(если кто захочет,могу выслать по электронке полный текст без всяких ограничений. А здесь 6 глав из 20)
1.
Еще с четвертого этажа было слышно, что в двадцать седьмой квартире стараются вовсю. Лихо взялся наследничек, дождался своего часа! Колян лениво прошлепал два лестничных марша, свернул на третий. Отсюда уже можно было разобрать, что дверь бывшей квартиры Титыча наполовину приоткрыта, и из-за нее невнятно тянется ленивая перепалка нескольких визгливых голосов, перебиваемая резкими стуками и грохотом падающих вещей.
На площадке возле двери, как раз там, где неделю назад стояла обитая угольно-черной каймой бордовая крышка, теперь высилась целая помойка. Туго набитые мешки, поверх них – деревяшки, железки…. Чуть в стороне – ведро, полное пыльной, бесцветной стеклянной посуды. Колян усмехнулся. Вот тебе и шеф-повар из ресторана, чашек приличных не мог натаскать!
Он отодвинул носком кроссовки стопку из побуревших бумаг, блокнотов и тетрадей, которую ретивые ремонтеры шлёпнули на самом ходу. Стопка съехала, завалилась набок, верхушка рассыпалась. Несколько бумажек подхватило сквозняком и погнало вниз по лестнице. И лишь одна из них не взлетела в воздух, как другие, а заскользила по самым ступенькам. Будто не бумажка, а фанерка какая-нибудь. Колян поневоле обратил на это внимание, тем более, что в отличие от других бумажек, разлетевшихся по щелям и углам, эта съехала как с горки и остановилась в самой середке промежуточной площадки.
Колян спустился следом, хотел поддать странную бумажку ногой, потом зачем-то наклонился и взял ее в руки. Листок как листок. Он повертел его вперед-назад, слегка загибая пропеллером в разные стороны края. Все-таки бумага, может быть чуть более плотная, чем машинописная, но, во всяком случае, не ватман. Тем более не пергамент. А ну-ка!
Пущенная по воздуху рукой, бумажка ударилась о ступеньку, перевернулась и быстро и ловко опять скользнула вниз. Не хочет планировать, приземляется. Колька сбежал по ступенькам, поднял бумажку. И что дальше? Лестница кончилась, пустить ее больше некуда.
Колян первую секунду повернулся, чтобы взбежать вверх по лестнице. Потом мысленно посмеялся над самим собой. Пора идти, а он с какими-то бумажками возится. И вышел из подъезда.
Однако бумажку не выбросил. Помахал ей на ходу, затем сунул в пакет, который нес в левой руке. Мелькнуло мимоходом, что вечерком он все-таки с ней поразвлекается. Пустит по ветру из окна или сложит самолетиком и поглядит, как он полетит. Баловался когда-то этим делом.
До вечера, конечно, все вылетело из головы. Колян так бы ничего и не вспомнил, если бы не наткнулся на титычев листочек, роясь в пакете. Искоса взглянул на написанный в нем текст и удивленно замер.
«Императорский студень». Именно так и было написано в верхней части бумажки. Колька еще раз недоверчиво повертел ее в руках, заглянул на обратную сторону. Там были только тусклые серые разводы и бледно-бледно проступали перевернутые очертания букв. Он вернулся к исписанной стороне. Лениво пробежал глазами четыре строчки и хмыкнул, неуверенно поведя плечом. Половина слов означает неизвестно чего! Понятно только: «взять», «почистить», «нарезать». И к тому же эти дурацкие фунты с золотниками. Мозги свернешь! Сдался ему этот листок. Валялся бы себе на площадке с прочим хламом, пока узкоглазые не отнесли на помойку.
Он прихватил листок пальцами обеих рук на середине длинной стороны, намериваясь рвануть его пополам. И застыл. Уж очень восторженно старый хрыч расписывал как раз этот студень. В памяти возник неторопливый говорок покойного соседа: «Какое это лакомство! Его просто не с чем сравнить. Ничего подобного я не пробовал за всю жизнь. Да и не только я. Уверен, ни один человек на свете. Он плотный, но очень податливый, скорее даже напоминает мороженое. И мясной нежный вкус. Запаха нет, зато какое бесподобное послевкусие! Не острый, не терпкий. Тонкий, но смачно сытный. Язык просто не может улежать во рту. Так и ходит дугой, туда-сюда. Купается, можно сказать, в упоительном восторге».
Конечно, он профессиональный шеф-повар. Всю жизнь только и делал, что нахваливал свою стряпню. Накручивал мозги министрам, генералам… для кого еще он там выкаблучивался.
Хотя вряд ли он видел этих самых генералов. На стол-то подавали официанты, всякая прочая прислуга, а Титыч наш толокся на кухне и молчал в тряпочку. Плевать им, что он лучший повар Союза. Или, может быть, Московской области? Неважно. Им, была бы жранина посмачней да позаковыристей.
И Титыча самого поставь рядом с каким-нибудь генералом – обхохочешься! Какие уж там друганы-министры. Самое его место было у подъезда на скамеечке. Где он, впрочем, и сиживал.
Колька довольно ясно представил себе дряблое лицо с обвисшими щеками, седые неровные брови торчком, темно-зеленый помятый берет, неизвестно откуда взявшийся у повара-пенсионера, и теперь прикрывающий его лысую голову. Титыч почему-то всегда сидел один, другие деды и бабки торчали у соседнего подъезда. А он никогда к ним не лепился, да и они всегда обходили его. То ли когда разругались, то ли он сам не желал водить с ними компанию.
Зато Кольку он окликал частенько, когда тот норовил проскочить мимо, иногда и просто, без обиняков просил поболтать с ним минутку-другую. Звал он его всегда «Николаша».
--Куда ты так спешишь, Николаша! Рассказал бы соседу, как твои делишки.
И в ответ на обычное Колькино «хреново» понимающе кивал.
--Так, так! Я ведь знаю, мальчик-то ты хороший, а у хороших разве когда бывает хорошо.
И если Колян все-таки останавливался, разговор Титыча очень быстро сворачивал на съедобные темы. Он и сетовал, что не может теперь полакомиться, как бывало, и жалел молодежь, которая ничего-то в жизни не пробовала, и вряд ли попробует. Проходился разом по матерям и женам нынешних мужиков, ничего не понимающих в искусстве созидания Блюда. А в конце неизменно следовал рассказ о чем-то необычайно, замысловато вкусном.
Титыч не пересказывал рецептов и кухонных процедур, давал лишь вскользь самое общее понятие. Основное у него было – сама похвала. Казалось, в этот момент он вновь ощущает во рту, на языке, на зубах, за щеками всё то, что пытается расписать словами. А когда он замечал, что его славословие надоедает собеседнику, быстренько съезжал на какой-нибудь забавный случай, приключившийся вокруг того самого блюда. Этих баек у него было множество; не все интересные, не все забавные, но всегда новые, и ни намека на повторение. Видно было, что он не выдумывает, не приплетает и не поет с чужих слов. Старику с лихвой хватало воспоминаний о собственных похождениях.
