УНОСИМЫЙ ВЕТРОМ , И ПЕСКОМ ЗАНЕСЁННЫЕ
- Да не переживай ты, Эндрю, - сказал тогда друг Лёша, - порисуем пару дней петухов, да и будем спать весь переход . А у боцманят работы – как на барском дворе. Так что будет еще – вот увидишь! – Витюня локти кусать.
В ответ я кивал согласно и грустно. Прав, наверное, был Лёха – настоящий друг .Не то, что Витя! «Подсидел» товарища втихаря . А ведь боцман («Как, всё забываю, твоя фамилия? ») меня первым в список из шести матросов вписал .Но, знать, не судьба мне было…
«Алексей Бордунов», рыболовецкий траулер типа « Атлантик», закончив пятимесячный промысел в экономических водах Мавритании , шел на ремонт в Калининград. Как говорили: «Своим ходом». Что само-собой подразумевало заход в Европу – немецкий Киль, голландский Роттердам, или даже бельгийский Антверпен. Где, годами страждущий этого счастья и копивший на этот дико – везучий случай валюту в чулке народ, намеревался обзавестись на какой- нибудь свалке автомобилями. Люди пошли в этот рейс « за машинами» . Уже , под бурные дебаты, составлялись списки первоочередников, в которых членство в КПСС уже не «канало» - шел 1992 год. Льготниками теперь становились ветераны тралового флота, а уж прочие моряки – потом ( о таких, как я салагах, проходивших в море менее пяти лет и куры не пели ). Парковочных мест на промысловой палубе и верхнем мостике получалось лишь сорок, тогда как членов экипажа было почти в два раза больше. Бывалая молодежь подняла , было, бучу ( « Вы тут в Мавританиях, да Марокках , грелись, а я на Севере по штормам болтался, да в добыче - на палубе! – примерзал !»), но толстокожий капитан детский этот лепет попросту пропустил мимо ушей .
Я ото всей этой суеты был свят. Только ведь теперь и хотел – поработать эти две недели перехода до европейского порта в боцкоманде. Поднатаскаться лишний раз, поднатареть – скорее нужно было в совершенстве постигать морское своё ремесло, быстрее становиться настоящим матросом. И боцман был здесь мне в помощь, так как рвение моё всегда поощрял:
- Я тоже, когда первый раз на борт взошёл, меня опытный матрос первым делом по палубе провёл : « Вот это – клюз… Это – брашпиль, а это – шпиль». Так что подходи всегда смело. А это вот – скоба Кентера: во всём мире до сих пор за неё патент платят.
Боцман был убеждённый сталинист. Но не ярый – тихий, можно даже сказать, тихушный. Дело своё знал туго. Да и работал всегда без лишнего шума. Старые моряки говорили, что в Мавритании ему воздвигнут памятник. Из хозяйственного мыла судовых запасов. И покрашен тот семью слоями корабельного сурика. В общем, опытный , без сомнения, был специалист , мастер , безоговорочно, своего дела. Дока , можно было даже сказать. Мог он меня многому научить! Но сотоварищ мой, Витя, которого второй уже рейс числил я настоящим другом, дорожку мне по-быстрому перебежал. Причем, именно мне. Умом-то я понимал: не по злому это он умыслу – по обыкновению, по привычке. Прослышал краем уха, что рвусь –опередить ,значит , надо. Срочно опередить ! А что, куда, зачем – потом он разберётся. Но «подсидеть» товарища надо! Как ближнему «стул» не «спилить»?
Умом я всё это понимал. А вот сердце горькой правды не принимало! А ведь из-за Вити я однажды на преступление, по сути, пошёл…
1
КОФЕЙНЫЕ ЧАШКИ
В посадочной зоне международного порта «Шереметьево – 2», за линией уже пограничного и таможенного контроля, бродили мы пять, без малого, часов.
- Мне уже кажется, что я здесь родился, - бурчал Лёха, для которого нарушение режима питания, а , значит, и общего его спортивного режима , было недопустимо. Наконец, подали к парадному наш самолёт. Испанской авиакомпании «Viva». С тремя ярко- жгучими , под цвет испанского флага, красно- желто- красными полосами на борту. Взлётными , надо было полагать. И как только взлетели, мы затребовали законный обед( хотя, скорее, уже ужин). Среди покативших по салону тележки с едой стюардесс оказалась и бывшая наша соотечественница. За испанца, просто, она замуж вышла. Впрочем, оливковым цветом красивых глаз и черными , как смоль, волосами картину южно -европейской страны она ничуть не портила. Равно, как и нас не коробила – новое мышление.
- Да, а хорошо бы было в рейсе из таких вот чашек пить, - вертя в руках фирменную кофейную чашку с взлетающим в красно – желтых полосах самолётиком на боку, размечтался Витя.
Лёха молчаливо кивнул.
- Но они не одноразовые, - определил Витёк , - гляди, какие добротные и прочные.
Лёха согласно хмыкнул.
- Классные чашечки! – подзуживал Витя. – Такие можно потом и домой забрать. На память.
Сам-то он для такого подвига, как умыкание пластмассовой посуды с борта иностранного авиалайнера, был, прямо скажем, трусоват.
- Да, - подал, наконец, голос и Лёха, - а то прилетим сейчас на пароход, а там, как обычно, ни чашки, ни ложки – сейчас ведь так!
Клянусь, я не сразу решился! Я долго мучился вопросом, быть или этим симпатичным чашкам в нашей каюте, пить ли из них нам чай, или не пить? Но ведь и трусом перед товарищами я не мог прослыть ! Наконец, вздохнув («Perdone me, Espana, прости меня, «Viva»! ),сгрёб посудины и ,поставя одна в другую, упрятал в свой пакет.
Лёха увлеченно глядел в иллюминатор, Витя дотошно изучал таблички над головой.
- Ребята, может кому-то еще чая, или кофе? – шла по проходу с двумя блестящими кофейниками в руках наша испанка.
Чёрное моё дело было сделано, почему бы теперь было и не залить угрызения совести чёрным кофе( « Когда еще на шару попьем!» ) ?
- Кофею? Да можно, конечно, еще кофеином взбодриться! – сдуру вякнул я.
Девушка с кофейником обернулась ко мне .
- Подставляйте!.. А где же ваша чашка?
2
- Да ладно, не надо, - смекнув, какую глупость сморозил, я заискивающе взглянул в глаза, в которых ,казалось, плавилось само перинейское солнце, - чего-то я и перехотел уже – спасибо!
