Крытый четырёхосный вагон, прицепленный в хвосте поезда, бешено громыхал всеми своими железками на всех стыках, стрелочных переводах и при всех изменениях скорости движения. Вагон был старый, изношенный и, видно, давно просился на списание. Я с женой (мне 24, ей -20 лет) вместе с нашим небольшим скарбом едем в этой развалине на новое место моей будущей работы. Скарб – это две табуретки, холодильник, стол, круглая «стиралка», диван с постельным бельём, телевизор, посуда и одежда. Остальное -книги и всякая мелочь. Посреди вагона неохотно делится с нами теплом дымящая чугунная печка со встроенной в крышу вагона трубой. Дорога в 180 километров кажется нам уже длинной. Проехали сортировочную станцию в Пензе, где стояли восемь часов в ожидании отправления. В пути уже часов пятнадцать сидим на табуретках. В приоткрытую дверь смотрим на мелькающие тёмно зелёные ели лесопосадки. Снаружи вагона -начало весны. Снег начал таять.
Детей пока оставили у Клавиных родителей, сами едем устраиваться на новом месте. Куда нас несёт? Что нас ждёт впереди?
Через три с половиной года работы начальником небольшой ж.д. станции мне предложили повышение по службе, от которого отказываться мне не следовало. Я согласился на предложенную мне должность заместителя начальника участковой сортировочной станции, куда мы сейчас и едем.
По прибытии на новое место работы и проживания я попал совсем в другой мир. После моей спокойной станции 4 класса темпы, объёмы и условия работы на этой станции 2 класса в первые часы произвели на меня впечатление авральной работы транспорта в боевых военных условиях в прифронтовой полосе. Не было только воздушных налётов и бомбёжек. Маневровые паровозы с истошными гудками круглосуточно шумно производили постоянные работы в двух парках станции. Команды диспетчера и переговоры с составителями поездов по станционной трансляции дикими децибелами орали из парковых динамиков на всю округу. Пар, дым и копоть паровозных топок раскрасили вокзал, перрон и всю остальную картину станционных зданий только в серые и чёрные оттенки. Никаких других красок не было. Картину разрухи эффектно дополняли кучи мусора после реконструкции станции и перевода автоматики на автоблокировку. Разгромный вид захламления станции никак не повышал настроения моего нового назначения.
В унисон такому настроению показался мне и нерадостным вид работников станции. Все, какие-то, озабоченные – придавленные, подневольные и унылые, серые и несчастные. Может, только показалось?
Мне предстояло срочно изучить технологию этой суматошной работы, влиться в коллектив и стать активным помощником начальника станции.
Ну, что же? Начнём!
Против моего небольшого штата в 22 человека моей прежней станции штат начальника узловой станции был уже 158 человек, а общий штат железнодорожников от всех железнодорожных служб станции составлял в то время человек 380-400. Узловая парторганизация, насчитывала 160 коммунистов, почти половина из них были пенсионерами. Руководил ими освобождённый секретарь парткома. «Освобождённый» от чего? От другой работы? Слово какое-то неудобное. Но престижное. Говорящее о том, что секретарь и без того по горло, а может и выше, завален, так называемой, партийной работой. Трудной, но хорошо оплачиваемой. Я был беспартийный, к коммунистам абсолютно инертен. На моей первой станции их не было, и никто в коллективе по ним не скучал. Всем было ясно, кто в стране хозяин и этого было достаточно. То есть, «меня это не касается!». Несмотря на то, что «Народ и партия едины», как вещали лозунги. Никто и не спорил и никто вслух не возражал. Всем было до фени.
И вот на этом абсолютно безмятежном беспартийном пофигистском настроении в первые дни моей работы на новом месте я повстречался с этим освобождённым секретарём партбюро по фамилии Бусыгин. Меня представил ему начальник станции, добавив, что я беспартийный. Бусыгин встретил меня таким тяжёлым взглядом исподлобья, как будто он всю жизнь меня ненавидел и наконец-то ему удалось эту ненависть выразить. Не сказав ни слова, он отвернулся, потому что, очевидно, ему было противно дальше на меня смотреть.
От этого взгляда настроение моё испортилось и, естественно, появилась мысль, что лозунги врут - народ и партия не едины.
Разумеется, он меня заинтересовал. У него почти всегда был такой взгляд, как бы подчеркивающий, что он прошёл трудную жизнь в борьбе с врагами народа, партии и подвергался невыносимыми испытаниями на службе за счастье этого народа. Его несчастную судьбу подчёркивала его хромота на кривоватую ногу. Он ходил, опираясь на палку. По мнению большинства рабочих и служащих станции, кто заговаривал о нём, человек он был недобрый и его надо больше бояться и, по возможности, с ним не встречаться.
