, брошенный им фарш. Однако попыток, отнять корм у самки или птенцов, не предпринимали. Поскольку даже лишь обозначенные ими такие намерения, тут же самкой или птенцами жёстко пресекались, и самцы трусливо взлетали на ближайшее дерево. И оттуда, с безопасного расстояния, сердито выговаривали всё, что они думают о грубых сородичах. Семейство макпаев делало вид, что не слышат его сквернословия. Вскоре слухи о благотворительной кормёжке распространились среди пернатых округи и недели через три на подкормку слеталось уже несколько семейств макпаев.
Но к дверям дома отваживались приближаться только макпаи из первого семейства. Я уже хорошо знал их в «лицо». Если я долго, по их мнению, не появлялся в гостиной из спальни, они все трое задирали головы и издавали нежные горловые трели. Пение продолжалось до тех пор, пока я не распахивал шторы. Птицы радостно подлётывали, призывно попискивали, аккуратно постукивали в стёкла окон. Откормив птах, я приготавливал завтрак. Птицы ещё разок-другой исполняли свои, должно быть, благодарные песенки, прощались, и слетали со двора до вечера.
Накануне Нового года, после Рождества уехали мы с внуками на побережье океана. Вернулись мы домой в начале февраля. Я ждал встречи со своими макпаями. Думал, как же сложились их судьбы. Но ни один макпай не появился у меня под окном ни утром, ни вечером. Прошло уже два месяца, а я всё ещё поджидаю своих пернатых друзей. Может быть, мамаша приведёт новое семейство в следующем ноябре?