Улыбнувшись, стюардесса и не подумала требовать посуду обратно: дикость, в самом деле, какая! Где они тогда – ценности европейские, демократические? А человека - цивилизованного, -права - где ? Пройдя чуть дальше, бывшая наша соотечественница обернулась к своей коллеге, сказав что-то по-испански, что Витя готовно тут же перевёл:
- Она говорит, что пора собирать посуду: они уже чашки воровать начали.
Пришел на помощь товарищу, полиглот!
Но не попили мы в рейсе чая из дивных чашек всласть – без сахара приходилось тем, натурально, давиться. С сахаром , по закатно- перестроечным тем временам, на судне был дефицит : только на камбуз, да начпроду на бражку…
С продуктами в рейсе было неважно. Как, впрочем, и во всей, конца 1991 года, стране – большом еще СССР. Не голодали в море мы, конечно – пшена уж точно хватало. Курами порой баловали – « гончими» , как их Лёха прозвал : « С птицефабрики до порта пешком гнали. Без перекура! ». Да ещё и шеф-повар , вместе с двумя своими помощниками, точно не от Бога был!
- Ешьте кашу, каша хорошая!
- Ты эту кашу знаешь, куда себе !..
Он раньше рыбмастером в море ходил. Пока кто-то из благодарных матросов ломом по спине не « перетянул» - Бог весть за что.
Черти!
Вот и решил сменить профессию на более спокойную. Хотя, по способностям , ему б лучше на берег – сталеваром. Нынешнее его поприще впрочем, по талантам его, нового рукоприкладства отнюдь не исключала. Даже при том, что по сути своей он был добрым человеком. В отличие от «жулика», продовольствием ведающего. Начпрод был прощелыгой – пробы ставить негде !
- Я вообще первый раз вижу , чтобы электромеханик жуликом , по совместительству, был! – негодовал, пожимая могучими плечами. Лёха .
- Ма-афия! – махал рукой трюмный наш старичок- лесовичок Ефимович.
- Мафия: три двойки, - обозначил шайку всезнающий Витя : второй электромех, второй механие, второй штурман.
Прощелыга курковал всё, что ни попадя. Дрожжи (чтоб другие на бражку взять не могли) пересыпал солью.
- Да надо будет, я вручную выберу, - презрительно щурился на то пекарь.
Своих, впрочем, начпрод не оставлял. Раз в две-три недели «рем-банда» (рем-бригада: сварщик, слесарь, токарь) – трое мужей седоусых и седобровых , при приёме пищи в салоне команды выборочно , а то и попеременно, под крен и в штиль, валились, бывало, под стол. Значит, вновь поспевшая бражка успешно перегнана в самогон, и потребление продукта идет ударными темпами. А что : борьба за трезвость, господа, победой над путчем , наверное, отменена! Через день-другой обмороки приходили в человеческий вид, и тогда,
важно расправив усы и степенно водрузив очки на переносицы , жаждали открытия судовой библиотеки : срочно требовалось залатать пробоины интеллекта двухдневной давности.
- Ничё, сколько литературы с беллетристикой набирают ! – не мог не язвить облизывавшийся накануне Витя. – Под подушку! Чтоб под крен вниз головой не спать.
Даром развитие , понятно, не шло. Седой сварщик – нос картошкой (да такой, что порадовались бы при сборе урожая в родном его совхозе ), вкруговую величал всех не иначе, как : « Господа». « Здравствуйте, господа!. .Приятного аппетита , господа!» И хоть было то жутко в духе времени, Лёху злило страшно. И однажды, вырезав из газеты « Труд» карикатуру, Лёха прилепил её сварщику на дверь: бабушка с авоськами в руках вопрошает в конце змеёй вьющейся очереди: «Кто крайний, господа?».
Злободневно.
По той же злобе дня, и по своей немножко ,не давал жулик сахара и для каютных – святое дело! – чаепитий. Всё у него было под амбарным замком . Злыдень!
Закармливали только мавров – куда только в них влезало? В мавританских этих , с позволения сказать, « моряков». Было их на «Алексее Бордунове» аж десять человек. Включая повара, готовившего для соплеменников отдельно от экипажа. На них экономия продуктов не распространялась. Большие тарелки насыпались с горкой. Отъедались жители песков и за голодное своё, угадывалось, детство , и впрок – когда еще на советское судно попадут?
- Флаг им надо другой , - зло острил Лёха, - тарелка с рисом доверху и куриная нога над ней.
Желтый полумесяц и звезда над ним на зелёном фоне – это полотнище развевалось, истрёпываясь бахромой по краям, над нашим судном. Однажды , в разгар священного для мавританцев месяца Рамадан, выйдя на палубу и подняв взор в чёрное небо, я увидел и месяц – точь-в-точь, как на флаге, и эту звезду над ним – отчётливую, яркую и одинокую. Ту самую.
На нашем судне мавры не работали. Технолог , с ведома, ясно, капитана, заключил привычное , надо было полагать, для « Бордунова», трогательное соглашение: « Мы не трогаем вас, вы не трогаете нас».
- Вот им лафа! – завистливо тянул Витя. – Они на « Бордунов», наверное, в очереди ломятся – ни черта не делать! Только жри, да спи!
Не только.
Мавританцы часто молились. Под покровом ночи – в каютах, днём – на баке, под солнцем, подостлав картонную тару под колени. И море их не оставляло, посылая порой в тралах здоровенную рыбу-капитан , ценимую страшно дорого. Поэтому темнокожий инспектор в цех наведывался всё же регулярно, суя нос во все дела. Не смываются ли рыбные кишки за борт, не попала ли в чан деликатесная рыба, или не морозится ли – упаси Всевышний ! - кем-то втихаря кальмар.
Если бы власти обнаружили хоть один короб замороженного кальмара, то пришлось бы , дабы не попасть под арест, унизительно откупаться, отгружая без меры и без того скудные
запасы провизионных кладовых : масло, куры, сахар, и прочая, и прочая – уж на что глаз
властей упадёт.
Возможности инспектор имел почти безграничные. От вызова с берега полиции, до отсылки в далёкие дали рыбмастера. Последнем , по такому случаю, оставалось лишь, наступая выпяченной грудью, грозно реветь: «Куда ты меня послал, а ?». Съездить за такое дело обидчику- иноземцу по физиономии было никак нельзя – за то неизбежно ждала «яма» на берегу, коей мавры не уставали стращать. Тюрьма местная – просто вырытая в песке яма.
