Моими верными спутниками стали тетрадка и великолепная ручка с потрясающими чёрными чернилами. Нет, здесь нет того юмора, какой вы предпочитаете видеть в подобных местах, ручка по-настоящему великолепна! Я был без памяти в неё влюблён, при этом совсем не помня, откуда она у меня, собственно, взялась. Я не тот человек, что часто посещает канцелярские магазинчики - тетрадки покупаю в огромном количестве и сразу на целый год (а их, как правило, хватает лишь на месяц-два, после чего приходится исписывать или же изрисовывать оставленные пустыми страницы), а ручки у меня появляются как-то сами по себе. И исчезают, к слову, точно так же. Забавная штука получается.
Я поместил свой собственный необъятный мир в два простейших предмета.
Я находил в нём то, чего не видел в окружающей среде. Я писал под тоскливый гул строек, писал под сирены машин скорой помощи, писал вверху, забираясь на крыши зданий, писал внизу, скрываясь в "предподвальных" норках. Ветер, бывало, шутливо издевался над листками моей тетради, чуть ли не завязывая их в узел. А дождь, проникая под куртку, когда я к груди прижимал то, что стало для меня смыслом, портил некоторые слова, размывая чёрные чернильные буквы.
Хватаясь своими холодными конечностями за своего спасителя, в то же время являющегося моим убийцею, изливал я свои разыгравшиеся в голове мысли на бумагу.
Своеобразная игра, очевидный риск.
Сломать мой мир может всё что угодно. Причём, безвозвратно.
Очень любопытной нахожу эту несправедливость - то, что значит больше всего на свете, всегда так легко разрушить. И время, убитое на создание чего-либо, никак не может встать на защиту человеческих (даже нечеловеческих!) трудов. Самое важное в жизни заключено в самые простейшие вещи. Тогда какова роль сложных предметов? И есть ли она вообще? Есть ли смысл усложнять понятное?
Я выделял абзац за абзацем, отделял слова друг от друга, сортировал свои размышления, превращая их в закорючки, ясные лишь для людей, принадлежавших той же группе, что и я; людей, говорящих и пишущих на том же языке. По крайней мере, так было задумано. А то, что мы можем друг друга не понимать, пользуясь одним и тем же источником выражения своего мусора из головы, видимо, никого не волновало. Слова, с огромной скоростью появлявшиеся на тетрадных листах, никак не смогли сложиться во что-то большее. Словами не удалось закрыть сквозную дырку в моём черепе, продырявленную беспощадной пулей - временем, людьми, обстоятельствами, деталями.
У человека тоже есть срок годности. Однако его почему-то не указывают на внешней упаковке-оболочке. Нет-нет, то, что я назвал сроком годности - не дата смерти! Вы меня огорчаете!
Разве молоко, ставшее негодным, погибло? Конечно, это уже не та вещь, какую вы приобрели или же самостоятельно добыли у коровы или козы. Не та вещь, какую вы сразу представляете, лишь услышав простое и знакомое с детства слово "молоко".
Мо-ло-ко.
То, что вы обнаружите вместо первоначального продукта в пакете, окажется ни чем иным, как то, что принято обзывать "скисшим молоком". - Ага-а! Скисшее, но всё же молоко! Видите?
Вы со мной не согласны; на вас напал поток мыслей, представляющий меня противоречивым тратильщиком вашего времени. Что ж, я рад, что смог расшевелить вас!
Однако вернёмся к нашему молоку.
Негодное молоко всё еще не только называется, но и является самым настоящим молоком.
Негодный человек - человек тоже. Видели ли вы, как закрывают в деревянном ящике абсолютно живого внешне (и внутренне - органы же!) человека, просто-напросто утратившего своё назначение, прожившего свой срок? Я не видел.
Мёртвым человек считается после остановки главного (а я бы ещё поспорил с этим, друзья!) органа - сердца. Моральная, внутренняя смерть смертью вовсе не считается. Это и есть срок годности. Человек может быть давно не жив, но перестанут считать его человеком только после закрытия тела в ящике, после полного гниения. (и слово "человек" по отношению к тому телу само будет употребляться в прошедшем времени).
Среди нас, увы, огромное количество подобных трупов.
Я доверял своему карманному проигрывателю выбор песни на его вкус, тихо выстукивал указательным пальцем ритм на корпусе наушников, опускал голову вниз и наблюдал со своей высоты-крыши за людьми.