Мушмула за Кандибагом. Ч. 4. Пуштунка

Соколов Андрей Из Самархейля
 Дневка на высоте 902   

   Вода и ветер, помноженные на века, обнажили на высоте 902 под Спинмасджидом подобие крепостных развалин. Сродни термитам, стихии выточили в осадочных породах сердцевину, оставив скорлупу по периметру и ходы внутри.  Для аборигенов эта корявая горка представляла малый интерес, а для разведчиков 130-ого отряда стала находкой. Под утро Пахомов был приятно удивлен обнаружив во враждебном окружении надежное убежище - господствующую высоту с крутыми подступами.
За ночь по карте они прошли больше десятка километров: на юг кривыми тропами от кишлака Ады, что южнее Соловьиной рощи (цитрусовые сады под Джелалабадом), по степи Гулямхан в обход Кандибага в направлении на Спинмасджид.
И тут небеса приготовили на их пути достойную обитель - шикарный  по военным меркам караван-сарай, куда довольные они тут же завалились отсыпаться, пока позволяла предрассветная прохлада.

   Пахомов, Давыдов и Авдеев раскатали свои спальники в рядок, расположившись у юго-восточной стены, рваный край которой удачно нависал, создавая иллюзию крыши над головой, обещая защитить от солнца часов до одиннадцати.

  Авдеев проснулся ближе к полудню, почувствовав, как изрядно припекло ноги.   

  - Доброе утро! - приветствовал он старших товарищей.

  - Ну, на счет "доброго" - это бабка надвое сказала, - отшутился капитан Пахомов, - а в остальном, тоже рад тебя приветствовать.

  - Позиция отменная! - улыбался Давыдов, сидевший на своем спальнике по левую сторону от ротного, обхватив колени, вглядываясь вдаль в сторону Черных гор, на запад, - такое впечатление, что всю ночь окапывались на высоте - траншеи местами в полный рост. И тело все болит, как будто сам махал лопатой. Если минометом не накроют, можно загорать здесь все четыре дня, а на ночь вылезать в засаду.

  - За пару дней пастухи нас точно вычислят, - обломал Пахомов надежды взводного на легкую жизнь, - так что в ночь, как и планировали, идем на Шабай.   

  Авдеев потянулся за РД в головах, достал белую полуторалитровую флягу с колючкой цвета хорошего армянского коньяка. Крышка с натугой поддалась, пластиковая емкость испустила дух, подтверждая свою герметичность, и Виктор с наслаждением сделал несколько глотков. В голове всплыл вчерашний замполит батальона с предостережениями о питьевом режиме.
 К выходам на три дня Авдеев привык, выработав свой водно-питьевой режим. Смысл его был прост. Дано: три фляги по полтора литра каждая, одна с колючкой, две с кипяченой водой. В первые сутки брать пример с верблюда: использовать запасы организма и употребить колючку не более пол фляги, то есть три стакана по 250 (гранеными приятнее считать), оставив еще три на утро следующего дня. (До вечера она бы все равно не дожила, а на третий день по такой жаре даже герметично закрытая фляга с колючкой прокисала, как ее ни мой, ни кипяти). Второй день - довести прием воды до литра, на третьи... На третьи начинаешь уважать верблюдов и понимать, кто венец творения в пустыни, а кто жалкий человек, и сколько ты ни пей, а  не напьешься, так что отмерь себе полтора литра, а остальным поделись с ближними, чтобы облегчить свою поклажу.

   Была еще четвертая малая алюминиевая фляжка, но то - НЗ, о ее существовании Авдеев забывал строго.
   Как распределить запас воды на пять ночных засад? Дело совсем не в математике. Делить четыре с половиной литра на 4 дня и 5 ночей - "шыт квесчен (дерьмо вопрос)", но чем ответит с непривычки организм, обнаружив себя после  трех дней пекла не в батальоне в очереди в сортир, а открытом поле? Может и надуться от обиды, что его жестоко обманули. Да-а, выдавить из себя "каменный цветок" на четвертой дневке будет  безнадежным делом. Ладно, пусть терпит этот самый организм, если, конечно, хочет ехать со мною вместе в отпуск.

   Решать проблемы, как говорит ротный, будем в порядке их поступления.   

   Мысль о предстоящем отпуске была способна свернуть горы, и Авдеев с удовольствие сделал призовой глоток.
 В это время его внимание привлекла группа товарищей в полосатых купальниках, расположившихся напротив, метрах в тридцати, в кружок у южной стены. Некто в песочке, сидящий спиной, вдохновенно беседовал с личным составом третьей разведгруппы.   