Говорил он негромко, но не жевал, не мямлил, слова выговаривались отчетливо и в голосе звучали неподдельные переживания.
Так и с этим студнем. Старик плел про какого-то директора, уронившего в тарелку кольцо с бриллиантом. Не с пальца, а из бумажника. Вздумалось не вовремя полюбоваться, не иначе нечистый подшутил. Директор сгоряча перекопал всю тарелку ложкой, и не следа. Поднял крик, набежало ресторанное начальство, но все только руками разводили. И вот какой-то «Теря» взялся весь студень съесть. Стоял и хлебал с выпученными от восторга глазами, а директор, Титыч и метрдотель следили за каждым его движением. И ни-че-го! А где, как полагаешь, Николаша, нашли потом это кольцо?! Ни за что не угадаешь. В гардеробе под вешалкой!
Титыч еще что-то говорил, но Колян уже ничего не слышал. Он уставился на дверь соседнего подъезда, и глаза у него, кажется, были также выпучены от восторга, как и у прожорливого Тери. А просто из-за входной двери выпорхнула Ирка. И вдруг остановилась, стала поправлять ремешок от босоножки. Титыч и тот заметил отключку Коляна, умолк со своим студнем. А потом как крикнет, да зычно, по-молодому:
--Ирочка! Подойди, солнышко, будь добра! Вопросик у меня к тебе, интимный и деликатный!
Колька, как услышал такие речи от старого хрыча, вытянулся, набычился и замер. А Ирка ничего, вскинула голову, повела плечиками, так что легкое платьице плавно заколыхалось. Потом чуть отвела с виска медно-золотистую непослушную завитушку:
--Надо всеми вы шутите, Валериан Титович!
И пошла прямо к ним, чуть помахивая белой сумочкой на длинном ремешке. Босоножки постукивали, подол ходил туда-сюда поверх узких точеных коленок, а Титыч поглядывал левым глазом на остолбеневшего молодого соседа.
--Я что спросить-то хотел, - сказал Титыч, когда Ирка остановилась прямо напротив старика с подчеркнуто удивленным очаровательным личиком. – Получился у мамки твоей маринад, или она не делала?
Ирка хихикнула, но тут же стала серьезной:
--Очень хорошо получился, Валериан Титович! Мама говорит – обалдение! Сроду у нее таких огурцов не получалось.
Титыч повернулся к Коляну, развел руки ладошками вверх и осклабился, выкатив тусклые глазки. Знай, мол, наших. А ты не верил!
--Фамильная тайна. Лучше меня маринад делали только в Преображенском монастыре. А так как монастырь теперь тю-тю…. Пользуйтесь моей добротой. Всё равно, - старый повар махнул рукой, - Федьке моему ничего не надо. Жадный да глупый. И жадность-то его вся от глупости. Был бы умнее… - Титыч не договорил, вздохнул.
--Ну, я побежала, Валериан Титович, - усмехнулась, стрельнув глазами, Ирка. – А то молодой человек ждет, не дождется, когда я уйду.
И пошагала прочь, не слишком быстро и не слишком медленно, именно так, как идут, зная, что им смотрят вслед. Титыч укоризненно сморщил дряблый нос, покачал головой.
--Что же ты, Николаша? Сказал бы хоть словечко. Ведь какая девочка, а?
--Нужна мне эта девочка! – вспылил вдруг Колян. Зло взяло! И на Ирку, которая нисколько не смутилась, и на Титыча, явно желавшего ему помочь своим дурацким маринадом. А главное на то, что он стоял, как тупая дубина, и они это видели. И смеялись, каждый про себя…
Колян швырнул листок на кресло, отключаясь от неприятных воспоминаний. С Титыча теперь взятки гладки, а с Иркой он, с того раза, сталкивался еще четырежды и всегда хмуро отворачивался. Она тоже скучнела взглядом, слегка морщила лобик. А может отдать ей этот старинный рецепт? Делали они с мамашей маринад, не откажутся и от студня. Тем более императорского. Императрица! И разговаривать не хочет.
Прошло дня три, рецепт всё так же валялся на кресле. И вот, придя с работы, Колян прикинул по календарю и поскучнел: родичи вернутся на следующей неделе.
Оставалось всего ничего, кончилась привольная жизнь. Он глубоко вздохнул и поглядел на часы. Сегодняшний день еще не прошел, завтра ждать не обязательно. Послонялся по квартире, вырубил бормочущий телевизор. Куда же делся рецепт покойного Титыча?! На кресле нет. Ах да, вчера он положил его на сервант.
Вот он, голубчик! Колька тщательно сложил бумажку пополам, чтобы ее можно было сунуть в карман брюк, а не махать на ходу, как белым флагом. Торопливо вышел из квартиры, запер дверь и, громко выдохнув через ноздри, затарабабанил подошвами вниз по лестнице. Бегом, без оглядки. Во дворе, на тротуаре, конечно, сбавил до быстрого шага. Как бы кто не вытаращил глаза… И из окон тоже пялиться могут. Серьезно и твердо, будто у него важное дело, Колян дошел до соседнего подъезда и здесь, уже в три прыжка, поднялся на второй этаж.
Вот она, та самая дверь, которая ему очень нужна. С зеленоватым дерматином, под крокодилову кожу. По давно забытой новейшей моде, как говорит иногда его родитель. Пора бы уж иметь железную, с напылением.
Он позвонил. По звуку шагов разочарованно хмыкнул: мамаша. Как там ее звать? А впрочем, всё равно.
--Иру можно?
--Иру? – искренне удивилась женщина в пестром халатике и качнула головой со взбитой шевелюрой. – Нет ее еще. Ты что-то хотел, скажи мне. Как заявится, всё ей доложу. Или тебе надо знать, когда она придет?
Колян потоптался, соображая.
--Ира говорила… Мать меня просила узнать… Вас как-то научил мариновать огурцы Персыгин. Титыч… Умер который. Вот ей тоже хотелось попробовать сделать по его способу.
--Твоя мама? – с недоверчивой усмешкой переспросила мать Ирины. – Мариновать огурцы? Вот уж никогда бы не подумала. Так пусть сама зайдет, а не тебя к Ирке посылает. А то моя наплетет, ты переврёшь половину, и не знаю, что у нее тогда получится. И я же виновата буду. Нет уж, сама всё объясню, всё расскажу. Уловил? Ну, так и передай! Будь здоров.
