После смерти
ПОСЛЕ СМЕРТИ Геннадий Гончаров
Посвящается лётчикам малой полярной авиации
Возить лошадей и взрывчатку на самолётах малой полярной авиации, было категорически запрещено. Так записано в «Правилах перевозки людей и грузов на воздушном транспорте». Это, так сказать, «де-юре». Однако, «де-факто», свежее написанных правил, придерживалось только начальство авиационных грузоперевозок, да командиры эcкадрилей полярной авиации. Тут сразу маленькое отступление.
Наверное, не все, не каждый читатель познакомился с почти документальным рассказом «Лошади в самолёте». Напомню содержание. Один из членов геологического отряда уговорил экипаж гидросамолёта АН-2 перевезти в самолёте лошадей. И они перевезли! Но чуть не погибли. Лошадей рискнули перевезти летчики, недавно вернувшиеся со страшной войны. Вот тогда и появились «свежее написанные правила».
Бывшие летчики, ассы, прошедшие чудовищную мясорубку войны, а теперь отстранённые врачами по годам и здоровью от полётов, были оставлены при авиации на бюрократических должностях. Они были крепкими, ещё здоровыми людьми от тридцати до пятидесяти лет, но не умеющие ничего делать, кроме как летать. Для них жизненно важно было если и не летать, то хотя бы находиться при авиации, при самолётах. Поэтому они строго блюли предписанные правила, опасаясь увольнения на гражданку за любую провинность. На гражданке их ожидала нерадостная жизнь. Время было суровое, послевоенное, пятидесятые годы.
Сразу после войны, из авиации особенно активно отправлялись на гражданку тысячи и тысячи военных летчиков, так называемой малой авиации. Как командармы и генералы во время войны не жалели пехоты, и бросали её на минные поля и она сотнями, тысячами гибла, разминировав своими мёртвыми телами проходы для танков и тяжёлой техники. Так и юных школьников и школьниц, выпускников десятиклассников целыми выпусками отправляли в авиационные училища и за три четыре месяца якобы «подготавливали» их воевать c немецкими ассами. За эти месяцы юноши и девушки в лучшем случае овладевали техникой взлёта и посадки своих тихоходных машин Ш-2, «шаврушках», У-2 «кукурузников», да По-2, «полек». После короткого авиационного «обучения» они бросались в бой и тысячами гибли в воздушных неравных боях со скоростными фашистскими машинами, немецкими ассами. Сотни «шаврушек» и «кукурузников» взлетали по утрам с военных аэродромов и часами барражировали в облаках в ожидании немецких эскадрилий. При появлении фашистских самолётов, они кидались на них из облаков, как гладиаторы на льва, и начинали поливать их плотным огнём. Иногда удавалось подбить одну две вражеские машины. Однако, маневренные, скоростные истребители немецких ассов быстро расправлялись с беззащитными советскими летчиками. Редкой «шаврушке» или «кукурузнику» удавалось избежать страшного избиения. Куда меньшие потери несли авиаторы истребителей, да пилоты тяжёлых самолётов дальней авиации. Особенно со второй половины войны, когда массово стали поступать на вооружение авиации ИЛы и ЯКи.
Летчикам «шаврушек» и «кукурузников» чтобы выжить в неравных боях приходилось овладевать фантастической техникой боя, изощрённой хитростью и, конечно же, невероятной отвагой. Во избежание неминуемой гибели, летчики при спасении бросали свои машины в узкие лесные просеки, и уходили от преследований «мессеров» едва-едва не касаясь крыльями деревьев. Ухитрялись сажать свои машины на галечные косы рек меж отвесных ущелий. Приземлялись на сельские дороги среди высоких стеблей кукурузы или полей пшеницы и маскировались там. Ныряли на деревенские улицы и проспекты городов, приводнялись даже на реки и озёра. Машины, конечно, тонули, но летчики иногда спасались. А в военную авиацию приходили всё новые пополнения плохо обученных пилотов. Доучивались в бою.
Когда война закончилась, десятки, может быть, сотни тысяч молодых лётчиков, оставшиеся в живых, вдруг оказались в таком количестве никому ненужными. И двадцати тридцатилетние мужики, умеющие только летать и убивать, были выкинуты на гражданку. И разбрелись они по обширной Российской империи в поисках работы и куска хлеба. Они не гнушались любой работы, лишь бы быть при авиации, при самолётах. И заполнялись, было опустевшие за войну, аэропортики российских окраин на западе, востоке страны, высокогорные взлётно-посадочные полосы южных республик Союза, и, конечно, безбрежные пространства Советского Заполярья и острова Ледовитого океана. Оставшиеся в живых после страшной войны лётчики завели семьи и устремились на работу, которую они только и умели делать. Продолжалась жизнь после смерти.
Я сознательно посвятил полторы страницы текста рассказа военным лётчикам. Именно им, их бесстрашию, профессиональному мастерству, их мужеству брать на себя решения наших, бытовых геологических проблем, как своих, большинство нас, людей бродячих профессий, и выжило в той ситуации, о которой можно теперь рассказать.
Алёшин, по долгу своей геологической службы, тесно общался с поколением послевоенных летчиков и на Памире в Таджикистане, и в знойных песках Туркестана, и в гималайских горах Тувы и Монголии. Но самые памятные, лучшие, долгие годы Алёшин плотно, можно сказать, родственно, был связан с пилотами малой авиации Заполярья от Скандинавии до Чукотки. История, которую я вам сейчас поведаю, произошла более пятидесяти лет назад.
Этот эпизод своей жизни Алёшин не записывал даже в дневники, которые аккуратно вёл лет, пожалуй, с семнадцати. На то были свои очень уж горькие и страшные причины. В советское время любые нестандартные истории разглашать не полагалось. Особенно если эти истории были связаны с авариями, смертями, трупами. С меня и моих приятелей была взята подписка о неразглашении случившейся истории сроком на пятьдесят лет. Алёшин, памятуя о подписке, даже не упомянул об этом страшном событии своей жизни в почти мистической повести «Под Богом», написанной им несколько лет назад. В почти документальном рассказе приведены десятки необъяснимых, с точки зрения человеческой логики, случаев странного, даже загадочного спасения автора и окружающих его людей в почти безвыходных смертельных ситуациях. Только неким провидением свыше, божеским промыслом можно объяснить невероятное, даже и мистическое избавление героев этого повествования от неизбежной погибели в перечисленных случаях. Именно к такому выводу в повести «Под Богом» и пришёл Алёшин, в то время не истово верующий.
