4 декабря. 2018 год. В Амфирийском саду. День. « Оставившая свою физическую оболочку, душа не сразу понимает то, насколько легкой стала теперь, когда ноги могут отрываться от земли, перенося лишь половину ауры через неизвестное пространство. Да, что значит сбросить со светящегося шарика тяжелую, защищаю от невзгод гроз, но не от различных эмоций, оболочку? В течение короткой, или длинной жизни данное тело полюбилось практически каждой душе, которая так внезапно сбросила его с себя, точнее не она, а светлый граф, граф Покой помог этому свершиться. Именно он придает душе легкость, и возвращает часть ауры. Все это происходит за короткие секунды, стоит ему войти в левое крыло дворца Судьбы, как он опускает в прозрачную воду этот самый горящий шар, иногда несколько горящих шаров. И уходит, уходит…Нет, они не гаснут никогда, и время не кидает в них осколки минут, часы покорно проходят мимо. Никто никогда и не может объяснить, сколько конкретно времени нужно для того, чтобы душа сама поднялась из воды, и оделась в похожую на настоящую оболочку, которую обычно называют недоряженой аурой. Она сотворятся будто заново в этой воде, из которой и было создано первоначальное тело. Вспыхивают пузыри, тут же лопаются, слыша приближающиеся шаги Графа. Он не смотрит на них, а лишь кладет в неиссякаемый источник одинаковые шары. Поп памяти ауры восстанавливают прежнюю внешность, приобретенную за время существования в земном калейдоскопе. Все перемешивается, словно в палитру добавляют самые разноцветные краски, преобладает которыми нежно бежевый цвет. Из него вылепливается, словно копия той статуи, с которой прощаются люди. Они прощаются, поливают физическую оболочку слезами, и их пар, который испаряется, если не собирается в кувшин, то летит ко второй половине. А соединяться в единое целое две части ауры лишь через сорок, длительных дней. Это число, число было выбрано Покоем».- вечное лето, и сосны, множество сосен окружали самую середину этого места. О нем не написано ни в одной книге, не единой строчки нет и в рукописях Брата Судьбы. Распорядительница жизней создала это все это в далеком 12 году до нашей эры. Ей ничто не стоило, как разорвать между собой части материи, содержащей в себе все увиденное на Земле. Те же леса, листья, набитые хлорофиллом, живой цвет зелени были взяты ею в основу создания Амфирийского сада. Само слово: « Амфирия» имело огромное созвучие со словом: « Амфибия». А, как правило, в ее понятии это было существо, способное прибывать в двух слоях жизни, на земной поверхности в недрах ее, в воде. И что же между этими понятиями общего? Судьба поняла сразу, поселила как-то в себе предположение, что после того, как Творец, ее любимый отец заберёт у людей ее Брата, то он непременно придет сюда, чтобы иногда отсюда возвращаться на Землю. И обратно в место, которое было создано для того, чтобы двадцатилетняя резвая девушка с белыми волосами, названная Судьбой каталась с сыном Творца на деревянных качелях под яркостью, словно живых, лучей солнца. Это было ее маленькой мечтой, делилась она с нею лишь с Ним, сказала однажды, что ждет Его там, где пространство разбито, где никогда не будет дождя, и поле изо ржи не высохнет никогда. «Никогда» для нее означало то же самое, что и очень долго, но конец ее никогда имело всегда. По задумкам Распорядительницы жизней, через какое время Брат судьбы должен был вновь отправится на Землю, уже в ином теле, и светящийся шарик был бы облит священной водой в источники святости. Видя его каждый раз, она дышала именно этим, играя с природой, перемешивая цвета. Но игры ее однажды привели к тому, что все кроны выросших в этом пространстве дубов стали иметь бурый цвет, который на невиданное чудо не разбавлялся ничем. Бежали столетия, старые дубы гибли, а новые все равно приобретали строгий бурый оттенок, не смотря на то, что Судьба иногда сама, срывая с веток листья, видела, как они превращались в зеленый, свежий цвет на короткие секунды, и тут загибались. Назвать это аномалией будет нелепо, просто игры не всегда приводят к чему-то хорошему, а главное, чаще всего у них вовсе нет цели. Обыкновенное баловство уже после того, как оно случилось, приводило к множеству сожалений. Впрочем, как и все это созданное, протяженное на тысячу миль пространство вскоре совершенно не пригодилось Судьбе. Обречённая на гордое одиночество, тоскующая по исчезнувшему Брату, молодая Распорядительница жизней с еще детскими глазами, все закаты прогуливалась по неряшливому полю, вырывала со злостью колосья. Она кричала Отцу, требуя справедливости, требуя хотя бы мига для того, чтобы увидеть своего Брата, с которым они так охотно кружились на Земном шаре. Но Земля стала быстро закрыта для дочери Творца потому, что отец перестал открывать ей золотые двери, опускать лестницу для того, чтобы Дочь говорила с людьми. Ей казалось, Отец сильно изменился, больше не гладил ее по голове, не целовал в лоб, а когда забрал