- Слышь, земляк, ты бы привёз с берега верблюда, да и катался на нём: с кормы на бак, с бака на корму, - только и оставалось подначивать ненавистника рыбмастару.
Инспектор лишь пренебрежительно хмыкал. Человеком он был в Нуадибу серьёзным, имел даже свой «бизнис» - лавку пуговичную. Боцман, бывший у мавров в некотором уважении, в ней даже побывал: « Гора пуговиц по прилавку. И ни одной двойной – все разные! »
Незадолго до конца инспектора сменили. На борт прибыл тощий и большеголовый Муса. Выучившийся в своё время в Астрахани.
- Вино-водочных точек знает больше, чем я, - заверял Витя, тоже бороздивший каспийские просторы.
Чуть-чуть с его приходом на судне полегчало: неусыпный надзор несколько ослаб.
Однажды, на ночной вахте в рыбцехе, ко мне подобрёл Муса. Слегка пошатываясь.
- Слушай, найди банку браги!.. Две мили ( тысячи ) песет даю!
Большая его голова жалко покачивалась на тонкой шее. Кстати, рисковал он ею сейчас в буквальном смысле – если уж не за алкоголь, то за иностранную валюту.
Бедолага! Он мог бы творить ночные намазы, как его соплеменники . Или видеть во снах милый берег песчаный, любимых жён в шелках и целый трал рыбы-капитана. Но он, образованный наш товарищ, клянчил мутную, противную бражку – пол-литровую, хотя бы, скляночку! – за такую огромную цену.
Увы, как я не сочувствовал, помочь не мог не чем – не было у меня «мутной». А то похмелил бы, конечно, и без денег жертву тоталитарного образования: мы в ответе за тех, кого обучили.
За неимением браги нам оставалось разговляться только «пивом». Морским. Так мы напиток с Лёхой нарекли. В коридоре, у двери в салон, стоял автомат для газированной воды, и механики к середине рейса сподвиглись, наконец, зарядить его баллоном с газом. Холодную газировку, по мавританской-то жаре, здорово было пить и без сиропа – в море-то! Символ берега и даже какой-то праздности: парк культуры в воскресный день. А мы еще навострились добавлять предварительно в стакан сока гранатового. «Термоядерного» - несколько банок его, давно просроченного, взорвались еще при погрузке с транспорта ( получен он нами был, кстати, в зачёт «скоропорта» - свежих экзотических фруктов ). Пить
его чистоганом никто не рисковал, разве что цепочки серебряные, для очистки, в нем держали – вместо раствора соляной кислоты. Ну а мы с Лёхой ещё «пиво» придумали – в охотку получалось вполне сносно. Так что жить , хоть и без изысков, но радуясь в суровой мужской романтике морских лишений воплощению порой идей « фикс» , было можно. Выпадали, конечно, из просолёного братства иные отщепенцы – не без того. Как, например, немолодой уже лебёдчик, обласканный благосклонным вниманием «врачихи». Частенько, прожевывая за обедом отбивную, он вещал на весь салон :
- Мя-агкое , как сердце женщины!
- Тебе, конечно, видней, - давясь . цедили моряки.
И голос у него был высокий и грудной. А морская его подруга ощутимо старше летами.
- Да, нелегко ему, - размышляя, участливо радел Витя, - такую бабушку любить!
- Это он не её любит, - с мудрым знанием жизни , заверял Лёха, - машину! Они же на заходе одну на двоих брать собрались – чтоб валюты хватило.
Жизнь продолжалась! Жизнь брала своё. И был средь нас человек, чуть не пол –жизни на этом борту проведший.
СЫН « АЛЕКСЕЯ БОРДУНОВА»
- Здрасьте, Константин Алексеевич! – язвил, протягивая для рукопожатия руку,Витя при встрече с ветераном в коридоре.
- Здорово, Витёк, - с удовольствием пожимая руку, сердечно приветствовал тот, без всякой мысли на подвох поправляя, – только я Фёдорович.
По отчеству его никто не величал .Костя! Свой человек.. Добряк и с вида, и в душе. Штормлёный, загорелый, крепкий. Ещё на ремонте в Лас-Пальмасе мучались мы с заржавевшей скобой – никак не отдавалась , проклятая. « Палец» её заржавевший , сколько маслом не поливали, не могли открутить.
- Ребята, а вы водой попробуйте, - посоветовал проходивший мимо Костя. И , остановившись, по-доброму пояснил :
- Вода проникает во много раз лучше в закисшие ржавчиной места, чем масло – запомните.
Попробовали – и вправду пошло. Запомнили – на всю жизнь.
Костя был старшим матросом. Лебёдчиком. Сменщиком сердцееда. Получалось, все рабочие дни и ночи напролёт у него проходили в ходовой рубке. Своим давно уж стал он капитану.
- Так у него и в паспорте моряка почти все штампы – « Бордунов » , - заверял Витя , видевший как-то морской документ Кости.
- Сын « Алексея Бордунова », - веско заключал Лёха.
Специалистом Костя был первоклассным – докой в своём деле. Асс. Как, впрочем, большинство моряков в те годы, когда почётным своим ремеслом действительно дорожили.
Однако, не все вахты он в рубке у рычагов проводил. Отлучал, случалось, грешного от дела его святого «папа» - капитан -, отправляя в преисподнюю рыбцеха. Несколько раз за рейс Костя к нам спускался . Не очень твёрдой походкой: « Разжаловали!». И тогда, тяжело опершись на ограждения транспортёра и вперив влажный взор в рыбную гущу, Костя вещал нам страхи – с придыханием и слезой в голосе.
- Звонил корешу своему… Что на берегу творится! Жить страшно! Знакомую его в центральном парке , прямо средь бела дня , ограбили. Всё сняли!
- Не бери в голову! – чутко отзывался на чужую беду из-за чанов Лёха. – Мы с рейса домой в фуфаечках поедем – чай не разденут!
Костя не хотел ничего слышать.
- Цены на продукты – бешеные! Булка хлеба сколько стоит ! К мясу вообще не подступишься. Как жить?
На следующий день на доске объявлений заново белела бумага со стандартным уже текстом : такого-то числа , матрос растакой-то прибыл в рубку на вахту с явными признаками опьянения, в результате у оного наблюдалась частичная утеря координации движений и полная потеря речи (последняя формулировка очень Лёху веселила и Витю забавляла). До отдела кадров , впрочем, капитан, вопреки строгим своим строкам, суровые приказы вряд ли доводил – иначе ведь списали бы однажды ветерана. А куда ж без него – без Кости? Сына родного « Алексея Бордунова» !