Сегодня минуло пятьдесят лет с тех страшных дней, о которых я хочу рассказать. Снялось вето и с моего молчания, и с участников тех мрачных дней и событий. Остался ли кто-либо в живых из спутников тех далёких лет? Бог весть. Если и живы кто-то, то искать их надо в России. Я в те годы был самым молодым парнем в той компании. Моим тогдашним спутникам в настоящее время уже далеко за восемьдесят лет, а некоторым и под сто. А в России продолжительность жизни …
– Давай, давай, ребята! В темпе! Закидывайте свои ящики! А снаряжение, тючки, мягкие вещички покидайте сверху, для маскировки. А ну начальник подскочит! Увидит ящики, поинтересуется. С чем, спросит?
Геологи загрузили в гидросамолёт АН-2 ящик с взрывчаткой и закидали его сверху вьючными сумами с продуктами, посудой, спальными мешками, палатками. В одной из сумм был упакован охотничий провиант. Вот из-за этой сумы и случилась трагедия, о которой я вам расскажу.
Взаимопомощь и взаимовыручка среди людей бродячих профессий была более чем родственная. Вот и в тот раз, базирующие в поле недалеко от геологов коллеги геофизики, попросили захватить с базы ящик с взрывчаткой, необходимой для проведения геофизических работ. В жестких правилах перевоза взрывчатки специально оговаривалось, что динамит и детонаторы к нему обязательно перевозятся раздельно. Увы! Денег на спецрейсы самолётов по смете выделялось ничтожно мало. И геологи, и геофизики обречены были обходить, нарушать эти правила. Часто ценою жизни. Но что такое цена жизни геолога, летчика, человека в России в пятидесятые годы? Да и всегда! Ничто. Вот самолётики, станки, надувные лодки, палатки ценились! За их гибель, потопление, уничтожение каралось жестко. Вплоть до тюрьмы! На их списание требовалось не менее двух свидетелей, акты в четырёх экземплярах, специально созданные комиссии. На гибель или исчезновение людей ничего этого было не нужно. Даже расследований не проводилось. А до суда дело вообще не доходило. У меня утонуло двое коллег из отряда. Следователи со мной даже не беседовали. И суда не было. И уже на следующий год в полевой сезон я вновь возглавлял геологический отряд. Почему? Да потому, что случись такие расследования, ответственность бы понесли руководители научно-исследовательских институтов, начальники полевых экспедиций. Люди могли бы задуматься и о вине существующей политической системы, государства …
Если же говорить откровенно, виновной была именно политическая система страны. В тоталитарной, военизированной стране относительно неплохо снабжалась лишь армия. И лишь позже, в шестидесятых годах, когда в армии появилась более совершенная техника, легкие рации, надувные лодки, старое, списанное оборудование стало поступать в полевые отряды исследователей. А в то время, когда случилась эта история, раций в отрядах не было, спасательных жилетов тоже, я уж не говорю об медицинских аптечках. Они были убогими. Оглядываясь теперь назад, я изумляюсь, что при таком наплевательском отношении государства к безопасности служивого бродячего народа, геологов, геофизиков, топографов жертв было куда меньше «чем хотелось бы». Повторюсь ещё раз: взаимопомощь и взаимовыручка спасала нас, наши жизни, людей бродячих профессий, но отнюдь не забота о нас государственных служб.
Вот и в тот раз, геологи со вторым рейсом отправляли дополнительный груз, и по просьбе коллег геофизиков прихватили для них ящик с взрывчаткой и двух молодых рабочих, Бориса и Якова. Гидросамолёт АН-2 вёл Виктор, командир, второй пилот Семён, и механик Роман. С ними летели Алёшин и техник Игорь. Всего семь человек. Самолёт взлетел и взял курс на север.
После тяжёлой загрузки все на борту расслабились, облегчённо вздохнули и вальяжно развалились на ящиках, тюках, сумах и закурили. Алёшин, он тогда ещё курил, задымил папиросой беломорины, рабочие скрутили огромные самокрутки крупно нарезанного табака. Лететь до первой посадки на озеро к геофизикам предстояло около двух часов. Но не строго на север от аэропорта до геологов, как было записано в полётном листе, а с существенным отклонением к западу, к лагерю геофизиков. Об этом экипаж самолёта, по договорённости с геологами, умолчал. Геофизики обещали снабдить экипаж озёрной рыбой муксуном, чиром, сигом, а геологи, они стояли на берегу океана, подбросить лётчикам сёмги, ленка.
Перекурив, пассажиры самолёта притушили окурки, побросали их в сторону груза, под брезент и заснули. Через полтора часа, когда уже пролетели около двухсот километров, и до лагеря геофизиков оставалось шестьдесят-семьдесят километров, из-под брезента, покрывавшим снаряжение и ящик с взрывчаткой, показался дымок. Вскоре дым заполнил грузовой отсек. Алёшин, первым очнувшийся от едкого дыма, крикнул экипажу: «Горим!». И тут полыхнуло.
– Порох в суме с охотничьим снаряжением вспыхнул! – понял Алёшин. – Сейчас патроны начнут рваться! Сдетанируют запалы к взрывчатке, и тут же динамит взорвётся в ящике! Все погибнем!
– Командир! Горим! Срочно садись! Через минуту-две рванёт! Тут взрывчатки!
Первый пилот, оглянувшись через плечо, и увидев пожар в салоне самолёта, понял всё. Самолёт уже был брошен им в пике и с рёвом мчался к земле, к озёрам.
Но до того успел скомандовать: – Все быстро в кабину! Закройте дверь! Это были военные лётчики. Их фантастическая реакция обреталась в войне на смертях друзей, товарищей, собственных.
Все пассажиры из салона самолёта мгновенно заполнили тесную кабину и каким-то чудом поместились в ней. Алёшин упёрся спиной в дюралевую дверь пилотской.
– Ну что, ребята, – с каким-то сумасшедшим азартом и почти безумным взглядом в глазах, прокричал командир, – молитесь богу, сейчас вознесёмся! Либо взорвёмся, либо разобьёмся! Озерко-то слишком мелковато для нашего «кукурузника».
– Вот и не уберёг меня … нас Всевышний, – успел подумать Алёшин за секунду перед падением самолёта.