Брата, то вовсе, как она думала, позабыл о ней. Пропитанная слезами, разочаровавшаяся во всех, она сидела посередине огромного поля, не смотря на деревянные, нервно скрипящие качели, про себя проговаривала, что непременно сметет своими руками это ненужное, напоминающее ей о нечестности отца, места. Наверно, тогда он впервые услышал ее, и рядом с широким дубом с неестественными листьями, возник человеческий силуэт. Судьба приняла его за Брата, но стоило ему развернуться, она огорченно увела глаза, как он, протянув руку, представился никем иным, как Покоем. В какой нужный промежуток ее жизни он появился рядом, она восприняла не сразу. Но проникшись в его идею, поселить сюда витающие вокруг своих родственников из года в год, покинувшие тела, души, дать им покой, и право жить почти так же, как им привычно, вдохновило Распорядительницу жизней. Долго они думали, как заманить в Амфирийский сад светящиеся неуклюжие шары, и тогда Судьба, взяв зеленую краску, предложила ее случайно проходившим в прежних физических оболочках душам, она попросила их помочь окрасить бурые росточки в зеленый. А зеленый, прежде всего, заставлял глаза отдыхать, и привлекал своим внутренним спокойствием. Проходили грозы, краска смывалась, а душам настолько понравилось в новом месте, что она стали не просто приходить, а приходить и оставаться. Одинокое место зацвело благодаря предложению Покоя, ставшего через века на земле мужем Графини. Судьба, долго скучая без него, научилась общаться с теми, кому оставались года в ее месте до приобретения нового тела.
А Покой, между тем, в русском городе Петербурге, действительно влюбился в дочь потомка француза Графиню Морельскую. Невероятная красавица провела с ним лучшие годы жизни, пока не умерла у него на руках в их любимом цветущем саду. Судьба, не думая долго, полностью восстановила копию этого сада на востоке своего места, назвав пространство полностью Амфирийским садом, садом, в который мог бы приходить часто бывавший там Покой, чтобы встречаться с любимой Агниой…
В этот день, день, который начался с того мига, как я проснулась в твоей комнате, Судьба с самого утра пожелала подышать летним воздухом. Утомили ее осадки, чихавшие облака, и хмурое небо, взятое под власть грозы. Она выскочила из дворца минуты назад, в белой ночной рубашке, что закрывала колени, была с воротником, обшитым кружевами. Не одев и туфель, она велела накрыть стол у старого дуба посередине поля. Сидя на скромном беленьком стульчике, положив ногу на ногу, не обращая внимания на то, как воздух причесывает ее кучерявые золотые волосы, она держала в левой руке парасоль за белоснежную ручку. Не даря солнцу свой взгляд, она внимательно ждала, пока Покой поставит на находившийся рядом столик, прозрачный стакан прохладного молока. Любимый утренний напиток придавал бодрость Распорядительнице жизней.
Поэтому она с нетерпением делила минуты наедине сама с собой, вертя старый зонтик тонкими, воздушными пальцами. Она помнила, как Покой подарил ей его два столетия назад, в час палящего солнца, когда с гор сходил камнепад, и лучи жестко разбивали эти самые камни на крошечные части. Те превращались в гору опилков, железных опилков. С тех пор горы по-настоящему обеднели, больше не вступали в ссоры с солнцем, и вечное затишье стало летать вокруг резвившихся, любивших поговорить различных душ. Тем дольше они прибывали здесь, тем быстрее открывались друг другу, бросая все тайны в костры. Некоторые из них превращались в иных, злых, не угомонённых и возмущающихся по каждому поводу, иногда уходя в лес, они поджигали некрасивые дубы, и всякий раз, когда пламя вспыхивало, они были готовы поклясться, что видели безразличный взгляд Судьбы. Горящие глаза тут же заставляли их потушить несчастное дерево, и перекрасить листья. Почему безразличный? Она давно потеряла интерес к той территории, которая находилась за пределами желтого поля, перестала провожать некоторые светящиеся шарики, а теперь и вовсе попадаться им на глаза. Исключения происходили крайне редко, когда какая-либо заплутавшая душа вступала босой ногой на жёсткую рожь, ломая стебли колосьев. Между тем, Распорядительница жизней предпочла встать, оставив стол, она повернулась спиной к шумевшему лесу. Климат в нем был совсем иным, не тропическим, не летним, скорее месяц Ияр преобладал в нем, теребя нервно ледяные реки. Эта смену времен года было чем объяснить, не хотела она, чтобы Брат ее прибывал здесь, видя лишь один месяц лета, и разделила она каждый уголок пространства, дав по своей роли, роли. Но, если быть честным, на самом деле она на отрез отказывалась говорить с Повелителями погодным условий. явлений. Не могла она простить яростной жаре, обжигающей тело, что она отступила перед сыном Творца. С тех пор под солнцем, она никогда не показывала головы, и, чувствуя теплый климат, старалась разрушить его навсегда. Но если бы она убрала его, то пришла бы ненасытная жара, уничтожила бы поле изо ржи.
