В Николаеве, на автовокзале, в автобус зашел паренёк. На согнутом локте у него — пачка каких-то листовок. Протягивал их каждому, но из сорока человек, которые сидели в салоне, только один согласился ознакомиться с их содержимым. Это была любопытная Варвара.
То есть — я.
Листовка представляла собой сравнительную таблицу с основными экономическими показателями ведущих стран Европы. Украина — среди них. Даже на фоне Германии, Англии и Франции республика выглядела весьма достойно. За что ни возьмись, — хоть хлеб, хоть металл, — все это были вторые и первые места. О России в таблице ни строчки, словно она не существовала вообще. Вывод напрашивался сам собой: мы сами с усами!
Впрочем, Союз еще держался, и далеко не все, особенно на восточной Украине, придерживались радикальных взглядов.
Херсон. Пивбар у Днепровского рынка. За стойкой — ядреная тетка в белом халате.
—Куда? — шипит строго. — Работаем с двух!
Два дня — это общее время для начала торговли спиртным. По всей территории Союза. На часах — только десять. Утро. Бар, тем не менее, открыт, и какие-то два мужика, пристроившись в уголке, за столиком, уже прихлебывают из кружек. Понимаю, что это её знакомые. Завистливо покосившись на счастливчиков, давлю на жалость:
—Горит все внутри…
—Пить надо меньше!
Не баба — броня.
Товарищу:
—Пошли. Наёдём другое место.
Тот только хмыкнул в ответ. Склонился к барменше и доверительно — ей:
—Он же ж с России приехал…
Пауза. Я ни на что не надеюсь. Не Россия. Это там я, какой-никакой, а свой.
—Ах, ты бедненький, — услышал я вдруг.
И тут же открылся заветный сим-сим — запенилось пиво в кружках.
Троя пала.
Наши суровые безалкогольные нравы нашли милосердный отклик в нэньке-Украине.
Откуда-то из-под прилавка появилась вяленая кефаль.
Я был растроган:
—Почем?
Хохлушка благосклонно отмахнулась:
—Кушайте на здоровье! Мы же братья, славяне.
Быстро заскучав от комплиментов, дама отмахивается:
—Вы меня утомили!
—Может быть, нам перейти к половому вопросу?
По справедливому замечанию Маркса, потребление заключается в том, что все мы лопаем из одной чашки, только ложки у всех разные. А в чём заключается жизнь? Для кого как. Но для многих тоже в вопросе — а где?
Люди бегут, волнуются, страждут. Какой Пушкин? Какая духовность? Есть вопросы куда поважней. Зачем нам хлам старых эпох?
—Ну, где она, где?
—О чём ты?
—Хочу большую ложку.
—А остальное всё?
— К чёрту!
Каждый из памятников — пример чего-то. Подвижничества, лицемерия, героизма — да мало ли.
—А вот этот шедевр соорудили уже в наше время, — Анатоль Палыч кивнул на симпатичную церквушку в глубине старомосковских дворов и приглушённо добавил: — Украдкой!
—Почему украдкой? — спросил Вовик. — Кто-нибудь запрещает так строить?
Дядька скривил рот и, не поднимая руки, указал пальцем вверх, на крышу какого-то роскошного особняка. Там, на старинном, купеческом фронтоне, огромными буквами с подсветкой для ночной иллюминации крупно начертано:
СЛАВА КПСС!
—Знаешь, как переводится?
—А что, это как-нибудь переводится?
Дядька слегка снисходительно похлопал племянника по плечу:
—Есть перевод!
—Да?
Вовик недоверчиво хмыкнул.
В ответ Анатоль Палыч, разулыбавшись, пригрозил ему пальцем:
—Не балуй!
—А перевод-то какой?
—Это и есть перевод.
С государством шутить не стоит. Оно же, как девочка: и любит и ненавидит, — все насмерть!
Любое государство.
Даже самое демократическое.
—Даже Штаты?
—Даже семья твоя, дурень!
Совесть, справедливость, порядочность — пустое всё это. Лишь категории самоутешения. Там, где усердствуют власть и деньги, такие штучки вредны и малоактуальны.
Человек входит в жизнь как животное, заканчивает — как получится.
