В центральном парке имени Горького наряду с каруселями, бильярдом, настольным теннисом, огромным количеством кафе и столовых находились летние эстрады.
Первая из них бросалась в глаза сразу за центральными воротами. Слева от нее располагались детские качели-лодочки и маленькие карусели с рулем посередине. Справа — большая карусель и двухэтажное здание, в котором через десяток лет будут проводить дискотеки. За каруселью мы в начальных классах ловили ящериц, хватая за хвосты и наслаждаясь ими, трепыхавшимися без хозяйки.
За летним кинотеатром «Улугбек» на площадке, покрытой песком, свалив в кучу портфели, мы упивались свободой. Рядом из земли торчали высоковольтные столбы, проходя между которыми нас било током. Отец дома объяснял, это шаговое напряжение. Чтобы не убило, надо становиться на одну ногу и таким образом выпрыгивать из опасной зоны. Думаю, своему сыну я бы мозги вправил, а не объяснял, на чем надо прыгать, чтобы остаться живым.
Недалеко от песочницы зияла огромная яма, в которую из «Ошхоны», находившейся вблизи троллейбусной остановкой, выбрасывали кости животных. Яма напоминала кратер вулкана, в котором погибла стая неизвестных существ. Стоя по колено в останках, держа в руке обломок челюсти, как костяной топор, мы ощущали себя неандертальцами на кладбище хищных собратьев.
Глаза горели доисторическим огнем. Размеры черепов ужасали. Я видел баранов, но представить их с такими челюстями не мог. Среди обглоданных костей искали бараньи альчики. Залив в них свинец, играли ими в школе и во дворе. Пользовалась популярностью кожа с прядями шерсти для лянги.
Лянга в нашей школе не прижилась, интеллектуальный уровень заведения исключал доминирование физической силы над мозгами. Зато вне школы в лянгу играли все, наживая себе, как говорили взрослые, грыжу. Подпрыгивая в прихожей подъезда, мы отбивали кирзовыми ботинками люру-пару. Сосед Кахрамон, сидевший у себя в квартире на четвертом этаже мог по топоту копыт определить игрока. В подъездах играли зимой. Летом, каждый куст тебе подъезд.
По вечерам летняя эстрада у центрального входа оживала. Взмах дирижерской палочки и празднично одетый духовой оркестр выдувал «Прощание славянки». Под кронами столетних чинар звучали вальсы, гимны, национальные песни. Зрители аплодировали, кто-то танцевал. Молодого контрабасиста видел после в Доме пионеров, где он играл на электрогитаре в тамошнем ансамбле.
Живая музыка, весенняя прохлада, черный пони, запряженный в тележку, катавший детей от эстрады до аппаратов с газированной водой. Лотки с баллонами углекислоты для надувания шаров, бочки
с морсом и пивом, впоследствии и с безалкогольным солодом заполняли свободное пространство между людьми. Жаль, что к пятому классу все потихонечку уходило в небытие.
Одна из трех эстрад располагалась напротив столов настольного тенниса, другая — рядом с «чертовым колесом» и озерцом, по которому катались отдыхающие на лодках.
Нависшие над водой густые ветви деревьев, насосная станция, небольшой мостик через него, ведущий, как и все дороги в Самарканде к прохладе и еде. Огромное количество лягушек, головастиков, гроздьями развешанная лягушечья икра вдоль берега — тянули нас магнитом к прекрасному месту. Зимой, когда водная гладь озера покрывалась ледяной коркой, мы, побросав портфели на берегу, устраивали хоккейные матчи, используя вместо клюшек гнутые палки. Не оставалось без внимания и фигурное катание. Сервер придумал новый его элемент — тройной чапан.
У озера располагалась действующая танцплощадка, огороженная высокими железными прутьями. Однажды, во время танцев пришлось перелезть через забор, не из-за отсутствия денег, для поднятия авторитета. Учился танцам здесь же, смотря на танцующих и пробуя воспроизводить увиденное дома. Из песенного репертуара выступавших ВИА запомнились «Тополя» и «Венера». Драки, громкая музыка, удаленность общественного туалета доводили жителей близлежащих дворов до бешенства. Иногда их гневные крики заглушали очередную песню, заказанную за рубль.
Недалеко от последней эстрады находились взрослые качели-лодочки. Редко кто из мужчин мог пройти мимо, не остановившись и не посмотрев, как взлетают в воздух вместе с лодочками платья девушек, и что нынче носят модницы под ними.
Детские качели-лодочки находились в десяти метрах от небольшого, человек на двадцать летнего кинотеатра с экраном в виде стены. Знаменит он был не фильмами, их отродясь здесь не показывали, а рисунком на обратной стороне стены-экрана.
Два нежных создания, казалось, смотрели на нас отовсюду: с маленьких ковриков, обрамленных бахромой, висевших у детской кроватки; подушек, лежавших на диванах, с пачки сигарет. Грустно-тоскливый взгляд олененка пробирался к тебе в сердце и спрашивал: «Вы папу не видели?».
Мать-олениха, напротив, смотрела спокойно и вызывающе, как бы говоря: «Много вас тут, самцов рогатых».Так дальше продолжаться не могло, решили самаркандские школьники, и после очередного выпускного подарили олененку отца...
Утро для Зульфии Гафуровны началось как обычно. Она взяла метлу на длинной ручке, ведро и пошла наводить порядок в клумбе у детских качелей. Метров за двадцать до рабочего места ее что-то остановило. Поставив ведро на землю, она огляделась.
Все вроде как всегда, только на ее любимой картине с оленями было что-то не так. Она, по привычке хотела пожалеть олененка, но, посмотрев на него, удивленно отметила, взгляд малыша стал веселым и непринужденным. Дальше, скользя глазами по картине, она медленно села на ведро.
На том месте, которое по задумке художника отличало олениху от оленя, нагло торчал приклеенный слюной сигаретный окурок, превративший мать-олениху в отца-оленя. «Как может изменить маленькая деталь такую большую картину!» — подумала она и, перехватив метлу, захотела вернуть олененку маму, но счастливые глаза малыша остановили ее.
«Что за безобразие?» — услышала она за спиной голос директора парка и ловким движением руки пополнила армию безотцовщины. Несмотря на это, к малышу теперь каждый вечер приходил отец.
Каждым утром, сметая с картины приклеенный сигаретный бычок, Зульфия-апа давала олененку возможность видеться с матерью.