Распорядительница жизней внимательно глядела на то, как Покой в простой, деревенской рубахе в лаптях на ногах, приближался к ней, касаясь кистями рук мягких колосьев. В любителя русской культуры он превратился с тех пор, как познакомился с любимой Графиней Морельской, и получил подобный титул, закрепившийся за ним даже во дворце, где Судьба без труда называла его тем, кто он есть на Земном шаре. Волосы на его голове были потрепаны, глаза блестели, Судьба без труда поняла то, с кем он расстался минуты назад, забыв ей стакан молока. И для нее не была столь удивительна преданность Покоя к одной на свете любимой душе. Когда-то она даже пожалела о том, что не отправила ее к Черной Подруге, чтобы та не мешала молодой Судьбе наслаждаться внимание посланного ей Отцом Покоя. Но Судьба всегда была для него той, которую принято называть в русском царстве: «Царицей». Она не любила это слово, но оно почему-то начинало вертеться у неё на языке, как только Покой останавливался в трех шагах от нее. Сложив парасоль, она бросила его небрежно на траву, сложила руку на руку, коснувшись локтем бледных пальцев.
- Бьет потоком ручей, и я схожу в нетерпеливость речей. Слышу звуки, что бунт зародился. И чему-то старик у крыльца так дивился. Долго не думая, в мысли я правду набрал, ею прямо в неразумство попал, себя случайно так не обманув. А снова горели деревья, утихли и звуки свирели, и птицы больше не пели. А, право, откуда им взяться, когда не к кому обращаться, чтобы крылья их разглядеть. Тишь так угрюмо стояла, а кто-то нарушил, пришел. И был этот кто-то я, нелепо опозорив себя. Темнота в глаза вся пробилась, и мир постоянный свела, как стрелки часов в обратку внезапно перевела. Как быстро сбился час, всех птиц поймав за пестрые хвосты, из веток леса выстроив мосты. Прошелся вовсе не по ним, а по земле, кричащей всем: «Хитрим, и руки опустив, мы, не стоим». И верно были это звери, прогульщики молитвы в храме, где снисходил к ним в одеянии Авраам. Мы виделись еще вчера, а в разговоре мы нашли о чем, сказать, друг другу мысль упрямо передать. Но после так решили, и к Вам мы взоры обратили.- произнося все это, Покой медленно обходил широкий, порезанный старостью ствол дерева. Старость действительно была видна по нему, внутри все трещало, но упорно держал свои ветви, глядя на Распорядительницу жизней, вникающую в немыслимый рассказ Покоя.
Как он любил путать ее, перебегая со слова на другое, тянуть за собой и опоздавшую мысль. Поэтому, слушая его, как и сейчас, уголки губ выдавали ее несомненную улыбку, улыбку Творца. Внешне она, правда, казалось всем похожей на Отца именно улыбкой, правившей потоками воздухами по своему желанию. Продолжая скромно улыбаться, она то и дело вертело в стороны головой, теребя локти рук. А через секунду Покой замолчал, наклонился к извилистым корням дуба, а те представляли собой скрученные дороги, пытающиеся запрыгнуть на его соломенные, протертые слегка, лапти. Он всегда считал их самой удобной обувью здесь, дома. Тут он присел, облокотился левой кистью рук о колено, как потянулся за стоящим мирно стаканом молока. Воздух не трогал его, и сам стеклянный стакан не смел упасть, а молоко пролиться потому, что оно знало, и ждало прикосновение с собой губ дочери Творца. Великая честь, наверно, побывать в руках у Судьбы, считающей себя обыкновенной, порой одинокой государыней. Сам Покой считал так же, и уловил этот прекрасный момент, когда кончики пальцев Судьбы касались его. Иногда ему в голову приходило именно это желание, не отпускать ту, которую на этом поле он нашел века назад, и полюбил сердцем, но не душой. Где-то там она до сих пор оставалась для него обиженной на Отца дочерью, у которой отняли брата. Но, когда глаза его поймали голубизну ее взрослых глаз, он тут же вспоминал и о работе, и о том, что в саду ждет его Графиня, безнадежна живая ее душа.
