Между остановкой «Мархабо» и следующей, если двигаться от конечной 21 автобуса в центр, находилась узбекская школа № 14. В ней по вечерам обучались многие из тех, с кем я дружил: Хабиб, Эдик, Хайбиш. Частенько наведывались в нее посмотреть на процесс обучения, отдаленно напоминающий фильм «Большая перемена». Вернее, сходство было только в названии заведения – «вечерняя».
Занятия проходили жестко, ученики демонстрировали друг перед другом предел глупости и безграмотности. Бравируя этим, преподавателей не замечали. Считалось нормой во время урока выйти покурить через окно.
Я объяснял товарищам по-дружески, что без таблицы умножения в девятом классе никуда. В основе своей, конечно, понимали, но стадный инстинкт не давал развиваться. Количество и качество знаний порождали соответствующий юмор.
Часов в девять вечера, возвращались из школы вчетвером, впереди девушка. Хайбиш, видимо вспоминая недавно прошедший фильм «Джентльмены удачи», не посоветовавшись ни с кем, громко спросил у нее тоненьким голосом: «Девушка, а девушка, как вас зовут?». Дама, подозрительно оглянувшись, пошла заметно быстрее. Не ожидая такого поворота, реплику из фильма он решил все-таки закончить: «Ну и дура».
Была у него еще шутка — «Железная рука». Как правило, в конце месяца, после получки, народ, отметивший знаменательное событие, встречался Хайбишу темным вечером между домами. Источником света при этом была только луна, слава Всевышнему, не голубая. «Салам, мужик»,— издалека начинал Хайбиш. «Железную руку видел?» — далее спрашивал он. Видел мужик руку или не видел, в данном случае никого не интересовало. «На, смотри!» — и после хорошо поставленного удара правой экспроприировал у потерпевшего наличность.
Как-то пересеклись с ним, двумя годами раньше, в пионерлагере «Юрий Гагарин» в горах Аман-Кутана. Он тогда уже юморил. Старший отряд разучивал строевую песню «Орленок». Подговорил он, видимо, всех, и на смотре песни после слов: «Орленок, Орленок, взлети выше солнца!» — отряд внезапно замолчал. Только одинокий голос таджикского «Шаляпина» продолжал: «Извени-и-и, братан, бэнзин не хватает». По задумке «поэта», после его слов должен быть дикий смех, но кроме ржания самого автора, голова которого возвышалась над всеми остальными, слышалось только угрюмое сопение шагающих рядом. Судя по фингалам и разбитым губам певцов, репетировали они долго.
В лагере он впервые показал мне новое применение зубной пасты. Как обычно, хотели намазать спящий народ.
— Тохта, братан,— сказал он, отняв у пионера два тюбика «Поморина» и выдавил их в железные кружки.Налил воды из чайника, размешал и ухмыльнулся,— Щас осядет, и подогреемся.— Смотря на вопросительные взгляды, решил нас успокоить.— На спирту, я пробовал.
Через пять минут, чокнувшись без тоста, сделав по два больших глотка, мы подогрелись.
Полмесяца меня тошнило при виде не то чтобы зубной пасты, а зубной щетки. Блевать тянуло даже от безобидной и всеми поедаемой «Чебурашки».
Он предлагал еще намазать на хлеб сапожный крем, засушить, соскрести крем и съесть остальное. Здесь я решил не спешить и попросил его поэкспериментировать с «бутербродом» на младших группах.
За суетой жизни в пионерском лагере мы не забывали о красоте окружающей природы. Что может быть лучше чистого горного воздуха, походов в горы, гнезда ласки с детенышами, растущих по склонам гор дубинок, горной речки, кражи флага ночью у кошеваров из соседнего пионерского лагеря «Олег Кошевой», танцев под живую музыку и песни: «Где-то на свете колдунья жила, злая колдунья красива была...», прощального костра, пещер Льва и Ишака, поиска заблудившихся детей перед отбоем?..
Огромная голова Ильхома поражала всех своей яйцевидной формой и крепостью. Ею на спор он вырубал ишака одним ударом. Этих трудолюбивых животных и так мало проходило по нашему району, а после его появления даже «Шара-бара» не приезжал. Не сбылись мои мечты обмена десяти пустых бутылок на золотую фиксу. Цыгана на арбе, кричащего во все горло: «Шара-бара, Маруся», спрашивали: «Золото настоящее?». «Канэчно! — отвечал он.— Чистый рандоль, девятисотый проба».
Беспокойная голова Ильхома не простила ему исчезновения животных и, повышая кругозор, переключилась с живой природы на неживую. Заходя в подъезд и видя торчащий журнал «Наука и жизнь» из вмятого чем-то круглым почтового ящика, жители дома № 125 по улице Икрамова надеялись на то, что хоть чья-то голова в Самарканде тянулась к науке. Со стороны казалось, что в нее могут поместиться все произведения Толстого, вместе с обложками.
Серега учился в строительном техникуме на прораба. Его отец, каждый раз, увидев нас сидящими на корточках в кругу, спрашивал: «Шабите?». «Шабим»,— пожимая плечами, отшучивались мы. Брат его был из серьезных. Знался с «Конго» — небольшого роста иранцем, державшим в страхе весь Панджаб. Решат, отсидевший за разбой три года и вышедший весь в наколках, хвалясь, демонстрировал их при случае. Судя по лицам русалок на его руках, художник на зоне приболел.
Периодически, чтобы подзаработать, ходили пешком вдоль рельсов на консервный завод и железнодорожную станцию за семьдесят рублей разгружать вагон. На консервном заводе кто-то грузил и собирал ящики, кто-то закладывал огурцы в банки. Хайбиш и здесь умудрился заложить огурцы с вырезанным на них ножом словом. До сих пор остается загадкой, что за слово. Он на бумаге-то писал не очень, а тут резьба по огурцам! Не ганч, конечно, но тоже надо постараться.
По вечерам иногда издевались над проезжающими мимо водителями. Выбегали на дорогу так, чтобы водитель мог издалека увидеть, и поджигали скомканный листок бумаги, наблюдая дальше за его действиями. Стояли рядом, поэтому водитель мог при желании остановиться и разобраться с нами. Не заметили однажды надписей на машине, пришлось бежать сломя голову от гаишников.
Везли как-то ночью с луковых плантаций Джизакской области со Славиком и водилой груженный по дополнительные борта ЗИЛок с луком. На посту, после Галляарала, остановили два гаишника, один маленький, толстый, другой — каланча: «Что везем?». «Пустой»,— отвечает водила, протягивая им пятерку. Они помялись и говорят: «Давай еще два рубля, чтоб поровну было». Ехали после и смеялись: как они делят-то поровну?
До сбора лука ехал из Томска домой, и снова история на отрезке Ташкент — Самарканд. Полупустой вагон, где на двадцать шатенов оказалось два блондина — я и откинувшаяся зэчка Тамара. Курить в тамбур мы с Тамарой ходили парой. Она рассказывала мне о трудовых подвигах в колонии, а я вошкался на ней и поддакивал.
Искали потом ее ночью с Володей Тушканчиком пьяные в ж*пу по Согдиане, пугая спящий народ. Не выдал ее никто, и правильно.
С нас толку все равно не было.