Времени на оценку глубины озера, его длину не оставалось. Командир с хода выровнял машину и ударился поплавками о мутную воду озерка и заскользил по ней, задрав нос. Но ещё за мгновение до приводнения он уже понял, глубина озерка слишком мала для приводнения. Через мгновение самолёт скапотирует и перевернётся. «Выживет ли кто, – подумал командир». И в это время рвануло.
Пламя от вспыхнувшего пороха добралось до снаряжённых патронов, они начали выстреливать, взрываться, тут же детонировали запалы, за ними рванул и динамит в ящике. Мощный взрыв в хвосте самолёта точно совпал с приводнением. Самолёт подкинуло над озерком, и тут же бросило в воду. Взрыв погасил скорость приводнения и спас самолёт от опрокидывания. Хвост дюралевой машины был срезан взрывом, вознесся на несколько метров над водой, на мгновение завис и, как в замедленном кино, булькнул в мелкий илистый грунт озера.
Осколки забарабанили во вздувшуюся дверцу, отделяющую кабину пилотов от грузового отсека, но не пробили её. Алёшина отбросило на приборную панель самолёта. Передняя часть самолёта с кабиной пилотов на какое-то время замерла в полувертикальном положении, воткнувшись носом в вязкое дно озерка. Винт самолёта срубила вода. Затем искорёженный остов аннушки медленно опустился на поплавки и замер над водой. Люди очнулись и оглядели друг друга.
– Ну…, – командир хотел что-то сказать, и вдруг нервно расхохотался. – Никак все живы? Вроде, и целы? Ну, давайте, ребятишки, выбираться на берег. Здесь нечего ловить. Может что-нибудь из барахла, из продуктов спасём. Боюсь, нас не скоро найдут. Надо выживать.
Первый пилот был всё-таки из бывших военных летчиков. Он не растерялся и нашёл нужные и точные слова в этой ситуации. Да, надо выживать. Растерянность и обречённость у пассажиров рухнувшего самолёта отступила.
– А вот этого я не ожидал, – подумал Алёшин. – Снова Бог оберёг, – прошептал он бабушкины причитания.
В памяти пронеслась картина давно минувших дней. Он, семилетний парнишка, лежит на бечевнике мутной речушки. Его только что спасли от утопления. Над ним плачет и причитает его бабушка. Её слова «стало быть, ты ещё угоден богу», он запомнил на всю жизнь. Вот и опять …
– Где Игорь? – вскрикнул Алёшин. В кабине его не было. Он не услышал команды командира. Спал на куче груза, на взрывчатке. И при взрыве, наверняка, погиб.
Они с трудом выбили дверь в грузовой отсек. Самолёт просел на хвост, и вода залила салон до самой кабины. По периметру оторванной части самолёта торчали безобразно изогнутые дюралевые края обшивки салона. Груза не было.
– Вперёд, ребята! У кого сапоги с длинными голенищами? Выходите первыми. Здесь не должно быть глубоко. Холодно – может.
Алёшин понял, что в создавшей ситуации надо подчиняться командиру. Сейчас требуется единоначалие. И он, подняв голенища резиновых сапог, первым шагнул в воду, держась за причудливо завитую в спираль обшивку бывшего самолёта.
Озеро в этом месте оказалось мелким. Ила почти не было. Под его тонким слоем прощупывалось гладкое ровное дно. Вечная мерзлота. «Вот поэтому самолёт и не опрокинулся, – подумал Алёшин, – мы как по катку прокатились». Вода не доходил и до колен. До низкого берега было метров шестьдесят, семьдесят.
– Яш, Борь, – выходите. Отверните голенища сапог. Пошагали к берегу. А вы потом выберетесь. Мы принесём вам сапоги, – обратился Алёшин к экипажу. И они побрели к берегу.
Вскоре все, оставшиеся в живых, собрались на берегу, поросшим карликовой полярной берёзкой. Закурили.
– Ну, что ж, – заговорил командир, – ситуация скорбная. Но могла быть и хуже. Не все погибли. Будем надеяться, что нас вскоре найдут. А пока начинаем выживать. Первое. Жёстко экономить спички. У кого они есть?
Спички оказались у Алёшина, командира и рабочего Бориса.
– Давайте их все сюда. Они будут храниться у меня и у второго пилота, Семёна. Прикуривать только от одной спички и друг от друга. От костра. Ну да папиросы и махра вскоре закончатся. Так что спички только для костра. А сейчас побродить по озерку и выловить всё, что удастся. Палатки, спальники. Но прежде – любые корма. Хорошо бы выловить какую-нибудь посуду. Чайник, кастрюлю, ведро. Первыми идём мы с Семёном и ты, Яков. Мы в сапогах. Потом нас сменят Алёшин, Роман и ты, как тебя – Борис. Вы трое поднимитесь вон до того песчаного холма, подальше от берега. Кажется, там песцы его обжили. Соберите высохшей берёзки, сухой травы для костра. Вот тебе, Женя, спички. Одна спичка на костёр. Экономьте. Мы пошли. Озерко-то небольшое. Метров сто пятьдесят во все стороны.
И они шагнули в воду.
Алёшин, Роман и Борис поднялись на склон холма и начали собирать сухие ветки берёзки, пожухлую траву для костра. Их ноги в ботинках быстро промокли и заледенели.
Не успели они разжечь костёр, как услышали крик Виктора, командира самолёта.
– Эге! Эй! Алёшин! Мы Игоря нашли. Мёртв. У него вся голова разбита. Что … делать?
Алёшин подошёл к кромке воды. Постоял, подумал, потом отозвался: – Вытащите его аккуратно на берег. Там ближе. Надо бы его в мерзлоту положить. Мох чем-то разрыть. Ну, это потом. А пока оставьте на берегу. И Алёшин, опустив голову, вернулся к ребятам.
Вскоре они разожгли костерок, расселись вокруг и протянули к нему мокрые ноги. На хлипкие ветки берёзки прислонили сырые ботинки. Перед ними на озере представала какая-то нереальная картина. Посередине озерка, задрав нос с обрубленными лопастями, неподвижно застыл остов гидросамолёта. Точнее, передняя часть самолёта. Хвостовой части АН-2 не было. Она лежала полузатопленной метрах в пятидесяти от кабины. Вокруг неё по озеру медленно бродили три человека. Они иногда наклонялись, запускали в воду руки по плечи, что-то доставали со дна озера, брели дальше.
Через пару часов командир и парни подошли к костру. У каждого в руках было по вьючной суме с обнаруженными находками.