- Взгляните, и глаза от напитка оторвите! Не у что зрение не врет, вперед задумки шлет? И верно, будет, это Ида, та самая, которую вчера видал, а после Ветер старику ее принес, как яблоко на светленьком подносе. Иль может быть другая, кто? Скажите только, увести?- Покой уже не решительно протянул государыне стакан молока, она же заулыбалась еще больше, вышла вперед.
Принялась смотреть на то, как вдали, пробираясь через цепляющие заросли сладкой травы, шла она, носившая прежние имя Аиды Михайловны Кружевальской. Вокруг ее души уже была одета половина той ауры, которая ничуть не отличалась ото оставшейся на Земле. Но она будто разучилась ходить, прямо держаться, волосы у нее стали пышнее, будто их накрутили горячими щипцами. Одетая в длинное, белое платье, она не глядя на Судьбу, внезапно упала на колосья. Рожь поймала ее, а трава засмеялась, с усмешкой хмыкнул и старый дуб. Судьба, отвела левую руку назад, этим жестом велела Покою удалится. Распорядительница жизней пробежавшись, протянула ладонь поднявшейся на колени Идочке. Она давно желала попасть в день, когда состоялась бы встреча с этим необычайным светящимся шариком, имевшим право выбора. Подняв голову, разомкнув сухие губы, первое, на что она обратила внимание, было небо, совсем другое, но черты, русские черты преобладали в нем, как ни в каком ином. До этого, она шла, находясь, словно в состоянии полусна, а теперь проснувшись, она сузила глаза, не могла смотреть на по-настоящему летний солнечный свет. Он облил ее горячим теплом, как она смело оперлась на руку Распорядительнице жизней.
- Ида, Ида « чудо мира, изысканно такого слова, какого не найти», - проговорила Судьба когда-то сказанными словами Архимея Петровича. Она часто наблюдала за Расторопывым, или просто прочитала это в ее несчастных, опустошённых, но помнящих кого-то глазах, кого конкретно она разбирать не стала. Отошла чуть назад, стоило Кружевальской подняться. – Мы слышали, мы ждали, тебя мы в спешку не бросали, но больно ярко мы гадали. Крутилось яблоко на блюдце, изображенье выходило чётче, и голоса звенели громче. Гадали многие, меня не пригласили, и в планы не поставив, тебя забрали в час Земли. Наверно, злишься ты на Таню, ведь дождь вчера сказал: «Ее пораню». Не стала я за вами наблюдать, и слезы с дна скрибочком выскребать. Скажу одно: «Ты здесь! Деревеьев, посмотри, не перечесть. А значит, будет, чем заняться, коли захочешь быть ты тут». Откройся мне, иль вскоре Тишине.
- Примите благодарность, простите за незванность! Не ждали вы меня, иные ждали. Но что вы скажите на то, чтоб попрощаться с теми, кто в памяти моей все так же ясен, и даже больше, он прекрасен!- Аида вдруг взглянула на нее своими надеявшимися глазами, шла по правой стороне, от той, про которую не знала ничего, - Мой милый, милый Леша…Вы видели его? Конечно, знать Вам, нашего героя, как Греции родного моря. И стоило очнуться мне, среди вселенной проявиться, я вспомнила его, дрожащею рукою, по воздуху так мнимо провела. Он так мне полюбился, будто сын, как краски полюбились всей картине. Позвольте, попрощаться с ним, и разговор мой будет так терпим. Я лишнего, я не…
- У Госпожи тут состоится бал, и крутится передо мной овал. В овале этом, там, его отыщешь, и девушку Аринку сыщешь, и проследи ты заодно за тем, чтоб не было там Тиши, а то ведь мыши все на крыше, слепы, слепы они беспечно. А человек у Госпожи в почете, и никакого не лишен он счета. Считать секунды ты начни сейчас, до бала уж не передумай в раз. А бал зачем? Не знаю, давно не говорила с ней, все дни благие, так верней. А Леша будет там, поверь!- договорив, Судьба остановилась, взяв ее за плечи, - А в настоящий миг меня не покидай, и посмотри, Покой на стол накрыл, на завтрак пригласил!