   - Так, справа мудрое и подозрительно внимательное лицо взводного Бурлакова, - размышлял Виктор, - рядом с ним сама добродетель - комсомолец батальона Лесков, который, собственно, и должен, по идеи, проводить это политзанятия. А кто же  к нам сидит спиной?   

  - Николай Василич, а кто это муштрует мОзги нашей третьей группе?
  - Ты что - не узнал, Витя, - рассмеялся Пахомов, - это ж батальонный парторг Караулов. Успел таки красавец запрыгнуть в уходящий поезд.
  - Так, что же, нас на боевые вышло - 73?
  - Ну, что ты? С этим строго, как в Боевом приказе записано - ровно 72. Томку пришлось в последний момент снять с БТРа и отправить в роту. Пусть боец еще потащится после госпиталя.
  - Надо же,  за вами следом пыль глотал на 301-ом, а не заметил, как парторг подсел на остановке! - искренне удивился Авдеев.
  - Меня вот тоже мучают сомнения, - изобразил озабоченность ротный, - целых два политработника на одном боевом выходе - реальная угроза единоначалию в отряде. Ох, подведут под монастырь нас адепты перестройки. Стал бы Бурлаков за пару месяцев до дому глядеть в рот комсомольцу, в отряде - без году неделя?! Послал бы его куда подальше, да и спал бы себе все утро, - потешался ротный, - а вон поди ж ты, увидал парторга и глаз не сводит. Но главное: без разрешения командира, не согласовав со мной время, тему занятий, под носом у врага! Сан Саныч, заметишь, что затевают бунт - разрешаю стрелять без предупреждения.
   - Вас понял, - шутливо встрепенулся Давыдов, достал из кобуры свой ПБС (пистолет бесшумный Стечкина), отстегнул обойму, полюбовался на блеск двадцати медных маслят и защелкнул их в рукоять с металлическим щелчком, почище, чем у зажигалки "Зиппо", - да, Витя, не ожидал я от тебя. Целого партогра проморгал - это ж надо?! Эдак ты и духа в дозоре проглядишь.
  - Сплюнь, сплюнь, Сан Саныч! Чур, не я, - возмутился Авдеев.
  - А с другой стороны, - продолжал Давыдов, - ночка темная была, глядишь, и душки не разглядели всех наших маневров. Лихо мы перед аэродромом без фар нырнули в Соловьиную рощу и дальними грядками прошли обратно к Аде.
  - Накануне отпуска чувствую в мозгах особую смекалку, - не без гордости пояснил польщенный командир Пахомов, - так я и планировал, чтобы со стороны сошло за усиление охраны аэродрома. Ну, появились на районе за постом три пушки, две-три пары БТРов для. Ну, сообщил у них там духовский гонец, куда положено, и что? Главное нам теперь самим не тормозить - опережать душков на несколько шагов. Система оповещений у них налажена, но, думаю, нашего фортифеля они никак не ожидали.   

  Рядом с командирами у восточной стены расположились бойцы головного дозора: деды Ковзон, Сероджев и замок четвертой группы сержант Сидор.   

  - Савенков, ну-ка иди сюда, - как положено старослужещими, развязным хриплым голосом позвал опытный разведчик Леха Ковзон молодого бойца, пытавшегося прикинуться ветошью и проскочить бочком, - че куришь, чем готов делиться с Красной армией?

  - Не гони, Леха, - перебил его Сидор, - это мой зема новосибирский.

  - Зема Новосибирский, - произнес Леха как конферансье  и улыбнулся, - звучит бОрзо, почти как Никола Питерский из "Джентельменов". Ладно, присаживайся, Андрюха, - хлопнул ладонью Ковзон по расстеленному на земле спальнику, - покурим, за жизнь поговорим.   

  Не тушуясь перед бывалыми, чувствуя поддержку земляка сержанта, молодой боец присел на край спальника рядом с Ковзоном и достал "Яву!"   

  - Что ж - хорошо! Давай твоих покурим, -  потянулся Леха за сигаретой, - тем более, что не "Смертью на болоте" угощаешь (на пачке "Охотничьих" был изображен человек с ружьем на болоте). Во, пацаны, - продолжал он, давая прикурить товарищам, протягивая спрятанную спичку в ладонях, - мы думаем, что молодые тянут лямку, а они тащатся в полный рост, забив на службу - видал какие папироски курят.
  - Первый выход, вот  не поскупился, - делая вид, что оправдывается, гордо пояснил Савенков, - это же на всю жизнь.
  - Леха, - обратился к нему Сидор, - а помнишь наш первый боевой на Шахидане, ровно год назад?
  - Помню, как сейчас, - произнес с легким таджикским акцентом Талиб Сероджев.
  - Еще бы ты забыл! - усмехнулся Сидор, - Прикинь, тот раз отдаю я взводному две пачки "Данхелла", а он мне - гони сюда весь блок, что нашли на переправе! Я - ему, что всем мол поровну раздал - по пачке, Вам - две. А он вскидывает на меня ствол: а ну-ка - забирай и мне неси! Я стою, молчу, уставился в него, злой. Тут Талиб, поворачивается на нас и как бы невзначай тоже снимает свой АК с предохранителя...
   - Да, мрачный был бакшишник! - подхватил Ковзон, - поделом его через два месяца списали в Союз в пехоту. Видал, какой у тебя, Савенков, "Зема Новосибирский"! Таким быть должен младший командир.
  - Товарищ сержант, расскажите еще что-нибудь , - попросил гордый за зему боец.
  - Да, я - не мастак. Вот Леха у нас - "Баян", - похлопал по плечу товарища польщенный Сидор.
  - Короче, слухай сюды, - будто бы только того и ждал Ковзон.   