– Ну, что?
Прежде чем разгружать сумы, командир сообщил, что Игоря они оставили на берегу, прикрыв его брезентом. Обнаружить удалось не так уж и мало. Из продуктов, кроме оставленного на противоположном берегу ящика с галетами, извлекли мешок с сухарями, ящик сливочного масла, несколько банок тушёной говядины, даже шесть стеклянных, чудом, не разбившихся банок консервированного борща. Коробку сгущённого молока. Рассчитывали, что найдут ещё что-нибудь. Но и этих продуктов при экономии может хватить на неделю. А через два три дня их наверняка найдут и вывезут.
Очень обрадовались находке палатки – можно будет от непогоды укрыться. Три спальных мешка тоже нелишние. Огорчались, что не выловили никакой посудины. Ни кастрюли, ни казана, ни чайника.
– Там, на берегу, – командир кивнул в сторону противоположного берега, – оставили пару брезентов, чей-то рюкзак, ещё кое-какое барахлишко. Помолчав, он добавил: – Сапоги мы с Игоря сняли. И жёстко добавил: – Живым они больше пригодятся. Теперь у нас четыре пары сапог с длинными голенищами. Все помолчали. – И давайте, мужики, переобувайтесь, скоро темнеть начнёт. Побродите ещё часок, поищите. Извлекайте всё, что найдёте. Пригодится. И колья для палатки прихватите. Они там, на берегу. Будем палатку на ночь ставить.
Через час все собрались у костерка. Алёшину с ребятами удалось обнаружить чугунный казан и семилитровый чайник. Колья для палаток приспособили для подвешивания казана и чайника над костром. Заварили пару банок борща, бросили в казан банку говядины. Мисок не было. Поэтому борщ остудили и пили по очереди через край, извлекая, из казана, импровизированными «вилками» из веток берёзки густое содержимое борща. Сухари не экономили. Пока. Рюкзак оказался Игоря. Кроме личных вещей в нём обнаружили фотоаппарат, и пять пластмассовых футлярчиков с фотоплёнками.
На ночь установили палатку. Растяжки закрепили на валунах, извлечённых на песчаном склоне, изрытым песцовыми норами. На пол палатки бросили подсохший брезент. На нём раскинули три влажных спальных мешка. Уснули, не раздеваясь, тесно прижавшись, друг к другу. Ночью уже было прохладно.
Утром, часов в одиннадцать, услышали, или показалось, далёкий гул самолёта. После обеда где-то далеко на востоке вновь был слышен отдалённый звук. Самолёт? Самолёты? Нас ищут?
– Думаю, нас будут, скорее всего, разыскивать по трассе строго на север. Ведь мы пошли к геологам, – поделился вечером командир со всеми. – Так записано в полётном листе. Будут тщательно осматривать местность по пути маршрута, особенно все озёра. Конечно, подсядут к вам в лагерь, – обратился он к Алёшину. – Слетают и к геофизикам. Но ведь никому в голову не придёт искать нас далеко в стороне и от геологов, и от геофизиков. Мы же по кривой шли к геофизикам. Так что пока тщательно прошерстят всю полосу полёта до геологов, пройдёт пять семь, а то и десяток дней. И уж потом начнут расширять территорию поисков, – закончил командир.
– Ого! – воскликнули все хором.
– А сколько километров до лагеря геофизиков? – спросил вдруг Борис.
Второй пилот внимательно посмотрел на него, и не слова не говоря, потянулся к планшету и раскрыл карту.
– Мы вот тут, – указал он на голубую точку маленького озерка. – А вот ваш лагерь, – ткнул пилот грязный палец в крестик на карте. – Так что до вас, до вашего лагеря, километров шестьдесят, шестьдесят пять.
– Не так уж и далеко, – пробормотал Борис, – за день по болотам не дойдёшь, а за пару можно.
Второй пилот вновь пристально осмотрел Бориса.
На другое утро солнце ещё не взошло, а из палатки один за другим потянулись парни.
– Чёрт! Комары зажрали! А холодина! – посыпались восклицания.
– Смотрите-ка, песцы вон бегают! Да вон, на том берегу озера, – указал командир. – Не … – он быстро присел и стал натягивать резиновые сапоги. – Идём кто-нибудь за мной, быстрее! Алёшин!
И они торопливо побрели к противоположному берегу.
– Ты думаешь … – начал было Алёшин.
– Я знаю, – обрубил командир. – Быстрее.
Песцы, увидев приближающих людей, привстали на задние лапы, какое-то мгновение осматривали их, и стремительно прыснули в сторону песчаного холма, к норам, огибая озеро.
– Я должен был это предвидеть! Столько лет летаю в тундре! Да трусливые они, эти песцы-то! Любопытные, но трусливые! Подумал, люди рядом, побоятся они от нор бегать. А у них же щенки сейчас подрастают. Голодные они. … Вот и …
Всю эту скороговорку командир высказал торопливо при подходе к трупу. И тут, при виде стянутого брезента с Игоря, они увидели обезображенное его лицо. Песцы сильно обглодали тело Игоря.
Алёшин всхлипнул и отвернулся. Лицо командира посуровело. На сжатых челюстях забегали побелевшие желваки. Несколько минут они молча стояли над останками жуткого тела.
– Держись, Алёшин,– наконец тихо промолвил командир, – живым – живое. Надо продолжать жить.
От тихого голоса и простой фразы «надо жить», Алёшин очнулся и взглянул на тело Игоря.
– Помоги, Виктор, переплавить Игоря на тот берег, к палатке. Там и погребём, пока нас не найдут.
Они сняли брезент, перекатили тело на него, и медленно побрели по озеру к палатке.
С помощью кольев и какой-то дюралевой стойки, выломанной в разбитом самолете, они общими усилиями вырыли яму с полметра глубиной, пока не уткнулись в тысячелетнюю мерзлоту. В яму рядом с палаткой опустили Игоря, закидали тело мхом и накрыли брезентом.
Со дня аварии прошло четыре дня. Откуда-то издалека, с востока иногда доносились звуки, похожие на гул самолётов. Они жгли дымные костры. Но их не замечали. И хотя в лагере ещё не голодали, у людей накапливалось раздражение. И страх. Страх, что их никогда не найдут. Ночи становились всё холоднее. Уже пролетал снежок. Приближался сентябрь.