Обернувшись Ида увидела, как еще секунды назад пустой стол был накрыт ее любимыми блинами с золотистым медом. Он блестел в серебреной плошке, и солнце ловило их отражение на качелях. Да, деревянные широкие качели, перед тем как, присесть за стол, Распорядительница жизней велела раскачать их вместе с Аидой. Чтобы улетели они туда, где мерцали звезды, и спутники, искусственные, настоящие подавали сигналы людям о различных вспышках, летящих кометах… Смех их слышался долго, смех души, которая поняла, что увидит того, кто теперь долгое время не сможет свыкнуться с утратой человека, сумевшего за короткие дни стать близким, смех и Судьбы, дочери Творца, вспомнившей о том, как когда-то она представляла Брата перед собой, на этих качелях.
« Душа, имеющая право выбора, всегда выдвигает свои желания, порой требования для того, чтобы определиться, в каком конкретно месте ей остаться прибывать. Да, чаще всего определяются не сразу, отправляются то туда, то сюда, присматриваясь не только к обстановке, но к тем, кто давно участвовал в дарование жизни этому самому светящемуся шарику. И только после всех исполненных желаний, только после того, как душа станет спокойна, за тех, кто остался на дорогой ей Земле, она сможет гулять под дикими яблонями часами, крася листья в зеленый, настоящий цвет.»
***
4 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. День. « Ветер перемен в человеческом теле. Чем он вызван, и кем был принесен, когда пару мгновений назад уважающая главный механизм тела душа вела с ним прекрасные беседы, на различные темы? И светлые мысли, присев на колени сердца, полные внимания, то и дело, что глядели серьёзно, то наоборот смеялись. Их смех доносился до каждого уголка светящегося шарика, и от этого он светился ярче, живее, теплее, словно так же, как обычно теплеет за общением с любимой душой. Пожалуй, стоит рассмотреть случаи, когда душе просто необходима не то, чтобы его целая сторона, иная любимая, ей необходим человек, который бы нес в себе черты поддержки, и легкой ненавязчивости, которая бы ни за что не виднелась в соседних глазах. А это бывает довольно важно, важно увидеть напротив себя того, к кому можно прийти поздней ночью, отобрать у сна, и попросить помощи противостоять этим самым переменам, переменам внутри себя. Скованность сознания, умения держать себя, иногда это строится лишь на поддержке, когда идя по хиленькому, шатающемуся от порывов ветра мостику, знаешь, что пройдет секунда, и не сорвешься, потому что появятся тот час рядом душа, поймает, не упустит в это страшную темноту. А та будет продолжать заманивать к себе, темнота претворится светом, послышаться ангельские песни соблазна, или чего-то иного, но они непременно послышаться, и желанием их будет, заманить к себе того, кто не является ни кем в своей жизни без опоры на чье-то плечо. Сложная жизнь у тех, кто так и живет, порой существует по подобному признаку, и потому боится одного, того же, чего и его душа глубоко в подсознании, она боится вернуться после длинного сна в физическую оболочку и не обнаружить напротив мерцающий маяк. Из-за этого в теле часто возникают разногласия, и если по случайности или предназначению этот маяк перестает светить, по причине того, что его выключили, душа, именно она вступает в ссоры с сердцем, желающим биться дальше не смотря ни на что. Да, верно, что главный механизм тела быстро отходит ото всех трагедий внешне, но последствия его скрытных истерик, обид, разочарований не остаются без видимых всем остальным последствий. Но вначале потери, оно держится крепко, некоторые дни успокаивает светящийся шарик, а потом грозиться тем, что если душа не успокоится, то оно потеряет стимул биться так активно, разливая алую краску по мраморным, тоскующим венам. Те начнут болеть, кричать мыслям, которые станут самостоятельно запираться в открытых, приготовленных характером клетках, лишь бы не слышать, не слышать страданий. Разумеется, коварный характер не упустить возможности не принять к себе новых, не опытных, чистых мыслей. Их он потом отправит наружу, и произойдет вновь размолвка между бранящим всех и вся сердцем с душой».- пасмурность поглотила грустный для меня день, обыкновенный для них, для Аринки с Лешкой. Ни солнце, пробивающееся из-за облитых серостью туч, ни сами они не подразумевали о том, что среди нас нашлась это самая душа, боявшаяся остаться без поддержки. А к ней привыкают так быстро, как обычно привыкают к холодному стеклу, и режут запястья осколками верхушки, лишь бы скорее, скорее ощутить эту опору под ногами, или схватить ее за руку, дернуть в свою сторону…