   Сейчас кишлак Шахидан - мертвый. А с ним столько всего связано, - он как родной! Обидно было, когда духи в августе выгнали оттуда все семьи и сделали из него перевалочную базу для проводки караванов. Очень мне хотелось еще разок там заглянуть в одну семью.   

  В наш первый выход , год назад, Шахидан был живее всех живых. Переправились мы на БТРах через Кабул и встали коробочками вдоль реки полукольцом, вашу группу Абрамова отправили наверх блокиковать духам отступление на север. Ставит взводный  нам задачу, что он, мол, расстилает плащ-палатку у машины и принимает зачет у молодых, кто какие притащит бакшиши, а  старослужащие сами нас , мол, натаскают, как шмонать аул. Мы по учебке, конечно, фишку секли, как входить в дувал, как шомполами протыкать подстилки, но на деле - нервы на пределе. В один дувал вошли, в другой, - все пусто: не духов, не оружия, не боеприпасов. В нашей группе был дед Баха, он и говорит мне: "Ты что, думаешь, взводный ждет от тебя ржавых буров? В зачет все пойдет: пайса, посуда, магнитолы, но брать их надо там, где найдем стволы, чтобы без претензий". Ну, думаю, спасибо, научил. Очередной дувал. Опять согнали пипол в угол во дворе, а сами - проверять по закоулкам. Темно - мраки! Я чуток замешкал, тыкаю одну циновку. Чую: ширкнул по металлу. Сунул руку - в земле в углублении мешок холщевый килограмма на три, ну, думаю, точняк - патроны, не меньше двух БК - вот будет нашему взводному козлу бакшиш. Выскакиваю во двор на свет, а наши видят, что я вышел, и скорее в дверь с дувала. Я со слепу на солнце развязал мешок, сунул туда руку, что-то колючее, но не патроны. Тут от стены ко мне бросается ханумка лет семнадцати. Краси-ива-ая, аж глаза режет: волосы длинные черные, лицо вытянутое, смуглое, глазищи как в индийских фильмах. Бухается она передо мной на колени, а сама руки к мешку тянет. Пальцы - длиннющие, ухоженные, и перстень дорогой. Наших уже и след простыл. А она мне что-то говорит так быстро-быстро, сама убивается вся, руки заламывает, и чую - конкретно меня молит, а я как будто понимаю:

  - Возьми, что хочешь, - я теперь твоя, только отдай мешок с драгоценностями. Это золото всего нашего рода! Мы пропадем без него, тебе оно не принесет удачи...   

   Все  бойцы и офицеры вокруг замерли и в нетерпении с хитрыми улыбкой ждали развязки ванменшоу.   

  - Давай, Леха, не томи, что там дальше? - выкрикнул кто-то с соседнего лежбища.

  - Да, что там дальше?! - сконфузился вдруг Ковзон, толи он заново переживал те события, толи никак не мог придумать достойную концовку. Большинство однополчан надеялись услышать про сумасшедшую любовь к молодой афганке, про ее счастливое спасение от старика-мужа, который решил податься к духам, про безрассудную самоволку на гране жизни и смерти... Полет фантазии на тему любви к аборигенке был отчасти предсказуем.

  - Дальше было просто. Я, вдруг, загадал:  вот сейчас отдам мешок девчонке, - пусть еще одна душа замолвит за меня, и я приду живой  с Афгана, - задумчиво проговорил наш Леха.

  - Тоже мне - сказочник! Мешо-ок с зо-лотом! - ехидно передразнил его боец соседней группы, - всю малину запорол. Как же, жди, помолятся  за тебя духи. Врешь ты! А как  ты эту девку понял, она ж была пуштункой?

  - Так и понял! Да, пошел, ты! Учитель, тебе двадцать семь лет, старше - только ротный! Давно б уже в директорах ходил, если б верил людям, - наехал на него рассказчик.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/26/823