Глава 17. Терешкова

Татьяна Лиотвейзен
- Ну, нет, в куклы я играть не буду. Я не люблю…
- А во что?
- Давай в танки. Смотри, какой у меня!
Ксюша скептически осмотрела зеленый пластмассовый танк со слегка повисшим дулом.
- А у тебя что-нибудь другое есть?
- Можно в войнушку поиграть, у меня есть сабля и ружье…
- Не-е,  в войнушку не хочу, -  подружка задумчиво рассматривала золотую рыбку в круглом аквариуме, лениво шевелящую расфуфыренным оранжевым хвостом.  Из-под хвоста свисала черная ниточка, которая никак не гармонировала с надменным видом золотой красавицы, - А что это у нее висит?
Антошка обернулась на вопрос и, проследив направление взгляда Ксюши, как взрослая, тяжело вздохнув, обреченно махнула рукой:
- А... Это… Это она какает. У нее все время висит.
Правильная Ксюшка, брезгливо поморщившись,  отвернулась от аквариума:
- Давай в дом!
- Давай, а как?
- Сначала нужно его построить.

В ход пошло одеяло, плед, бельевая веревка, подушка, коврик и остальное, за что можно было зацепить, привязать, чем придавить…

Их мамы колдовали на кухне в процессе создания черного кофе. Не замолкая ни на секунду, попутно обжаривали зеленые зерна на сковородке, потом громко мололи, караулили, чтобы не убежал, над туркой. Громко ахали над, всё-таки сбежавшим, деликатесом.  Ну, заболтались. Бывает.

Дети были заняты своим делом и особо не докучали, только пару раз наведались на кухню за посудой для какого-то там дома.

Девчата трудились вдохновенно. Получалось здорово. Полосатая, откидывающаяся дверь из пледа, окно, с видом на сумрачные внутренности письменного стола, на полу обеденный стол с кружкой и тарелкой,  Ксюшка, в качестве заботливой мамы и Костик, ожидающий обеда и родительской заботы.

Создание дома в отдельно взятой комнате всепоглощающее занятие, требующее необыкновенной выдумки и находчивости. Дом должен быть уютным и удобным, светлым, гостеприимным, да,  много еще каким… Поэтому строительство шло без остановки и все вещи, попадающие в поле зрения девчонок, постепенно стягивались под одеяльную крышу.

- Смотри, подушку сюда. Это будет кровать для малыша.
- Ага. А когда он будет спать?
- Сейчас покормлю и буду укладывать.
- А я?
- Ты? Ну, ты же у нас папа, ты должен идти на работу, деньги зарабатывать.
- А куда мне идти?
- А ты иди, сходи в коридор, постой там немножко, и можешь возвращаться, а я буду тебя встречать и кормить ужином.

Антошка вылезла из дома и, с видом семейного добытчика, отправилась в коридор, на работу. Надо было выждать время, чтобы с чувством исполненного долга вернутся  к семье, и она задумчиво встала, выдумывая рассказ о совершенных трудовых подвигах. От фантазий ее отвлек голос мамы, отчетливо доносившийся из кухни:
- Даже не знаю, что я буду дальше с ней делать. Скоро в школу идти, а она даже слов человеческих не понимает, точно двоечницей будет. Вот, ваша – какая девочка растёт! Послушная, усидчивая, по дому всё помогает. Эта же - всё воспринимает в штыки. Что не возьмется делать, всё из рук у нее валиться. Безрукая какая-то. И смотрит, если что, волком, исподлобья. Слова ей лишнего не скажи. То ли дело, Ксюша у вас - всё умеет делать и посуду помыть, и подмести, золотая девочка! Этой же талдычу уже целую неделю, чтоб аквариум помыла, да всё как об стену горох, хоть кол у нее на голове теши. Вот ваша…

Мирное радостное сердце девочки сжалось в маленький, болезненно пульсирующий комочек.
Она ничего не говорила мне про аквариум. Зачем она врет? Я никогда еще не мыла аквариум сама. Чем я хуже маленькой Ксюши? Ладно, помою я этот противный аквариум. Я же видела, как мама это делает. Пусть только она перестанет врать, а я докажу, что ничуть не хуже, пусть она пожалеет о своих словах и поймет, какая у нее хорошая дочь!

Все весёлые игры отошли на задний план. Тоскливое отчаянье призывало к немедленному действию.
 