Зеленая дверь захлопнулась. Колька сморщился, вдохнул полные легкие через нос и медленно выпустил воздух. И что же делать дальше, задумался он, спустившись на одну ступеньку. Караулить в подъезде? Или во дворе у подъезда? А сколько? Время – полвосьмого. Мать ее спокойна, ничего не сказала, даже мимоходом. Значит, скоро не ждет. Идти домой, затем снова зайти? Это будет совсем по-дурацки.
Но судьба решила не дразнить Коляна, внизу на лестнице послышался цокот легких каблучков. Колька сразу подобрался и быстро сошел на промежуточную площадку к почтовым ящикам. Точно, Ирка! А она удивленно подняла глаза, замедлила шаги и замерла. Ага, кажется, испугалась, обрадовался Колян. Он состроил довольную улыбочку:
--К вам заходил! Хотел тебе передать кое-что, а ты болтаешься по каким-то закоулкам.
--Дурак что ли? – возмутилась Ирка. – Я в магазине была!
И правда, в руке у нее покачивался раздутый зеленоватый пакет.
--В нашем? – спросил зачем-то Колька.
--Тебе-то не все равно?
--Понятно, - протянул Колян. – Очень секретный магазин. Мать твоя тоже не говорит, в каком ты магазине. А то вдруг кто-нибудь выведает!
--Болтает всякую ерунду, - разочарованно вздохнула Ирка. – Дай пройти, не стой на дороге.
--А вот это тебе как? – Колька довольно ловко выхватил из кармана сложенный рецепт и поднял над головой. – Единственный экземпляр!
Ирка, ничего не понимая, слегка дернула плечиком. Но всё-таки посмотрела на бумажку с проснувшимся интересом.
--Будешь владеть никому не известным секретом. Весь мир тебе позавидует!
--Да что ты треплешься! Какие у тебя могут быть секреты. Письмо какое-нибудь?
Ирка неуверенно протянула руку, но Колька поднял рецепт повыше.
--Точно, письмо! Только письмо с того света.
--И верно, больной, - сказала Ирка, но совершенно спокойно, а глаз с бумажки все-таки не спускала. Колька не выдержал паузы.
--Это от Титыча. Он говорил, что лучший из его рецептов. Императорский!
Ирка слегка сморщила лоб, как видно ожидала чего-то другого.
--Он через тебя его передал? Так отнес бы мамашке, у нее этого хлама целая папка. Мне-то он на кой? Уйди с дороги.
Колька невольно попятился к окну, стиснул до боли зубы, а Ирка преспокойненько потюпала вверх. И даже не покосилась в ответ на его хмурый взгляд, упершийся в ее поясок.
--Потом скажешь: дура я была набитая! – выкрикнул он все-таки вослед высокомерной девчонке. – Шло богатство в руки, и мимо прошла.
--Богатство! – глянула свысока Ирка, подняв руку к кнопке звонка…
Дома Колька бросился на диван, злополучный рецепт сплющил в комок и зашвырнул в угол. Вот гадина! Перед старым брехуном вытанцовывала: «Всё шутите, Валериан Титович!», а с нормальным парнем и говорить не захотела. Как будто он сам не знает: ей этот студень десять раз наблевать. Кто его сейчас жрет, кроме старья, да еще министров с плебейскими замашками. Или генералов. Да пошли они все…!
Колян врубил музон погромче и, откинув голову, уставился в потолок. Постепенно он стал покачиваться в ритм чеканных звуков, плотно заполнивших комнату. Медленно наступила дремота.
2.
На следующий день, не успел еще Колька прийти в себя после возвращения с работы, у дверей затренькал звонок. Колян сокрушенно чертыхнулся, он был уверен, что это родители, которые не высидели на даче и заявились на пять дней раньше. Но за дверью торчал незнакомый чувак, на вид довольно крепкий и весьма нехило упакованный.
--Привет, Ник! У меня к тебе дело на сто пудов. Войти-то можно?
Пожав плечами, Колян пропустил парня в прихожую, и тот преспокойно протопал дальше. Вошел на кухню и сразу пристроился на стуле. Хоть он выглядел не старше Кольки, манеры у него были как у бывалого взрослого мужчины, знающего себе цену.
--Что уставился? Говори, сколько на этом наварить хочешь. И какие фишки тебе больше катят: зеленые или свои трехцветные?
--Ты чего гонишь? – не понял Колька.
--В каких бабульках назначаешь цену? Не врубился?
--Цену? Назначаю?... Кому?
--Дяде Мому! Знаешь такого? Не знаешь. Зато про братишку, наверное, слышал. Есть такой господин Прохорин.
--Кто господин Прохорин? Ты что ли?
--Я-то, само собой, Прохорин. Хотя кому-то и разрешаю называть себя просто Проша. Да ты что, Никола? Где живешь? На самом деле ничего не слышал про Лёньку Прохорина? Обидно даже! С твоей стороны просто бессовестно. Я ведь думал, ты у меня автограф попросишь.
Гость выкатил свои голубенькие глаза, обильно опушенные ресницами, как бы в испуге разглядывая Коляна, и лишь самый уголок рта сморщил в насмешке.
--Катился бы ты отсюда! – пришел, наконец, в себя Колька. – Вместе со своими автографами. Или говори путем, за каким дьяволом приперся.
--Молодой человек не понял, - воскликнул синеглазый и притворно поднял вверх обе руки. – Хорошо, спрашиваю еще раз, доступно. Сколько у тебя рецептов старинных блюд, и сколько ты хочешь на этом заработать?
Колька подавил рванувшийся наружу возглас удивления. Значительно кашлянул.
--Выходит, ты хочешь купить? Тебя что - Ирка прислала?
--Про Ирку (а чтобы тебе было понятно, не про Ирку, а про Иринку) я с тобой говорить не буду. Если ты к ней клеишься, лучше забудь! Предупреждаю по хорошему. Лучше давай про твоего кулинара, который сыграл в ящик. Культурно выражаясь, приказал долго жить. Всем нам. Так? А ты, Коля, жить видно не хочешь. Вернее не умеешь.
--Зато ты хорошо трепаться умеешь, Лёня Прохорин!
Гость вдруг серьезно кивнул и подобрался. Сел на стуле поглубже и уперся руками в колени. Колька в ответ подтянул из прихожей пуфик, чтобы сесть точно напротив.
--Это уже деловой разговор, Колян! Я ведь не спрашиваю, сам старикан тебя одарил, или ты вовремя пошарил в его барахлишке. Нет-нет, - сделал Проша успокаивающий взмах рукой, - теперь только о деле. Сколько рецептов, какие и сколько стоят?
Колян ответил, невольно подражая манере собеседника:
--Пока продается только один. Для пробы. Надо разобраться, стоит ли с этим заморачиваться. Товар редкий, не для всякой швали!
--У! Как всё непросто! Но уж мне-то, по знакомству, высветишь, сколько будет еще, если уйдет первый.