В Роттердаме Костя , кроме машины подержанной , прибарахлилися большим холодильником. По случаю. На тротуаре перед домом сиротливо тот стоял, и Костя успел его хапнуть перед самым носом у мусоровоза. По доброте, знать, своей душевной, не дал трёхкамерному пропасть – взял в свои крепкие руки. Жизнь вторую дал!
- Морозит – зверь! – По нашему приходу домой, довольно сообщал он. – Аж иней внутри! Хоть и третий он уже на кухне, а всё равно не жалею, что приволок.
- А зачем тебе три холодильника? – подивились мы.
- Как зачем? – пожал покатыми плечами Костя. – Жратву где всю хранить? В двух не всё умещается.
Вот так, Костя, тебе и дальше жить! Сын « Алексея Бордунова».
… И Тот, навеки Герой, Чье Имя нёс на стальном своём борту траулер, я уверен, не был бы того против. Затем, чтобы такие вот – и другие! – люди жили мелкими своими радостями и большим человеческим счастьем, и шагнул Он однажды в бессмертие…
Судовая жизнь, с производственными проблемами и бытовыми замороками, мелкими радостями и огорчениями, шла своим чередом. Неизбежно приближая окончание рейса и желанный заход в Европу ( правда в возможность этого счастья большинство ещё боялось поверить). Пока же « Бордунов» гонялся за ставридой, вылавливая преимущественно сардинеллу, которую «бордуновкой» и прозвали.
- Ща-а, поднимут бордуновки тонн сорок, - заверял Лёха.
- Нала-авят, - согласно кивал Ефимович.
- А чего её ловить-то – это ж не ставрида. По верхам трал бросил – через час тащи !
Сардинелла была сущим мучением для упаковщиков. Сыпалась, падая из блокформ морозильных аппаратов на транспортёрные ленты ,она нещадно, довершая разлом на повороте к глазуровке. Так, что на упаковку приходило уже «куликово поле» , и доблестным упаковщикам приходилось восстанавливать мозаику рыбных брикетов по фрагментам. Выход из положения парни , впрочем, скоро нашли. Не мудрствуя лукаво, набирали они перед началом вахты целую корзину свежей сардинеллы, и , по счёту, уминали податливые рыбины взамен отлетевших замороженных. Это ,конечно, Саша сообразил – был он из Богом избранного народа. И как среди Богом забытых матросов «тюлькиного» флота оказался – внятно разъяснить не мог. На судне был он окрещен Сашей Неправильным. И как водится, хоть был он добр к ближнему душою , и работал наравне со всеми, никогда ни в чем не отлынивая, испытаний на его долю выпадало больше других.
- Давай, шевелись, Неправильный! – кричали ему, а не второму упаковщику, досуже сгрудившиеся в проходе обработчики, когда заваленная осколками рыбных брикетов упаковка вынуждена была останавливать аппараты. А когда Саня только пытался что-то пробормотать в ответ, Лёха негодующе рычал:
- Чего ты там ещё вякаешь!
Я работал с Саней локоть о локоть – « одевал» рыбные брикеты в целлофановые пакеты, после чего уж те в четыре руки упаковщиков паковались в картонные короба. И когда случался «завал», суетился тут же, складывая за Саню короба – чтоб быстрей «разгрестись».
- Ты ещё пакуй за них!
- Не надо, - говорил в такие моменты Саня, - я сам.
Иногда мне хотелось отвесить Лёхе, как он сам говорил, «затрещину». Но мы были в разных весовых категориях, спортивный режим я не соблюдал, а посему в эти моменты лишь скрипел зубами – нельзя в море драться!
Саня шёл в море третий рейс. За его плечами была лишь «спарка» - спаренный рейс в Аргентине. « На кальмаре». Очень своё славное морское прошлое Саша идеализировал и постоянно вспоминал. Бывало, потрясёт за завтраком стаканчик йогуртовый – взболтает, откупорит, хлебнёт, крякнет:
- А в Буэносе кефир лучше!
- А в Панаме ещё лучше, - мигом ревностно отзывался Витёк, ни разу , скорее всего, на прешейке не бывавший .
За Буэнос-Айрес же Витёк отомстил, когда Саша встал однажды на сортировку рыбы. «
Ставриду пропускаем на аппарат, скумбрию отбрасываем в корзины», - обозначил нехитрый план действий рыбмастер. Но Саня-то кроме кальмара рыбы не различал!
- Неправильный, ты смотри – у неё же на спинке написано: « скумбрия»!
Саня таращил глаза, как тот кальмар, а скумбрия благополучно ехала по ленте мимо.
Водилась тогда рыба у мавританского берега ещё в достатке.
Сам берег мавританский, песчаный, мы видели частенько. Выгрузки, плюс вынужденные простои в ожидании то транспорта, то топлива – со всем тогда началась проблема, - проходили на рейде Нуадибу. Народ, по случаю вынужденного простоя, загорал на баке и верхнем мостике, резался в шиш-беш за столом на промысловой палубе. Заядлые рыболовы удили форель удочками и лесками. Мимо, в зелёных водах, сновали моторные лодки, умещавшие порой до дюжины местных рыбаков. Замотанные чёрными чалмами головы, ветхие одежды, у самых «крутых» - засаленные проалифеные комбинезоны – жуть! Они уходили в открытое море на десятки миль. За рыбой. Которая была для них жизнью – солёное море кормило пыльные пески. Они не могли не вселять уважение – эти люди, день за днём живущие под этим солнцем, по столько раз в день благодарящих Небо за выпавшую им долю.