Втроем у телевизора. Жена, я и сын. Футбол. Противник силён, но и наши тоже — дай бог. Бегают пока, по крайней мере. Много бегают. Но без результатов.
0 : 0.
Второй период.
—Может, чего-нибудь другое посмотрим? — предлагает, позевывая, супруга. — Толку от игры все равно никакого.
—Да, бать, — подхватывает сын. — Не то что-то. Понты одни.
Да, что-то не то.
Но это я уже подумал не о футболе. Мало ли на что могут быть разные взгляды у тех, кто по какой-то причине оказался рядом.
Не нравится запах лука, отойди! Совет Жванецкого.
Так я и сделал.
Мир нормальной женщины — семья. Мир нормального мужчины гораздо шире. Отсюда войны, разруха, но и в конечном итоге — прогресс.
Жизненный опыт — это умение различать печальное и смешное.
Фантасты изобретают машину времени, но почему бы не вообразить себе машину судьбы, конструкцию, которая переносит тебя не только во времени и пространстве, но и, допустим, в сфере обстоятельств.
Создание судьбоносных обстоятельств — это ль не смак? Ты в нужном месте и именно в нужное время — не абы как. Сложится или нет? Вот где настоящая интрига!
У всякого времени свой герой, но принцип один: поколение оптимистов сменяют циники. Уравновешивая друг друга, они чередуются, как полосы на тельняшке, придавая необходимую уравновешенность взглядам.
Время, которое потакает инстинктам, всегда заканчивается печально. Анархия и разруха — его единственные достижения.
А вы — революция, революция… По плахе соскучились?
—Алкоголь не должен быть целью, уговаривал себя он в одной рюмочной. В другой — уговаривал уже и собутыльников. Он был упорным, покойник. Себе цену знал.
—Инфаркт, — констатировал медэксперт. — Слишком сильно переволновался бедняга...
Фрейд понял одним из первых, откуда происходит все и вся, и вряд ли ошибся. Мы, в самом деле, прежде всего — скоты.
Вникать в других людей — это труд. Неблагодарный, в общем. Но прав Галилей — всё равно она вертится! Меняются нравы, а сущность всё та же, что в Каменном веке — любовь и ненависть правят миром!*
Экономия… В жестах, словах, чувствах, движениях.
Форма всегда уточняется по мере углубления содержания.
Признак возраста.
Опыта.
Ну, и того, наконец, что ты всё ещё не законченный осёл.
Женщины, которые нас любят, хотят замуж, а те, кто уже замужем, любят кого угодно, но только не своих мужей. Счастье — это то, чего нет.
Для бедных и дураков придуманы боги. У богатых более ощутимые кумиры.
Почти каждое утро по дороге в гараж навстречу мне попадалась одна чудаковатая бабка.
—А хлеба-то нет, — печально сообщала она.
И я всё время давал ей на хлеб, хотя, может быть, ей и требовалось что-то другое.
Из обыкновенного милосердия к себе. Как ещё сложится жизнь…
Жена и любовница — это не разные женщины, а разные роли.
То, что с рук сходит с мужем, с любовником может и выйти боком.
Свобода — это когда сказать «нет» куда легче, чем «да».
Если на шее уже затянута петля, выбор перед тобой невелик: либо ты сам выбьешь из-под своих ног табуретку, либо за тебя это сделают другие.
Две бабки сидят на скамейке. Одна что-то увлеченно рассказывает другой про голубей и воробьев, которые дерутся за брошенный пирожок у них перед ногами.
—Да что ты все мелешь, спрашиваешь все о чем? — отталкивает ее собеседница. — Глухая я, как пень. Ты меня толкни — отвечу!
—У кошек, как у баб, любовь, коротка. Где кормят, тому и дают.
Косой взгляд:
—А мужики что, другие?
Не читает ничего, кроме объявлений и протоколов:
—Толстой? Булгаков? Знакомые фамилии! Это не из 16-го отделения?
Естественно, что мы стремимся в основном к тем, кто считает нас лучшими ну, интересными, по крайней мере. А вот почему они так считают — вопрос. Очень разные могут быть причины.
Ах, она не отказывает…
—Пошли?
—Запросто!
Но сама не предложит никогда. Может, от скромности. Но вероятней всего потому, что ты не такой уж и лучший для неё и не совсем интересный. Просто других пока нет.