На пятый день за полуголодным завтраком Борис неожиданно вызывающе высказался. – Всё! Нас не найдут. Пока есть силы надо идти к лагерю геофизиков. Ты говоришь, – он обратился ко второму пилоту, – до него шестьдесят километров?
– Может быть семьдесят, – ответил пилот.
– За два дня можно добраться. Завтра надо выходить. Кто пойдёт со мной?
– Пожалуй, я пойду с тобой, – вызвался Яков.
Все на время затихли.
– Ну, что ж, я – за, – первым откликнулся командир.
– Я – тоже, – присоединился Семён, второй пилот.
– Парни они молодые, за пару дней точно добредут, – согласился механик.
– Махрой мы вас снабдим, – сказал командир. – Спичками тоже.
– Возьмите компас Игоря, он медный, не расколете, – предложил Виктор.
– Продуктишками их надо снабдить, – озаботился Алёшин. – Ножи не забудьте.
– Давайте-ка мы сегодня ревизию кормов наведём, – высказался Роман. – Пока они до геофизиков доберутся, будем считать два-три дня. Да когда к ним самолёт заглянет. Может быть три, пять дней, а то и больше. Так что узнают о нас суток через десять. На это и надо рассчитывать, и корма растянуть бы на эти дни.
– Прогуляюсь-ка я вокруг озерка, – объявил Алёшин, – пока вы тут ревизию наводите. Вдруг чего выловлю.
С продуктами разобрались быстро. Решили, что при экономии их может хватить на десяток дней. Для оставшихся в лагере четырёх человек.
Часа через два вернулся Алёшин. Он загадочно улыбался.
– Ты чего лыбишься? – спросил Роман. – Нашёл чего?
– Никогда не догадаетесь! И он вынул из-за пазухи пластмассовую литровую бутылку.
– Спирт! – воскликнул Борис. – Это его в лагерь везли. Мы всегда спирт держим в таких бутылках, чтобы не разбились, и в многодневные маршруты легче носить
– Ура! – завопили все одновременно.
– А из чего его пить-то? – спросил Виктор. – Не из горла же!
– Из футлярчиков из-под фотоплёнки, – нашёлся Яков. – Ну, те, что нашли в рюкзаке Игоря. Как раз грамм по тридцать сорок будет. Чего его разбавлять.
Этот день и вечер были, пожалуй, и самыми счастливыми, и самыми памятными из той сумеречной череды дней, и ночей, которые пришлось пережить участникам минувшей драмы.
Помню, как поднимали пластмассовые стаканчики за погибшего Игоря. Пили за всех нас, чудом оставшихся в живых. С пластмассовым стуком сдвигали импровизированные рюмки со спиртом за начальников эскадрилий и руководителей экспедиции, чтобы они быстрее нашли нас. Пили за надежду. Буду откровенным, может быть это и кощунственно, искренне поднимали чарку и за Всевышнего, что он спас наши души. За неожиданное выживание пригубили ещё раз, после рассказов Алёшина о некоторых случаях почти мистических спасений, случившихся в его жизни. Выход из этих безнадёжных ситуаций можно было объяснить только божеским вмешательством.
Это был последний вечер общего единения и людей, и мыслей, и надежд. Позже, значительно позже, когда это время подернулось пеплом забвения, многими годами разобщённости, вступлением старости и, страшным – общими усилиями забыть, вычеркнуть из своей жизни этот эпизод жуткого прошлого. И вот сейчас, когда я решился рассказать о событии нашего общего неправдоподобного пережитого, я не обвиняю в умолчании ни одного из участников того трагического времени. Да я и сам за долгие прошедшие годы ни разу не проговорился о той катастрофе. Почему? Страх. Страх за семью, за детей, за внуков. Напомню: все мы дали подписку о неразглашении. Надо ли напоминать, какие это были годы в нашем государстве? И я прошу прощения у каждого из тех свидетелей, кто ещё остался в живых, и кому вдруг попадётся на глаза моя исповедь, за вновь причинённую боль воспоминаний, которые я вызвал своим повествованием.
На следующее утро после завтрака Борис и Яков собрались в поход. Уходящим рабочим отсыпали галет, сухарей с расчётом на три дня. В чистую рубашку из рюкзака Игоря завернули с полкилограмма масла. В рюкзак кинули две банки тушёнки. Семён вынул из своего планшета карту сто тысячного масштаба, указал на ней точку лагеря геофизиков и назвал точный азимут, по которому следует идти.
– Ни в коем случае не откланяйтесь от азимута, – напутствовал летчик. – Тундра здесь в основном плоская, километров за пять шесть увидите белый флаг на шесте. Это и будет лагерь геофизиков. Ваш лагерь. До него шестьдесят пять, шестьдесят шесть километров. Я уточнил. За пару дней добредёте. Озёра не пересекайте, даже мелкие. Обходите. Бывают карстовые озёра. Нахлебаетесь.
– Парни, при ночлеге выбирайте песчаный холм. Ночуйте с западной или южной стороны, песок за день прогревается. У меня тут капелька жидкости от комаров осталась, возьмите… Я их провожу вот до той возвышенности, – предложил Алёшин. – До неё километров двадцать. И вернусь. К вечеру.
– Ну, давайте прощаться, – встали парни. – До встречи. Пока. Скоро увидимся.
Все по очереди приобнимали ребят, похлопывали их по плечам, по спинам.
С Алёшиным не прощались. И никто не предполагал, не предчувствовал, что с уходящими рабочими все видятся в последний раз.
Долго ещё были видны на плоской тундре три фигурки людей, уходящих строго на запад.
Часа через два Алёшин с ребятами поднялись на плоскую невысокую возвышенность. На ней обнаружили следы от костров, обглоданные кости оленей, примятый круг карликовой берёзки, место от стоящего когда-то здесь оленеводческого чума.
Среди кучи мусора под примятыми кустиками берёзки Алёшин заметил банку, размером с тарелку. По форме ёмкость напоминала большую пиалу из какого-то серебристого потемневшего металла с помятым боком. «Пригодится, – подумал Алёшин, – с посудой у нас в лагере худо». И сунул находку в карман.
Километров через десять вышли на вершину довольно высокого песчаного холма. На холме увидели несколько почерневших от времени прямоугольных деревянных ящиков, стоящих на невысоких столбиках. Вокруг ящиков были воткнуты длинные шесты, хореи – остолы для управления упряжками оленей. На них были привязаны разноцветные лоскутки, развевающиеся на лёгком ветерке.