--Штук семь-восемь найдется. Есть и другие, но ерунда. А эти нигде не достанешь. Павлинье перо, или амурский жемчуг, - припомнил Колька слышанные от Титыча названия. – Слышал про такие?
--Главное, чтобы брат слышал, - косо усмехнувшись, ответил Проша. – Бабки-то с него доить придется!
--Ну-у…, - разочарованно промычал Колька, на этот раз ничуть не играя. – А пришел, растопырил пальцы!
Ленька коротко хохотнул и потер руками колени. Потом поддернул сбившиеся стрелочки.
--А я для тебя и есть: единственный вариант. Ты ведь даже не чухаешь, куда можно с твоим вшивым «жемчугом» сунуться.
Колька промолчал, но сдвинул светлые брови.
--Братик мой, без вопросов, пошлет и тебя, и меня. Даже если мы придем по отдельности. С тобой, - Проша демонстративно смерил глазами Коляна с ног до головы, - и говорить не станет, а мне не поверит. Решит, что втюхиваю очередное фуфло. А приведу тебя, один хрен, за дверь вытолкает.
--И что тогда? – не понял Колян.
--Не волновайся! Всё будет по-хитрому. Выберем момент, и – оппа-на! – Васька нас засек, а мы, как щенки вляпались. На понт его возьмем! Он же к матери чуть не раз в неделю заезжает, а перед этим звонит. Врубаешься? Как будто мы просто варим, пытаемся сами. У тебя не получилось, а я теперь помогаю. Он входит и видит. Случайно, то-сё. На это его точно подсадим!
--Как?
--Да без проблем! Мы сгоношили и пробуем. И орем от радости. Васька обязательно спросит, что это у нас за гадость. Он же у нас кулинар с дипломом, лауреат конкурсов! Мы дадим ему попробовать, а рецепт – накося!
Ленька сложил кукиш и поводил им перед своими голубыми глазками.
--Ты начнешь ныть, что тебе нельзя никому болтать, это что-то ваше фамильное, и прочую муть. Васька уговаривать не станет, я точно знаю. Но если ему наша стряпня кайфанёт, я уже спокойненько через денек сам подъеду. А ему для своего ресторана… В общем, мелочиться не станет. Для него это тьфу, не деньги. Но отдать придется всё разом, не по одной бумажке!
Колян слушал и поневоле щурился от удовольствия. Он уже успел забыть, что у него нет этих семи-восьми обещанных блюд. Загнать никчемную бумажку – как это ему самому не пришло в голову? Похоже, что Проша – парень не промах.
--Что молчишь, согласен?
Колька кивнул.
--И что ты там хотел пустить на пробу?
--Императорский студень, - торжественно ответил Колян.
--Как?! – гость вдруг, закатив глаза, залился веселым искренним мальчишеским смехом. – Студень?! Холодец что ли?
Колька обиженно поднялся.
--Суфле-марле разные у Титыча тоже были! Навалом, - и он изобразил двумя руками толщину стопки. – Только кому они сейчас ободрались? Их всякая сволочь знает. Наизусть!
Ленька умолк и слегка прикрыл ресничками правый глаз.
--Ладно! Мы их потом поглядим. Но студень, и заливное даже, все-таки не звучит. Давай назовем «паштет»! Паштет «Императорский». Или даже – паштет «Императрица»!
Колька пожал плечами:
--Да называй как угодно. Сварить-то мы его сумеем?
--Будь спок! Мы все это проходили многократно. Тащи рецепт.
Колян ушел, долго возился в комнате, но все равно, видок у бумажки навевал весьма однозначные мысли. Проша их тут же и высказал, притон удивительно вежливо:
-- Рецептик точно императорский! Со стола им стирали, гадом буду. Или ты его из помойки вытащил?
--Честное слово, сам скомкал, - обиделся Колька. – У Ирки спроси, она видела его.
Ленька скривился.
--Всю малину обгадил. И в руки брать противно.
--А зачем тебе брать! – вдруг ехидно возразил Колян. – Что нужно, я прочитаю, а сама бумажка, - он поболтал ею на весу, ухватив за уголок двумя пальцами, - пока и у меня побудет.
Гость настороженно глянул в упор. Но Колька, уже воодушевившись, продолжил:
--Давай вообще, сперва пробный сделаем. Здесь у меня. Я всё заготовлю, а ты придешь. День сам выбери. Только побыстрее, а то родичи в следующую пятницу привалят.
3.
Ну, наконец-то родная дверь! Колька ввалился в квартиру на последнем издыхании. Всё, что припер, оставил в прихожей и прямо в кроссовках потопал до дивана. Плюхнулся, отдышался – затих.
Жарища! Только дома вожделенная прохлада. Если бы знать, как долго он промотается, пока найдет эту последнюю травку с неаппетитным названием. Повезло, догадался заглянуть в аптеку. Но теперь всё! Колян – победитель. Два дня тягомотины, и готово дело. Неужели он все одолел?
Выходит, и он что-то может! В первый же вечер, выпроводив Проху (пусть Прошей его девки кличут), Колька зарылся в справочниках. С фунтами разобрался сразу, а с мудреными названиями приправ пришлось помучиться. В краткой энциклопедии половины не было. Одну-единственную нашел в случайно подвернувшейся книжке по экологии, но потом выудил большую толстую кулинарную книгу. Мать ее почему-то задвинула в самый дальний угол полки. Наверное потому, что слишком большая. Большая, зато вместительная!
В ней Колян копался долго и не зря. Почти каждая приправа рецепта шла сегодня под новым современным названием. Или не современным, а просто западным?
Так или иначе, но на следующий день Колян был вооружен целым списком: чего искать и сколько брать. На всякий случай он прихватил всю свою наличность и присоединил к ней Прошкин взнос. Разговор на деньги перешел перед самым уходом. Ленька показал себя серьезным деловым партнером. Сразу вручил Коляну две бумажки среднего достоинства, да еще с таким видом, будто это была половина царства.
Денег хватило, но почти в натяг. Вот уж действительно – закуска не для рядовых смертных. За сколько продастся этот рецепт – неизвестно, но сколько надо выложить за миску императорского студня, Колька уже знает. Одним словом – не Роллтон.
Часы показывали шесть-тридцать. До прихода Прохи еще полчаса. Колян встал, разулся, отнес пакеты на кухню и вернулся на диван. Подождем в тишине и прохладе!
…Похоже, что Кольку крепко разморило, потому что, когда он второй раз поглядел на часы, было без малого девять. Куда же провалился этот шустрый и ловкий? Сговаривались на семь ноль-ноль.
Колян вскочил с дивана, подошел к окну. Во дворе как вымерло. Не торопится Лёнечка похлебку варить, видно с девочками развлекается. А может быть даже и с Иркой! Колька уставился в дальний конец коридора, туда, где на желтом плинтусе смыкались пол и стена.