Если предположить, что ты идеален, мир превратится в кошмар. Тебе будут постоянно мешать самые близкие люди. Во всём заподозришь подвох и прочую пакость.
—Не говори мне, что ты идеальная. Я уже начинаю тебя побаиваться.
Самые строгие судьи женщины. Они всегда хотят по Гамбургскому счёту — всё или ничего. Мужчины предпочитают искать компромисс. Судьба дожидается времени, когда они всего этого достигнут. И только Господь ничего не ждёт, он просто знает финал.
Почувствовать себя самим собой — это оказаться на сцене, на которой ты хочешь и можешь играть. Перед тем самым зрителем, который тебе дорог. Во всех иных случаях ты будешь просто игрушкой в руках фортуны.
Хорошо, когда тебя любят талантливые люди. Это окрыляет и внушает надежду. Но так легко потерять эту любовь, зазнавшись или пустив себя под откос.
Чуть ли не все наши беды проистекают от жадности. Жизнь коротка, хочется все успеть. Объять необъятное! Это трудно. Так трудно, что просто невозможно. Мы понимаем это и, тем не менее, прём на рожон. Обжигаемся, страдаем, разочаровываемся и — опять. Можно назвать это глупостью. А можно и просто — жизнью.
Свободная любовь ярче, конечно, семейных отношений, но она порой столь же обманчива, как реклама.
—Не кипяти в этой чашке чай: лопнет!
—Это ж фарфор!
—Не знаю, но у меня лопнуло.
—Ты молотком, что ль, чай кипятила?
Судьба развивается только по одному из множества возможных вариантов. В этом трагизм нашей жизни. А может, и её счастье.
Изысканным манерам и изощренной жестокости учат бандитов отнюдь не задворки, на которых, по большинству, проходит их детство. Этому они обязаны богеме — её книгам и фильмам.
Чистоплюи в смокингах куют себе деньги и…принципиального классового врага.
По справедливому замечанию Ницше, всякий инстинкт властолюбив. Власть, в самом деле, наиболее благоприятное условие для осуществления многих обуревающих нас желаний.
Закон направленного беспорядка: не пытайся избежать прогноза — иди к нему навстречу!
Авось — сбудется.
Мороз. На теплом канализационном люке лежит большой пес. На его грязно-белой овчине прижухся маленький, серый комок. Кошка…
Животные!
А мы даже в трудные времена не забываем о распрях. На то мы и есть homo sapiens…
—В какой партии вы состоите?
Бальмонт:
—Я — поэт!
Нечто подобное произошло и со мной перед выборами. Девочка, участница предварительного опроса, спросила по телефону:
—А за какую вы партию будете голосовать?
—За партию Жванецкого и Ширвиндта.
—Но такой партии нет!
—Вы просто не в курсе.
Люди делятся на три типа: людей физического, умственного труда и тех, кто любит поесть. Последний тип — самый мудрый и приятный в общении.
Жизнь удивительная штука. Ты говоришь ей: все будет так и так, а она только прищуривается лукаво, говоря как бы:
—Да ничего подобного!
С романтики начинаются не только вздохи на скамейке. С романтики начинаются все, казалось бы, невозможные проекты.
Разговор дачниц, бабушек.
—Забыла я, как помидора эта называется. Ну, так цыгана еще в том фильме зовут…
—Будулай?
—Нет, вспомнила. Рома!
Мужиковатые бабы. Женоподобные мужики.
Клопсус, Иван Степаныч. Депутат.
—Не может быть! — горячится молодость.
Но зрелость уже догадывается, что в жизни может быть всякое.
Пером лучше всего двигают чувства, а не желание заработать.
TV. «Команда Кусто». В кадре несколько мужиков гоняются за белым медведем. Выстрел с вертолета — медведь на боку. Спит. Один из молодчиков вешает ему на шею ошейник с передатчиком, другой выдирает клещами зуб, третий мажет на белоснежной, шикарной шкуре цифру «25» черной краской. Они улетают, мишка, спустя некоторое время, встает. Недавний красавец теперь напоминает какого-то полярного бича. Голос за кадром называет мужиков спасателями.
Будничное состояние души — такое болото, что временами просто тошнит от такой жизни.
Разговор мужиков у пивной. То да се. У одного говорок не местный.
—А ты, брат, откуда?