В меру своих сил, жизнь их мы делали лучше. Ибо «ченч» был уже почти для всех нас делом святым – время было такое! Торгашеское. Самым ходовым для нас товаром у мавританцев были кофе и « парфум ». Туалетная вода « Бэст», « Элитис», « Флуо». Названия эти звучали сладкой музыкой в ушах, карамельно – разноцветные коробки ворожили взор. За совковским дефицитом, это был желанный на берегу подарок. В обмен на « колониальные товары » у каждого находились рабочие вязаные перчатки – добросовестно скопленные, новая роба – в родном порту полученная и в чемодане привезённая, и , случалось, резиновые сапоги товарища. Живого. Который, хватившись пропажи, будет страшным матом клясть всех « грёбаных ченчёвщиков» и себя – что поленился забрать если уж не под подушку, то в каюту - хотя бы ( сам я остаток рейса в двух левых дорабатывал). Обменные операции, по законам жанра, проводились тёмной ночью, в самых недрах рыбцеха. Сквозь дальний иллюминатор, путь к которому капитана или вахтеного помощника был трижды всеми бы замечен и вовремя оповещён. Нахрапистым шёпотом очередной моряк вёл жаркую торговлю с несговорчивыми маврами, твердившими своё: « Надо посмотреть ». Очередь нетерпеливо понукала: у каждого под мышкой был свой товар, который необходимо было сбыть в обмен на « парфум для свой мадам». Или кофе – « ма-аленкий банка ».
Бдительное, наводящие в былые времена ужас на нерадивых мариманов, око нынче было слепо – первый рейс мы шли без первого помощника капитана. Без замполита. Да что там – бывший первый помощник Уточкин, сходу переквалифицировавшийся в тралмастара ( но не в палубные, заметим, матросы ) , сам « ченчевал » в первых рядах! И когда молодой второй помощник капитана попытался , зорко уследив , попытку ченча пресечь (« Может, вы тут главный двигатель по частям продаёте – откуда мне знать?! ») , Уточкин «салагу» на место враз поставил – матросы бы позавидовали : « Да не пошли бы вы, Владимир Андреич, на …! Что я – не могу себе позволить кофе в море попить? »
- Ты вот спроси, спроси у него, - кипел бессильным гневом, который впрочем, выплёскивался на меня, вахтенного, в тот момент, в рубке матроса, - сколько он за свою жизнь за ченч списал?! Скольким за это визу закрыл?!
Днями стоянки народ напрягался куда меньше. Лишь боцман затеялся обить от ржавчины, зачистить до металла, засуричить и заново покрасить зеленью бак ( « Поливай, не поливай – не растёт трава на баке! »). Да неугомонные рыбмастера могли придумать вдруг какую-нибудь дурную работу.
- Рыбкин спит?
- Наверное. Не гомоните там, в коридоре, под его каютой.
- Ни в коем случае! Давайте, вообще, станем дружно под его дверьми всей бригадой – колыбельную петь. Лишь бы не работать!
Верный подчинённый у нашего рыбмастера был лишь один – Ефимович.
ЕФИМЫЧ
- Ма-афия! – крякал, влезая в какой ни попадя разговор, Ефимович. Вставляя букву «р» в середину, отчего звучало: « Ма-арфия». Мафии тогда было действительно много на берегу. Как и разговоров активных, социально-политических на судне. Бездельных и бестолковых, как весь судовой трёп – только нервы себе мотать, из пустого в порожнее переливая. Сочуствующий Ефимович, сходу к ним подключавшийся, дюже тосковал по железной руке и ежовым рукавицам.
- Сталина бы если поднять – Горбачёв бы, наверное, на Луну убежал!
- Горбачёв уже не катит, Ефимыч! Про него уже и мавры не орут.
Местные рыбаки, проносясь в своих лодках мимо стоящего на якоре «Бордунова», чтоб получить мимолётное наше одобрение, так , видимо, им нужное, ломали порой язык в бравурном крике:
- Микхаил Горбатчоф – фигня ( в оригинале, впрочем, звучало словцо покрепче), Борис Елтцен – зашибись ( и здесь слово было эмоционально «краше» )!
Уж для них-то – точно!
Фальш-трубы судна с серпом и молотом на них, ещё не были перекрашены в триколор, но флаг за кормой уже реял российский. Рукодельный, вручную сшитый буфетчицей из разноцветных лоскутов. И когда его однажды сняли постирать, то, к немалой моей тревоге, водрузили опять советский.
- Жириновский, не слыхал, что ли , к власти пришёл!
Жириновского Ефимычу тоже не было надо: « Ма-арфия!». Как и все «теперяшние». Частенько Ефимыч, услыхав об очередном новшестве стремительно меняющейся жизни, досадливо качал головой:
- Такого я ещё не видел!
- Какие твои годы! – тотчас нахально отзывался Лёха.
А годы Ефимыча были почтенными. Был он уже полностью сед, хоть и с лихо заломленным, по моде пятидесятых, чубом. Глаза превратились в слезливые щелки с
выцветшими голубыми зрачками. Лицо сплошь в красных прожилках лопнувших от мороза сосудов. Ефимыч работал в море всегда в трюме, и в этом рейсе место это застолбил уже с берега. Были у него ещё на трюмную работу силы, которым в помощь были большой опыт и умение. Да и скромные размеры трюмов « Атлантика» позволяли ветерану, плечи расправя, в них развернуться. С трюмом Ефимыч сжился полностью. Он и вне вахты ходил по -трюмному: в тёплых штанах и неизменной своей голубой рубашке под рыбацким, грубой вязки, свитером. В этом и спал. Раздевался он только в душевой, которую посещал нечасто и с большой неохотой. Может, как монгольский воин, не хотел смывать славу побед, но скорее всего, неизбежно нажитые в трюмах ревматизмы и радикулиты, воды не переносящие, давали о себе знать. И когда Ефимыча, за антисанитарное такое поведение, пригрозили « попятить» из четырёхместной каюты, он лишь хмыкнул в ответ :
- Да я могу и на упаковке, на таре, пять месяцев проспать.
Но что было с ним поделать!
Но «старичок – лесовичок», как Витя Ефимыча окрестил ,дремучим не был. В пору своей молодости, так и вовсе – «продвинутый», как сейчас сказали бы, и даже « успешный» был «чел». Шустро схватил он искусство фотографии в далёкие те годы. Ну, искусство, не искусство – лица, главное, на его фотоснимках выходили вполне чёткие – жители сёл и деревень, по которым он с фотокамерой своей разъезжал, себя узнавали. Поодиночке и целыми семействами.
- Денег было – стол вот этот! Так ведь и сами совали, да еще и благодарили - чуть не в пояс. Кто их еще, в глухомани-то, сфотографирует?
Получалось, социальным, вдобавок , «бизнес» Ефимыча был – коли радость и счастье в дома советских колхозников он нёс. Будучи, при этом, и сам честным тружеником – буднями на заводе работал. А фото-промысел строго по уик-эндам вёл.
