Динка-Льдинка... Часть 2

Светлана Компаниец
    Теперь  она  хозяйничала  днем   в  доме  одна.  Варила,  убирала,  стирала…  Все  работали.  Лешу  взяли  шофером  в  автопарк.

   Вставала   почти  сразу   после  ухода   матери,  готовила  завтрак,  кормила  Лешу  и  сестер.  А  в  десять  уже  встречала  свекровь  с  готовым  завтраком-обедом,  -  та  после  утренней  кормежки  возвращалась  из  свинарника  и  поев,  какое-то  время  спала  и  затем  снова  уходила  на  работу ,  уже  до  вечера.
 
   А  им  с  Лешей  негде  было  спрятаться  вдвоем.   Целовались  украдкой.  По  вечерам  уходили  из  дому  и  бродили  по  тихим  пустынным  улицам,  пока  не  начинали  застывать  ноги...  А  ночью...  Она  зажималась,  страшилась  любого  шороха,  а  Леша...  Обижался,  злился, шепотом  уговаривал,  успокаивал...

     Вскоре  почувствовала:  что-то  с  ней  не  так...  Неужели?!  Съездили  в  райцентр,  в  поликлинику.  Да,  беременна,  подтвердил  врач,  пять  недель.
 
    Мать  тоже  догадалась,  но  молчала.  А  она  все  так  же  управлялась  по  дому,  батрачила…  Вот  только  от  запахов  мутило,  особенно,  когда  свекровь  приходила  из  свинарника. Динка  и  раньше  едва  терпела  эту  вонь,  а  теперь  и  вовсе…  И  все  время  хотелось  есть,  -  не   выдерживала,  украдкой,  когда    оставалась  одна  дома,  доставала  большой  белый  батон, -  их   каждый  вечер  после  работы  приносил  домой  Леша, по  пути  покупая  в  пекарне  у  знакомого  грузчика, - отрезала  от  него  так,  чтобы  не   очень   было  заметно,  затем  доставала  из  буфета  большую,  уже  початую,  банку  с  вареньем  ( их  тут,  запакованных  бумагой и туго обвязанных  суровыми  нитками, было  десятка  два!), тонко  намазывала  темным  вареньем  хлеб  и  торопливо  ела.  За  столом,  когда  обедали-ужинали,  боялась  взять  лишний  кусок.   
 
   Время  шло  медленно.  Казалось,  зима  никогда  не  кончится. Донимал  холод.
Холодно  было  в  избе  утром,  холодно  в   сарае,   холодно  в  сенях,  а  про  уборную  и   вспоминать   страшно, -  как "на  семи  ветрах".   Застудилась...  Стеснялась  сказать,  где  и  что  болит.   Не  было  рядом  мамы…  А  свекровь   ничего  не  замечала, -  ни   потухших   глаз,  ни  заплаканного  лица. Да  что  свекровь! Леша не  видел  этого! Уходил  затемно, возвращался к ужину.  Посидеть,  поговорить  им  было  некогда,  да  и  негде, - все  на  глазах...   По  ночам,  превозмогая  боль,  уступала  нетерпению  мужа, кусала  до  крови  губы, шептала: " Лешенька…  Уедем  к  маме…  В  Бердичев!  Не  могу  я!"

  И  он  уже  соглашался  с  ней:

- Уедем.  Только  потерпи  немного, - мне  бы  хоть  какую  одежку  купить, - не  могу  же  вернуться  к  вам  опять  в  армейском!

  И  верно, кроме  того, в  чем  пришел  из  армии,  одеть  было  больше  нечего.
А  боль  становилась  нестерпимой,   словно  жгли  ей  раскаленным  железом  низ  живота.  Пожаловалась,  рассказала  мужу.

  Заволновался,  сам  отвез  к  врачу. Терпеливо  сидел  рядом  в очереди,  потом  долго  ждал  под  дверью.
 