—C Львова.
—С Украины?
—Це да.
—Так, значит, это тебе наш Черноморский флот нужен?
Весь в синяках гость города очнулся в вытрезвителе, ни за что ни про что пострадав от проблем, которые придумали для него другие умники.
Я против любого творчества, если оно лишь фотографирует жизнь. Творчество должно быть маяком, звездой. Оно интересно, только тогда, когда окрыляет, а не полощет тебя в том, в чём давно уже сам по горло.
То же можно сказать о словах, которыми потчуем иногда друг друга. И они способны легко втоптать в грязь много чего из того, что могло бы взнести до небес.
—Какое красивое кладбище! — восхитился водитель.
Все устремили свои взгляды вслед за ним, и вскоре оказались на этом кладбище в качестве постояльцев.
Развал. Трикотаж, женские перчатки. Красивые, изящные, но дорогие. Покупательница в нерешительности смотрит на мужа.
—Берите, берите! — подначивает торговка, баба манерная, с внешностью располагающей, интеллигентной. — К каждому платью полагаются свои перчатки. Судя по всему, вы не принадлежите к низшему сословию и у вас уже есть перчатки ко всем платьям. Возьмите и к этому!
Муж лезет в карман. А что делать? Мир не измерить деньгами.
—Да, радость моя?
—«Баба»… Я не баба. В словаре Ожегова «баба» — это замужняя женщина низшего сословия. А я незамужняя, значит, — девка.
—Деньги, власть, развлечения!
—А-а, не то все это.
—Хм-м… Не скажите!
Отхлебнув, как следует, беленькой и соответственно воодушевившись, горемыка, мальченка годков сорока, бросился к гробу отца, и только родные и близкие не дали ему прилечь рядом.
—Отец! — кричал он обреченно и ронял в гроб крутую слезу. — Мать! — стонал, обернувшись. — Налей еще стопочку, сил нет!
Национализм — религия дураков и мошенников.
Парад Победы, отмененный недавно и, было уже забытый совсем. И сразу всенародный подъем, ощущение так нужного опять единения. Любому народу нужны всеобщие праздники, иначе все развалится.
Любой семье!
Название магазина — «BEST SHOP». Мужик заглядывается, читает:
—Без жоп.
Чешет репку и решает зайти. Интересно же — как это так?
Иозеф Сук. Опохмелкин.
Без Иуды не было бы Христа!
Я знаю, со мной поспорят. Но жизнь не изменишь — всё познаётся в сравнении.
Библейский шабат означает только одно: человек должен вспоминать о Боге! Хоть раз в неделю. Иначе он станет просто скотиной.
—Это же слухи, грязь!
—И что?
—Зачем ты их распускаешь?
—Но я же женщина! Причем, нелюбимая.
—Сколько же у него денег?
—Ну, наверное, не меньше, чем у нас ума.
—Так мало?
Долго говорить в присутствии мастеров слова не только бестактно, но и глупо. И вообще, это просто фантазия — кто из них тебя будет долго слушать? Если ты, конечно, и сам не того же поля ягода.
Балаганная история — жанр. О ком бы и чем бы ни шла речь, главный герой в них все равно автор, его фантазии. Из исторических образов всегда проглядывают чьи-нибудь литературные уши. Тынянова, Радзинского, Митчема, кого угодно. Они купаются в истории, как в своем собственном пруду. По ходу меняют глубину, размеры, температуру воды, запахи, даже цвет. Их реальные прототипы при этом, должно быть, вертятся в своих гробах, как шашлыки на мангале.
Барышня:
—Ой, у меня сердце вспотело!
Почти из К.Пруткова:
Многое на этом свете закономерно, но в основном все происходит по воле случая.
Уходит любовь, уходит страдание, а вместе с ними — и жизнь. Равнодушие — это лишь утомительное ожидание смерти.
Меньше всего ощущаешь опасность именно в одиночестве, когда она подкрадывается ближе всего.
Характерная черта библейских персонажей — давать названия местам, где с ними что-либо происходило. Так вот и я. Сел, выпил в садике под грибочком и уже помечаю для себя топоним: «Место грусти». Или, например, «Вместо грусти».
Чтобы придать смысл предстоящему дню, нужно уже с утра настроиться на что-нибудь радостное. Хотя бы на рюмку водки.
