Когда мне сообщили о тебе, я вышел на улицу, был вечер апреля, дети кричали, проживая свои игры, их крики застывали мазками акварели на ломтях жилого массива, вдали гудели турбины суровых заводов, а ветер швырялся лепестками яблонь, поэтому я и пошел к ближайшей яблоне, подножье которой было усыпано этими розоватыми крылышками. Их цвет и краткосрочный танец был красноречив. Мне не пришла в голову более умная мысль, чем собирать их в свои карманы, набивать свои карманы лепестками, ловя встревоженные и отрешенные взгляды проходящих людей, не пытавшихся меня остановить. Когда места не осталось ни в одном кармане, я собрал еще в кулаки и, сжав их, пошел к остановке трамвая, с твердой уверенностью не потерять ни один. Хотя это было глупо, так как в тот год почти всюду были яблони и лепестки, и ветер, срывая их, небрежно бросал повсюду, загоняя в морщины улиц, от чего те светлели ночами, даже искрились, как бывает с морем и чудными водорослями.
Весьма ценная мысль, «лепесточная» иди «лепестковая» мысль сейчас кажется мне крайне рискованной, однако в тот момент, огорченный известием, может даже оглушенный ним, в некотором роде, я был уверен в благоприятном исходе отчаянного ритуала. Я не смог заплатить за проезд в трамвае, не раскрывая кулаков, а когда кондуктор, по указке, полез в мой карман за деньгами, то оттуда выпорхнуло облачко мотыльков, перламутровых мотыльков с хрупкими крыльями, и заметавшись по вагону, ускользнуло в приоткрытое окно. Кондуктор накричал на меня и высадил, как «зайца». Пришлось идти к тебе пешком, на другой конец большого Города, наполненного громкими звуками падающих воспоминаний, разбиваемых впечатлений, треснутых ощущений. Луна взошла высоко, тени угрожающе грудились в подворотнях, желая отобрать мои драгоценные крылья, с приятным яблоневым ароматом. Я готов был за них драться, должно быть эти тени видели сполохи грозы в моих зрачках, оттого и не посмели напасть.
«Тебе не кажется, что звучит глупо?». «Продолжай, прошу». Хорошо, потом я пришел к громадному зданию, с большим красным плюсом на крыше. Похожим на те, что ставят на картах сокровищ, отмечая клад, но более прямым. Так я понял, где ты. Во всем этом здании горело одно окно, на пятом этаже, так я понял точно, где ты. Стоя у внушительных дверей, смотря на массивные ручки, я ждал, что кто-то откроет их изнутри, чтобы я смог попасть внутрь. Мое нетерпение закипало в груди, подобно горячему гейзеру, потому что в глубине себя я знал, что этого не произойдет и придется открывать самому, разжав для этого кулаки, выпустив на свободу еще мотыльков с легким яблочным ароматом. Решившись, я подошел к дурацкому препятствию, разжав одну руку, белый платок растянулся на ветру, слившись, через секунду, с мерцанием звезд на темном полотне небес. Подергал ручку и понял, что одной рукой не справится, тогда второй шлейф вышмыгнул из влажной ладони, сделал прощальный, насмешливый, круг и умчался свободный. У меня осталась всего одна порция нежных лепестков, в левом кармане. И совсем не осталось времени. Об этом мне шепнула интуиция, а может и озорной ветер, заинтересовавшийся судьбой человека с лепестками в карманах. Тогда я побежал к лифту, доехал до пятого этажа, заплутал в темных коридорах, распугал яростных санитарок, вскочил в единственную освещенную палату, и увидел сидящую подле тебя тень, готовую втереть пепел в твое лицо, я замахнулся на нее кулаком, она отшатнулась, и в этот момент яблочные лепестки выпорхнули из моего кармана и укрыли тебя своими перламутровыми крыльями, возвращая теплоту в твое тело.
«Это правда?» - спрашивает она, откинувшись на измятую подушку, ища на поверхности планеты Одеяло мою руку, которую я тут же подаю, легонько сжимая исхудавшую и такую холодную ладошку, с блеснувшим на обручальном кольце заглядывающем в приоткрытое окно вечерним солнцем «Чистая правда, милая» - говорю я, улыбаясь, и аккуратно достаю яблоневый лепесток из ее каштановых волос.