 - Что  же  ты  так  не  бережешь  себя,  милая? Довела  до  такого! – воскликнул   старичок-доктор, осматривая  ее. - Ребенка  потерять хочешь? Или  себя  угробить!  Ну,  не  плачь,  не  плачь,  детонька…  Помогу,  полегчает…
 
   Напутствовал:

-  Не  студись!  Держись  в  тепле.  Пару  дней  полежи  в  теплой  постели…  И  настойку  эту  пей,  не  пропускай…   Таблетки  тебе  нельзя…   И  не  вздумай  греться!

   Дома  встретили  молча.  Свекровь   гремела  кастрюлями,   изредка   бросала  хмурый  взгляд  в  их  сторону, ни о  чем  не  спрашивала. А  Динка  уже  решила:  уеду!  Сама  уеду.  Так  и  сказала  Алексею.

   Полночи  прошептались  под  одеялом.  Решили:   Динка  уедет  сейчас,  только  немного  поправится,  а  он  потом,  позже.

   Уезжала  через  неделю,  Леша  провожал  до  Москвы.  Когда  уже  попрощалась  с  сестрами, -  добрыми   они  были,  но  казались  ей   какими-то   безликими,  безвольными  в  доме  матери, -  вышли  из  комнаты  к  свекрови.  Та  поднялась  из-за  стола,  встала  перед  Динкой,  уперев  руки  в  бока:

-  Уезжаешь?  Езжай!  Мне  тебя  не  жалко.  Черт  с  тобой!  Жалко,  что  Лешке  придется  теперь  тебе  алименты  всю  жизнь  платить...

   Алексей  подтолкнул  Динку к двери. Вышли на крыльцо. Она  вдохнула  пахнувший  талым  снегом  воздух.  Посмотрела  мужу  в  лицо:

-  Лешенька!  Она  нас  уже  развела? – спросила.

-  Не  слушай  ты  ее…  Сказал:  приеду,  значит,  приеду!

   …Она  листала  альбомы,  перебирала  старые  конверты,  перетряхивала  коробки  с  документами:  искала  и  не  могла  найти  любительскую  фотографию,  где  они  вдвоем  стоят  возле  ЗАГСа  в  Бердичеве  после  регистрации, - фотографировал  ее    школьный  друг, - Валерка, - верный  рыцарь  и защитник. Где-то он  теперь?  И  жив  ли  еще?... 

   …Встречали  ее  на  вокзале  всей  самьей:  мама,  тетки,  Шурка.  Анна  не  выпускала  руку  дочери и все гладила  и  гладила ее  по плечу.  Едва  сдерживала  слезы.  А  Динка  была  счастлива  и  несчастна  одновременно,  - счастьем  было  вернуться  к  родным ,  вот  только  Леша…  Остался  там…
 
   Заговорила  о  работе,  но  мать  перебила:

-  Отдохни,  подлечись. А там  посмотрим, - видела, как похудела дочь,  осунулось  и  погрустнело   личико,  острым  бугорком  торчал  под  платьем  живот.

-  Леша  потом  приедет…  позже.  Денег  заработает  и  приедет, -словно  отвечая  на  взгляд  матери,  сказала  Динка.

-  Да-да!  Конечно,  приедет! Приедет,  доченька, - повторяла  Анна,  обнимая  ее  худенькие  плечи,   и  вытирала  украдкой  слезы.

   В  тот  же  день  Динка  отправила  в  Жуковку  первое  письмо.  Потекли  дни.  Приходила  в  себя,  отсыпалась  и…  отъедалась.  Порозовели  щеки,  округлились  бедра  и…  толкнулся  под  сердцем  малыш! -  будто  кто  переливал  водичку  у  нее  в  животе.  Написала  тут  же  Леше.  Она  писала  ему  почти  каждый  день, -  в  ответ  - молчание.  Уже  прошло  больше  месяца  и  ни  одного  письма!  Не  решалась  днем  выйти  на  улицу,  казалось,   все  знают,  что  вернулась  одна,  без  мужа.   Дни   тянулись  один   тоскливее   другого.  Ждала.  И   дождалась…  Написал:  встретил  свою  первую  любовь, зовут Рая.  У  нее  уже  ребенок.  Ушла  от  мужа  к  нему…  " Прости, - писал  в  письме, - я  понял,  что  без  нее  не  могу,  люблю  ее.  Ты  молодая,  красивая,  еще  найдешь  свое  счастье"…  И  о  ребенке – ни  слова!