Обед начался недавно, перед ним я гуляла в полном одиночестве по свежему пространству, к тому, месту, где должны были обнаружить тело Аиды Михайловны Кружевальской, подойти не решилась. А чтобы я там увидела? Я бы точно разглядела детали вчерашневчерашней ночи, и огонь непонимания, ни в коем случае не разочарования, вспыхнул бы в колотящемся сердце, в то время, как сердца остальных бились бы с ровным ритмом, и частота нервных импульсов не была бы задета, как моя. Теперь я всякий раз оборачивалась назад, глазами я искала эту место, чтобы убедиться, что ее нашли, эту несчастную женщину, узнавшую может быть, понявшую, что-то такое, чего можно было знать только нам. Я успокаивала себя тем, как смотрела на твой спокойный сон. Правда, до него ты два раза пыталась встать с кровати, и ловя в глазах черно-белую мозаику, валилась на кровать, и сама мозаика разбивалась, а после проявлялась снова. Ты устала от нее, от того взгляд твой стал больным, утомленным, словно вчера ты не проводила Аиду в последний жизненный путь, а сама вернулась из глубины горячей страны, из которой чудом удалось выбраться, встретив меня. Хотя, нет, я сама, сама тебя нашла, на празднике же было скучно, Аринка примкнула к Алексею, ты ушла, и я тол ли на счастья, то ли на своей горе отправилась за тобой. И сейчас, задевая кистями рук мокрые, голые, скрюченные ветви, я направлялась к тому корпусу, в котором обычно пахло теплом, и свежей, испеченной жареной рыбой. Я вглядывалась в прозрачные стекла, пытаясь увидеть за ними Аринку с Лешкой. Сегодняшний день для них обоих начался прекрасно, и думаю продолжиться эта прелесть их настроения до того, как они узнают о странной гибели Аиды. Выдадут ее, конечно преподаватели или люди в синих куртках, предоставив полную нелепость. В ней точно скажут о чистой случайности, ведь поскальзываются на лестницах и падают с них, по их мнению, всегда случайно. Вот в чем глупость человечества! Случайностей не бывает, и не бывает потому, что Тишина так знакомо не сводила глаза с Лешки, а Ольга познакомилась со стариком, оказавшимся безумцем, и идея в его голове использовать русоволосого юношу тоже не случайна. Все это может объяснить Судьба или… Впрочем, откинув мысли я поднялась по коротким ступеням в зеленоватом вязанном свитере, салатовый цвет успокаивал многих, но его резкость давила на мои глаза, и я пожалела, что выбрала для обеда именно его. Обратившись к нашему столу, я коснулась по привычки стены, и увидели смеющуюся черноволосую девушку. Они сидели, как всегда рядом, резвость пылала в их глазах, которую проело внимание Ольги со стороны. Я заметила человека, хранившего тайну, прежде чем их, она тускло наблюдала за ними, набирая в тарелку салата из зеленых листьев, его еще называют: « Айсберг». Тут я внезапно почувствовала себя счастливой, что подойти к ним, присесть рядом, взглянув в лазурные глаза, и стать частью очередной беседы. А она, она не могла так сделать, и я больше не осуждая, не бросалась рассуждать о ней. Но сейчас, шагая в светлой, серебристой юбке и черных колготках на ногах, я опустила глаза, и вспомнила о том, как совсем еще недавно мы сидели вместе, выкладывая из нарезанных кусочков огурцов круглой формы различные рисунки по краям тарелки. Но эта, тема, тема, проникшая из воображения в реальность, сделала, как и ее, так и меня взрослее. Беспечность ушла, наверно она осталась у Лешки, который отвлеченный от всего, разговаривал, не отрываясь с любящей его Аринкой.
Черноволосая девушка горела эмоциями, то и дело, что разводила руками. Она отставила от себя доеденную плошку куриного бульона с вермишелью, и, развернувшись левым боком к Лешке, улыбаясь, рассказывала так, что, не успев еще к ним приблизиться, я уже не могла оторвать от нее глаза, как и Ольга. Она продолжала стоять, накладывая уже не салат, а красные помидоры, с треснувшей кожурой. Если бы она только могла слышать Аринку, та делилась с нашим другом о том, что произошло вчера, после того, как преподаватели с Архимей Петрович, разумеется, вывезли торт на середину:
- …И вот гляжу по сторонам, и вижу пышный карнавал, идущий, будто по горам. Все в масках до единой, кружат вокруг растаявшей льдины. Вчера она была на высоте, и север быстренько покинув, решила прибрести сюда, и на телеге вывести слона! А слон он из подарков был бы, и доказательством внимания борьбы. Все руки, как тянули, летели разговоров пули, а я стояла в стороне. И как ты мог уйти тогда, когда на торт обрушалась весомая беда? Не слова больше, мне не отвечай, а лучше пей ты чай! Сама я дальше расскажу, как было не у Ветра я спрошу. Пронзили розочку на торте огромным лезвием ножа, без очереди, и вниманье, вся толпа, оставив старика, так мимолётно растолкала всех в особенности вежливых и тех…А что случилось дальше, так это было просто раньше, того, как отошли все в два ряда, на томну речь кидали звезды, ловя руками винограда грозди. Да, кто-то пошутить решил, и предпочел, что люстра, да будет она пестра, упала вниз и вдребезги разбилась, осколки было не собрать, а неким даже не слыхать, как покосилась она вправду, и потолок уж стал, задет, горы оторван, будто был хребет. Быть может это наше яркое спасенье, что люстра так упала в торт, и был окончен громогласный торг. А посмотри сейчас на потолок, вон там уж новая весит, наверно ночью все чинили, шампанское не пили, ругая мастеров. Откуда взяли их, не знаю, но верно так предполагаю, что не случилась ничего, а показалось, и от ночи многим так досталось….- Аринка рассказывала, восстанавливая еще не успевшие стереться в памяти картинки. Одновременно оглядываясь по сторонам, она замечала, как другие, тоже смотрели на то злополучное место.