Где-то в том направлении, если мысленно продолжить луч его зрения, и находится Иркина квартира. Видел бы он сквозь потолки и стены! Сейчас бы сразу поглядел, дома Ирка или нет. И не только. Увидел бы, чем она сейчас занимается. Телевизор смотрит, ужинает, а может принимает ванну… Или стоит, вся чистая, свежая, только что вытершаяся полотенцем, и расчесывает перед зеркалом волосы. А они свисают вдоль спины рыжеватыми хвостиками. Нет, не рыжеватыми, а потемневшими от воды…
Колька заметался по комнатам от одного окна к другому. Покосился на часы – давно уже девять. Сколько же можно ждать? Хрен бы с ним, с деловым – снедь пропадет до утра. При такой-то жаре! Можно, можно и в холодильник сунуть, да ведь до завтра будет уже не то. Не свежачок! Как тогда распробуешь «вкусовое великолепие».
Тому-то наверное наплевать. Пропало, туда и дорога, еще купим. У братка денег много, поделится мелочишкой с младшим братишкой. А Кольке куда деваться? Пока стариков дождешься, завоешь с голодухи. И жевать, и хлебать чего-то надо. А денежки все: тю-тю.
Еще минут двадцать слонялся Колян по своей квартире, шепотом бормоча всевозможные ругательства. Досталось всем ладным, синеглазым парням, да и Ирке изрядно перепало. Наконец Колька опустился на стул в кухне. Пора было сварганить что-нибудь на ужин. От его метаний есть захотелось просто бешено; даже не есть, а жрать. Он покосился на пакеты: оприходовать что ли, коли так? А приправы куда? Колька пододвинул к себе собственноручную копию рецепта, изложенную понятными человеческими словами.
В конце концов, что-нибудь у него все равно получится. Пусть не «специфического, изумительного вкуса», но так или иначе съедобное. Колька вдруг рассмеялся, представив разговор в лицах.
«Продукты купил? Ага! И где они? Всё съел!»
Вот вылупит свои зенки фиолетовые… Так вылупит, что они сразу зелеными станут.
Ладно, решено! Колька вскочил, потер ладони, открыл дверцу шкафа и слегка пустил воду в раковину. С чего начнем?
Рецепт был краткий, без лишних слов и указаний. Короче, для знатоков и специалистов. Приступать можно было и с первого пункта, и со второго, и с третьего. Колян переступил с ноги на ногу и волей-неволей начал с того, что ему было наиболее понятно…
…На улице уже стемнело, когда Колька отошел, наконец, от большой кипящей кастрюли. Самой большой, какая нашлась в кухне. Что-то он малешко не рассчитал! Взять нужно было всего вдвое, а то и втрое меньше. Но теперь предстояло решить, как с такой лоханью булькающего варева выполнить последний пункт: «Разлить в корытце слоем 1,5-2 дюйма и охладить на воздухе». Получится не корытце, а корыто. Оставить всё прочее в кастрюле? Тоже жалко.
И тут Колька вспомнил: на верхушке платяного шкафа лежит здоровущий, глубокий поднос. Для чего он предназначался родителями – неясно, кажется, кто-то подарил это сокровище-убожище. Во всяком случае, он всегда только валялся и перекладывался с места на место. Зато Кольке он отлично подойдет.
Колян сволок прямо на пол ценную вещь, быстренько протер полотенцем. Попутно состроил рожу своему отражению, глянувшему на него снизу из подноса. И побежал на кухню. Проверил варево, вроде всё, как написано. Приволок вкусно пахнущую, парящую кастрюлю и бултыхнул через край. На донышке кастрюли, правда, немножко оставил, чтобы слить в мисочку, себе на пробу.
Хлеб у Кольки завалялся еще со вчерашнего. Неостывший студень не только смачно пах, на вкус это был густой аппетитный супчик. Прав был Титыч, Колян такого еще не едал, маманина кулинария до старинного рецепта явно не дотягивала.
Приятная сытость наполнила не только желудок, а, кажется, и руки, и ноги. Колька блаженно откинулся на спинку стула. Ноги с удовольствием распрямил и поставил пошире. Не хотелось ни вставать, ни двигаться. Истомное оцепенение продолжалось с полчаса. Затем Колька слегка поморщился, его задница настоятельно требовала более мягкой опоры. Со вздохом Колян выбрался из-за стола.
Время подходило к двум часам ночи, давно пора было лечь и отрубиться. Но все-таки он заглянул в спальню родителей, где прямо посреди комнаты торчал драгоценный поднос, варварски использованный в качестве «корытца». Колька подошел поближе. Смачный запах уже выветрился без остатка. Студень лежал ровным слоем и казался совершенно прозрачным, как очень чистая вода. По краям бегали какие-то отблески от мерцающих огней за окном, а середка проглядывалась до самого дна.
Колян отошел к включателю, щелкнул, осветив комнату, и снова заглянул в поднос. Теперь «императорский студень» смотрелся еще необычнее. Из-за необыкновенной прозрачности он почти не улавливался глазом. Поднос казался пустым, таким же узорчатым по краям и зеркальным в середине. Колька снова увидел свою отраженную замотанную физиономию, сделал ей знак ручкой. Ладно, поглядим, что получится утром, пусть остывает!
4.
Сквозь тревожный предутренний сон послышалось треньканье звонка. Было уже светло и совсем тихо – обычное раннее летнее утро. Звонок больше не повторялся, можно было махнуть рукой, поспать еще. Но дрема никак не уплывала в сон, что-то замирало в груди, и Колька тревожно ждал: звонок повторится. А он молчал. Подвывая от досады, Колян рывком сдвинул легкое одеяло и поплелся босиком к двери.
За дверью было пусто. Мало того, и в подъезде ни звука. Недоумение сразу прогнало остатки сна. Приснилось ему или померещилось? Колян постоял, медленно закрыл и запер дверь. Но все-таки припал ухом, прислушался. Нет, ничего не слыхать. Он лениво зашлепал назад, заглянул в кухню, всю, где только можно, уставленную разнокалиберной посудой. Пойти покемарить? Еще часа два есть.
Но ноги уже залезли в тапки и сами повели Коляна в соседнюю комнату. Поднос стоял на том же месте, а студень был все так же невероятно прозрачен. Колька присел, потрогал поднос с тыльной стороны. Остыл… Колян осторожно протянул над поверхностью студня руку с растопыренными пальцами, желая потихоньку, чуть-чуть, прикоснуться к непонятному стеклянно прозрачному веществу. Ой!
Колька отдернул руку и даже отшатнулся на корточках, так, что плюхнулся на пол. Вот это фокус с утра пораньше!