- Сидим, бывало, с дружками в общаге за столом : « Колька! Чего ты в этих обносках ходишь? На, возьми себе денег, сколько надо , купи ты себе штаны приличные ! »
Понятна становилась его, честного предпринимателя, к мафии, сплошь в рэкете увязшей, ненависть искренняя. А никакие фасонные штаны Ефимыча теперь не интересовали – и роба сидела сносно. Как не трогали его письма и посылки от взрослых, замужних дочерей: « Профуры! ».Последним он меня больше всего и отталкивал ( хотя было, конечно, ещё и отстаивание демократических свобод и защита прав каютных его сожителей). Да еще место моё в трюме занял: для приговора, что обжалованию не подлежал, достаточно!
И в самый уже последний день , точнее, последнюю ночь рейса – ночь, перед заходом в родной порт, Ефимыч забрёл в нашу каюту. Несколькими часами ранее была открыта опечатанная провизионная кладовая, и народ дорвался , наконец, до беспошлинно купленного в Роттердаме винного спирта. Отчего по всем палубам и каютам затеялась бесшабашная гульба с братанием ( строго режимный спортсмен Лёха в коридоре отплясывал спьяну в обнимку с гонимым им весь рейс господином сварщиком ). И вот среди этого безудержного кутежа, в свете надкоечного ночника возник за столом опустевшей нашей четырёхместки Ефимович. Светлый в высокой своей грусти, отрешенный от мирской веселья суеты.
- Ребята!.. В море надо ходить для того, чтобы познать это счастье – встречу с любимым,
и любящим тебя человеком… Такую долгожданную, после долгой такой разлуки…
Без супруги Ефимыч остался несколько лет назад. Жаль, что эти неожиданные от него слова услышал лишь я один.
О встречах на берегу мы уже мечтали вовсю – рейс близился к своему окончанию.
- Навьючимся , как мавры, вязанками ставриды крупной через плечо, и – вперёд: « Наш папа с моря пришел ! »
Представляя эту картину, все дружно хохотали: такое падение для моряков «загран – загрёба» было немыслимо.
Мавритания. « Маврия »! О, сколько было в этом понятии для сердца моряка !
- Здорово, Вася, сто лет тебя не видел! Где сейчас в рейсе был?
- Привет, Федя! Да в Маврии, будь она неладна ! На « Чернышеве».
- И как?
- Да так себе… Сто тридцать два рубля за два перегруза.
Ого! Держите Федю вдвоём, втроём, вчетвером, впятером! Сто!.. Тридцать!.. Два инвалютных рубля! Это же магнитофон « Шарп» в валютном « Альбатросе » ! Двухкассетный! Да еще шмотка какая-нибудь жене, да, пожалуй, и на банку пива « Хейникен» останется – импортного ! И это помимо 33% валюты (двести сорок долларов за рейс), что полностью и без проволочек выплачивали в мавританской зоне. Не чета прочим – 22% валюты на заходе в инпорту, остальное – «бонами» на берегу. Плюс те самые перегрузы – манна небесная! – на иностранные транспорта. На два, случалось, борта! Вот, что была Маврия!
Но с крушением системы начала хиреть на глазах и она. А « Альбатрос» , за отсутствием товара, закрыли уже тогда…
Февральским полуднем, когда в двадцатипятиградусный мороз снежок привычно похрустывал под валенками трюмного, а солнце привычно калили металл верхней палубы и спины на ней загоравших, я, ещё только просыпаясь на вахту, сквозь остатки сна уже слышал: « Снимаемся!.. Домой!.. Европа!.. Две недели».
- Выхожу на палубу, - на радостях делился впечатлениями Лёха, - добытчики трал кромсают! Думаю – уж не спросонок ли мерещится? Да так шустро шевелятся – в рейсе я не видел, чтоб они так суетились! Сами, наверное, не знали, как быстро работать умеют.
Промвооружение раздали по судам, расстались, наконец, с поднадоевшими уже «земляками», отгрузили властям шлюпку «отходную» ( чуть бортами, из-за перегруза сахара, масла и курей , воды не зачерпнувшую). И, сбрасывая за борт мусор из мавританских кают и усталость рейса с плеч, взяли курс на желанную Европу.
На упомянутом уже, жарком собрании накропали список желающих на приобретение
личных автомобилей. Получился он расширенный ( хоть всех страждущих всё равно не уместил) , потому решено было ладить – городить из подручных досок и труб вторую, над промысловой, палубу: всё-таки десяток лишних парковок. Ломали копья и вокруг порта захода: Роттердам, или Антверпен? Ведомые исключительно жаждой созерцания антверпенской готики, а вовсе не из-за тамошней дешевизны машин, большинство склонилось к этому бельгийскому городу.
- Победила демократия! – только и оставалось развести руками председательствующему боцману. Голосовавшему за Голландию – в городе водных каналов он наверняка помнил пару автомобильных свалок.
Впереди было две недели пути, которые я рьяно намеревался потратить с явной пользой для морского своего просвещения. Но опередил меня мой более грамотный товарищ…
УНОСИМЫЙ ВЕТРОМ
- Сказочник!
- Человек-сказка.
- Чистая правда.
- Это было, было…
Это всё было о нём – о Вите, левом аппаратчике нашей бригады, о приятеле моём закадычном. Которого я, пока он мне курса не пересёк, всерьёз другом считал.
- Помню, у нас на торгашах…
С Витей, равно как и с Лешей, я шел второй рейс подряд. В предыдущем мы черпали неиссякаемые рыбные запасы Тихого океана. И со второй половины рейса редкая отдыхающая вахта обходилась без Витиного в мою каюту визита. Я щедро потчевал гостя чаем, жадно дорогому другу внимая, а Витя, полуразвалясь на диване, потчевал меня своими россказнями.
А уж поведать благодарному слушателю было очём…
- И вот весь месяц, что мы в Буэнос – Айресе стояли, мы с ней встречались. Каждый день…
Росточка Витя был среднего, с лица рябоват, и , не в обиду дружбану будет сказано, стой он у серой стены , пройдёшь мимо – не отличишь. А вот гляди-ка: залучил чарами своими заморскую красавицу ! Зажег в сердце девичьем, латиноамериканском, любви пламень.
- Однажды ей денег дал – всё -таки в кафе, за такси, она всегда платила. Так – в слёзы: « Ты что меня – за путану принимаешь?»
Я замирал в восхищении: вот это было чувство! Если Витя решился своих денег – пусть и немного даже, - дать!