– Это – хальмеры, захоронения ненцев, или чукчей, – сообщил Алёшин. – Я видел такие домовины, когда работал на оленях, с ненцами. Места эти святые для местных жителей. Видите, – он поднял крышку, – в ящиках кости их предков, старая берданка, копьё, лук для стрел, пучок стрел, топор. В изголовьях у них вещи, предметы быта, которыми покойные пользовались при жизни. Должно быть, здесь захоронен мужчина. И Алёшин приоткрыл небольшой ящичек в изголовье захоронения. Там лежал заржавевший нож, какой-то истлевший мешочек из кожи, непонятный амулет на цепочке, жестяная миска, железная ложка. Под ящиком полуистлевшие нарты. – Видите, – указал Алёшин под ящик, – кости, череп оленя. Должно быть любимый вожак принесён здесь в жертву. А покойничек, судя по копью и стрелам, был хорошим охотником на морского зверя. Может быть, и на кита.
– А здесь, судя по хозяйственным предметам и украшениям, похоронена женщина. Вероятно, из зажиточной семьи.
В ящике тоже были кости, прохудевший казан, серебряная миска, ложка. В маленьком ящичке находились серебряный потир-иконка, россыпь иголок, напёрсток. Там же обнаружились цепочки, брелки желтого металла 56 пробы на замках, золотые. Ещё было несколько блюдец и чашек тончайшего фарфора.
– Ого! – воскликнул Алёшин, рассматривая клейма на фарфоре. – Посуда-то братьев Кузнецовых! Бесценная, уникальная теперь вещь на чёрном рынке. Изделия этой фирмы и в девятнадцатом веке высоко ценились. Смотри-ка, и сюда купцы проникали. Выменивали, вероятно, у бедных пастухов меха на водку, на фарфор вон, на бижутерию. На дорогую, однако! Должно быть, не очень надували тёмных пастухов. Видите, на серебряном подстаканнике клеймо 925, высшее качество. А вот ложка, тоже серебряная, 88 пробы и клеймо – женская голова, повернутая вправо. Подстаканники серебряные 84 пробы и клеймо женская головка в кокошнике, повёрнутая влево. Кстати, подстаканники появились в России лишь в конце девятнадцатого века. Так что, всё это девятнадцатый век. Вы вот что, парни. Здесь ничего не трогать. Как я уже сказал, для оленеводов это место поклонения. Заметят, что потревожили, убьют! Поняли?
– Поняли, – переглянулись рабочие.
– А кто в этом захоронении? – проговорил Алёшин, открывая ещё один ящик. – Тоже женщина. Видимо ещё более богатой была при жизни. Видите, сколько здесь золотых украшений. И пробы – 56, на замках брошей и подвесок. Пробирная палата в девятнадцатом веке ставила свои пробы только на замках украшений. А вот кулон золотой, 750 пробы, и клеймо – женская головка, повернутая влево. И это девятнадцатый век. Однако! – воскликнул Алёшин, рассматривая фарфоровые чашечки и блюдца. – Да это же посуда мейсенского фарфорового завода Германии! Такого раритета и на чёрном рынке теперь не сыщешь! Только тут и сохранилась. Неужели и немцы здесь промышляли?
– Сколько мы от лагеря прошли?
– Да километров двадцать пять, полагаю. Пожалуй, я буду возвращаться. Давайте прощаться, путь вам добрый, – пожал Алёшин руки парням. – И договорились, парни? Ни к чему здесь не прикасаться. Ничего не трогать. Я вас предупредил. Мертвые вас не тронут. А местные, ненцы … народ серьёзный.
– Мы решили здесь переночевать, – объявили неожиданно рабочие. – Сухо тут, за ветерком. А завтра пораньше встанем, оставшиеся километры пробежим.
– Смотрите, вам шагать. Ещё километров тридцать пять до вашего лагеря, если не больше.
И Алёшин стал быстро спускаться с пологого холма.
Он вышагивал торопливо, спеша до сумерек добраться до лагеря, то и дело, оглядываясь назад, где остались рабочие. На фоне низкого солнца, спешащего на закат, отчётливо, как на экране теней, были видны силуэты двух парней, могильные захоронения, чёткий контур холма. Километра через четыре Алёшин вдруг изумлённо замер. При подходе к склону, там, где он переходил в плоскую сырую тундру, лежал самолёт! Он быстро приблизился к нему, и с любопытством стал осматривать его со всех сторон.
– Аппаратик, думаю, тридцатых годов, с гофрированной ещё оболочкой, – отметил Алёшин. – Где-то в эти годы перестали выпускать такие самолёты. Поздние модели стали изготовлять с гладкой поверхностью. А самолётик, наверное, из тех многочисленных пропавших без вести лётчиков в тридцатых годах. Искали его, конечно, но как его обнаружишь на таких огромных просторах. Полагаю, он тогда воткнулся в болото по уши. Его и не заметили. А с годами мерзлота выдавила машину. Костей в кабине нет. Либо пилоты выбросились с парашютами и где-то затерялись, погибли, либо выбрались ранеными после падения, и тоже пропали. Номера самолёта я запишу. Потом выяснится, что за экипаж здесь пропал, и когда.
Алёшин оглянулся на холм, на оставленных позади ребят и вздрогнул. На вершине холма полыхал яркий огонь. Оставшиеся на ночлег ребята запалили костёр. Один, из отчётливо видных на вершине горушки ящиков, с погребёнными костями, исчез. Алёшин развернулся, и почти бегом направился в сторону ребят.
«Они что там, с ума сошли, – бормотал Алёшин». И тут он услышал знакомые звуки «хе!», «хе!», и хоркание оленей. На фоне ярко-оранжевого неба, по западному склону холма стремительно мчались две оленьих упряжки. За упряжками с лаем бежали четыре оленегонные собаки. Олени стремились к вершине холма.
И тут Алёшин испугался. Он присел, чтобы его не заметили оленеводы. Хотя вряд ли они его рассмотрят в нескольких километров от них на фоне желтеющей тундры. Он увидел, как у костра вскинулись две фигурки людей. Должно быть, парни услышали либо восклицания погонщиков, либо хорканье оленей, а, может быть, лай собак. Метрах в тридцати от ребят пастухи остановили нарты и двинулись в сторону костра. В руках у них оказались короткие шесты, остолы для управления оленями … «Да нет, – с ужасом подумал Алёшин, – ружья у них в руках, ружья или карабины!». Алёшин всё понял, и буквально распластался, вжавшись в низкие заросли карликовой берёзки. Всё происходящие перед ним было теперь, как в кукольном театре.