Тоня вернулась в комнату с литровой банкой, наполненной водой в одной руке и сачком для ловли рыбок, в другой. Ксюша, опешив, следила за подружкой, пытаясь понять, что это – продолжение игры в дом, или какая-то новая игра? На заданные вопросы Антошка не ответила. Её движения сделались четкими и стремительными.
Поставила банку на стол.
Запустила сачок в аквариум.
Ловко поймала золотую рыбку.
Вывернула сачок и плюхнула ошалевшую рыбку в банку.
Залезла рукой в аквариум, сгребла со дна камушки. Вывалила на стол.
Сгребла в охапку аквариум.  Зажала подмышкой одной руки, другой включила свет, открыла ванную комнату, включила воду, наклонилась над ванной…

Как это случилось? Всё произошло в одну секунду. Вот, как в замедленном кино, пузатая стекляшка выскальзывает, плавно, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги, описывает дугу, пролетая под струей воды, текущей из крана, разбрызгивает вокруг себя фонтан искрящихся брызг. С оглушительным звоном бьется о дно ванны, подбрасывая вверх заострившиеся льдистые осколки. В этот момент Антошка, со смертельным ужасом на лице, подхватывает, то, что спасти уже невозможно. От пронзительной боли приходит в себя и, широко раскрыв глаза, смотрит на свою ладошку, которая, развалившись на две половинки, обнажила вдруг розовую мякоть и кучу маленьких дырочек, тут же начавших заполняться ярко красной жидкостью. На шум уже бегут взрослые. Тонина мама кричит не своим голосом: «Что еще натворила? Вредитель самый настоя…», - и замолкнув на полуслове, ахает и хватается за сердце. Тоня, чувствуя, что от вида крови у нее кружится голова и подкатывает тошнота, изо всей силы сжав ладошку в кулак, в ожидании расправы оглядывается на маму. Всё вокруг плывет, ноги подкашиваются и она, еле сдерживая приступ рвоты, делает шаг из ванной навстречу подставленным кем-то рукам, которые подхватывают,  тащат в комнату, усаживают на диван. Появляется сосед-врач с нижнего этажа, что-то говорит Тоне, вроде того, чтобы не разжимала кулак, кому-то кричит про скорую. А кулак разжать даже и не получится. Всё тело девочки просто сковало огромным ледяным спазмом. Отказали мысли, отнялись ноги, а в голове только одна мысль: «Лишь бы не вырвало». Вот уже входят озабоченные и спешащие люди в белых халатах, подхватывают, ведут, усаживают в машину, которая, не переставая, жутко воет, везут куда-то. Всё кружится, мелькает, гудит, добавляя в звенящую голову ещё одну мысль: «Только бы не упасть. Только бы не упасть…»

А потом огромный бело-голубой зал, вокруг куча блестящих, звенящих,  опасных предметов. Ей сказали не поворачивать голову и не смотреть, на то, что происходит рядом на маленьком столике, застеленном белоснежной пеленкой. Но она всё видит в отражении огромной лампы на потолке. Маленькая девочка на большущем столе и куча серьезных людей в белых халатах, столпившихся  справа, там, где лежит, как чужая, совершенно белая рука с намертво зажатым кулаком.
- Всё, всё, девочка, уже можно. Давай, разжимай. Ну, давай, потихоньку. Ты же у нас как Терешкова, да? Не плачешь, не боишься. Давай, давай, миленькая. Уже столько вытерпела. Потерпишь еще чуть-чуть? И будешь космонавтом.
В отражении лампы медленно появляется алое пятно, растекающееся в белоснежности операционного стола. А Антошка всё смотрит и смотрит. Ей уже не больно и не страшно. Ей – всё равно…

За это испытание Тоня была вознаграждена с лихвой. Мама долго  и много рассказывала всем подряд, как её дочь героически перенесла боль и страх.
- Даже хирурги сказали, что она, как Терешкова, не кричала, не плакала. Все вытерпела спокойно и мужественно.

Уяснив, что подобное поведение заслуживает особенной похвалы от мамы, девочка сделала себе правилом - не жаловаться, не плакать, а всю боль и обиды хоронить на дне своей души.
Я знаю, что такое боль, но я сильная, я смогу вытерпеть всё. Я – как Терешкова! Никто не увидит моей слабости, моих слёз, не услышит моего крика. Но, только, пожалуйста, пусть  меня любят…

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/05/05/1688