  Письмо  пришло, когда  дома  была  одна. Читала  и словно опутывала  ее   тугая  липкая  паутина.  Не  могла  уже  шевельнуться.  А  в  голове  билась  одна  мысль:  "Как  же  это?  А  как  же  я?  Как  же  я?!"…

  ...Вытащили  ее  из  петли  мамины  сестры. Динка  завязала  ее  (на  счастье!)  неумело,  прикрепив  веревку  к  спинке  кровати, - петля  не  затянулась... Она  лежала  на  полу,  без  сознания,  но  жива,  здорова.

   Матери,  Анне,  решили  ничего  не  говорить. Но  письмо  Динка  ей  показала.  Плакали  все  вчетвером,  успокаивали  Динку  и  друг  друга.

-  Ладно,  доченька,  переживем. Ты еще  не  такого  принца  встретишь! – сказала  мать. – Зато  у  нас  будет  маленький!  И  не  вздумай  ничего! – добавила. – Ты  теперь  не  одна,  за  него, - кивнула  на  живот, -  мы  все  в  ответе!

   Дома  ее  одну  теперь  не  оставляли. Шурка, брат,  после  школы  не  отходил  от  нее.  Привел  свою   подружку,  одноклассницу:

-  Вот… - выдохнул, - это  Ася.  Вы  подружитесь.

   И  правда,  подружились.  Ася  много  читала,  хорошо  рассказывала.  Заразила  чтением  и  Динку,  приносила  книги  из  школьной  библиотеки,  выводила  на  улицу  гулять.  Ей  едва  минуло  шестнадцать,  а  рассуждала!  Как  взрослый,  зрелый  человек:

- Вот  родишь! Знаешь,  как  будет  хорошо, - ты  уже  будешь  мама!  И  плевать:  кто  что  подумает!  И  ему  нужен  свежий  воздух,  он  должен  гулять!

   Ася,  книги,  Шурка, семья – сделали  свое  дело:  Динка  оттаивала,  оживала,  прислушивалась,  радуясь,  к  толчкам  внутри  себя.   Прошла  весна,  отшумело,  отцвело  жаркое  лето. В середине  осени   родила  мальчика.  Малыш  весил  почти  четыре  килограмма  и  орал  басом.

-  Богатырь, - определили  все.

   Назвали  Вячеславом, в честь погибшего  на  войне  деда, отца  Динки.   Теперь  у  нее  был  Славочка,  Славик.
 
-  Надо   бы  сообщить   отцу, Алексею,  что  у  него   сын  родился, -  сказала  как-то  за  поздним  ужином  Анна.

-  Нет! – вскинулась  Динка. – Ни  за  что!  Он  мой,  только  мой!
   Обида  была  еще  свежей,  острой, больно  терзала  душу  рядом  со  счастьем,  что  давало  ей  силы  жить, - рождением  сына.

   Но  Анна,  втайне  от  дочери,  все  же  отправила  Алексею  письмо.  "… Я  не  знаю,  что  будет  между  вами  дальше,  но   ты  должен  знать:   Дина   родила  мальчика.  Назвали  Вячеславом.  Ты  теперь  отец…" - писала  она.  Ответ  пришел  быстро:  "Поздравляю, - было  в  нем. – Желаю  вам  здоровья  и  счастья.  Прости  меня…."

  И  опять  было  Динке  больно.  Очень  больно,  и  горько…  И  все  еще  жаром  пылала в сердце  любовь, первая и,(она  еще этого не  ведала!), ее  единственная!  любовь.
 
   А   вначале   следующей  весны,  когда  Славочка  уже  сидел  в  подушках  и  его  полные  щечки  тугими  розовыми  мячиками   чуть  приспустились  вниз  и  большие  голубые  (мамины!)  глаза  от  этого  стали  еще  больше,  вдруг  пришло  письмо  от  свекрови,  Варвары  Степановны,  или,  как  ее  звали  в  Жуковке,  Варьки – Кружилихи... 
 
    
  Продолжение  следует.

  Иллюстрация  из  интернета.