- Отец у неё, - тут Витя позволил себе едва уловимую паузу, - директор мясокомбината. Хозяин, в смысле… Брат, - Витёкковырныл в носу, - начальник автосервиса. Владелец, то есть. Вообще, в семье все работают – у них же, знаешь, так заведено.
Худо было во времена Витиного рассказа в «совке» с мясом, а посему мясокомбинаты были золотым дном. А автомобильные мастерские, с автослесарями на вес ,тогда, золота – золотой жилой. Будучи в Буэнос-Айресе, правда, я с подобными проблемами не столкнулся, однако другу на слово верил свято – уж очень хотелось в такую экзотическую сказку поверить. И Витиному счастью порадоваться от души. Тем более, что и закончилось всё хорошо: не променял заморскую красавицу – миллионершу Витя на свою Елену Прекрасную, вернувшись с рейса в комнату общежития рыбоконсервного комбината.
Не искал, получается, выгоды – даром, что«на торгашах» ходил: на торговом флоте. Вторым штурманом. Прокладывал курс и вёл суда быстроходные верною своей рукою. Но на Каспии. А сейчас, матросом второго класса тралового флот , стряхивал рыбные кишки с ушей в рыбцехе. С блокформами которого ладить получалось, видимо, похуже, чем со штурвалом. Во всяком случае, крики его истошные порой перекрывали скрип лент скрежет механизмов. Всё оттого, что рыба в его бункер шла то старая – мятая, то свежая – живая, «дубовая» - в чанах подмореженная, или же просто с хвостами. Непокорными , в блокформы, как у людей, не влезающими, и во все стороны потом торчащими. Так, что на выходе зафасованные Витей брикеты все отличали безошибочно, а упаковщикинеустанно вспоминали еще и «добрым» словом. Поэтому Витя и здесь искал лучшей доли, присмотрев, на будущее, место чанового: « На чанах – шара!».
В следующем, уже без меня, но неразлучный с Лёхой, Витя желанную должность заполучил. О чём, Лёха правдиво мне и рассказал при встрече:
- Стоим, значит, всей толпой на сортировке. Пустая лента мимо: чух-чух-чух ! « Сегодня рыба будет, нет?». Откуда-то из-под чанов – самого и не видно: « Да щас, ща-ас! Задолбали уже все! ». Плюх – полтонны рыбы кучей на метре ленты выезжает ! И – опять пустая лента на полчаса: чух-чух-чух .Так до конца рейса ни черта и не научился!
Судоводительские навыки друга Лёха отрицал категорически: « Да слушайте вы больше! Сказочник ! Мы с ним вместе в шуксе учились, одни корки « кишкодёра» получали.
Поработать на своём веку ( а был он меня всего на несколько лет старше) Витя, по россказням его, успел везде. И когда в конце рейса дружно смотрели мы в салоне фильм с Чарли Чаплиным, поспевающим закручивать гайки на бешеном конвейере, зашедший на огонёк телеэкрана Витя оценил старания классика:
- А ведь я тоже на таком конвейере работал!
Никто пытливо не стал дознаваться – где? Все без слов повалились со смеху.
Но, как известно, хорошо смеётся тот…
« Подсидел» меня кореш « лепший», рассказам которого так жадно, за неимением других в море весёлых развлечений, внимал. Оттёр от штормлёного боцмана с его скобой Кентера, с маляркой, пустой нынче от краски, кладовой , с бесполезными теперь остатками хозяйственного мыла – кто в цивилизованной Европе на него позарится? От скребков и щенток, так моих рук ждущих…
- Да не переживай ты, Эндрю! Порисуем пару дней петухов в цеху, да и будем спать весь переход. А у боцманят работы – как на барском дворе, - говорил мне знающий Лёха.
В ответ я кивал благодарно и грустно…
Но что там рыбцех « Атлантика» - всего ничего! Да ведь и народу в нём работало, как мурашей. Так что в первый день я еще успевал зачищать от ржавчины те места, что Лёха не успел замалевать, а во второй, подхватив банку с суриком, вместе с ним « петухов рисовал». Покончив с высокохудожественным нашим занятием, залегли мы в своих койках « в дрейф». Натурально – на две , до Роттердама, недели. Загрузившись библиотечной литературой.
Конец же Витиной работы маячил только на заморском причале. До которого было еще идти и идти. Вот , бывало, заскакивал наш труженик в каюту – перекурить, да чайка впопыхах хлебнуть – присаживался, пот вытирая. А мы, отложив по такому случаю книжицы, лениво начинали из своих коек неторопливый диалог:
- Блин, достало уже это : лежишь тут, лежишь!
- И не говори! Уж кто бы с бока на бок перевернул – чтоб пролежней не было.
- Да, уж думаешь: пошёл бы, по порталам отважно полазил…
- Надстройку бы щеткой душевно пошкрябал…
- Да с порошёчком!
- Да с ветром лихим в лицо!
С треском захлопывалась за Витей дверь – как ветром его сдувало. Так он, бедолага, до самого Роттердама и «кочегарил».Ну а я, среди прочего, «Унесённые ветром» во второй раз перечитал. Вдумчиво и обстоятельно – когда еще такая возможность будет?
А уж матросской-то работы мне в последующие годы хватило с лихвой. Так в ней поднатарел, что и отлынивать порой начал.
- Ла-ла, ла-ла! Ла-ла, ла-ла! Ла-ла ,ла-ла, ла-ла-ла!
- Не вой , Эндрю, послезавтра зайдем!
Мы шли на траверзе Европы. Гонимый запавшим вдруг мотивом я взбежал в рубку и, с разрешения вахтенного штурмана, ткнулся в навигационную карту. Так и есть – мы проходили Шербург. Вот «Шербургские зонтики» и навязались.
На следующий день был Бискай. Холодно – к нам, пришлым, - суровый .
Автомобилисты, бодрясь друг от дружки, выгребли всем скопом ладить вторую палубу. Левым бортом, один за другим, расходились с нами дивные сухогрузы, контейнеровозы , паромы, и даже круизные лайнеры с размашистыми названиями компаний на бортах. А ветераны и бывалые тралового флота , одевшись в серые телогрейки и облачась в чёрные подшлемники, под нахлёсты ветра и дождя со снегом, кряхтели в шкурной своей заботе:
« По- прежнему лица от ветра не прячем,
Сердца проверяем мы в деле горячем!..»