Не шевелясь, Колян во все глаза рассматривал поднос с «императорским студнем», и убеждал себя, что ему всё почудилось, так же как этот утренний звонок в дверь. Ничего леденящего душу и бьющего по глазам он со своего места не видел. Зеркальное дно, в нем смутно отражается перевернутая вверх ногами комната, над зеркалом слой чего-то совсем прозрачного, как очень чистое стекло. Наконец он подобрал под себя ноги и встал. Наклонился вперед, до предела вытянул шею. Из глубины «корыта» на него уставилась знакомая физиономия с удивленно вытаращенными глазами. Колян осмелел, шагнул вплотную к подносу и присев, повторил рукой то же самое движение: вытянул кисть над самой поверхностью студня. Чудеса!
Его рука отразилась как в зеркале. Но не в зеркальном дне подноса, а выше, как будто не прозрачный студень был под нею, а просто обыкновенное зеркало. Все предметы комнаты отражались как положено, и только отражение руки вылезло из-за плоскости подноса и расположилось внутри слоя студня. Колька поводил рукой туда-сюда, пошевелил пальцами. Отраженная рука вела себя как надо. Повторяла все движения, следовала за своим оригиналом. Но только почему-то продолжала оставаться в студне.
Колян слегка усмехнулся. Нежданно-негаданно получилась забавная игрушка. Он стал медленно поднимать кисть руки, распростертую над подносом. Ага! Отражение тоже стало отдаляться и незаметно ушло в поднос, на свое законное место.
Несколько минут Колька забавлялся, то опуская руку вниз, то поднимая ее. Игрушка работала как часы. Отражение поднималось, выходила из-за зеркала, приближалось к самой поверхности.
Колян огляделся. Его выбор остановился на оранжевой расческе, валяющейся на туалетном столике. Колька схватил расческу и воспроизвел с ней те же движения. Повторилось то же самое, отражение послушно переходило из подноса в студень.
Наконец от сидения на корточках заныли ноги. Колька встал, приткнул свой кобчик на край заправленной кровати. Поглядел на часы. Время неуклонно приближалось к часу подъема. Скоро на работу.
Колька как будто очнулся. Он отчетливо представил себе всю цепочку необъяснимых событий: нелепый разговор Титыча с Иркой, случайная находка рецепта, странный визит Прохи, сговор с ним и, наконец, эта ночь в поварских хлопотах. А результат? Вот он, перед ним на полу. Титыч ничего не говорил о фокусах с отражениями. Даже не упоминал, что его студень – прозрачная бесцветная масса. Правда, он плел про какой-то случай с пропажей кольца. Уронили в студень, и нету! Но ведь это совсем другое.
Колька понял, какое-то смутное беспокойство удерживает его от безобидного действия: потрогать студень пальцем. Может быть вечером, не спеша, после работы? А сейчас выйти, закрыть дверь в эту комнату. И заняться обыденными утренними процедурами: умывание, чаёк. Потом одеться и на работу. А всё это пусть спокойно стоит в комнате.
«Да-да!» - насмешливо перебил Колька свои успокоительные мысли. Придет он вечером, а в подносе – мутный кисель. Или высохшая корка. И окошечко в непонятное закрылось навсегда!
Решительно и резко, чтобы не передумать, Колян присел у подноса. Оттопырил мизинец на левой руке, опустил до самого студня. Снизу поднялось отражение руки, мизинцы четко состыковались кончиками.
Теперь глубже. Колька погрузил мизинец сразу на две фаланги. Никакой плотной жидкости палец не почувствовал. Пожалуй, лишь очень легкую прохладу, как будто высунулся из форточки на еле уловимый ветерок.
Но глаза увидели невозможную штуку! Мизинец ушел под «зеркало» наполовину. Соответственно приблизилось и отражение руки, отраженный мизинец тоже наполовину сократился. А по поверхности «императорского студня» не прошло никакой ряби, и сквозь прозрачнейший слой не было видно никакого погруженного тела, вообще ничего, кроме приблизившегося отражения. И это при том, что у краев подноса через студень просвечивался весь узор, четко до малейшей веточки.
Рука сама отдернулась, прежде чем Колька успел испугаться. И сразу отлегло: палец – цел-невредим. Колька уставился на него с глупой довольной улыбкой. Потом озадаченно хмыкнул. Мизинец совершенно сухой, ни малейшей капельки не упало с него в поднос или на пол. Да что капельки! Колька сунул палец в рот и ощутил языком лишь привычную гладкую кожу собственного мизинца. Фокусы продолжаются.
Теперь Колька знал точно – на работу он сегодня не пойдет ни за какие коврижки.
Но он все-таки вышел из комнаты и перешел на кухню. Вымыл и разложил по полкам всю кухонную утварь. Потом отправился в ванную: умываться, бриться, чистить зубы, ногти. Прошел уже чистым в свою комнату, не спеша оделся. Раскиданное барахлишко переложил поприличнее. Вот теперь пора – половина десятого.
--Алло! Мне Владимира Сергеевича. Здравствуйте, это Вершков Николай… я заболел, высокая температура. Сейчас пойду к врачу. Да-да, конечно, позвоню и скажу. До свидания.
--Йес! – не удержался Колян от возгласа, бросая трубку на телефон. Приятно отлынить от работы, но вдвое приятнее ощущать, что теперь ему никто не помешает.
5.
Сейчас займемся испытаниями! Что бы такое окунуть в студень? Вот – линейка. И длинная – удобно держать, и сантиметры обозначены. Сразу будет видно, погрузилась или нет. Риски на ней черные, отчетливые, а сама почти белая. Уж такое можно разглядеть даже сквозь волокнистое желе. А через прозрачный студень – как делать нечего.
Колян перенес из прихожей низенький пуфик, чтобы не сидеть на корточках. Императорский студень в подносе был все также прозрачен и бесцветен. Ну, начали!
Линейка повела себя не хуже пальца: кончик окунулся и исчез. Колян наклонил ее вправо, чтобы отражение не забивало оригинал. И впустую. Ничегошеньки через студень не проступило. Хоть бы чуточку, какой-нибудь легонький ореол. Пусто, как отрублено. Колька поводил линейкой туда-сюда, вперед-назад. Та же хрень!
Мотаются две слепленные половинки, одна сверху, другая снизу. Одна реальная, другая отраженная. Как будто складывается и снова раскрывается циркуль, или стригут ножницы. А сам студень вообще не при чем: ровный, гладкий, ни волны, ни воронок.
Колька не удержался, выдернул линейку. Хотел убедиться своими глазами, что кончик ее по-прежнему на месте. Действительно, как была, так и есть. Впрочем, такое он уже видел с мизинцем. Попробуем второй разик.
