Подарок для Александра Невзорова
- Силен, бес, - трепеща сказал Муртазо и вынул накладную бороду из кармана. Торопливо приладил к лицу, до неузнаваемости изменившись, и снова повторил. - Силен бес.
Я стоял в коридоре за плотно закрытой дверью и гудел в замочную скважину. Вот так :
- Ууууу.
Нагонял жути.
- Ты чего тут ?
Кто-то хлопнул меня по плечу, я оглянулся. Ба, государь ! Веселый такой, в телогреечке и сапожках кирзовых, видимо, на работу собрался. Пахать. Возможно, в поддувало.
- Ты, батюшка, не мешай, - из-за портьеры показался премьер, - мы тут с коррупцией боремся. - И снова спрятался.
- Эвон, чего удумали, - удивился государь и задумался.
Мы с премьером уже давно были в Диснейленде, прискучив борьбой, катались на каруселях, вспоминая лошадок Диты фон Тиз, а он все думал. Через неделю очнулся, снял телогреечку, сапожки кирзовые, надел робу, краги, сел на мотоцикл и попер на Берлин. Министр иностранных дел говорил ему о Китае, но косоглазые ни хера не всекали по-немецки, расплачивались долларами ( американскими) и знать не знали про страну Панаму. Чурки, что с них взять. Почти те же узбеки, так восхищающие непримиримых на сайте " Каспаров.ру", самостоятельные, независимые люди, положившие с прибором на сам облик человеческий и правила дорожного движения, привыкнув втыкать у себя под южным солнцем от доброго гаша, медленно покачиваясь на ослике по горным серпантинам Бадахшана, Темир-Тау и всякого такого. Путь в Берлин лежал через Польшу. Это ежели напрямки. А если в обход, то через Гаагу. Но Гаага уже самим названием вызывала отвращение.
- Экое несуразное словечко, - бормотал государь, выруливая на трассу " Москва-Минск", - Гаага.
Ему вспомнились маклеры Сухарева рынка из Гиляровского, как они там орали : " Га. Червонец ?! Ага ! А рублевку хошь?" Наглые, беспринципные люди. Какая, в пиз...у, Рублевка ? Даешь Лазурный берег, мать вашу, барыги и хапуги. Мы, понимаешь, ночей не спим, мародерим помаленьку, а они о Рублевках. Суки.
Он подъехал к шлагбауму и нетерпеливо засигналил. Из полосатой будочки, стоящей на рубеже со времен Стефана Батория, натягивая штаны выбежал усатый мужик, дожевывающий печеную в печурке картошку. Он только что сидел перед печкой, задумчиво глядя в огонь, напевая мужественным голосом :
- Любимый город, можешь спать спокойно...
Государь даже скривился от неуместной лирики. В таких ситуациях надо петь " Слева ужас, справа жопа, посередке Беларусь", мудро вычеркнув невнятную Украину из сердца и памяти. А тут любимый город. Черт знает что. Какой, на хрен, город. Позади Москва и то не город ни хера, а большая деревня, где все друг дружку знают. Бывало, выглянешь из Кремля, сразу узнают и лезут. А пошто лезут, отчего такое внимание к скромному человеку ? Кто ж знает, может, хотят спросить единственно знающего, как надо, а может, и удавить, с них станется. И лыбятся, и лебезят, и клянутся, а сколько царей перебили да князей придушили. Пальца в рот не клади. Потому во рту у них хер, на груди ленточка полосатая, в голове вакуум. А ведь просто все : в семнадцатом году большевики перепутали х...й с пальцем, но народишко так и привык, а привычка - вторая, в -натуре. Первая - кол осиновый. Да не в зад, по грешному татарскому обычаю, не в могилу, как требовал Бурцев, в то место, где ранее душа была. Да вся вышла. Как пар. И стал человек хуже собаки. Собака же, по писанию, тварь гнусная, богохульная, неугодная ни х..я, проклята и в рай не допускается. А уж собаковод-то, по всем понятиям, хужее в тыщу раз, ибо рожден во грехе. В - общем, все прокляты и забыты. В окопах Сталинграда. На безымянной высоте. Стоял на морозе голодный генерал Маркин и отбивался от наседающих гитлеровцев с их коррупционными схемами и заманчивыми предложениями. Березками отбивался от супостатов. Вцепился в них, в родимых, силущку черпает, Безрукову молится, песни поет.
- А на черной скамье, на скамье подсудимых его доченька Нина и какой-то жиган.
А мимо несется вдаль Левченко, а Высоцкий убитый вусмерть, зрачок никак не сфокусирует и херачит очередями из револьвера системы " Наган", а Шарапов, уворачиваясь от свистящих по степи пуль, бежит за Левченко, очарованный округлостями его фигуры под ворсистой шинелью, а Говорухин сошел с ума и возглавил народ. Тот самый. С ху...м во рту.
- Ты кто таков ?
Усатый не признал мотоциклиста, точнее, не захотел признавать.
- Разворачивай копыта, милок. Ташкент - город хлебный, слыхал ?
- Слыхал, - поник беспечный ездок, - там еще сказано, что киргизы не люди.
- Вот-вот, - подтвердил усатый, - я-то человек. Так что в другую сторону, гражданин проезжающий.
Из-за будки показались польские уланы, пьяные и веселые. Тоже с усами. С песнями жуткими. Государь развернулся и покатил в обратку по древней дороге, вполне пригодной для эксплуатации еще лет сто. Или двести.