Партийные собрания проводились в мрачном одноэтажном деревянном клубе железнодорожников, представляющий из себя уродливое, обшитое досками в плане квадратное здание с низким потолком. Клуб, а может, тогда ещё барак, построили одновременно со зданием вокзала, наверное, в 1873 году, но точно- ещё до первой мировой войны и он больше походил на большой сарай, в котором недавно крутили кино и проводились регулярные собрания. Когда я, по какой-то необходимости, заглянул однажды в этот клуб, при внутреннем слабом электрическом освещении мрачного зала, увешанного по стенам красными лозунгами, партийное собрание коммунистов представилось мне собранием заговорщиков перед выходом на баррикады. Рядом, в ста метрах, стоял каменный районный дворец культуры, построенный лет пять назад, а "заговорщики ", по традиции подполья, всё ещё проводили собрания в этом мрачном, как сам секретарь Бусыгин, сарае!
Не тянуло меня в коммунисты! Не верилось в единство и не было необходимости и нужды вступать в какую - либо партию. Да других-то и не было.
Начальник станции был человек грамотный и ответственный, но не коммуникабельный, не разговорчивый и, как мне казалось, принял меня равнодушно. Всеми днями сидел у дежурного по станции и следил, как тот справляется с работой на пульте новой автоматики. Конечно, это было в то время важно. Станция захламлена, а ему и дел до этого нет. До меня ему тоже дел никаких не было. Никаких мне распоряжений или замечаний не даёт. Мне поначалу показалось это очень странным.
Тогда я сам выступил с инициативой, чтобы привести станцию в порядок:
-А можно я займусь благоустройством?
Тот в ответ равнодушно пожал плечами:
-Занимайся.
В смысле: если хочешь! Как будто я на станции лишний.
Такое безразличие меня только подстегнуло. Взял в депо с угольного склада грейферный кран и давай грузить весь мусор на платформы и вывозить его со станции. В три дня основную грязь вывезли, потом взял свободных рабочих со льдопункта и уже вручную начали чистить участки от мазута, разбили клумбы, сделали дорожки около здания дежурного по станции, насыпали на них песку. Весной потом рассадили цветы, посадили деревья. К моей инициативе начали подключаться другие службы на всех объектах станции - путейцы, вагонники, связисты и все остальные. Пробовали мыть перрон паровозным насосом и паром. Все проявили энтузиазм в своих коллективах и радовались его результатам.
Людям нравилась перемены и они охотно участвовали в них. Мне с ними было комфортно работать. Ну, а в дальнейшем начальник станции доверительно стал ко мне относиться, понял, что я не мальчик из деревни. Я быстро изучил технологию и все особенности работы сортировочной станции и надёжно исполнял обязанности начальника станции в его отсутствие.
В коммунисты я, как ни уговаривали, так тогда и не вступил. Бусыгин по-прежнему поглядывал на меня зверем. А через полтора года, мне предложили должность начальника очень приличной ж.д. станции в районном центре совсем близко от родителей жены, куда мы поехали с удовольствием и с хорошим настроением. Подальше от Бусыгина, поближе к любимой тёще.
Здесь я очень благополучно проработал шесть лет и люди в коллективе были как на празднике! Не было унылых и придавленных. И, как-то, обходились без партийных лозунгов. Моя станция располагалась на середине стокилометрового участка, который начали электрифицировать и реконструировать: вводить автоблокировку и диспетчерскую централизацию. Станция стала базовой и штабным объектом для всех видов строительных работ и мероприятий на сто киломеровом пути от Пензы до Рузаевки. Для передвижного электромонтажного поезда построили на станции дополнительный путь. Начальник поезда по фамилии Торговец и его заместитель вместе с другими специалистами оказались очень интересными коммуникабельными людьми с высоким интеллектом и юмором, и, конечно, стали нашими с Клавой, друзьями.
Наш дом стал напоминать шумный улей. Ежедневно, без спросу, как к себе в дом, эти молодые инженеры приходили и делились интересными событиями, шикарными анекдотами и искромётными шутками. Вечный праздник установился в нашем доме. Приносили в дом всякие продукты, фрукты, арбузы. Наши дети от гостей были в восторге, потому что играя с ними, общаясь, многому учились, активно и ненавязчиво расширяли кругозор, общительноть и коммуникабельность.
Но вот работы по электрификации закончились. Накануне отъезда этой сумасшедшей компании на новое место работы мы с Клавой тайно от коллектива поженили их начальника с его невестой, которую он отбил у какого - то профессора. На торжественной регистрации их брака мы с Клавой исполняли роль свидетелей, одарили их хорошими подарками и участвовали в очень тайной свадебной вечере.
В эти годы я учился заочно в институте, и вернулся уже начальником на ту узловую сортировочную участковую станцию где работал раньше заместителем, но теперь уже стал кандидатом в КПСС. Потому что перед назначением мой уважаемый начальник отдела движения приехал ко мне по службе и очень доходчиво разъяснил мне:
- Пойми! Ты скоро получишь высшее образование, но даже я, если захочу, не смогу предложить тебе другую, более крупную станцию, если ты по своему упрямству не будешь членом партии. Мне это не позволят. Ты что же, здесь до пенсии, что ли, хочешь работать?
О дальнейших, в основном, остросюжетных приключениях начальника на этой сортировочной станции расскажу в одном из следующих рассказов.
А пока продолжу вторую часть этого рассказа.