Колян погрузил линейку пониже, потом еще, еще… Где же дно? Тридцати сантиметровая линейка ушла в слой на две трети своей длины. А слой-то – не толще пачки мороженного! Висит, зажатая пальцами, коротенькая линеечка, слепленная из двух зеркальных половинок, и становится все короче и короче. Уже со спичечный коробок! Не выдержал Колька, выдернул линейку назад и отскочил в сторону. Хотел сдвинуть поднос, посмотреть, нет ли в полу дырки, но вовремя себя одернул. Такая дырка до соседей снизу дотянется.
Колька ушел на кухню, подальше от жуткого подноса, выпил воды. Постоял у окошка, бездумно глядя на улицу. Потом вернулся в комнату, с опаской поглядел на студень в подносе. Тот стоял по-прежнему мирно и невинно.
Что же получается? Если бы он случайно выпустил линейку, она бы булькнула неизвестно куда. А если поставить в поднос табуретку, провалится и табуретка? Жуть невероятная! То есть, стоит оступиться и нырнуть головой, провалишься и сам, как в колодец. И, похоже, бездонный колодец.
А все-таки невозможно поверить! Вот он, студень, светится насквозь, под ним зеркальное дно. В этом дне, как ни в чем не бывало, отражаются и шкаф, и люстра, и сам Колька.
Отодвинув пуфик, Колян опустился рядом с подносом на четвереньки. Встал поустойчивее и окунул в студень правую руку. Не пальчик, а всю кисть разом, по самое запястье. Опять тот же легкий холодок, и не видать ни ладони, ни пальцев. Будто сунул руку в густую мутную непроницаемую жижу. И дна подноса действительно не почувствовал. Колька пошевелил во все стороны пальцами, потом окунул руку дальше, словно пытался нашарить дно глубокого ящика.
Рука уже ушла по плечо, Колька почти лежал на полу, пытаясь найти там в глубине под слоем студня хоть что-то: дно, боковые стенки, хотя бы одну стенку. Ничего – пустота. Он вытянул руку назад, уселся рядом с подносом. Руку даже не рассматривал, и так чуял: ничего с ней не случилось. Не зная, что делать дальше, Колька поискал глазами по комнате. Самый длинный предмет, какой попался ему на глаза – металлический прут, которым мать задвигает шторы.
Колька взял прут, смерил им глубину студня, как, случись, мерил бы яму с водой. Прут ушел весь, потом вместе с ним и рука. Без всяких эмоций Колян вытянул прут назад и поставил на место. Удивляться уже нечему, другого он и не ждал.
Колян ушел в свою комнату, лег на диван и уставился в потолок. Он не хотел додумывать до конца мелькнувшую мысль. Мысль была очевидна и пугала своей очевидностью.
Колька не столько понимал, сколько чувствовал: опуская в студень любые железки, деревяшки, стекляшки нового он не увидит. Погрузилось – исчезло. Бросил – вообще с концами, потом не выудишь. Предпринимать какие-то энергичные действия: воткнуть в студень раскаленную железку или попробовать перелить в другую посуду сам студень – значило бы нарваться на дурной исход. Испортишь, и не восстановишь. Есть, конечно, рецепт Титыча, но кто его знает, что сварится во второй раз!
Значит, всё сходится к единственному трюку – попытаться заглянуть под слой студня. Рука, линейка, железка – всё выходило из него невредимым. Почему же нельзя окунуть в поднос голову? А? Просто взять и окунуть! Неужели не получится??
Хорошо рассуждать, успокаивать самого себя, да как решиться на такое! И зачем? Там наверное темно, ничего не видно. Или просто огромная пустая полость. Без конца и без краю. Получится что-то вроде того, что он проделал дырку в небесах, и с огромной высоты поглядел на землю. Вокруг только воздух и свет, а поверхность земли так далеко внизу, что не видно ничего, и только что-то там чуть-чуть угадывается. А потом он не удерживается, соскальзывает, проваливается в эту дырку целиком… И падает вниз, летит все дальше, ничем не в силах задержать своё падение.
Ух! Представить жутко.
Положим, падать не обязательно, подумал Колька, упрямо тряхнув головой. Есть веревка, можно привязаться. Даже к батарее! Потом всегда вылезешь назад. Вылезешь, вылезешь! Можно пододвинуть поднос к самой кровати и держаться за ножку. Одним словом: нечего бояться. Или делать, или не делать.
Несколько раз вздохнув, Колька поднялся, пододвинул стул и выудил с антресолей прочную тесьму в палец шириной. Тесьма была жесткая, привязывалась туго, большим безобразным узлом. Наконец Колян удовлетворился, решил, что привязан надежно, дальше отступать некуда. Он подошел к подносу, склонился над ним как над тазиком с водой и, зажмурившись, сунул голову.
6.
Звонок затренькал и смолк. Видимо на этот раз тот, кто звонил, не собирался дозвониться до Коляна во что бы то не стало. Минуту-другую за дверями было тихо. Потом скрежетнул замок и дверь отворилась. Слегка полноватый, взъерошенный мужчина в очках с подтемненными стеклами тяжело ввалился в квартиру. Он плюхнул на пол две тяжелые сумки и поспешно отстранился, потому что следом за ним вошла довольно высокая женщина с короткой прической. Она несла сумку через плечо.
Мужчина поспешил принять сумку, затем дотянулся и закрыл дверь.
--Ну вот! – выдохнул он облегченно, - доползли до родного дома.
--Куда только наш сынуля запропастился? – сказала женщина, расстегивая туфли.
--Да что ты, Лариса. Я и не думал, что мы застанем его так рано, - мужчина прошел в комнату и уселся в кресло. Он с довольным видом запрокинул голову, руки широко раскидал на подлокотниках.
Но женщина не последовала его примеру. Она заглянула на кухню, затем в спальню.
--Смотри-ка! Нигде ничего не набросано. Просто удивительно.
--Да брось ты, Лара! Колька уже взрослый парень. Зря ты дергалась, видишь, всё нормально.
--Да-да! Нормально! У тебя всегда все нормально. А у меня такое впечатление, что его дня три не было дома.
--Опять ты выдумываешь, - сморщился ее супруг. – Ну, поддерживал парень порядок. Не маленький. Вот придет, и всё у него расспросишь. Ага, вот и он!
Женщина быстро прошла в прихожую и открыла дверь. Но это был не Колька. На пороге стоял высокий худощавый мужчина лет тридцати. Одет он был весьма обыкновенно, но подробностей Лариса Михайловна рассмотреть не успела: гость поднес к ее лицу красное удостоверение с блестящими буквами.
--Здравствуйте! Мухин Станислав Петрович. Из уголовного розыска. Я хотел бы видеть Николая Вершкова.
--Ой! Здравствуйте. Только его нет дома. А зачем вы его…
--Простите! – перебил Мухин. – Если можно, я желал бы в этом удостовериться. Вы разрешите?