Во время ее рассказа, Лешка смеялся, сидя в любимой белой рубашке, не прислоняя к губам кружку чая, он внимательно глядел на нее. После чего смеялся, смеялся так по родному, что заставил меня смутиться. Обойдя их из-за спины, я вдруг поняла, что что-то чрезвычайно знакомое есть в этом открытом смехе, который за секунды пропадет, если только появится незнакомый человек. Да, действительно, он очень редко показывал свои эмоции, и лишь с Аринкой он не врал никому, кроме себя, кроме себя самого. Ведь известно нам всем, куда отлучился он вчера, прошел по совершенно иной лестницы, чудом не заметив нас. И все же что-то в этом непременно было, а стоило мне, отодвинув спинку стула, присесть, как стер с лица улыбку, но я увидела ее на короткие секунды. Нет, я не знала ее, и еще в сентябре я бы ни за что не свете придала этому значения, если бы мы по намеченному плану Судьбы не столкнулись бы все друг с другом. Хотя, не заметить в толпе эту улыбку сейчас было бы сложно, к тому же я вдруг порозовела, вынырнула из грустных мыслей, как он тот час обратился ко мне, положив левую руку в карман:
- Скажи нам о Татьяне, и соберу цветы с поляны! Наверно к ней зайду сегодня, и посижу там, сколько будет времени угодно.
- Ах, милая моя Танюша. На что нам день, когда над ним витает тень. Без солнца глаз ее, мне лень, идти, учиться, жить, дышать, и просто скучно так существовать. И каждый час, и нервная секунда, приносит грусть, уничтожая пусть качающийся мост, разбрасывая отголоски крика, и помощи о чем-нибудь. Она нам всем нужна, скажите, себе в душе вы докажите. И часто, обращаясь к ней, сейчас ссылаетесь на день, и говорите вы: «Наверно», когда прийти должны к ней, несомненно. Она наш друг, хотя нас старше, мудрее, где в словах, иль в действиях своих? И все же к ней сходите, но только быстро так не уходите. А скоро будет замкнут круг, и солнце обойдёт весь луг. Цветы, конечно, соберёшь, замёрзли, правда, те под снегом, и лучше отыскать их летом. Вернули бы сейчас жару, и в руки отдали бы цветному вееру. А Тане, лучше, лучше ей… - углубившись в свои мысли, я потеряла отчетливость реальности, и говорила как-то завороженном, представляя себе твой образ. Как я хотела, моя душа хотела, чтобы сейчас в дверях немедля показалась ты в своем сером платье и синей блузке, с воротником, что касается груди. Но этого не было, и силуэт Ольги промелькнул с правой стороны от моих глаз.
- Она придет, увидишь вот, на ужин точно соберётся на созвездия Луна сошлется. И упадет последняя звезда, так путь привычный осветив, и всех к себе подговорив. Не станет тени, как и полосы, невидимой летающей осы. Она порой, так мимо пролетает, и взглядом кротко задевает…- Аринка не договорив, протянула свои руки вперед, закрыв ими мои ладони.
- Ну, бросьте, с кем дружу, и время провожу? - Лешка тут же возразил, даже отвернулся от черноволосой девушки,- На что, на что нам эта скука, когда вдали оставили все муки, и можно просто отойти, с собою резвость принести! Еще секунды, пять назад никто не думал о плохом, и мысленно летал в своем. Пойду, скорее, прогуляюсь, и солнца я поймать нелепо попытаюсь. Его частицы принесу, коли не встречу там твою огромную осу! – он усмехнулся, отодвинув стул, приподнялся. А последняя его фраза явно была обращена к Аринки.
