Он лишь наблюдал. Всегда издали и трусливо, не решаясь подобраться ближе, не решаясь самостоятельно «пощупать», не решаясь жить собственной жизнью. Да, он со стороны следил за людьми, с жадностью впитывая их эмоции, переживания, чувства. Он не знал, какова жизнь на вкус, но представлений об этом у него было великое множество. Впрочем, нельзя сказать, что наблюдения не были полезны – он, подражая детям, научился смеяться и плакать почти искренне, почти открыто; научился злиться и ненавидеть, подражая взрослым. Но мечтать он научился у самого себя, когда пытался понять жизнь, наблюдая за облаками. Завидовать, кстати, его научили именно облака – ему самому всегда хотелось взобраться повыше почти к звёздам и, поддавшись игре ветра, отправиться в путь, чтобы в путешествии со своей немыслимой вершины наблюдать за проявлениями жизни внизу, чтобы оттуда сверху научиться жить. Он очень хотел стать изменчивым облаком. Но было и то, что омрачало завистливые мечты – он боялся высоты. И пусть, он никогда не поднимался выше тротуарных бордюров или первого этажа (на котором жил), всё же точно знал, что высота его страшит. Узнал он об этом, наблюдая за незнакомкой, которая утверждала, что боится высоты.
Незнакомка, хм. Для него все были незнакомцами, даже родные с каждой новой встречей представали перед ним в новом неизвестном обличии, иногда лишь показывая эмоции, которые он успел когда-то подглядеть. А ещё он совсем не знал себя. Голос, которым он говорил, хоть и был каждый раз прежним, но с каждым использованием вводил его в ступор, а при малейшем изменении (будь то крик или шёпот) неимоверно пугал.
Также он выяснил, что цвет, оттенок и рисунок глаз у каждого человека отличаются (у отца, например, глаза зелёные с карими крапинками, а у брата – зелёно-карие и совсем без крапинок, зато с серой окантовкой). Ему говорили, что у него глаза серо-зелёные с желтоватыми крапинками, но он не верил, так как никогда не видел себя со стороны, а зеркалам не доверял, ибо простое стекло может только поранить, ему не под силу отразить то, что есть перед ним настоящего. А он знал, что он настоящий, ведь все, за кем он наблюдал, тоже были настоящими, хотя бы потому, что он никогда не мог предугадать их действий и слов – а это верный признак того, что все вокруг не выдуманы. Вариант же того, что он сам придуман кем-то другим, отпадал, потому что он мог чувствовать боль и ни разу не пропал, а ещё постоянно менялся и всегда знал, что сотворит или скажет. Да, он такой же реальный, как и все другие.
Но завидовал он не только облакам. Он завидовал ещё и тем, кто умел быстро засыпать и спать всю ночь. У него же это никогда не получалось, хотя очень желал. Дело в том, что он очень боялся темноты. Сам боялся, сам научился, ни от кого не подцепив данный страх. Он всегда знал, что вокруг, помимо нас самих, есть ещё кто-то таинственный и скрытый, но темнота открывает их, убирает полог, оголяет. А ещё темнота поглощает. Потому он всегда боялся стать одним из этих сокрытых, однажды не выбравшись из мрака. Но ночи он всё же проводил с выключенным светом, так как живой огонь от свечи или электрическое свечение лампы привлекали этих таинственных и очень злили тьму, ведь ей приходилось отступать и терпеть неудобства. В общем, больше, чем облакам, он завидовал тем, кто умеет спать ночью.
И всё-таки он только наблюдал, не решаясь самостоятельно ощутить на вкус эту странную, бессмысленную (как он сам уже очень давно понял), но такую интересную и непонятную жизнь.