Ненцы подошли к разорённому захоронению и с равнодушными лицами осмотрели полыхающие в костре погребальные доски, валяющиеся тут же пожелтевшие кости скелетов предков, выброшенные из ящика. Один из подошедших молча поднял карабин. До Алёшина донёсся сухой звук выстрела. Кто-то из парней упал. Второй парень с криком ужаса бросился бежать. Оленевод одной рукой быстро вскинул винтовку и, не целясь, ударил вслед бегущему парню. Тот тоже рухнул. Ненец неторопливо подошёл к ещё живому парню и выстрелил ему в голову.
Какое-то время каюры ходили по вершине холма, нагибались, что-то подбирали, о чём-то гортанно разговаривали, смеялись. В похолодевшем воздухе, уже на исходе дня, звуки с вершины погребального холма отчетливо доносились до Алёшина. Потом оленеводы остановились и долго смотрели в его сторону. Но, по-видимому, ничего подозрительного не заметили и подошли к оставленным нартам. Собаки, было, кинулись вслед за оленями, но вдруг остановились, почуяв, вероятно, чужие следы, и даже побежали на запах, уткнув свои чуткие носы в землю. Алёшин обречённо замер. Но тут пастухи громко окликнули их, собаки какое-то время нерешительно постояли на месте, а затем бросились догонять нарты. Алёшин облегчённо вздохнул, привстал на колени и долго смотрел вслед нартам, пока они не скрылись за горизонтом.
Алёшин выпрямился и заспешил назад, к месту, где только что на его глазах разыгралась страшная трагедия. Прямо на холм Алёшин подниматься не стал, чтобы его силуэт на фоне закатного солнца кто-нибудь из обитателей тундры не заметил. Осторожно поднявшись по восточной стороне возвышенности, он сначала наткнулся на убитого Бориса. На лице погибшего застыл ужас. В нескольких метрах от него лежало тело Якова. Выражение его лица было удивлённым. С трупов были сняты резиновые сапоги. Рюкзаков тоже не было. Фарфоровые блюдца и чашки исчезли. Не обнаружилось и украшений.
– Ребята решили, что фарфор, украшения большая ценность. И подумали, что хорошо заработают. Потому и решили заночевать здесь, разграбить захоронения. Предупреждал же я их, … не поверили. … А посуду и цепочки ненцы забрали …
Алёшин постоял ещё некоторое время на холме, соображая, что делать с трупами. Потом решил возвращаться в лагерь и посоветоваться с ребятами. Не стал ни к чему здесь прикасаться и повернул обратно. Костёр из досок захоронений ещё дымил.
Не успел Алёшин добраться до увала, перед которым он обнаружил самолёт, и где он нашёл посудину, как мгновенно, как это бывает на Севере, стемнело. Он поозирался, но нигде не заметил огонька. Брести в темноте было и опасно, и можно было уйти далеко в сторону от лагеря. Алёшин слегка разгрёб тёплый песок на южном склоне холма, улёгся в вырытое углубление, присыпал себя со всех сторон песком и попытался уснуть.
Когда стемнело, в лагере на озерке у разбитого самолёта запаниковали. Алёшин в условленное время не вернулся. Посовещавшись, решили, что утром Семён и Роман дойдут до холма, до которого Алёшин взялся проводить ребят. С тем и забылись тревожным сном в сырой палатке.
Утром, наскоро перекусив, ребята собрались выходить на поиски. И тут увидели вдали фигурку человека, спешащего в их сторону. Вскоре рассмотрели, что это Алёшин.
Уже через час все сидели вокруг него и слушали невероятно жуткую историю гибели Бориса и Якова. Ни одного восклицания не сорвалось из уст слушающих. Лишь некоторые иногда встряхивали головами, не в силах поверить в случившуюся трагедию.
– Собственно, вкратце вот и всё, – закончил Алёшин. – Но чего-то подобного я ожидал, – продолжил Алёшин. – Ненцы и чукчи, да и вообще народы Севера, тундры не такие уж и покорные, и безропотные. Ненцы, чукчи, эвенки и войны вели между собой из века в век за пастбища, за оленей. А в случаях вторжения в их земли иных народов, объединялись и давали им жесточайший отпор. Из архивов известно, что они со времени проникновения русских, с десятого одиннадцатого веков и почти доныне, оказывали им упорное сопротивление. Неоднократно походы новгородцев, москвичей в вотчины самоедов заканчивались сокрушительными разгромами русских отрядов. Иногда и их полным истреблением. Схватки между русскими и народами Севера затихли, было, в шестнадцатом семнадцатом веках, но известны и позже, вплоть до двадцатого века. Военные конфликты прекратились лишь в двадцатых годах прошлого, двадцатого века! Почти в это же время было подавлено и сопротивление так называемых «басмачей» в Средней Азии. «Патронов нет, пулемётов нет, как воевать», слышал я от жителей туркмен ещё и в 50-ых годах, когда работал в Туркмении, подытожил Алёшин.
От себя, от автора и как от жителя 21-го века, добавлю один мало известный и тщательно скрываемый властью в России факт. В 2010 году популярный на Севере югорский поэт, ненец конфликтовал, судился с нефтяной кампанией «Лукойл». И даже выиграл у неё суд, и получил один миллион рублей. Однако позже дело спустили, как говорится, на тормозах, и всё закончилось ничем. «До прихода русских тундра была чистой», говорят коренные жители Севера. Так что им есть, за что не любить нас, русских. Мне иногда, как геологу, почти пятьдесят лет проработавшему на Севере, приходят в голову страшные мысли. А не с ненцами ли, с чукчами, с коренными жителями надо увязывать не такую уж и редкую пропажу людей, исследователей Севера, иных регионов? Как когда-то без вести исчезали военные отряды Московии, Новогорода, Пскова, посланные на покорение самоедов, народов Севера. Я сам был лично знаком с несколькими ребятами, геологами, геодезистами, пропавшими без вести, как говорится, «на чистом месте», при проведении полевых работ в диких, неисследованных краях. Даже и написал о таком случае исчезновения техника-геолога в одной из своих повестушек.