-О-ёй! – только и содрогнулись мы с Сашей Неправильным от этой картины мы с Сашей Неправильным, сунувшись, было , в своём любопытстве на палубу и тотчас поспешив обратно скрыться в дверях надстройки.
Наутро заходили в Роттердам. Который, не в угоду большинству собрания, был выбран то ли капитаном, то ли управленческим руководством: « Победила демократия!»
- Смотри, смотри! – Восхищенно тыкали пальцем в припаркованные на прилегающих к каналу улицах автомобили моряки. – Какие тачки!
- Нас стоят, ждут!
Да уж, конечно!
Нас ждал город – то пасмурный, то солнечный, с делово снующими голландцами и бездельно развалившимся по уличным лавочкам скопом эмигрантов. С мельницами по берегам бесчисленных каналов, с красивейшими коричневыми кирхами с позеленевшей медью куполов. С подстриженной травой двориков и неподдельно радушными и чуточку наивными веснушчатыми продавщицами в магазинчиках – пусть и не писаных красавиц.
В ожидании валютного транша, который никак не переводили управленцы, мы стояли
неделю. Так что времени осмотреться было достаточно. Большинство использовало его для серьёзных дел – сбора бэушной бытовой техники и потёртых ковровых дорожек, выставляемых голландцами из домов к выбросу, а также беготни по автомобильным свалкам. Я же отщелкивал плёнку за плёнкой в запечатлении близлежащих окрестностей.
Однажды в полдень, двором домов срезая свой путь, ябыл окликнут двумя рыжеволосыми девчушками лет двенадцати. Бойко прострекотав мне что-то по-голландски
, ответа вразумительного, ясно , не получили. Чуть, виделось, растерявшись , переглянулись, и одна из них выразительно постучала указательным пальцем по запястью :
время, мол, сколько? Ответ на небезупречном моём английском я резонно решил продублировать демонстрацией, собственно, самого циферблата часов « Командирских». Долгие мгновения изучая звёздочку , девчонки уважительно покивали. Почти по-армейски быстро отщелкав плёнку в фотоаппарате, я возвращался тем же маршрутом . Мои знакомые, в наказание за опоздание , быть может, с прогулки, выносили кипу журналов в мусорный контейнер. Завидев меня, они опять переглянулись и, окликнув вновь, девчушки доверчиво протянули мне стопки глянцевых журналов.
Милые девчонки, наслушавшись наверняка о бедственном экономическом положении и тотальном дефиците, которыми мы тогда беззастенчиво прибеднялись на каждом углу и всех этажах – чем выше, тем громче -, посильно старались оказать гуманитарную помощь.
Благодарно кивнув, я , отмахнувшись, поспешил скрыться прочь.
Ну и дурак – такие журналы тогда у нас денег стоили!
Валюту , наконец, перевели – взяли мы « береговых » не штурмом, но измором! – и народ, округлив глаза и сломя головы, ринулся на покупку автомобилей.
Купили , все, кто хотел. И даже больше – Саша Неправильный, не срывавший голоса на собраниях, не подставлявший лицо суровому ветру во время городьбы второй палубы, без шума, но под шумок купил себе «Жигули» шестой модели, да еще и поставил её на самые «блатные» места – вслед только за капитаном.
А говорили : « Неправильный» !
Окончив погрузку личного автотранспорта, закинули еще, «до кучи» , целый строп беспошлинного спирта голландского, чудесного – не забыли-таки, о святом за суетным! – и ,опечатав провизионные кладовые, выбрали , наконец, швартовые с роттердамского причала.
Балтика не приштормила, и без приключений звёздной ночью « Алексей Бордунов» зашёл в родной порт.
Мы были дома. Где всё менялось стремительно и необратимо. Где малые наши дети уже вторили за телевизором: « Инком – банк», « Стиль жизни от « Холдинг». Где зелёные штормовки моряков загранплавани уходили во вчерашний день, напористо вытесняемые белыми воротничками и разноцветными галстуками.
Три недели спустя, получив расчёт за рейс (деньги, которые какой-нибудь торгующий воздухом , сопливый брокер мог обернуть и за день), мы с Витей и Лёшей , свято блюдя морские традиции, решили это дело отметить – хоть какие-то копейки от инфляции уберечь. Только отправились уже не в ресторан – «кабак» ,- а на прогнившую лавочку у гастронома, в котором и закупились пивом и копчёной ставридой – куда же без неё!
- Девушка, да не смотрите вы так! – Весело коламбурил Витя в сторону стоявших рядом «Жигулей», в которых женщина, отводя взгляд, дожидалась ушедшего за покупками мужа. – Мы – не алкаши, это моряки с моря пришли!
И ветер поздней, холодной весны 1992 года студил, сквозь хмельную завесу, наши головы.
* * *
С Витей, к обоюдной нашей, искренней радости, я встретился на днях на остановке. Я-то был рад вдвойне – за друга: попал он , всё-таки, на флот торговый!
Всё-о, с рыбаками подвязал лет уж пять-шесть, наверное. Не-е, пусть там негры пашут! На транспортах, только на транспортах! Рейсы четыре , через два месяца… Лёха? Лёха-то с морей давно ушёл. Работает у нас там, на комбикормовом… Да-а, ворует корма потихоньку. Пьёт он нынче… Не говори – кто бы мог подумать? С женой развёлся, живёт один. Вот только – работа и рыбалка. А ты –то – всё там же?
- А я всё там же, только что вот с Маврии пришёл… Да что нового – рыбу вычерпали уже напрочь : сардины – соломы этой! – уже наловить не могут… Ну так а что хочешь – один «пылесос» голландский в неделю тысячу тонн морозит – где столько рыбы взять?.. Мавры? Ну, мавры нынче продвинутые ! Ставриду вязанками уже домой не таскают –«за падло». Зато наши парни в баулах – чартером домой летели, - филе и рулетов напихали, сколько у кого влезло. Кто сколько утащить мог!.. Ага – как верблюды навьючились ! Да и я пожалел, когда цены в супермаркетах наших на ту рыбу глянул, что заготовками мелочиться не стал – не копейки бы уже сэкономил… Да, нам только в море по расценкам грошевым за неё платят, а уж на берегу три цены сдерут! Витёк, твой автобус!..
- Да ладно, махнул он рукой, - через пятнадцать минут они ходят – следующий подожду: не так часто мы видимся!
И мы стояли, говорили, вспоминали о тех унесенных морем годах нашей жизни, которые не стыдно вспомнить теперь…