С честностью у нас, в России, обстоит следующим образом: если честен, значит, дурак. Во всяком случае, человек непредсказуемый и опасный.
Кандидат в депутаты с трибуны:
—Поддержим отечественного производителя!
Зал дружно зааплодировал. Он сел в «Мерседес» и уехал.
Звонок на радио: молодой человек просит поздравить с днем рождения свою подругу.
Ведущий:
—А кем она работает?
—Гинеколог.
—Может быть, вы что-нибудь хотите ей передать?
—Да, хотелось бы.
—Что?
—А чтобы она все-таки побольше заглядывалась на лица.
Шла мне навстречу, юная, очаровательная. Глаза её были чисты, словно два родника, и сияли небесной голубизной. Еще не свершившаяся любовь и грусть томились в них и рвались навстречу каждому. Хотелось сказать ей что-нибудь нежное, обнадёживающее. Но я не успел. Она поравнялась со мной, сунула в рот папиросу и с хрипотцой деловито поинтересовалась:
—Огоньку не найдется, отец?
Понять — ещё не значит простить. Простить — это уже забыть о многом.
История имеет какие-то вехи только в глазах потомков. Для современников это — река, похожая на беспрестанную, вялотекущую шизофрению.
Ищешь утешения — иди в церковь, За вдохновением нужно — к людям, у которых есть бог внутри.
Только недалековатые мужики честят женщин «шлюхами». Это вовсе не презрение, а зависть. В глубине души они хорошо понимают, что не по ним эти яркие «шапочки». Не по их зубам.
Унижать других — известная манера слабаков и подонков.
Ненависть еще никого на свете не сделала справедливым.
Две дачницы:
—Семеныч-то? Ему пятьдесят сегодня. День рождения собирает.
—Молодой еще.
—А что ему, — у них уже огурцы свои!
И бизнесмен, и поэт — оба люди искусства. Только один воплощает его в камне, на бумаге или на экране, другой — в реальной жизни.
Интервью.
—Что вы можете лучше всего?
—Хочу хорошо петь! Но не могу. Хочу сыграть главную роль в каком-нибудь интересном фильме. Не получается. Зато я хорошо занимаюсь сексом. Разве этого мало?
—Что бы ты сделала, если бы поймала золотую рыбку?
—Продала и купила бы себе золотое колечко.
И счастья по уши:
—Хи-хи-хи-хи…
Июньский вечер. Самара. Набережная Волги. На каждом шагу — кафе. Гремит музыка, в воздухе плавают ароматы цветов и жареного мяса. Отдыхающих — море. Пивко, шашлык, чебуреки. Мальчишки и девчонки на роликах азартно петляют по асфальтированным дорожкам сквера.
Желающих искупаться нет. Холодно еще, не прогрелась вода. Один лишь «спартанец» плещется в речке метрах в двухстах от берега. Брызги от него летят во все стороны, искрятся в лучах заката. Может ногу свести, — ведь никто не поможет. Спасателей нет.
—Давай, давай к берегу! — кричат его обеспокоенные приятели.
Но смельчаку — хоть бы хны. Плывет вдоль набережной, не удаляясь и не приближаясь, как будто специально внося душещипательный экстрим во всеобщий беззаботный балдеж.
В Христа я верую. Но не более, чем в любую другую красивую сказку.
Если враг ничтожен, стоит ли его считать врагом?
Обо всем все известно. Придуманы все слова и законы, открыты и перепаханы земли, изборождены все моря. Жизнь расписана от и до. Родившись, при желании, можно уже с достаточной степенью уверенности предположить, чем все это кончится. Так думали всегда. И тем не менее жизнь прекрасна. Просто прекрасна и все, даже если в этом сомневаются тысяча Энштейнов. Это так уже потому, что с утра взошло солнце, что лето, безумное, ослепительное лето гоняет по лугам серебряные гривы ковыля, что твой бокал еще полон, и чьи-то очаровательные глаза, чья-то божественная улыбка все еще согревают твою душу неописуемо нежной любовью. А ты улыбаешься ей в ответ и, покраснев, как мальчишка, шепчешь свое восторженное:
—Будь!
*Фридрих Шиллер
Иллюстрация: Карикатурный портрет Козьмы Пруткова