На какое-то время Алёшин замолчал, а потом продолжил. Где-то я на стороне оленеводов, местных жителей. Ещё в одиннадцатом десятых веках, когда Русь силой не могла покорить самоедов, она стала с ними торговать. И сюда устремились купцы. Судя по вещам, найденным в захоронениях, обмен товарами между народами был взаимовыгодным. Торговцы поставляли сюда железные изделия, ружья, охотничье снаряжение, даже посуду и украшения. И заметьте, хальмеры, захоронения веками стояли по всему Северу нетронутыми. Их не грабили не только купцы, но и военные отряды царских посланников. А захоронения, хальмеры повсюду опекались родственниками, подновлялись. Когда родственников не оставалось, останки захоранивались в мерзлоте. Имущество покойных честно делилось между живыми. Об этом написано подробно в дореволюционных летописях. Массовый грабёж захоронений начался после переворота 17-го года и продолжается доныне. И их почти не сохранилось. Я сам как-то присутствовал при разорении одной могилы оленевода. Начальник геологического отряда выгреб тогда из захоронения женские украшения, сервиз посуды тончайшего фарфора, тщательно упаковал его и весь сезон возил с собой, а потом доставил в Ленинград. Я был молод, и я не понимал, что это за фарфор. Наверное, начальник поживился посудой фирмы братьев Кузнецовых, а, может быть, и мейсенским фарфором. Теперь, пожалуй, таких захоронений мало сохранилось, разграбили, печально закончил Алёшин.
Сразу после рассказа Алёшина, решили идти к месту трагедии и захоронить Бориса и Якова.
– Я вот что думаю, – задумчиво проговорил Виктор, – почему каюры, оленеводы не пытались узнать, откуда пришли эти двое на их захоронение? Не будут ли они искать лагерь, откуда они? Выйдут на нас и перестреляют, как куропаток, как свидетелей. А нам и отбиваться нечем.
– А я полагаю, оленеводы решили, что Борис и Яков из лагеря геофизиков. Они же знают, что там большой лагерь стоит. И он недалеко от захоронения. И людей там человек двадцать, – проговорил Алёшин.
– Двадцать два, – откликнулся командир, – я их вывозил на озеро. – Мне вот что странно, почему они не боятся ответственности за убийство?
– Чего им боятся! Они у себя дома. А люди ушли в тундру и пропали. Сколько людей исчезло без вести из нашего брата, бродяг. Кто их ищет? – спросил Алёшин.
– Но ведь трупы-то остались, убитые, с пулями, – заметил Виктор.
– А вот это странно, – пробормотал Роман.
На следующий день вся четвёрка рано утром вышла из лагеря и налегке, с одной лишь дюралевой стойкой, поспешила к месту трагедии.
Вышли на вершину холма, увидели ящики, ненецкие домовины, колья, увешанные цветными лоскутками, место от прогоревшего костра. Трупов не было!
– Что за мистика! – воскликнул Алёшин.
– Может быть тебе приблажилось? – спросил Роман.
– Смотрите, вот здесь лежал Борис, – Алёшин ткнул пальцем на затоптанный мох. – Видите кровищи сколько? И ещё, – он быстро переместился к кострищу и указал на большое пятно крови. – Тут я нашёл Якова. А теперь их нет. Их вывезли! – и он присел над лужицей высохшей крови. – Вот след нарты скользнул через кровавое пятно и смазал его.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Виктор, осмотрев пятно, – следы убийства скрывают. Потому и увезли трупы. Где-нибудь в болоте затопят. И шито-крыто! Давайте-ка быстрее отсюда сматываться, пока они нас не заметили. Ни к чему не прикасайтесь. Пошли.
И они ушли.
Опять потянулись дни надежд и мучительные сырые и холодные ночи. Каждый день слышали отдалённые звуки моторов. Палили дымные костры. Но их не находили. Через десять дней вновь возникла идея похода к лагерю геофизиков. Собственно, она всё время витала в разговорах. Однако её отвергли из страха встречи с оленеводами. Решили подождать ещё пять дней и уж тогда рискнуть, уходить всем к геофизикам. Продукты практически заканчивались. Из кусков тонкой проволоки, извлечённых в рухнувшем самолёте, сладили петли и поймали двух щенков песцов. Их ободрали, сварили и съели. Снова у нор поставили петли. Но песцы поумнели, больше не попадались.
На четырнадцатый день ожидания вдруг услышали необычный гул мотора с западной стороны, со стороны лагеря геофизиков. Быстро зажгли костёр. К ним приближалась с ревом невиданная ранее машина, зависла над лагерем, и села. Это был вертолёт МИ–4. Никто из четвёрки ранее не видел ещё вертолётов. На базе в эксплуатации вертолёты появились в наше отсутствие. И тут же были направлены на поиски пропавшего самолёта. Из машины выбрались два человека. Один представился вторым секретарём горкома партии, второй – рабочим, сопровождавшим его.
– Уже вижу, что случилось, – прервал секретарь, начавшего было говорить командира, – позже расскажите. Готовы немедленно лететь? А где ещё люди?
– Двоих оленеводы убили, а … – проговорил, за его спиной Алёшин.
– Тихо! – полуобернулся на него секретарь. – Об этом потом. Быстро грузитесь.
Вот тогда в кабинете горкома, столичного города одного национального округа СССР, со всех нас, потерпевших из того злополучного самолёта, и взяли подписку о неразглашении, обо всём случившимся с нами. И вот только теперь я рассказал всю эту историю полно и, кажется, без умолчаний. Каких-либо расследований убийства наших друзей не проводилось. Власть не желала обострять отношения с коренными народами Севера ещё и потому, что вскоре здесь, на их землях, обнаружились громадные запасы нефти и газа. А наша жизнь? Жизнь после смерти продолжалась. Но остался вечный вопрос: кто спасает, спасал меня и людей, меня окружающих в течение долгой моей жизни?
Осталось добавить немного. По записанному мною номеру установили пропавший без вести в тридцатых годах самолёт АНТ-20. Искреннюю, хотя и скорбную, благодарность, за эту трагическую находку, я получил от немногих сохранившихся родственников членов погибшего экипажа. А «посудина», которая обнаружилась на стойбище оленеводов, оказалась серебряным греческим кубком. Это дало историкам выдвинуть идею торговых связей греков с северными народами Союза. Теперь кубок выставлен в музее Санкт-Петербурга. И каждый посетитель сейчас может зайти в Эрмитаж, увидеть эту вазу и прочесть, где, когда, кем, при каких обстоятельствах найден в Заполярье этот серебряный кубок из Греции. Но полной правды этих обстоятельств вы там не прочтёте.