- Не понимаешь ты метафор. - обиженно проговорила Аринка, смотря ему вслед. Спустя мгновение тревога проявилась на ее побледневшем лице, она положила руки на колени, и все смотрела, смотрела на его отдаляющийся силуэт, прошедшие напротив стола Ольги.
Человек, хранившая тайну, нарочно с безразличием оглядела его с ног до головы, прислонила кружку чая к губам. Мелкие капли, стекающие с горла этой кружки, капали на ее черное, обыкновенное платье. На короткое время мне словно привиделось, как ее глаза, говорили за нее: «Я знаю, знаю…». И мне перехотелось, есть, а главное думать, я устало окинула взглядом замолчавшую Аринку. Она осталась без радости, без него она выглядела обычной, не привлекающей внимание дочерью одной танцовщицы. Я случайно припомнила ее историю, и внутри завертелся придуманный образ ее матери, кружившейся с Тишиной. И вот с ее платья падали серебряные крупинки, а изысканная, воздушная женщина, похожая на черноволосую девушку прогибала спину назад…
В коридоре, у выхода перед ступенями, что вели в сторону моря, всегда кружило много учеников, и Архимей Петрович проходил в этом месте больше четырех раз на день. Лешке нравился этот пролет, и Аринке, ведь если, юноша заворачивал именно в него, то направлялся к берегу Черного моря, или к тому открытому пространству, с потухшим навсегда фонарем этим вечером. Черноволосая девушка облегченно вздыхала, скидывая с плеч опасения, боялась того, что если бы он завернул на лестницу, то без вариантов вернулся в ледяную комнату со страшной вещью. Но в этот миг он не думал об этом, и просто шел туда, где вторую минуту стояла наша Тиша. Я не заметила ее тогда, или может она сама решила не показываться никому. Волосы ее были собраны в тонкий пучок, выпущенные передние пряди волос задевали уши, но не мешали ей. А серое ее платье можно было объяснить тем, что буквально полчаса назад она бегала по крышам, собирая энергию солнца. Еще тяжело дыша, она стояла глядя на стену, которая обычно не трогала ничье внимание. Кто-либо перестал проходить рядом, стены перекликались друг с другом, но Тишина, не слушая их, глядела, прямо не моргая. И кто бы предположил, что русоволосый юноша так же быстро перестанет моргать, смениться в лице. Его походка замедлилась, вынув руки из карманов, приоткрыв рот, он постепенно приближался к не слышавшей его Свидетельнице многого. А когда она отмерла, резко развернулась, то закрыла ладонью рот, смотря за реакцией любимого героя. Поникший головой, смутившийся, он наконец остановился по левую от нее руку, и как всегда не чувствуя ее дыхания, уставился на несчастный уголок у стены. Тишина, опустив ладонь, незаметно для себя, коснулась его теплых опущенных пальцев, крепко сжала их, прекрасно зная, что он не почувствует их. В глазах теперь и у нее, и у него пылали жестоким огнем, стоящие в вытянутой, хрустальной вазе две свежие гвоздики, правда, концы их головок вяли быстро, казалось, каждый взгляд убивал их, как убил ее, Аиду Михайловну Кружевальскую. Знакомый ее потрет, взятый из комнаты старика, стоял в рамке, на белой, деревянной тумбочке. Лешка прочел вслух то, что было распечатанном на альбомном листе: « Мы потеряли героиню легенды…». И все стало ясно, луч солнца ударил в открытый проход. Лешка вдруг посмотрел ясно на пустоту вокруг себя, в которой стояла Тишина, вырвав резко руку, он потер ее другой, увидев как покраснел большой палец. Его как раз и сжала Тишенька, ощущая тепло того, кто не слышал ее и никогда не услышит. Она обомлела, повертела отрицательно головой, и тут же выбежала на улице. Он ощутил ее, не смотря на все: на материю не попускающего воздуха, на кислород, разной консистенцией которого они дышали, на вечный написанный закон…Он ощутил ее, а душа его ощутила то, как начал раскачиваться мост в душе, пройти который без поддержки будет все труднее и труднее.
« Столкновение с потерей, само ее осознование, разумеется, сначала встречается с бьющимся сердцем. И тут оно начинает колотиться, словно воевать со временем, с нечестностью принятого кем-то решения. Светящийся шарик же услышав волнения, крики перемешавшихся эмоций, всегда спешит взглянуть на главный механизм физической оболочки, и то, что видит, всегда приводит к остановке работы сознания. Потрясённое этим сознанья падает в сон на короткие десять секунд, а когда просыпается, оно просыпается, мир преобладает другие оттенки, и чье-то имя так тихо, тихо начинает звучать в памяти, успевшей собрать что-то значимое в прошлом дне».