--Я даже не знаю… Валерий! – громко позвала она, не отводя глаз от сотрудника милиции. – Подойди сюда, ради бога!
Валерий Васильевич вышел в прихожую.
--Заходите. Если так нужно, пожалуйста! Лара, успокойся. Дай пройти товарищу.
--Мухину! – еще раз представился оперативник. Он бегло скользнул взглядом по кухне, приоткрыл и почти сразу закрыл дверь в ванную, затем, не разуваясь, прошел в комнаты. Хозяева шли за ним по пятам. Мухин отвел и отпустил портьеру, Колькину комнату лишь окинул глазами с порога, перешел в спальню. Заглянул за шкаф, в шкаф, поводил носком ботинка под тахтой.
--Что ж вы! – с ледяной вежливостью обратилась к гостю Лариса Михайловна. – Уж посмотрите как следует.
--Только чтобы не обижать вас, - весело отозвался Станислав Петрович, быстро наклонился, коснувшись рукой пола, и моментально выпрямился.
--А теперь, если позволите, - Валерий попридержал жену за руку, - я хотел бы спросить. Зачем вы ищете нашего Николая?
--Что он такого сделал? – не выдержала все-таки жена.
Мухин, не отвечая, вернулся в большую комнату, выжидательно пододвинул себе стул. Как только хозяева сели на диван, он медленно присел и откинул со лба светлые волосы.
--Будет лучше, если сначала спрошу я. А вы успокойтесь, вашего сына еще никто ни в чем не обвиняет. Мы выясняем обстоятельства. И уже два дня, - Мухин строго сдвинул брови, - не можем застать его дома. Ни днем, ни ночью!
Родители опешили. Валерий первым пришел в себя, торопливо заговорил:
--Так на работе что? Разве не знают? Он работает в этой…
--Компании «Вега», - спокойно подсказал оперативник. – Четырнадцатого числа, с утра, ваш Коля позвонил на работу и сообщил, что болен. К врачу не обращался. Шестнадцатого Николай Вершков написал заявление о предоставлении ему недели отпуска за свой счет. Мы это знали уже семнадцатого, но обнаружить его не смогли.
--Сегодня восемнадцатое, - тихо заметила Лариса Михайловна. – А вы его нигде больше не искали?
--Почему? Опросили знакомых. Пытались выйти на вас. Но, как видите, вы нас опередили. Итак, что вам известно о местонахождении вашего сына?
--Мы были на даче. А вчера я с ним разговаривала, - вдруг оживилась Лариса Михайловна. – Да-да! В пять часов вечера. Но он мне не говорил, что его ищет милиция!
--Погодите! – Валерий Васильевич вытянул из кармана телефон и быстро отыскал номер. Через полминуты пожал плечами. – Отключен!
--И вчера был отключен! Я пробовала. А потом сам позвонил.
Оперативник достал блокнот.
--Продиктуйте, пожалуйста. Его телефон. И ваш заодно. Так. И настоятельно прошу. Если Николай как-нибудь обозначится, тут же сообщите мне. Вот возьмите, - протянул Мухин бумажку.
--Так, Станислав…
--Петрович.
--Да-да! Вы же так и не сказали…
--Мне нужно получить от Николая сведения о Леониде Прохорине. Вы слышали про такого?
--Нет! А кто это? – испуганно спросила Лариса.
--Музыкант-ударник из одного сомнительного ресторанчика. Они еще пробовали давать левые концерты. Есть за ним и другие дела. Вы не в курсе? Точно? Хорошо подумали? А у молодежи из вашего района это имя в первых рядах. Своего рода звезда.
--Первый раз слышу! – сердито буркнул Валерий Васильевич. – У молодежи вообще мозги набекрень.
--И ваш Николай ни разу не упоминал Прохорина?
--Мы с ним на эти темы не общаемся!
--Жаль! Может быть, вы помогли бы мне вместо вашего сына. А так… Что ж, звоните и не волнуйтесь. Николай вряд ли причастен к делу. Одно непонятно, от кого он скрывается.
После ухода милиционера Лариса Михайловна кинулась обзванивать знакомых. Валерий с мрачным видом слонялся из комнаты в комнату, заглядывая во все углы, словно пытаясь сам отыскать притаившегося Кольку.
--Послушай, Лариса, а куда делся Кузькин поднос? – вдруг крикнул он из спальни. – Ты его никуда не убирала?
--Отстань со своими глупостями! Тут с мальчиком беда, а ты… - и Лариса громко, но искренне зарыдала. Валерий Васильевич подошел к жене, неловко топчась, стал говорить что-то бессвязное. Наконец она утихла и снова взялась за телефон. Послушав немного ее разговор с приятельницей, Валерий попытался добавить от себя собственные пояснения. Но Лариса Михайловна только замахала руками. Скептически хмыкнув, он отвернулся и снова ушел в спальню. Все-таки куда-то девался этот чертов поднос.
Вдруг на том самом кресле, в котором он сидел до прихода оперативника, Валерий Васильевич увидел листок бумаги. Свежий, неизмятый, будто только что положенный. Что такое? Почерк-то, несомненно, Колькин.
--Смотри, Лариса! Записка! «Не волнуйтесь я жив всё нормально в милицию не звоните. Коля», - и, кашлянув, добавил. – Сегодняшнее число. И время, - он покосился на часы, - десять минут назад.
Жена выхватила записку и уставилась в нее, как будто никак не могла прочесть. Валерий стоял рядом, исподтишка оглядывал все углы комнаты и раздраженно сопел. Он был уверен, что раньше записки на кресле не было, упасть откуда-нибудь она тоже не могла.
Лариса Михайловна слегка успокоилась. Не выпуская записки из рук, она ушла в ванную, привести в порядок лицо и глаза.
Валерий Васильевич запер дверь в ванную снаружи, пошарил по карманам. Нащупал огрызок карандаша, схватил старую газету, быстро нацарапал на полях несколько слов. Он еще раз оглядел спальню. Потом оторвал полоску с написанными словами и положил на то же кресло. Сказал как бы под нос, самому себе, но очень отчетливо:
--Я буду на кухне.
И вышел, наполовину прикрыв дверь спальни. На кухне он закрылся как следует, подошел и встал у окна. Что там такое виднелось за окном, Валерий Васильевич, можно сказать, не замечал. Он тщательно прислушивался, но проклятая вода в ванной забивала все звуки. Потом раздался назойливый стук.
--Ты что обалдел, Валерий! Открой!
Плюнув с досады, Валерий сорвался с места, откинул шпингалет и проскочил мимо открывающейся двери в спальню.
На кресле было пусто!
Он покосился на Ларису, ее умиротворенное лицо, Колькину записку, торчащую из кармана халата, и решил пока ничего не рассказывать.
7.