Он курит и молчит, и я молчу тоже.
Ненавижу запах этих дешевых крепких сигарет. Запах горя, запах смерти, запах ужаса, который можно затолкать подальше, но он никогда не уйдет насовсем.
Я знаю, о чем он думает, когда вот так сжимает губы и прикрывает глаза. Хотя разве я могу точно знать?
Может, о том, как остался один на перроне, глядя вслед уезжающему поезду. Мне было страшно – я увозила детей от наступающей на пятки войны, а он оставался там…
Может, он снова срывается с лавочки, подхватывает играющего соседского малыша и бежит с ним в подвал, и падает, сбитый с ног взрывной волной, успевая накрыть собой перепуганного до заикания мальчонку. Повезло – осколки покрошили деревья вокруг, пацан невредим, а ему досталась лишь контузия, неделя глухоты – красота, почти не слышно ночную канонаду.
Или как в комнате с выбитыми бесконечными взрывами окнами лежит мать. Она умирает от гангрены, помочь ей невозможно. Он набирает воду в развалинах завода железобетонных конструкций, всего в пятистах метрах, это редкая удача. Город без воды, и нет лекарств, и электричества, и связи. В крохотной коммуналке теперь только они вдвоем. Во всем подъезде – две жилых квартиры. Но есть газ, а значит, не приходится готовить на костре, во многих дворах готовят.
Запах гниения, распада…и дешевого курева. По ночам – зарево пожаров. Интуиция на грани фантастики – на землю! Голову прикрыть! Рядом легла, осколки над головой…
Весь город – окоп. Старики, женщины, дети. Каждый под прицелом, каждый знает, что любой миг может стать последним.
Улицы полумиллионного города теперь пусты. Воронки от снарядов, провалы окон, стеклянное крошево под ногами…
Счастье, что обезболивающего хватило. Августовская жара. Снарядами разворочены все кладбища. «Мы мирняк не хороним», - беззлобно, но автоматы смотрят в лицо холодно и точно.
Когда в твой город пришла война, окружила со всех сторон, зажала в тиски, вчерашняя жизнь вдруг обретает какой-то сказочный ореол небывалого благополучия. О ней говорят долгими ночами, вытаскивая добытый для такого случая «пузырь». Люди тянутся друг к другу, сбиваясь в стаи, потому что одному – просто невыносимо.
Война бросает мужчин и женщин друг к другу неумолимо и беззастенчиво, потому что хоть так забыться, ощутить рядом живого, теплого, на это мгновение – самого родного! Потому что другого мгновения судьба уже может не дать. У него тоже что-то было, я чувствую, вижу. Его это мучало поначалу, но это он тоже загнал вглубь.
Я знаю, что это было – боль и страх. Боль потерь и страх уже не увидеть тех, кто составлял такое незабываемое и далекое счастье довоенной жизни. Это не хорошо, и не плохо – это было. Такая жизнь.
В расстрелянном «Градами», гаубицами, минометами городе делятся всем – от кулёчка припасенной на «трудные времена» крупы до историй о сокровенном. В бесконечных очередях за водой, в которых погибнуть от неожиданного «прилета» так же просто, как и получить тепловой удар, обходятся без ругани и склок. В маршрутках, которые ездят до двух часов дня, водители и пассажиры в одном положении – крупная движущаяся мишень. Пенсии, стипендии, зарплаты – все это мифические понятия из прежней жизни, ничего общего не имеющие с настоящим. Мир сузился до одного дня. Дальше загадывать уже нет смысла. Но есть твердое убеждение – мы не предали свой город.
Мужики-ополченцы, с запыленными, покрытыми ранними морщинами лицами, которые шли в бой за то, чтоб по луганской земле не ступали фашисты. И те, кто привозил под обстрелами воду старикам и детям. Девчонки, поменявшие платьица на камуфляж и берцы, а модные клатчи на СВД. Усталые, злые, измотанные катастрофической нехваткой самого необходимого, и все же не опустившие руки врачи. Ремонтники, бригадами гибнувшие при попытках восстановить разбитые подстанции и перебитые водоводы…Они и есть – город...
Выброшенный окурок яркой точкой прочерчивает ночь.
Разве я знаю, о чем он думает?